Текст книги "Extremes. На пределе. Границы возможностей человеческого организма"

Во время Первой мировой войны почти все без исключений ранения в сердце считались смертельными, кардиохирургия тогда еще не решалась подступаться к их лечению. Еще раньше, в 1883 году, один из основоположников абдоминальной хирургии, выдающийся немецкий врач Христиан Альберт Теодор Бильрот так высказался о будущих первопроходцах: «Хирург, который попытается ушить рану сердца, рискует утратить уважение коллег».

Подобные взгляды царили почти до самого конца Первой мировой войны. В 1916 году Джордж Грей Тернер, майор медицинской службы сухопутных войск Британии, выступал перед коллегами, мобилизованными на передовую. Он дал им множество наставлений почти обо всем – кроме того, что касалось травм грудной клетки. «Эти ранения, – сказал собравшимся Грей Тернер, – обычно считаются незаслуживающими внимания, поскольку выходят за пределы возможностей хирургии».

Однако на следующий год, в 1917-м, к Грею Тернеру поступил рядовой с Западного фронта на восемнадцатые сутки после пулеметного ранения – тот самый пехотинец, которому пуля пробила руку и письма.

Как ни странно, солдат чувствовал себя на удивление бодро и даже смущался из-за того, что в госпиталь его доставили на каталке. Грей Тернер, осмотрев раненого, обнаружил входное пулевое отверстие в груди. Выходного отверстия он не нашел.

В те времена рентген в медицинских целях только начинали применять, но то, что он неоценим для локализации пуль и осколков, поняли быстро и метод взяли на вооружение в военных госпиталях.

Трубки тогда были самые примитивные: катод и анод из вольфрама разделяла вакуумная склянка, а источником электричества служил генератор на мазуте.

Эти лучи, с легкостью проходящие сквозь мягкие ткани, но не проникающие сквозь более плотные препятствия – кости или металл – и, наконец, попадающие на фотопластинку, выявили пулю в районе левого желудочка сердца. Дальнейшее обследование показало, что пуля, засевшая в стенке сердца, была почти целиком погружена в мышцу левого желудочка, а острым концом высовывалась в полость желудочка, опасно «ерзая» при сердечных сокращениях.

Грей Тернер прикидывал возможные варианты развития событий. Если пуля продвинется еще вперед, это может привести к образованию вокруг нее кровяного сгустка – гигантского тромба, а он в свою очередь – к попаданию инфекции в кровяное русло, закупорке одной из артерий и непредсказуемым последствиям. Кроме того, перемещение пули может грозить массивным кровотечением. И даже оставшись на месте, пуля способна привести к развитию губительной инфекции. Грей Тернер не видел других возможностей, кроме хирургического вмешательства.

Операцию проводили под примитивной анестезией – смесью алкоголя, хлороформа и эфира. Грей Тернер сделал на левой стороне груди больного первый разрез, в форме буквы С, величиной с мужскую ладонь. Через него он сместил шестое ребро, затем рассек три ребра над ним, приоткрыв грудную клетку, будто обложку книги. Нажав на легкие, он бережно отодвинул их в сторону и получил наконец доступ к раненому сердцу.

После чего аккуратно вскрыл перикард и извлек сердце.

* * *

Бьющееся сердце не просто растягивается и сокращается. Увидев его в действии, можно понять нежелание хирургов вмешиваться в работу органа. Движение у него сложное – волны пробегают через сердечную мышцу на всем ее протяжении, от основания к верхушке. Даже у здорового человека ритм сокращений постоянно меняется, периодически ускоряясь и замедляясь, но оставаясь четким, равномерным и энергичным. Сердце работает активно и динамично, как никакой другой орган человеческого тела, – вне всякого сомнения, это самый настоящий движитель жизни.

Кроме того, анатомически сердце устроено очень сложно: справа второстепенные вены сливаются, образуя полую вену, самый крупный сосуд венозной системы. А место его вхождения, правое предсердие, – лишь одна из четырех камер сердца. Вторая камера, правый желудочек, отделена от предсердия трехстворчатым клапаном. Стенка у него толще, чем у предсердия, и это позволяет энергично выталкивать кровь через клапан легочной артерии и дальше, по кровеносным сосудам легких.

Артерии делятся и ветвятся на множество все более мелких сосудов, а в конце концов на миллионы тончайших капилляров, сосудиков с диаметром меньше, чем у красных кровяных клеток – эритроцитов.

