Текст книги "Смертельное путешествие"

10

Шарлотт – живое олицетворение синдрома множественной личности, Сивилла городов. Это Новый Юг, гордящийся своими небоскребами, аэропортом, университетом, «Хорнетс» НБА, «Пантерс» НФЛ и гонками «НАСКАР», головными офисами банков «Бэнк оф Америка» и «Ферст юнион»; это второй по величине финансовый центр страны. Здесь расположен Университет Северной Каролины. Шарлотт претендует на звание города мирового уровня.

И вместе с тем он до сих пор ностальгирует по Старому Югу. Цветущие, изобильные юго-восточные кварталы Шарлотта – это вальяжные дома и чистенькие бунгало, вокруг которых множество азалий, кизила, рододендронов, багряника и магнолий. Улочки извилисты, на крылечках покачиваются качели, а число деревьев на квадратную милю больше, чем в любом другом городе Земли. Весной Шарлотт превращается в калейдоскоп розовых, белых, лиловых и алых оттенков. Осенью город пылает золотом и багрянцем. Упадок аристократического образа жизни давно уже стал постоянной темой для разговоров, но те же люди, что оплакивают его гибель, не спускают глаз с рынка недвижимости.

Я живу в Шэрон-Холле, усадьбе постройки начала двадцатого века, расположенной в элегантном старинном районе Майерс-Парк. Некогда изысканный, Шэрон-Холл в пятидесятые изрядно обветшал и был подарен местному колледжу. В середине восьмидесятых собственность площадью в два с половиной акра приобрели застройщики; ее переоборудовали в современный многоквартирный комплекс.

Большинство обитателей Шэрон-Холла разместилось в самом особняке либо в одном из недавно пристроенных к нему крыльев; мое жилище – крохотный домик на западной границе владения. В архивах отмечено, что эта постройка была возведена как дополнение к каретному сараю, однако ее первоначальное предназначение нигде не указано. За неимением лучшего термина ее называют просто Флигель.

Моя двухэтажная квартирка хоть и тесная, но солнечная, а маленький патио идеально подходит для герани, одного из немногих растений, которые в состоянии выдержать мои садоводческие потуги. Флигель служит мне приютом с тех самых пор, как подошла к концу моя семейная жизнь, и идеально соответствует моим потребностям.

Небо блистало неукротимой синевой, когда я въехала в ворота комплекса и направила машину вглубь территории. Петунии и бархатцы пахли осенью, и их аромат смешивался с запахом засыхающих листьев. Солнечный свет омывал кирпичные бока строений, пешеходные дорожки и стену, ограждавшую комплекс.

Объезжая Флигель, я с удивлением увидела, что возле моего патио стоит «порше» Пита, и в окне над пассажирским сиденьем торчит голова Бойда. Заметив меня, пес навострил уши, втянул язык, но тут же вывалил его наружу.

В заднее окно машины я разглядела переноску с Верди. Мой кот, судя по его виду, не был доволен условиями транспортировки.

Когда я затормозила бок о бок с «порше», из-за угла Флигеля появился Пит.

– Господи, как я рад, что застал тебя! – Голос у него был взволнованный.

– Что случилось?

– На трикотажной фабрике одного моего клиента произошел пожар. Дело, вне всякого сомнения, дойдет до суда, и мне вместе с группой экспертов нужно прибыть туда как можно скорее – прежде, чем так называемые пожарные инспекторы все испортят.

– Куда ты должен ехать?

– В Индианаполис. Я надеялся, что ты сможешь взять к себе Бойда буквально на пару дней.

Собачий язык исчез в пасти – и снова явился миру.

– Я уезжаю в Брайсон-Сити.

– Бойд обожает горы. Он будет тебе отличной компанией.

– Погляди на него.

Пес уже положил морду на нижний край окна, слюна из его пасти капала на дверцу машины.

– Он будет охранять тебя.

– Сомневаюсь.

– Нет, правда. Харви терпеть не мог незваных гостей, потому научил Бойда издалека вынюхивать посторонних.

– Особенно тех, кто носит мундиры.

– Хороших, плохих, уродливых, даже красавцев – не важно. Бойд не различает.

– Разве нельзя на время сдать его в приют?

– Мест нет. – Пит мельком глянул на часы, затем окинул меня самым обаятельным и невинным взглядом из своего арсенала. – А мой самолет вылетает через час.

