Текст книги "Extremes. На пределе. Границы возможностей человеческого организма"

* * *

Когда они опустились на посадочную площадку перед университетской больницей в Тромсё, сердце Анны не билось уже почти два часа. Температура тела была 13,7 °С – на двадцать три градуса ниже нормальной, и намного ниже, чем была когда-либо зарегистрирована у выживших пациентов. Для медиков эта ситуация была настоящей terra incognita. По идее, попытки реанимировать Анну должны были подтвердить опыт других врачей, которым в подобных ситуациях оживить больного не удавалось.

Часто врачам бывает нелегко решить, как действовать, чтобы помочь больному, – даже когда пациент в состоянии объяснить, что у него болит. Проводя реанимационные мероприятия, когда больной без сознания, тем более когда он умирает, надо постараться представить, что сказал бы этот человек, если бы смог. Это чудовищно сложный момент. Твой человеческий инстинкт призывает пытаться спасать пациента до тех пор, пока остается хотя бы призрачная надежда. Но как профессиональный медик ты обязан рассуждать иначе, принимая в расчет суровую действительность. Обычно в подобной ситуации прогноз бывает мрачным. Даже в случаях, когда удается успешно запустить сердце, существует серьезный риск, что в результате кислородного голодания с мозгом произошли непоправимые изменения.

Однако медики в Тромсё решили рискнуть. Хотя с момента остановки сердца прошло очень много времени, оставался проблеск надежды на то, что глубокое охлаждение защитило и сохранило мозг.

Анестезиолог Мадс Гилберт, руководитель реанимационного отделения, срочно отправил Анну в операционную. Он понимал, что согреть ее будет непросто. Теплые одеяла, отопление в палате – все это вряд ли подействует: чтобы поднять температуру человеческого тела на двадцать три градуса, нужно примерно столько же энергии, сколько для того, чтобы вскипятить десяток электрочайников. Боясь упустить время, Мадс подключил Анну к аппарату искусственного кровообращения – обычно хирурги используют его при операциях на открытом сердце. Если охлажденную кровь выводить из организма, согревать, проводя по трубкам аппарата, и возвращать в безжизненное тело, то температуру можно будет повысить довольно быстро. По крайней мере, так представлялось Мадсу.

Действовали оперативно, не теряя ни мгновения. Через полчаса после подключения к аппарату температура Анны поднялась почти вдвое, до 31 °С. Само сердце теперь прогрелось достаточно, его молекулярные механизмы были готовы к действию. Вначале оно сбоило, не попадая в ритм. Но вот наконец электричество снова стало поступать к мышечным волокнам сердца, а за этим последовали волны сокращений.

Сердце Анны после трехчасовой остановки снова забилось самостоятельно. Первое сокращение удалось зафиксировать с помощью эхокардиограммы.

Однако до окончательной победы было еще далеко. Во время реанимационных мероприятий команде пришлось подключить центральный внутривенный катетер – тонкую трубочку, которую вставляют в крупный сосуд, чтобы вводить в организм жидкость с растворенными лекарственными препаратами. Для чего сначала нужно попасть иглой в сосуд диаметром в несколько миллиметров. Задача непростая, требующая точности, знания анатомии и твердой руки. Мало того, рядом с нужной веной проходит другой сосуд, крупная пульсирующая артерия, и в ваших же интересах, как с ледяной улыбкой внушают вам в мединституте, изо всех сил постараться ее не задеть.

Так вот, спасая жизнь Анны, в суматохе как раз и повредили эту артерию, пролегающую за ключицей справа. И холод попытался отвоевать свои позиции: из поврежденной артерии началось обильное кровотечение, а при низких температурах свертываемость резко снижается. Врачи, изо всех сил боровшиеся за жизнь девушки, поняли, что пациентка истекает кровью и вот-вот умрет.