Здесь эти самые эритроциты, безотказные переносчики кислорода, с трудом, сжимаясь и изменяя свою форму, протискиваются сквозь капилляры к воздушным мешочкам – альвеолам, хватают кислород и отдают углекислый газ. Начинается обратный путь. Капилляры переходят в венулы, венулы превращаются в вены, все расширяясь, пока не сливаются в легочную вену, снова принося кровь к сердцу. Здесь она попадает в третью камеру, левое предсердие.

Левое предсердие сокращается с такой силой, чтобы протолкнуть кровь через клапан, имеющий форму епископской митры – отсюда и его название «митральный», – в четвертую и последнюю камеру, левый желудочек. Именно это образование с его толстой мышечной стенкой должно обеспечить сокращение такой силы, чтобы кровь прошла по аорте, миновала аортальный клапан и отправилась в путешествие по телу.

Кровь должна течь по всей этой сети сосудов и камерам сердца, ко всем органам и поверхности тела непрерывно и безостановочно, не образуя сгустков и завихрений, на протяжении всей человеческой жизни. И вот теперь, в 1917 году, где-то в этой сложнейшей массе двигающихся и закручивающихся мышц застряла пуля, и доктору Джорджу Грею Тернеру нужно было ее найти и извлечь.

* * *

Грей Тернер приступает к поискам. Он обнаруживает рубец, закрывающий раневое отверстие в стенке левого желудочка. Несомненно, пуля здесь, внутри. Хирург бережно берет сердце в руки, пытаясь на ощупь определить, где она. Выясняется, что сердце в момент сокращения делается твердым как камень, так что ничего в нем не прощупать. Потом оно расслабляется, буквально на секунду давая шанс определить местонахождение пули. Но шанс оказывается иллюзорным: пуля засела слишком глубоко. Тогда врач начинает аккуратно, но настойчиво прокалывать сердечную мышцу иглой в районе рубца. Он обращает внимание на твердость мышцы и замечает, что ранки от уколов сначала кровоточат, но кровотечение быстро прекращается. В письменном отчете об операции Грей Тернер опишет все подробно, как альпинист, первым прошедший по новому маршруту. Всё это – удивительные открытия, освоение новых, неизведанных территорий. Но пуля по-прежнему не дается в руки.

Не желая отступать, Грей Тернер сильнее отгибает ребра, чтобы увеличить себе пространство для работы. Немного поворачивает сердце, чтобы осмотреть его с другой стороны. И тут – о ужас! – оно перестает биться. Грей Тернер массирует обмякшее сердце, ритмично сжимает его, надеясь вернуть к жизни. Он разворачивает его в прежнее положение, продолжая массировать, и сердце наконец начинает снова биться. Однако пулю еще только предстоит найти.

Спустя полтора часа тщетных поисков Грей Тернер решает отступить, опираясь на один из фундаментальных принципов хирургии: primum non nocere – прежде всего не навреди. Любой практикующий врач должен знать, когда следует остановиться, – и это ничуть не менее важно, чем готовность продолжать усилия. Признав свое поражение, он зашивает грудную клетку, оставив пулю в бьющемся сердце пехотинца.

Очевидно, решение Грея Тернера было верным. Инородное тело осталось на месте, а пациент полностью оправился после операции. Грею Тернеру даже удалось найти и осмотреть солдата спустя двадцать три года – тогда, в 1940 году, он был жив и здоров. Единственной его жалобой была быстрая утомляемость, однако сам пациент, по словам Грея Тернера, объяснял это «тяготами нынешней войны».

* * *

Грей Тернер был не единственным хирургом Первой мировой, пробовавшим оперировать на сердце. Были и другие сообщения о попытках извлечения осколков и пуль из сердца – иногда успешных, но эти попытки, очень немногочисленные, так и не смогли убедить медицинское сообщество в том, что операции на сердце можно вводить в хирургическую практику. Общепринятое мнение предписывало от них воздерживаться. Сердце можно было лечить как угодно, но только не хирургическим путем.

* * *

В 1942 году в возрасте тридцати трех лет Дуайт Харкен, капитан армии Соединенных Штатов и начинающий торакальный хирург, приехал в Англию второй раз в жизни. Прежде, еще штатским врачом, он бывал в Лондоне и работал с выдающимся британским хирургом Артуром Тюдором Эдвардсом. А теперь он вернулся сюда как военный врач и был прикомандирован к генералу Полу Хоули в его ставке на Гровнер-сквер, получив задание сотрудничать с американской армией в организации и координировании медицинских поставок.