Пит никогда не отказывал, когда мне нужно было пристроить Верди.

– Поезжай. Придумаю что-нибудь.

– Уверена?

– Подыщу ему место в каком-нибудь приюте.

– Спасительница! – Пит пылко сжал мои руки.

В Шарлотте и окрестностях двадцать три собачьих приюта. Через час я выяснила, что четырнадцать забиты до отказа, в пяти не отвечают на звонки, в двух не могут взять собаку тяжелее пятидесяти фунтов, а еще в двух не принимают собак на время без встречи лично.

– И что теперь?

Бойд поднялся, склонил голову к плечу – и как ни в чем не бывало продолжил вылизывать кухонный пол.

Отчаявшись, я сделала еще один звонок.

Руби оказалась менее привередлива. За три доллара в день «Дом на холме» готов был приютить пса, причем без переговоров вживую.

Моя соседка взяла на попечение Верди вместе с запасом кошачьего корма, и я отправилась в путь.

Хэллоуин уходит корнями в языческий праздник Самайн. Канун зимы и начало кельтского Нового года, Самайн считался временем, когда завеса между миром живых и миром мертвых истончается и духи безнаказанно рыщут во владениях смертных. На этот праздник гасили и заново разжигали костры, а люди наряжались по-страшнее, дабы отпугнуть и прогнать враждебных мертвецов.

Хэллоуин вот уже две недели как прошел, но жители Брайсон-Сити до сих пор отмечали его с большим размахом. Всюду, куда ни глянь, красовались вурдалаки, летучие мыши и пауки. В палисадниках перед домами торчали пугала и могильные камни, на деревьях и фонарях у входа были развешаны фигурки скелетов, черных котов, ведьм и привидений. Из каждого окна скалился традиционный фонарь-тыква. Пара автомобилей обзавелась весьма правдоподобными копиями человеческих ног, торчавших под корпусом. Подумалось: трудно найти более подходящее время для того, чтобы втихомолку избавиться от трупа.

К пяти часам дня я устроила Бойда в будке позади «Дома на холме», а сама обосновалась в «Магнолии». Потом поехала в офис шерифа.

Когда я появилась на пороге кабинета, Люси Кроу разговаривала по телефону. Она помахала, приглашая войти, и я уселась в одно из двух кресел. Большую часть тесной комнатки занимал письменный стол – на таком генерал армии конфедератов мог подписывать боевые приказы. Кресло шерифа тоже было старинное – мягкое, обитое бурой кожей с декоративными гвоздиками. Из прорехи в левом подлокотнике торчала набивка.

– Симпатичный стол, – заметила я, когда Кроу повесила трубку.

– Думаю, это ясень. – Прозрачная зелень этих глаз производила такое же ошеломляющее впечатление, как при первой встрече. – Его сделал дедушка моего предшественника.

Она откинулась на спинку, и кресло отозвалось мелодичным скрипом.

– Что нового случилось в мое отсутствие?

– Говорят, будто вы навредили расследованию.

– Никому не избежать дурной молвы.

Кроу уже знакомым жестом резко вскинула голову.

– Что вы раскопали?

– Ступня, из-за которой все началось, попирала землю по меньшей мере шестьдесят пять лет. Никто из бывших на борту самолета не мог похвастаться столь почтенным возрастом. Нужно установить, что моя находка – не вещдок с места крушения.

Шериф открыла папку и выложила ее содержимое на книгу регистрации арестованных.

– Я нашла троих пропавших без вести. Было четверо, но один в конце концов объявился.

– Рассказывайте.

– Джеремия Митчелл, мужчина, чернокожий, семьдесят два года. Пропал в Уэйнсвилле восемь месяцев назад. По словам посетителей «Большой пробки», Митчелл вышел из бара около полуночи, чтобы купить самогона. Это было пятнадцатого февраля. Десять дней спустя сосед старика официально заявил о его исчезновении. Больше его никто не видел.

– Родных нет?

– Судя по документам – никаких. Митчелл был нелюдимым одиночкой.

– Что вызвало беспокойство соседа?

– Митчелл одолжил у него топор, парень хотел вернуть свою вещь. Несколько раз приходил к нему домой, наконец, устав ждать, решил разведать, не попал ли Митчелл в камеру для пьяных. Там пропавшего не оказалось, поэтому сосед подал заявление о пропаже без вести, решив, что полиция, быть может, сумеет его отыскать.