Чтобы как можно скорее компенсировать кровопотерю и улучшить свертываемость, Анне стали переливать плазму крови, тромбоцитную массу и вещества, повышающие коагуляцию. После этого кардиохирурги решились вскрыть грудную клетку, чтобы изолировать кровоточащую артерию и остановить кровотечение. В результате многочасовой работы нескольких десятков медиков состояние Анны удалось стабилизировать, ее перевели в палату интенсивной терапии.

Но стоило девушке оказаться в палате, как у нее отказали легкие. Чтобы поддержать необходимый уровень кислорода в крови, бригаде пришлось пойти на новый отчаянный шаг, подключив ее к другому аппарату – он позволял насыщать кровь кислородом, минуя легкие. Почки тоже перестали действовать, их функцию также взяла на себя аппаратура.

Чудо все же произошло, и, несмотря на все эти осложнения, Анна сумела выжить. Правда, когда через двенадцать дней девушка впервые открыла глаза, она не могла двигаться: парализовано было все тело ниже шеи. Живая – но не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. Осознав свое положение, Анна пришла в ярость и обрушила град упреков на врачей в Тромсё за то, что сохранили ей жизнь. Спасательная операция с вертолетом, реанимация и пребывание в палате интенсивной терапии – все вместе обошлось в сотни тысяч крон. И ради чего – чтобы молодая женщина очнулась и обнаружила, что тело отказывается ей повиноваться. Что ж, мало кто мог надеяться даже на такой исход, учитывая, как сильно она переохладилась и сколько времени провела в состоянии клинической смерти. Стоило ли всем этим людям так биться за ее жизнь? К чему вообще нужно было затевать реанимацию?

Только это – еще не эпилог истории Анны. Тело отказало не навсегда. У нее не было повреждения спинного мозга – основной причины паралича при травмах. Оказалось, что от переохлаждения пострадала периферическая нервная система. Медленно, но верно нервы и атрофированные мышцы начали возвращаться к жизни.

Особенно тяжело восстанавливались нервные окончания. Поначалу руки и ноги совсем не повиновались Анне. И хотя через шесть недель ее стали готовить к выписке из больницы, о том, чтобы идти домой на своих ногах, не было и речи. Четыре месяца Анна провела в реабилитационном центре, постепенно набираясь сил. Она заново училась двигаться. Это был очень медленный процесс – но все же наступил момент, когда Анна отправилась домой. Последние достижения медицины помогли ей пройти этот путь, а дальше сработали упорство и решимость.

В целом процесс восстановления занял почти шесть лет. Это было трудное время, зато в конечном итоге Анна даже снова встала на лыжи. Вернулась она и к учебе. По окончании медицинского института Анна стала радиологом в Тромсё, в той самой больнице, где ей спасли жизнь.

Случай с воскрешением Анны Богенхолм просто поразителен. Именно благодаря глубокому охлаждению, которому она подверглась, доктора сумели совершить невероятное и вернуть девушку к жизни. Но если Анну удалось реанимировать в результате стечения обстоятельств, то других больных подвергают охлаждению сознательно – чтобы спасти.

* * *

Неприятные симптомы начинали тревожить Исмаила Дежбода не на шутку. Он чувствовал тяжесть, а время от времени и сильную боль в груди. Визит к врачу не успокоил. Задав Исмаилу несколько вопросов, доктор осмотрел его и выписал направление на компьютерную томографию грудной клетки. Картинка подтвердила: ничего хорошего. У Исмаила развилась аневризма грудной части аорты – расширение самой крупной артерии, расположенной рядом с сердцем. Диаметр нормальной аорты не больше 3 сантиметров, а у Исмаила сосуд растянулся и стал вдвое шире, с банку из-под кока-колы. Такое расширение влечет за собой страшный риск – ведь истонченная стенка аорты в любую секунду может прорваться. Чем больше диаметр кровеносного сосуда, тем выше риск разрыва и тем катастрофичнее его последствия. Исмаил понял: он носит в груди бомбу замедленного действия, и взрыв может произойти в любое мгновение. Аневризмы довольно легко лечатся хирургическим путем. Но в данном случае все осложнялось месторасположением дефекта – возле самого сердца. Аорта несет кровь от сердца к верхней части тела, в числе прочего снабжая кислородом мозг. Оперируя сосуд, пришлось бы остановить сердце и тем самым перекрыть кровоток. Если такое проделать при нормальной температуре тела, то пациенту из-за кислородного голодания мозга грозит смерть в первые же три-четыре минуты или пожизненная потеря трудоспособности.