Харкен был родом из маленького городка Осеолы в штате Айова. Блестяще окончив школу, он получил возможность поступить в Гарвардскую медицинскую школу. Харкен остался в Гарварде в аспирантуре, как хирург набирался опыта в Бостоне, затем в Нью-Йорке, пока не получил стипендию от Нью-Йоркской академии медицины на продолжение обучения за границей. Место и специализацию ему предлагалось выбрать по своему вкусу. Харкен был не чужд честолюбия и не желал конкурировать с такими признанными авторитетами, как Аллен Уиппл, Эдвард Черчилль и Эллиот Карр Катлер – титаны общей хирургии. Потому он решил рискнуть и специализироваться в торакальной хирургии, области новой и развивающейся. В эпоху, когда одаренный хирург общего профиля ценился куда больше, чем узкий специалист, шаг был и правда отважный. Но Харкен пошел на него, выбрал Англию и получил место приглашенного научного сотрудника в Бромптонской королевской клинике, у самого Тьюдора Эдвардса.

На момент специализации Харкена Тьюдор Эдвардс был одним из немногих, если не единственным торакальным хирургом в мире. В основном он занимался лечением туберкулезных больных. Ассистируя ему на операциях, Харкен восхищался блестящей техникой учителя, внимательно следил, как Эдвардс исследует содержимое грудных клеток своих пациентов, удаляет пораженные туберкулезом ткани, освобождает от спаек кровеносные сосуды и ветви бронхиального дерева.

Однако Харкен невольно задавался вопросом: почему же мысль об операциях на больном сердце, в сущности, чисто механическом узле, так претит Тьюдору Эдвардсу и его коллегам, при том что поколение Грея Тернера уже сделало в этой области первые шаги? Поэтому, когда разразилась Вторая мировая война, Харкен прервал обучение, покинул Тьюдора Эдвардса и вернулся в Бостон, чтобы заняться собственными исследованиями и экспериментами.

* * *

Бактериальный эндокардит, инфекционное поражение внутренней оболочки сердца и его клапанов, во времена Харкена почти неизбежно приводил к летальному исходу. Тогда еще не были открыты антибиотики, и бактериальные инфекции разрушали структуры сердца. Дело усугублялось тем, что сердце, работая как насос, распространяло инфекцию по всему телу вместе с кровью. Вот этому-то грозному врагу и решил бросить вызов Харкен. Теоретически удаление источника инфекции остановило бы процесс и дало пациенту надежду на жизнь. Но в эпоху, когда весь медицинский мир смотрел на проникновение в полость сердца с глубочайшим скепсисом, гипотезу Харкена необходимо было подкрепить серьезнейшими доказательствами и только потом подступаться к операциям на людях.

Хирург приступил к экспериментам на собаках, но вначале предстояло сконструировать модель заболевания. Для этого нужно было сделать разрез на сердце собаки и закрепить на внутренней поверхности митрального клапана металлическую скобку. Такое вмешательство – Харкен знал об этом – непременно приводит к инфекции и развитию бактериального эндокардита. Эксперимент преследовал две цели: во-первых, он моделировал саму болезнь, что позволяло отрабатывать лечение бактериального эндокардита у собак. Во-вторых, операции позволили Харкену обрести уверенность в том, что целостность камер живого, бьющегося сердца вполне можно нарушить, а потом восстановить, и это не приведет к мгновенной гибели животного.

Однако работы Харкена прервала война. По мобилизации он в 1943 году снова попал в Англию и был прикомандирован к штабу бригадного генерала Пола Хоули, начальника военно-медицинской службы США на Европейском фронте. Здесь, прогнозируя бесчисленные проникающие ранения грудной клетки, он и Тюдор Эдвардс стали добиваться создания специализированных отделений торакальной хирургии – и добились.

В первой половине 1944 года, по-видимому, в связи с подготовкой союзников к открытию второго фронта, в Англии были организованы многочисленные спецотделения торакальной хирургии. В мае 1944 года Дуайт Харкен покинул Гровнер-сквер и, к своей радости, был назначен руководителем 15-го центра торакальной хирургии в Сайренсестерском военном госпитале США – клинике на тысячу коек, оборудованной собственной посадочной полосой для доставки раненых с полей сражений. Харкен был искренне рад оставить наконец скучную административную работу и вернуться к операциям, к своей истинной страсти – хирургии.