– И Митчелла, и топор.

– Всякий мужчина дорожит своим инструментом.

– Какого он был роста?

Кроу провела пальцем по одной из бумаг.

– Пять футов шесть дюймов.

– Подходит. Машина?

– Митчелл был запойным пьяницей, так что передвигался на своих двоих. Общее мнение таково: он забрел куда-то, заблудился и умер от переохлаждения.

– Кто следующий?

– Джордж Эдер. – Она взяла другую бумагу и стала читать вслух. – Мужчина, белый, шестьдесят семь лет. Жил поблизости от Унахалы, пропал две недели назад. Жена сказала, что он отправился с приятелем порыбачить и не вернулся.

– А что рассказал приятель?

– Что однажды утром проснулся, а Эдера нет в палатке. Подождал денек, потом собрал пожитки и отправился домой.

– Где состоялась роковая рыбалка?

– На Литтл-Теннесси. – Шериф развернулась и ткнула пальцем в карту, которая висела на стене у нее за спиной. – Вблизи от гор Нантахала.

– Где находится Унахала?

Палец Кроу заскользил на северо-восток.

– Где место крушения самолета?

Палец Кроу сдвинулся, но самую малость.

– Соискатель номер три?

Шериф повернулась к столу – и кресло пропело уже другую музыкальную фразу.

– Дэниел Ванета, шестьдесят девять лет, индеец чероки из резервации. Двадцать седьмого июля не пришел на день рождения внука. Родня заявила о его исчезновении двадцать шестого августа, когда он пренебрег и собственным днем рождения. – Она глянула на бумагу. – Рост не указан.

– Его родные ждали целый месяц?

– Круглый год, не считая зимы, Дэниел почти все время проводит в лесах. У него обустроено несколько стоянок, он перебирается от одной к другой, охотится и рыбачит.

С этими словами Кроу откинулась на спинку, и кресло выдало скрипучий мотив, который был мне незнаком.

– Похоже на «Радужную коалицию» Джесса Джексона[36]36
  Джесс Джексон – чернокожий политик и борец против дискриминации. «Радужная коалиция» – организация, созданная им для борьбы за права чернокожих.


[Закрыть]. Если ваша ступня принадлежит одному из этих людей, достаточно определить расу – и дело в шляпе.

– Думаете?

– Местные по большей части не суют носа в чужие дела. Они предпочитают умирать в своей постели.

– Узнайте, не было ли у кого-то из этих троих проблем с ногами. И не оставили ли они дома свою обувь. Мне бы чрезвычайно пригодились отпечатки подошв. Кстати, надо уже сейчас подумать об анализе ДНК. Волосы, удаленные зубы… даже зубная щетка подойдет, если ее не вымыли и ею не пользовался кто-то другой. Если не осталось ничего от самой жертвы, можно воспользоваться сравнительным образцом крови родственника.

Кроу сделала пометку.

– И постарайтесь избежать огласки. Если тело хозяина ступни где-то в округе и умер он не по естественным причинам, нельзя, чтобы наши действия подтолкнули убийц завершить начатое койотами.

– Мне это, конечно, и в голову не пришло, – холодно отозвалась она.

– Извините.

И снова резкий кивок вскинутой головы.

– Шериф, не знаете, кому принадлежит дом примерно в четверти мили к западу от места крушения? С огороженным стеной садом?

Кроу неподвижно уставилась на меня, глаза ее были словно кусочки бледно-зеленого мрамора.

– Я родилась в этих горах и почти семь лет занимаю должность шерифа. Пока вы не заговорили об этом, я понятия не имела, что там наверху есть что-то, кроме сосен.

– Мне, наверное, не стоит надеяться, что мы сможем получить ордер на осмотр дома?

– Не стоит.

– Не странно ли, что никто не знает о его существовании?

– Здесь не принято совать нос в чужие дела.

– А еще принято умирать в своей постели.

Вернувшись в «Дом на холме», я вывела Бойда на прогулку. Верней, это он меня вывел. Возбужденный пес обнюхивал и окроплял каждый попутный кустик, каждый камешек. Я наслаждалась спуском с холма, благоговейно любовалась туманным абрисом гор, раскинувшихся на горизонте, словно пейзаж Моне. В сыром прохладном воздухе пахло хвоей, глиной и – едва уловимо – дымком. На деревьях вовсю галдели птицы, устраиваясь на ночлег.