Тем не менее Исмаил хотел жить, и операция была единственным выходом. Его врач, известнейший кардиохирург Джон Элефтериадес, принял решение оперировать в условиях глубокого охлаждения организма. Аппарат искусственного кровообращения позволил охладить тело до 18 °С, а затем полностью остановить работу сердца. Теперь, когда сердце замерло, доктору Элефтериадесу предстояло произвести сложнейшую операцию, и сделать ее очень быстро, ведь каждая минута могла стоить пациенту жизни.

* * *

Мне посчастливилось оказаться в тот день рядом с хирургом и наблюдать за его виртуозной работой. Хотя доктор Элефтериадес – опытнейший специалист и, что называется, набил руку на операциях в условиях глубокой гипотермии, все-таки даже для него каждый новый случай – это прыжок в неизвестность. После того как кровообращение остановлено, у хирурга на все про все есть сорок пять минут. Если в них не уложиться, мозгу пациента грозят необратимые изменения. Но без искусственной гипотермии в распоряжении врача было бы всего четыре минуты.

Мгновение, когда отключается сердце, – это момент истины. В эти минуты больной не защищен ни лекарствами, ни аппаратами – ничем. Организм Исмаила медленно прекращает жизнедеятельность. Уверенно рассекая скальпелем ткани вокруг сердца, Джон еще и ухитрялся трепаться со мной как ни в чем не бывало, будто за рулем по дороге в супермаркет. Но едва остановилось кровообращение, как поведение хирурга резко изменилось. Теперь ему не до болтовни.

Стрелки настенных часов несутся по кругу; таймер отсчитывает секунды и минуты. Джон накладывает швы, элегантно и умело, без единого лишнего движения. Ему еще предстоит иссечь растянутый участок аорты около 15 см длиной, а потом заменить его шунтом – протезом сосуда. А к нему уже пришить артерии, снабжающие кровью мозг и верхнюю часть тела. Все это время Исмаил находится между жизнью и смертью.

Уловить электрическую активность клеток его мозга сейчас невозможно. Он не дышит, пульса нет. По всем физическим и биохимическим показателям пациент сейчас ничем не отличается от мертвеца. Очень трудно представить себе, что его можно успешно вывести из такого состояния, что он станет таким же, как прежде.

И тем не менее через тридцать две минуты операция закончена, доктор Элефтериадес делает знак, что пора восстанавливать кровообращение. Бригада медиков начинает согревать ледяное тело, и очень скоро сердце Исмаила начинает биться ровно и ритмично, впервые после получасового перерыва подавая свежие запасы кислорода к мозгу.

На следующий день я навестил Исмаила в палате интенсивной терапии. Он был в сознании и хорошо себя чувствовал, хотя рана побаливала. Жена, стоявшая у постели, смотрела на Исмаила во все глаза, словно боясь поверить, что самое страшное уже позади.

Нам совсем не кажется удивительным, что ради спасения этого человека хирурги его чуть не убили, применив глубокую гипотермию. Но Исмаил служит живым доказательством того, как экстремальные условия могут не только губить, но и исцелять.

* * *

Такова экстремальная область, исследовать которую начали сравнительно недавно. Связана она не с природными катаклизмами, как у Скотта в Антарктиде, а с болезнями и травмами. К ней нас приблизили успехи и достижения медицинской науки. Порой реаниматологи вводят больных в предельные состояния, чтобы, преодолев тяжелейшие расстройства организма, не только спасти людей, но и вернуть к нормальной жизни.