* * *

Американский военный госпиталь на территории Стоуэлл-парка в британском Нортличе представлял собой несколько сборных бараков из гофрированных стальных листов.

В мае 1944-го раненые туда почти не поступали, так что у Харкена и его подчиненных было довольно свободного времени, чем и воспользовался начальник госпиталя. Он занялся профессиональной подготовкой своего персонала, знакомя коллег с новым искусством торакальной хирургии.

Возможность применить теоретические познания на практике не заставила себя ждать: 6 июня 1944 года союзные войска совершили высадку в Европе. В госпиталь хлынул поток раненых. Их доставляли по воздуху – первая партия прибыла почти сразу по высадке, а вторая несколько позже, после небольшого затишья, когда началось Арденнское наступление. Столкнувшись с ранениями, при которых пуля или осколок попадали в сердце и оставались там, Харкен обратился к Джорджу Грею Тернеру за советом – стоит ли все-таки пытаться их извлекать. Грей Тернер с энтузиазмом поддержал и благословил Харкена, заявив, что есть множество веских клинических доводов в пользу извлечения инородных тел из сердца, тем более, что у пациента при одной мысли о «непрошеном госте» в самом средоточии жизни, наверняка разовьется невроз. Возможность, к которой Харкен так методично и скрупулезно готовился, наконец представилась.

* * *

Сильной стороной Харкена было понимание того, что умение и опыт хирурга приобретают смысл лишь в сочетании с не менее квалифицированной и умелой работой операционной бригады. В ходе операций, особенно по извлечению инородных тел из полости сердца, зачастую требовалось проведение экстренных реанимационных мероприятий. Пока Харкен разбирался с анатомическими структурами, его анестезиолог отвечал за активное поддержание жизни пациента: обеспечивал переливание жидкостей и лекарственных препаратов, эффективное обезболивание, отслеживая опасность кровотечения, переохлаждения и шока.

На таких операциях анестезиолог чувствовал себя пилотом в горящем самолете: ему было необходимо продержаться в воздухе достаточно долго, чтобы хирург успел сбить пламя и погасить пожар.

Порой кровопотери составляли до полутора литров в минуту – потеря такого объема может за считанные секунды опустошить кровеносную систему пациента и привести к остановке сердца. И хотя физиология геморрагического шока в те годы была недостаточно изучена, бригада Харкена понимала, как важны массивные переливания крови для сохранения жизни больного.

Кровь доставляли в стеклянных флаконах. Однако при таких стремительных кровопотерях требовалось нечто большее, чем могли обеспечить обычные капельницы, – жидкость из них капала неторопливо, под действием силы тяжести. Пытаясь ускорить процесс подачи крови через узкие трубки, анестезиологи накачивали воздух в свободное пространство во флаконе. Так удавалось повысить давление во флаконе и увеличить скорость движения жидкости. Иногда в спешке давление подавали слишком большое, так что флакон лопался и по всей операционной разлетались окровавленные осколки.

Харкен тем временем полностью сосредоточивался на поиске безопасных путей к сердцу, а затем и внутрь его. Он уже усвоил из опыта, что порой даже простое прикосновение к этому органу способно вызвать нарушение ритма и оказаться роковым. Как и Грей Тернер, он знал теперь и об опасности смещения сердца и изменения его положения. Харкену удалось разработать методику доступа к сердцу, позволявшую хоть в некоторой степени уменьшить неизбежное при этом кровотечение: он прошивал обе стороны каждого надреза длинными нитями. Ассистент затем мог их затягивать или отпускать, регулируя ширину просвета. Таким образом Харкену удавалось извлекать пули и осколки почти из любого места, куда они попадали.

За десять месяцев напряженной работы Харкен извлек не меньше 134 инородных тел из сердец раненых солдат. Трудиться приходилось в лихорадочном темпе, Харкен и его ассистенты оперировали практически круглосуточно, в редкие моменты затишья спали здесь же, на импровизированных койках. Потребность в хирургии грудной клетки намного превосходила количество специализированных бригад. Нередко Харкен днем оперировал, а ночью выезжал с дублирующей бригадой по вызову в другие госпитали, где требовалось его мастерство торакального хирурга. Невероятно, но, несмотря на пугающие слухи об опасности подобных вмешательств, риске массивных кровотечений и всевозможных осложнений, среди пациентов, которых прооперировал тогда Харкен, не было ни одного – ни одного! – летального исхода.