Обратный путь в гору выглядел совсем иначе. Бойд, все такой же неуемный, волок меня на поводке, словно Белый Клык полярную упряжку. Когда мы добрались до конуры, у меня ныли икры, а правая рука совсем онемела.

– Как зовут твоего приятеля? – услышала я голос Райана, закрывая калитку.

– Бойд. И с ним, между прочим, шутки плохи. – Я еще не успела отдышаться, поэтому говорила отрывисто и хрипло.

– Обучает тебя экстремальным прогулкам на поводке?

– Доброй ночи, малыш, – сказала я псу.

Тот уже увлеченно хрупал бурыми катышками, которые смахивали на окаменевшее вяленое мясо.

– С собакой ты разговариваешь, а со своим давним напарником – не желаешь?

Я обернулась и посмотрела на детектива.

– Как поживаешь, дружок?

– Не вздумай почесать меня за ухом. Неплохо, а ты?

– Просто замечательно. Мы никогда не были напарниками.

– Разобралась с возрастом своей находки?

– Я оказалась права.

Убедившись, что калитка заперта, я развернулась к Райану.

– В списке шерифа Кроу есть трое стариков, пропавших без вести. Тебе удалось что-нибудь выяснить о мотеле Бейтсов?[37]37
  «Мотель Бейтсов» – кинофильм и телесериал, снятые на основе знаменитого триллера «Психо».


[Закрыть]

– Ровным счетом ничего. О существовании этого дома никому не известно. Если кто и бывает там, то разве что с помощью телепортации. Или же все предпочитают держать язык за зубами.

– Завтра, как только откроется окружной суд, я намерена просмотреть налоговые ведомости. Кроу пока что занимается пропавшими стариками.

– Завтра суббота.

– Черт! – Я едва подавила невольный порыв стукнуть себя по лбу.

Думая только о том, как со мной обошелся Ларк, я совсем потеряла счет времени. По субботам и воскресеньям правительственные учреждения закрыты.

– Черт, – повторила я для пущей выразительности и направилась к дому.

Райан двинулся следом, не отставая ни на шаг.

– Сегодня было интересное совещание.

– Вот как?

– НКБТ составил предварительные диаграммы разрушений. Приходи завтра в штаб, я устрою, чтобы тебе показали результаты.

– У тебя не будет неприятностей?

– Считай, что я рехнулся.

Расследование велось почти на всей территории Брайсон-Сити. Выше, на Биг-Лорел, все так же работали командный центр НКБТ и временный морг, созданный на месте крушения. В стационарном морге в здании Пожарной части Аларки продолжалось опознание погибших, а в гостинице «Слип инн» на бульваре Ветеранов был организован центр помощи семьям жертв крушения.

Кроме того, федеральное правительство арендовало помещения в здании пожарной части Брайсон-Сити и распределило их между ФБР, НКБТ, тактической группой ВВС и другими организациями. На следующий день, в десять утра, нас с Райаном усадили за компьютер в одной из множества тесных клетушек, на которые был разгорожен верхний этаж здания. Между нами устроились Джефф Лоуэри, сотрудник группы, которая занималась документацией внутренних помещений самолета, и Сьюзен Катценберг из группы изучения конструкций.

Покуда Катценберг комментировала составленную группой предварительную диаграмму наземных разрушений, я зорко поглядывала, не идет ли Ларк Тирелл. Хоть я была вместе с федералами и по большому счету не нарушала условий отстранения от работы, открытого столкновения все же не хотелось.

– Перед вами треугольник разрушений. Вершина его располагается на месте крушения, а стороны протянулись вдоль курса полета – почти на четыре мили назад. Это согласуется с параболическим снижением с двадцати четырех тысяч футов со скоростью примерно четыре мили в минуту, которое завершается строго вертикальным падением.

– Мне довелось обследовать трупы, найденные более чем в миле от первоначальной зоны обломков, – заметила я.

– Герметичность корпуса нарушилась в воздухе, и потому тела пассажиров вываливались из самолета еще до падения.

– Где были найдены бортовые регистраторы? – спросила я.