Эволюция не готовила нас к жизни на пределе возможностей. Только инженерные и технологические достижения позволяют обмануть природу и изменить нашу биологическую участь – да и то лишь до определенного предела. Один из вопросов, который будет рассмотрен в этой книге, – не слишком ли мы рискуем, связывая свои надежды с технологиями? Успеваем ли осознать все вероятные последствия? Вспомним еще раз врачей, которые согревали замороженную кровь Анны Богенхолм и снова закачивали ее в сосуды, почти не рассчитывая на то, что сумеют вернуть пациентку к нормальной жизни. Имеем ли мы право и дальше расширять наши горизонты? Что, если мы и так уже зашли слишком далеко?

Но ведь Анна полностью выздоровела. И, став рентгенологом, трудится в той самой больнице, где врачи так отчаянно боролись за ее спасение. Своей жизнью она обязана науке, технологиям, медицине и достижениям в изучении глубокой гипотермии – лет этой молодой отрасли биологии примерно столько же, сколько самой Анне. Вот так и продвигается изучение пределов возможностей человеческого организма: это настоящая экспедиция, полная трагических потерь и невероятных спасений, изучающая жизнь и смерть и пытающаяся исследовать, что лежит между ними.

* * *

В конечном итоге путешествие Роберта Скотта на барке «Терра Нова» оказалось не напрасным. Пусть экспедиция, которую он возглавлял, не добралась до Южного полюса, зато она принесла колоссальную пользу науке. Благодаря ей были заложены основы гляциологии, добыты окаменелости и ископаемые останки, впоследствии позволившие доказать невероятное: континенты Земли некогда представляли собой единый материк. Образцы кожи пингвинов, собранные Черри-Гаррардом[4]4
  Эпсли Черри-Гаррард – самый молодой член экспедиции Скотта, помощник Уилсона.


[Закрыть], Уилсоном[5]5
  Эдвард Адриан Уилсон – начальник научного отдела экспедиции, врач, биолог, художник.


[Закрыть] и Бауэрсом[6]6
  Генри Р. Бауэрс – лейтенант ВМФ, участник полярной экспедиции.


[Закрыть] во время этой «неудачнейшей в мире» экспедиции, стали эталонами, которые впоследствии позволили ученым судить о накоплении в биологических тканях инсектицида ДДТ после его повсеместного проникновения в пищевую цепь в XX веке.

В противоположность энтузиастам Скотта, люди Амундсена действовали больше из спортивного интереса. А подвиг Скотта на борту «Терра Нова» стал венцом трех его экспедиций (вместе с первым путешествием в Антарктиду на борту «Дискавери» в 1902 году и участием в экспедиции Шеклтона на «Нимроде» в 1907-м), тем ключом, что открыл ледяной континент для науки. Да, Роберт Скотт погиб, но дело, которое он и его соратники начали на рубеже XIX и XX веков, заложило основы фундаментальных научных исследований, значение которых трудно переоценить.

К середине XX века в Антарктиде появилось множество постоянных научно-исследовательских баз, на которых трудятся команды специалистов из многих стран. В 1985 году наблюдения Антарктического управления Великобритании позволили выявить истончение озонового слоя Земли в районе Южного полюса – так называемую озоновую дыру. Озон в земной атмосфере играет роль фильтра, защищая нас от вредного ультрафиолетового излучения. Сделанное открытие и последовавший за ним вывод о том, что разрушение озона вызывается хлор– и бромсодержащими фреонами, в свою очередь привели к международному запрету на использование этих веществ. А в самом конце прошлого века международные научные исследования в Антарктиде позволили получить весьма убедительные доказательства того, что глобальное потепление действительно происходит. Поход Роберта Скотта к Южному полюсу начался как разведка, шаг в неизвестность, за который он и его ближайшие соратники заплатили жизнью. Однако этот шаг привел к таким открытиям, которые в один прекрасный день помогут, возможно, спасти всю нашу планету.