Опыт, полученный в Стоуэлл-парке, изменил дальнейшую судьбу Харкена. В Англию он уезжал хоть и полным надежд, но безо всякой уверенности, что ему удастся осуществить операции на внутренних структурах сердца. В конце войны Харкен возвращался в Соединенные Штаты, уже твердо зная, что кардиохиругия отныне – свершившийся факт. На сей раз медицинскому сообществу придется принять это к сведению и задуматься. Документы свидетельствовали неопровержимо: путь к сердцу отныне открыт – благодаря исследованиям майора Дуайта Эмери Харкена.

* * *

Период Второй мировой войны оказался отмечен не одной, а двумя Нобелевскими премиями за успехи в антибиотикотерапии. В 1939 году награды удостоился немецкий патолог и бактериолог Герхард Домагк за разработку доступных антибактериальных препаратов – сульфаниламидов (правда, нацистские власти запретили ученому получать ее). А в 1945 году премия досталась Эрнсту Борису Чейну, Говарду Флори и Александру Флемингу за открытие пенициллина. Эти достижения определили будущее кардиохирургии не в меньшей степени, чем развитие хирургических методов. Бактериальный эндокардит, считавшийся доселе неизлечимым заболеванием с почти 100 %-ным уровнем смертности, прекрасно, как выяснилось, поддавался лечению антибиотиками. Непобедимого врага, с которым Харкен намеревался справиться своими операциями, больше не существовало. Но военный опыт американского хирурга научил его тому, что сердце можно открыть и исправить. Теперь Харкен сконцентрировался на пороках митрального клапана – в те годы даже опытные хирурги боялись и приблизиться к этой неизученной территории.

Митральный клапан, если посмотреть на него снизу, когда он открывается в левый желудочек, похож на улыбающийся рыбий рот с «губами» из мышечной ткани длиной около 30 мм. Этот тонко отрегулированный механизм нужен, чтобы кровь текла только в одном направлении, из предсердия в желудочек. Без системы собственных клапанов сердце было бы простой помпой, качающей кровь как в одну сторону, так и в другую.

Створки митрального клапана часто повреждаются в результате детского ревматизма. Бывает, что, если не лечить больное горло, обычная простуда может привести к распространению инфекции и запустить реакцию иммунной системы, при которой организм атакует свои же ткани. В результате «артиллерия бьет по своим» – наши защитные механизмы перестают отличать собственные клетки от чужаков-захватчиков, начинается хаос, и атаке подвергаются кожа, суставы, глаза и даже сердце.

Когда это происходит, митральный клапан сужается, перекрывая отверстие, через которое течет кровь, – такое состояние называется митральным стенозом. Вследствие этого растет давление на левый желудочек, оно передается хрупким нежным сосудам легочного круга. Под воздействием непривычно высокого давления тончайшие сосуды лопаются, кровь и лимфа вытекают в пространство между альвеолами, вызывая кашель, одышку и появление мокроты с кровью.

Осложнения этого детского заболевания могут аукнуться много позже, так как сужение митрального клапана с возрастом прогрессирует. Порок клапана может, например, внезапно обнаружиться во время беременности, когда сердце начинает работать с усиленной нагрузкой. В послевоенные годы симптом одышки, зафиксированный у молодых женщин в ходе первой беременности, нередко приводил к выявлению митрального стеноза и сердечной недостаточности. Это и стало новой целью хирургических исследований Харкена. Впрочем, он был не единственным энергичным врачом, полным решимости освоить эти неизведанные территории – задачка явно не для слабаков.

* * *

Первые атаки Харкена на митральный клапан оказались отмечены цепью неудач и потерь. Шесть из девяти его пациентов скончались на операционном столе или сразу после операции. После шестой смерти уверенность Харкена была основательно поколеблена, и только вмешательство друга и соратника Лоуренса Брюстера Эллиса удержало его от того, чтобы признать поражение и отступиться. Дело осложнялось тем, что у Харкена появились соперники по обе стороны Атлантики: Чарльз Бейли в Филадельфии, Рассел Брок (впоследствии лорд Брок Уимблдон) в Лондоне и Хорас Смити в Южной Каролине.