– В обломках хвостовой части фюзеляжа, примерно посредине линии разброса. – Катценберг указала на экран. – В самолетах «Фоккер-100» регистраторы располагаются в негерметичном отсеке хвостовой части фюзеляжа, за герметической переборкой. Они выпали сразу после того, как взрыв неизвестного происхождения разнес на куски хвост самолета.

– Значит, схема расположения обломков согласуется с последовательностью распада самолета в воздухе?

– Именно. Всякий предмет, лишенный крыльев, то есть источника аэродинамической подъемной силы, падает по баллистической траектории, и чем он тяжелее, тем сильнее траектория приближена к земле.

Она указала на крупное скопление предметов, а затем провела пальцем вдоль линии разброса.

– Таким образом, в первоначальной зоне обломков окажутся прежде всего небольшие и легкие вещи.

Катценберг отодвинулась от компьютера и развернулась к нам с Райаном.

– Надеюсь, вам это поможет. А мне пора.

Едва она ушла, к компьютеру подсел Лоуэри. Он склонился над клавиатурой, и отблеск монитора резче высветил морщины на его лице. Лоуэри набрал команду, и на экране появилась новая схема, напоминавшая по основным цветам живопись Сёра.

– Прежде всего мы создали набор обозначений общего характера для описания повреждений найденных кресел. – Он указал на разноцветные квадратики схемы. – Кресла с минимальными повреждениями обозначены голубым цветом, средней тяжести – синим, серьезными – зеленым. Кресла, определенные как «разбитые», показаны желтым цветом, «фрагментированные» – красным.

– Что отличает эти категории? – спросила я.

– Голубой цвет показывает, что ножки, спинка, сиденье, подлокотники кресла, равно как и система фиксации ремня безопасности, остались нетронутыми. Синий цвет – небольшие деформации одного или нескольких перечисленных компонентов. Зеленый означает присутствие как деформаций, так и поломок. Желтым отмечены кресла, у которых по меньшей мере два из пяти компонентов сломаны либо отсутствуют, а красный – повреждение трех и более компонентов.

Диаграмма изображала внутренние помещения самолета: туалетная комната, бортовые кухни и шкафчики за кабиной пилотов, восемь кресел первого класса и восемнадцать рядов в эконом-классе – по два в ряду слева и по три справа. За последним рядом, в котором с обеих сторон было по два кресла, еще один комплекс умывальных комнат и кухонь.

Эту схему смог бы без труда истолковать даже ребенок. От носовой части самолета к хвостовой прохладная синева плавно сменялась обжигающей краснотой, показывая, что кресла, расположенные ближе всего к кабине пилотов, остались практически нетронуты, в середине салона повреждения множились, а кресла позади крыльев по большей части превратились в крошево. Гуще всего красный цвет был в левой половине хвостовой части самолета.

Лоуэри принялся нажимать клавиши – и на мониторе появилась новая схема.

– Здесь показано размещение пассажиров по креслам, хотя самолет не был заполнен и люди могли перебираться с места на место. Судя по речевому регистратору, капитан не успел отключить надпись «Пристегнуть привязные ремни», так что пассажиры, скорее всего, в основном сидели пристегнутые к креслам. Согласно показаниям того же регистратора, капитан уже разрешил стюардессам приступить к обслуживанию, значит, они могли находиться где угодно.

– Сумеете ли вы вообще определить, кто сидел на своих местах, а кто нет?

– На найденных креслах будет обследована система крепления ремней безопасности: был ли ремень застегнут или разорван, обтягивал ли он человеческое тело. Получив данные от медико-антропологической группы, мы постараемся соотнести повреждения кресел с состоянием тел.

Я слушала его, зная, что тела пассажиров, подобно креслам, будут классифицированы. Зеленый – неповрежденные трупы. Желтый – раздавленная голова или потеря одной конечности. Синий – потеря двух конечностей и раздавленная либо целая голова. Красный – потеря трех и более конечностей либо полное расчленение.

– Протоколы вскрытия, – продолжал Лоуэри, – покажут также, в какой части салона располагались пассажиры с инородными проникновениями, тепловыми либо химическими ожогами. Кроме того, мы попробуем сопоставить расположение травм справа или слева с соответствующей деформацией кресел.

– И что это вам даст? – спросил Райан.