* * *

Втроем мы шагаем по Мортимер-стрит – Турвинд, Анна и я. Они приехали в Лондон, чтобы выступить перед врачами в Королевском медицинском обществе с докладом о своей удивительной истории. Ребята понимают, как важно к ней возвращаться. Они готовы вновь и вновь рассказывать о пережитом, чтобы специалисты знали, чего ожидать от глубокой гипотермии, и меняли свое отношение к ней.

Есть один вопрос, который я просто обязан задать Анне. Меня интересует ее мнение о решениях, которые мы, врачи, вынуждены принимать, когда, кажется, нет никаких шансов на удачу. Доведись ей самой принимать решение тогда, в Тромсё, – учитывая, как долго не билось ее сердце, отдавая себе отчет в том, что альтернативой смерти могла стать пожизненная инвалидность, – стала бы она делать то же самое, что сделали врачи?

– Да, – отвечает она после короткого раздумья. – Потому что надежда есть всегда.

Наша прогулка по Лондону продолжается. В одном месте улица залита водой, похоже, где-то прорвало трубу. Вода хлещет на мостовую. Анна ускоряет шаг, переходя на бег. Почему она так припустила вперед? Мне приходит в голову, что такое странное поведение может быть последствием перенесенного – в конце концов, она ведь тогда провалилась под лед и чуть не утонула. Турвинд не произносит ни слова. Не исключено, что он уже замечал за ней подобное. На миг становится не по себе от мысли, что это признак слабости или ущербности – может, единственный, который она не в силах скрыть.

Я все еще размышляю, когда по луже проносится такси, с ног до головы окатывая меня водой. Только тут до меня доходит: да, Анне довелось побывать в ледяной реке и войти в историю медицины как пациентке с самой низкой температурой тела, возвращенной к жизни. Все это так, но побежала она по другой причине: потому что соображает быстрее, чем я.

Глава 2
Пламя

Ожоговое отделение госпиталя королевы Виктории в Ист-Гринстеде во время Второй мировой войны. Здесь обожженным пилотам дарили не только новые лица, но и возвращали к активной жизни

– И что из этого нужно загрузить в машину? – интересуется пилот, указывая на массу кабелей, мониторов, аппаратов и трубок, облепивших моего пациента.

– Всё, – отвечаю я.

Палата интенсивной терапии тесно заставлена. Ее содержимое предстоит каким-то образом переместить на крышу больницы и запихнуть в задний отсек вертолета санитарной авиации.

Пилот со свистом втягивает воздух сквозь зубы, прикидывая в уме. Мощность моторов имеет свои пределы. Чем больше груза придется взять на борт, тем труднее будет подняться и тем меньшее расстояние сумеет пролететь вертолет.

– А что из этого мы возьмем в кабину? – спрашивает он снова.

– Вот все это и возьмем, – отвечаю я.

Снова свистящий звук.

– Ты сколько весишь? – Он окидывает меня взглядом.

– Килограммов семьдесят, – сообщаю я.

– А она? – Пилот кивком указывает на медсестру.

Человек, лежащий перед нами на каталке, получил серьезные ожоги во время пожара. По мнению травматологов, у него обожжено около 50 % поверхности тела, но трудно сказать наверняка, что у него под волдырями и обугленными тканями. Время уходит. Все наши усилия были направлены на то, чтобы стабилизировать его состояние, и здесь, в палате интенсивной терапии общего типа, мы сделали всё, что могли. Теперь необходимо перевезти больного в специализированное ожоговое отделение – это для него единственная надежда на благополучный исход.