В первый же год после окончания Второй мировой войны методы хирургического лечения сердца стали применяться по всему миру. Это не было простым совпадением. Успехи в области анестезиологии, рентгенологии, переливания крови и антибиотикотерапии, достигнутые благодаря войне, ускорили приход эры кардиохирургии.

Роль этих достижений часто недооценивают, считая, что они не так уж важны для развития собственно хирургии сердца. Но история ждала не только появления смелого и решительного врача, готового бросить вызов предрассудкам и наделенного мастерством и талантом. Таких, в конце концов, немало в любую эпоху. Должно было прийти время, когда медицина сумеет защитить и без того хрупкий организм человека с больным или пораженным сердцем от травмирующего воздействия операции.

Анестезия, антибиотики и переливание крови в совокупности стали первой системой жизнеобеспечения, защитным коконом для пациента, готового лечь под нож хирурга. Пока не были тщательно отработаны и откалиброваны испарители обезболивающих средств и не появились более безопасные препараты, пациенты нередко погибали не вследствие самой операции, а от непредсказуемого воздействия газообразных анестетиков. Эти таинственные вещества влияли на весь организм – и часто роковым образом. Они, например, могли вызвать резкое падение кровяного давления, а сердце при этом начинало биться учащенно и с перебоями. Нередко наркоз приводил к остановке дыхания или эпилептическому припадку, мог вызвать развитие гепатита.

Быстрое и массивное переливание – при условии, что его проводила специализированная бригада медиков – помогало восполнить объем крови, не дать развиться геморрагическому шоку, предотвратить падение давления и остановку сердца. Антибиотики в ранний послеоперационный период подавляли воспалительные процессы и не допускали развития инфекции в глубоких операционных ранах.

С таким основательным подспорьем реальность проведения хирургических операций на сердце стала очевидна. В США Харкену пришлось буквально соревноваться с Чарльзом Бейли, ровесником-хирургом из Епископальной больницы в Филадельфии. Он сделал попытку операции на митральном клапане в тот же год, что и Дуайт Харкен. Впрочем, уровень смертности при его операциях был таким же пугающе высоким.

Первый пациент Бейли – тридцатисемилетний мужчина – из-за порока митрального клапана стал инвалидом более десяти лет тому назад. В результате стенка левого желудочка у него так истончились, что разорвалась во время операции еще до того, как Бейли успел добраться до митрального клапана. За несколько секунд пациент истек кровью.

Во втором случае (эта операция была последней надеждой женщины двадцати девяти лет) Бейли удалось добраться до клапана и выполнить операцию. Вначале он пробовал действовать хирургическими инструментами, но, не сумев расширить клапан, попытался разъединить створки пальцем. Однако и эта больная скончалась на второй день от сердечной недостаточности.

После этих трагических событий доктор Джордж Геклер, главный кардиолог университетской клиники Ханемана в Филадельфии, написал Бейли: «Считаю своим долгом христианина впредь запретить вам проводить подобные смертоносные операции». Неудачи Бейли не укрылись от внимания студентов и коллег. Известно, что за глаза его начали называть Мясником.

Бейли ждал пятнадцать месяцев, прежде чем предпринять третью попытку, на этот раз в Уилмингтонском мемориальном госпитале, штат Делавер. Новая операция, на больном тридцати девяти лет, тоже окончилась смертью. Причиной стало массивное кровотечение в послеоперационный период.

Серию последующих операций Бейли провел в небольших больницах общего профиля – отчасти потому, что ни одна центральная клиника не потерпела бы череды неудач. Четвертый провал, с тридцатидвухлетним пациентом, настиг его в Филадельфийской клинике общего профиля 10 июня 1948 года. Сердце больного остановилось, едва Бейли к нему прикоснулся. Несмотря на отчаянные попытки запустить сердце с помощью массажа, больной умер на столе. Предчувствуя, что ему запретят оперировать, если не добиться успеха как можно скорее, Бейли назначил новую операцию на вечер того же дня. Вместе с командой он отправился через весь город в Епископальную больницу, чтобы использовать последний шанс доказать, что метод все же заслуживает внимания.

Здесь, в Епископальной больнице, его дожидалась Клэр Ворд. Исходы предыдущих операций Бейли были ей известны, знал о них и ее семейный врач, который отговаривал пациентку от операции. Клэр была домохозяйкой двадцати четырех лет. В детстве она перенесла ревматизм, с годами развился стеноз митрального клапана, повышенное давление в левом желудочке, появились симптомы сердечной недостаточности. Клэр часто мучила одышка, совсем не было сил ухаживать за ребенком. Если то, что обещал ей Чарльз Бейли, окажется правдой, если после операции уйдут одышка и слабость, которые не дают ей жить нормально, тогда стоит рискнуть, несмотря на огромную опасность.