– Высокий уровень соответствия позволит предположить, что на протяжении почти всего крушения пассажиры сидели на местах. Низкий – либо они отсутствовали на местах, либо были отделены от своих кресел в самом начале крушения.

Я похолодела, думая о том ужасе, которым были наполнены предсмертные минуты этих людей.

– Еще врачи снабдят нас данными о том, какие травмы были нанесены раньше, а какие – значительно позже, и эти данные мы сопоставим с деформацией кресел в носовой и в хвостовой частях самолета.

– Зачем? – снова спросил Райан.

– Считается, что движение самолета вперед в сочетании с защитным действием системы безопасности на креслах в подавляющем большинстве случаев приводит к ранним травмам пассажиров.

– Это если человек не был отделен от кресла.

– Именно. Кроме того, когда при крушении самолет еще движется вперед, кресла, обращенные в сторону движения, деформируются в этом направлении. При разрушении в воздухе такое происходит не всегда, поскольку части самолета падают на землю в разной очередности.

– И что же?

– Для семидесяти процентов найденных на сегодня кресел характерна отчетливая деформация в продольной плоскости. Менее сорока процентов из них деформированы по направлению движения.

– Значит, разрушение произошло в полете.

– Без сомнения. Группа Сьюзен продолжает изучать характер распада самолета. Они постараются восстановить точную хронологию аварии, однако уже сейчас ясно, что катастрофа произошла внезапно и именно в воздухе. Это значит, что фюзеляж развалился до того, как самолет рухнул на землю. Немного удивляет, что с другими отсеками произошло почти то же самое, но подобные события никогда не следуют в точности установленным правилам. Очевидно одно: кресла во всех отсеках подверглись почти идентичной ударной нагрузке.

Лоуэри нажал несколько клавиш, и на экране вновь возникла первоначальная диаграмма.

– И почти не остается сомнений в том, где именно произошел взрыв.

С этими словами он указал на жгуче-красное пятно слева в хвостовой части салона.

– Взрыв – это не обязательно бомба.

Мы разом обернулись и увидели, что на пороге клетушки стоит Магнус Джексон. Он одарил меня долгим взглядом, но ничего не сказал. Позади нас сиял ослепительной радугой монитор компьютера.

– Версия с ракетой только получила новое подтверждение, – сообщил Джексон.

Мы молча ждали продолжения.

– У нас есть трое свидетелей, утверждающих, что видели некий предмет, запущенный в небо.

Райан обхватил рукой спинку своего стула.

– Я беседовал с преподобными Клэборном и Боумэном и могу сказать одно: их коэффициент умственного развития в сумме вполне соответствует уровню волосатой гусеницы.

«Интересно, – подумала я, – откуда у Райана такие познания о волосатых гусеницах…»

Но спрашивать вслух не стала.

– Время и описание происшествия у всех троих почти идентичны.

– Как и их генетический код, – съязвил Райан.

– Эти свидетели согласятся пройти проверку на детекторе лжи? – спросила я.

– Они наверняка считают, что излучение микроволновки пагубно воздействует на их детородные органы, – заметил Райан.

Джексон почти улыбнулся, но меня шуточки полицейского уже начали раздражать.

– Вы правы, – сказал Джексон. – В этих краях, как в любой сельской местности, существует здоровое предубеждение против властей и науки. Свидетели отказались подвергнуться испытанию на полиграфе, чтобы правительство с помощью этой технологии не промыло им мозги.

– И не вымыло из них всю дурь?

На сей раз Джексон бегло улыбнулся. Затем ведущий следователь НКБТ вновь окинул меня испытующим взглядом и, не сказав более ни слова, вышел.

– Можно еще раз глянуть на распределение по местам? – спросила я.

Лоуэри бодро простучал по клавишам, и схема появилась на мониторе.

– Можете наложить сюда диаграмму повреждений?

Перестук клавиш – и на экран вернулась палитра Сёра.

– На каком месте сидела Марта Симингтон?

– Один «а». – Лоуэри указал на первый ряд в первом классе.

Голубой цвет.

– А студент из Шри-Ланки?

– Анурудха Махендран – двенадцать «f», перед правым крылом.

Синий цвет.

– Где сидели Жан Бертран и Реми Петричелли?

Палец Лоуэри скользнул вниз, к последнему ряду слева.

– Двадцать три – «а» и «b».

Обжигающая краснота.

Эпицентр.