Мы постоянно вливаем ему жидкость внутривенно, чтобы компенсировать массивные потери на испарение из-за отсутствия кожных покровов. Из сосудов в ткани вытекает белок, его концентрация увеличивается, а растущее осмотическое давление забирает еще больше влаги. Густая, богатая белком жидкость заполняет альвеолы легких. Эти жизненно важные крошечные пузырьки, внутри которых кровь соприкасается с воздухом, забирая из него кислород и отдавая углекислый газ, сейчас затоплены. С каждой минутой положение все хуже. Нам нужно срочно вылетать. Завтра больной уже слишком ослабеет. Но ближайшая специализированная клиника в трех сотнях километров отсюда – слишком далеко, на машине не довезем. Нужно лететь. Вот почему рядом со мной стоит вертолетчик и все еще считает в уме, взвешивая все за и против, пока пациент медленно тонет в жидкостях собственного тела.

* * *

Мало кто отдает себе отчет в том, что кожа – это орган. Она ведь недостаточно компактна и не занимает определенного места внутри организма, как, скажем, селезенка. Этот эластичный и пористый покров, обтягивающий наше тело с его складками плоти и другими несовершенствами, выполняет свою особую задачу и ничуть не менее важен для нашего выживания, чем сердце или легкие.

Чаще всего кожу воспринимают просто как упаковку: границу между нами и внешним миром, удобный способ предохранить наши внутренности и ткани и заодно придать им более привлекательный вид.

Кожа и в самом деле защищает, но считать, что это единственная ее функция и только в этом ее назначение, означало бы очень сильно недооценить ее роль. Кожа – не просто броня, охраняющая нас от грубого внешнего мира: это первая линия обороны от полчищ микроорганизмов, осаждающих ее поверхность; кожа предохраняет нас и от чрезмерной потери драгоценной для организма влаги; она располагает эксклюзивным набором чувствительных датчиков, предупреждающих нас об опасности и позволяющих быстро реагировать, чтобы избежать травмы. Кроме того, кожа отвечает за терморегуляцию – согревает нас в холод и охлаждает, когда жарко.

Кожа толще, чем вы, возможно, думаете: на некоторых участках она достигает толщины в полсантиметра. Верхний слой – отмершие ороговевшие клетки, они выполняют функцию механической защиты. Под ними лежит живая ткань, которая нуждается в питании и кровоснабжении, она уязвима и легко поддается негативным воздействиям.

Если сделать ультратонкий вертикальный срез через все слои кожи и рассмотреть его под микроскопом, мы увидим клеточную структуру этих слоев. Срезы сначала нужно окрасить, так как клетки по большей части прозрачны и бесцветны. Такими исследованиями занимается гистология – наука о строении клеток и тканей.

На первом курсе медицинского института я часами напролет смотрел в микроскоп, пытаясь хоть как-то разобраться в розовых и фиолетовых кляксах, похожих на абстрактную живопись. В конце этого учебного курса мы, по идее, должны были научиться узнавать органы и ткани исключительно по их микроскопическим изображениям. Это было ужасно – все равно что пытаться определять по неподписанным фотографиям полей или мостовых, в каких странах сделаны снимки. Мы сидели в ряд у длинного лабораторного стола, уставленного микроскопами, и напрягали зрение, чтобы соотнести стройные и простые формулировки лектора с лиловой мешаниной в объективе. Некоторые препараты были розовыми, с волнистыми полосками, словно на мраморном беконе, и нас уверяли, что этот термин наилучшим образом описывает данную ткань. Со временем и не без подсказок строение препарата становилось понятнее, и картина начинала наполняться смыслом – однако везло не всем. Один из моих однокашников прославился тем, что с треском провалил на первом курсе экзамен по гистологии, просидев час за микроскопом и в отчаянии написав единственную фразу: «Для меня они все как бекон!»