Ко времени прибытия Бейли Клэр уже лежала на операционном столе, ее готовили к наркозу. Обсуждал ли с ней хирург утреннюю неудачу, осталось неизвестным. Наркоз, который в предыдущих попытках показал себя как ненадежный, подействовал гладко, больная погрузилась в сон, и началась операция. Бейли вскрыл перикард, освободил сердце, наложил швы на стенку левого желудочка. Хирург сделал надрез и открыл сердце, сначала пальцем, а потом скальпелем разъединил сросшиеся лепестки – створки митрального клапана. Обрадованный тем, что его действия привели к желаемому результату, он зашил сердце. Операция длилась восемьдесят минут. И на этот раз оказалась успешной. Клэр Ворд выписалась из больницы через неделю, состояние ее значительно улучшилось. Уже спустя месяц она перестала принимать препарат наперстянки – сердечное средство, без которого раньше не могла обходиться. Впоследствии Ворд родила еще двоих детей и дожила до шестидесяти двух лет.

* * *

Эту первую успешную операцию на митральном клапане Бейли провел всего четырьмя днями раньше, чем его соперник Дуайт Харкен. А Харкен был не из тех, кто позволяет себя обойти. Он поспешил сообщить о собственном успехе, отправив статью в редакцию «Медицинского журнала Новой Англии», чтобы хотя бы с помощью публикации отстоять свой приоритет.

Соперничество Харкена и Бейли вызвало пересуды среди коллег, которые следили за ним не без усмешки. А хирурги схлестнулись не на шутку. По свидетельству очевидцев, эти двое не скрывали своих чувств, запальчиво критикуя друг друга на профессиональных конференциях, причем Харкен «багровел так, словно его вот-вот хватит удар». Возможно, кардиохирурги не выносили друг друга просто потому, что оказались слишком похожими по характеру. Оба честолюбивые и уверенные в себе, они превосходно сознавали открывающиеся возможности. Ни тот, ни другой не шел на поводу у общепринятого мнения. Ко всем прочему, оба родились в один год, в один год провели свои первые успешные операции на митральном клапане и в один год умерли.

Об этом этапе кардиохирургии, отмеченном не только стремительным ростом врачебного мастерства, но и огромными потерями среди пациентов, вспоминать тяжело. Невозможно вообразить, чтобы сегодня развитие нового медицинского метода сопровождалось подобным чудовищным уровнем смертности.

Проще всего, конечно, представить Бейли и Харкена честолюбцами, в пылу соперничества забывшими о человеческой цене своих достижений. Но хотя эти двое и впрямь устроили смертельные гонки, важно понять, с какими сложными случаями они сталкивались. Медики той эпохи не верили, что лечебный эффект кардиохирургии может перевесить опасности и риски. Пациенты тянули до последнего и обращались к Бейли и Харкену, когда терять им было уже нечего. С учетом этого уже не удивляет, что изношенные организмы так часто отказывали, столкнувшись с дополнительными испытаниями – экспериментальной операцией и примитивным наркозом. К тому же биография Бейли дает основание считать, что им двигало нечто большее, нежели простое честолюбие.

В двенадцать лет он стал свидетелем смерти отца – тот мучительно умирал на руках у матери от сердечной недостаточности, задыхаясь, захлебываясь кашлем, с кровью на губах. В глазах Бейли операции, которые могли спасти множество людей от подобной участи, стоили риска и страданий – и его самого и пациентов. Своим христианским долгом он полагал не останавливаться, но неуклонно добиваться успеха.

Не следует забывать также и об эпохе, в которую происходили описанные события. Никаких официальных комитетов по медицинской этике еще не существовало, врачи были куда свободнее в своих действиях, и каждый их шаг не подвергался тщательному контролю. Возможно, на представления о допустимом риске повлияли и все еще свежие воспоминания о войне. Не исключено, что в военное время общество с большей готовностью идет на жертвы, будь то от вражеского оружия или от недуга. В любом случае, если бы не фанатичное упорство таких, как Бейли и Харкен, судьба Клэр Ворд, как и многих тысяч других впоследствии спасенных пациентов, сложилась бы совершенно иначе.