Постепенно, присмотревшись к срезам, начинаешь замечать, что кожа состоит из отчетливо различимых слоев. Самый верхний слой, эпидермис, формирует тот самый, известный нам барьер. Клетки в эпидермисе плотно упакованы и в свою очередь тоже образуют слои. Самый нижний, базальный слой, состоит из стволовых клеток эпителия, их можно отличить по большим пурпурным ядрам. Со временем эти клетки созревают, лишаются ядра и обзаводятся кератиновыми волокнами, становясь от этого прочнее. По мере развития они поднимаются к поверхности эпидермального слоя, где оканчивают свою жизнь, формируя мощный защитный слой.

Все это укрепляет нас в уверенности, будто эпидермис – хоть и прочное ограждение от внешнего мира, но пассивное. Что вовсе не так. Слои клеток эпидермиса, постоянно нарождаясь и продвигаясь вперед, напоминают бесконечную ленту конвейера с солдатиками, которые шеренга за шеренгой бросаются в бой. Они энергично строят оборону, создавая сухую и кислую среду, враждебную для роста бактерий. Они подтягивают иммунные клетки с длинными, похожими на щупальца отростками, и те разыскивают и обезвреживают чужеродные бактериальные клетки. А еще они вырабатывают ферменты и жирные кислоты, чтобы остановить потенциального захватчика. На поверхности кожи ведутся ожесточенные сражения – клетки эпидермиса постоянно отбивают атаки: механические, химические и биологические. Разумеется, при такой нагрузке они быстро изнашиваются. В среднем жизнь такой клетки – от рождения в базальном слое до боевой зрелости на поверхности эпидермиса – длится около шести недель. Количество новых клеток должно соответствовать уровню потерь среди старых; весь слой эпидермиса полностью обновляется каждые сорок восемь суток.

Но эпидермис, который мы обычно представляем себе, говоря «наша кожа», – на самом деле лишь видимая ее часть. В глубине под ним лежит дерма – собственно кожа, – и вот там-то и находится самое интересное. Эпидермальный слой внешне относительно однороден, его препарат выглядит как скопление фиолетовых многоугольных клеток, поверх которых переплетаются бледно-розовые нити. Дерма, лежащая под эпидермисом, под микроскопом походит на вертикальный разрез хаотично засаженной грядки. Тут можно увидеть образования, напоминающие срезы корешков, луковиц и разных корнеплодов. Здесь же находим и пресловутый «бекон», испещренный странного вида завитушками – кровеносными сосудами и трубочками. Эта часть кожи уже больше похожа на орган. Ее пронизывает целая сеть сосудов и волокон, а между ними находятся многочисленные железы и фолликулы. Именно этому слою кожа обязана своей эластичностью, через него же осуществляется снабжение кислородом и питательными веществами.

Вместе эпидермис и дерма образуют водонепроницаемый, но дышащий слой. В них имеются поры, слишком маленькие, чтобы пропускать внутрь капли воды, но достаточно большие для того, чтобы молекулы воды могли просачиваться наружу. Создатели синтетического материала гортекс пытались придать ему такие же свойства, но пока это – лишь бледное подобие того идеального дышащего и водонепроницаемого барьера, каким является наша кожа.

Но самое удивительное свойство кожи – это, конечно, ее сложная система осязания. Она обеспечивает возможность различать точечные прикосновения в миллиметре друг от друга, определять температуру предметов, по-разному реагировать на нежные прикосновения любимых и болезненный укол иглы. Наша кожа предназначена для приема постоянно меняющихся сигналов из враждебного внешнего мира, и мы, получая их, безотчетно корректируем свое поведение.

В прошлый выходной вы с удовольствием грелись на солнце, наслаждаясь прикосновением его лучей к коже. Это удовольствие – результат работы рецепторов, которые реагируют на солнечную радиацию. Подумайте о лете или о зиме, представьте, что ныряете в бассейн. Очень вероятно, что первое, что всплывет в памяти, – это ощущение жары, холода или влажности.

Покупая то, что сейчас на вас надето, вы наверняка трогали ткань – приятна ли на ощупь? Кожные рецепторы подсказывают вам, что от сквозняка лучше держаться подальше, они же заставляют пятиться от бушующего огня или ледяной лужи. Ни зрение, ни обоняние, ни слух не побудят вас действовать так проворно.

Кроме того, эта тонко настроенная и отлаженная система раннего оповещения подсоединена к нашей психике и позволяет ей отличать изысканное наслаждение от мучительной боли. А теперь вообразите, что кожа попадает в огонь.

* * *

Поверхностные ожоги, затронувшие только эпидермис, хотя и очень болезненны, но особой опасности не представляют. Кожа краснеет из-за расширения поверхностных сосудов и воспаления тканей, но заживают такие ожоги быстро, и благодаря постоянному поступлению тех самых солдатиков – новых эпидермальных клеток восстановление проходит успешно.

Даже ожоги, проникающие вглубь, на верхние две трети дермы, оставляют хорошие шансы на заживление – на то, что рана затянется новой кожей. Поврежденный таким образом участок начинает производить островки новых клеток эпидермиса, они разрастаются и со временем сливаются воедино, заменяя утраченный покров. Такие ожоги почти не задевают сложные сенсорные структуры, однако они весьма болезненны. Повреждение тканей вокруг болевых рецепторов держит эти рецепторы в постоянно «включенном» состоянии. Воспаление – процесс, посылающий защитные клетки организма в бой против инфекции и на работу по заживлению раны. Болевые рецепторы перенастраиваются, делаясь сверхчувствительными. Тот же процесс запускает наполнение поврежденного участка жидкостью, так что образуется волдырь, отделяющий здоровую ткань от погибшей или безнадежно поврежденной.

Шансов выжить при серьезном ожоге крайне мало. Нет сомнения, что травмы такого рода ставят перед современной медициной наиболее трудные задачи. За решительной и умелой обработкой ожогов должны следовать специальные лечебные мероприятия. Ожоговая медицина сложна, в частности, тем, что нужно не просто восстановить или заменить поврежденную кожу, но и компенсировать функции этого жизненно важного органа.

* * *

Человек, которого мы сейчас пытаемся устроить в заднем отсеке вертолета, уже побывал в эпицентре бурной врачебной деятельности.

В обожженной гортани может развиться отек и перекрыть дыхательное горло. От дыма могут отказать легкие, перестав усваивать кислород и выводить из организма углекислый газ. Вдыхание ядовитого угарного газа и продуктов горения мебели и стройматериалов вызывает асфиксию, от которой жертвы пожара гибнут в течение минут и даже секунд, задолго до того, как дадут о себе знать последствия ожогов.

Если человеку все же удается выжить, повреждения кожи порождают колоссальный комплекс проблем. Утрачена функция управляемой гидроизоляции, и жидкость через обнаженные поверхности бесконтрольно испаряется из организма в объемах, которые нам даже трудно себе представить. Потеря влаги, незаметная для глаза, происходит стремительно. Не защищенное кожей тело высыхает так же быстро, как оставленная на солнце губка. К тому же ожог запускает мощную воспалительную реакцию организма, затрагивающую кровеносные сосуды. Их стенки становятся пористыми и проницаемыми и пропускают жидкость в окружающие ткани.

Эта реакция организма настолько опасна, что еще в начале XX века пострадавших с глубокими ожогами 10–20 % поверхности тела спасти обычно не удавалось.

К счастью, сейчас многое изменилось, хотя до сих пор площадь поражения для медицинского прогноза остается ключевой. Раньше при лечении ожогов мы подсчитывали шансы больного с помощью такого вот незатейливого приема: процент поражения поверхности тела плюс возраст пострадавшего в сумме дают вероятность смертельного исхода. По этой формуле, например, у человека 60 лет с глубоким ожогом 40 % поверхности тела не было шансов выжить (летальность 100 %). На сегодня эта формула устарела. Куда более пожилые люди с куда более серьезными ожогами ухитряются выжить во многом благодаря искусству специалистов из ожоговых центров и многочисленным страшным урокам XX столетия.