Текст книги "Extremes. На пределе. Границы возможностей человеческого организма"

Помахач долго ждал этой возможности, но сначала ему пришлось отчаянно добиваться самого проведения такой операции. На тот момент в мире была осуществлена лишь одна подобная пересадка – в Испании годом раньше. И все же Богдан Помахач был уверен, что такие вмешательства – единственная реальная надежда для тех, чьи лица страшно обезображены. Однако с этим были согласны не все. Хирург неоднократно обращался в Совет по вопросам этики клиники «Бригам энд Вименс». Члены совета, в чью компетенцию входила оценка вмешательства с точки зрения как научных, так и этических критериев, были настроены скорее благосклонно, но, чтобы убедить их окончательно, потребовалось время. Сложность состояла в том, что в отличие от других случаев трансплантации органов пересадка лица не спасала пациента от смертельной болезни. Совет по этике должен был взвесить, стоит ли так рисковать ради достижения чисто эстетических целей. К тому же серьезная опасность таилась не только в хирургическом вмешательстве.

Для успешного приживления чужого трансплантата иммунную систему реципиента (того, кому делают пересадку) необходимо подавить, чтобы вывести пересаженный орган из-под ее атаки. В обычных случаях врачи стараются подобрать донорский материал, максимально соответствующий тканям реципиента. Одна из функций великолепно организованной защиты организма от инфекции состоит в распознавании и отторжении чужих белков и тканей – эту работу выполняют белые кровяные тельца. Передвигаясь с током крови по всему организму, они бдительно несут свою службу.

Распознав «чужака», батальоны клеток иммунной защиты атакуют его, разрушают и уничтожают. Не будь у нас такой обороны, даже самое пустяковое заражение оканчивалось бы смертью. Но когда вы хотите пересадить больному донорский орган, эти механизмы оборачиваются против вас. Вновь обретенный орган распознаётся как чужой, подвергается атаке, и в результате происходит его отторжение.

Во время Второй мировой войны пластические хирурги заметили, что пересаженная кожа, взятая у родственников пациента, приживается намного быстрее, чем кожа чужого человека. Причина этого была не совсем ясна, но наблюдения давали пищу для раздумий. Сам Арчи Макиндоу отметил, что трансплантаты, пересаженные от одного идентичного близнеца другому, приживались без всяких осложнений. В наши дни доноров и реципиентов подбирают по принципу максимально близкого совпадения специфических белков-маркеров, выделяемых их клетками. Это что-то вроде вымпела на мачте военного корабля, сообщающего о принадлежности судна и позволяющего отличить его от кораблей противника. Если клетки предъявляют не тот поверхностный маркер, это будет расценено как демонстрация неприятельского флага и спровоцирует нападение.

Подбор максимально схожих поверхностных маркеров повышает степень защиты, но в конечном итоге лишь отодвигает начало отторжения. Чтобы обеспечить надежное приживление трансплантата, необходимо подавить иммунную систему, а это в свою очередь подвергает реципиента опасности получить инфекцию, которая может стать роковой.

Многократные обращения доктора Помахача в Совет по вопросам этики помогли добиться определенного понимания, хотя было решено, что в дальнейшем каждый новый случай будут рассматривать отдельно. Итак, Помахач начал свое исследование – работу, которая в конечном итоге свела его с Далласом Винсом.

Впервые о Винсе Помахач услышал на конференции Американского общества пластических хирургов в 2009 году. Он собирался сообщить коллегам об успехах, которых достиг с трансплантатами фрагментов лица. Но выступавший перед ним доктор Джефф Дженис, хирург из Техаса, поведал историю человека, лицо которого было разрушено почти полностью в результате электрической травмы. Помогая красить стены церкви в своем городке, Даллас Винс забрался в люльку подъемника, чтобы добраться до крыши. Что произошло дальше, не совсем ясно. Вероятно, люлька с Далласом, оторвавшись от земли, оказалась слишком близко к высоковольтной линии, и произошло замыкание. Несколько долгих секунд тело Далласа находилось под воздействием тока, который едва не убил мужчину и успел полностью сжечь ему лицо.

Реанимировали Винса в отделении экстренной хирургии далласской больницы «Паркленд Мемориал». Его вид шокировал даже видавших виды профессионалов-врачей. Электротравма – это ожог, вызванный резким повышением температуры, когда ток проходит по тканям. В результате повреждения очень глубоки, к тому же нарушение электрической активности сердца может привести к мгновенной его остановке. Провод, соприкоснувшись с головой Винса, сжег и полностью разрушил все мягкие ткани лица, превратив его в спекшуюся бесформенную маску.

Когда Далласа привезли в «Паркленд», он был при смерти. Врачи-реаниматологи сами не знали, есть ли смысл бороться за его жизнь. Видя его полностью уничтоженное лицо, они спрашивали себя, захочет ли он, если придет в себя, жить с такой внешностью.

Функций у лица куда больше, чем просто демонстрация индивидуальности. Нос и рот позволяют воздуху попадать в легкие, с губ начинается путь пищи по желудочно-кишечному тракту. Именно на лице расположены органы трех из пяти наших чувств: зрения, обоняния и вкуса. Насколько могла судить команда реаниматологов, от всего этого мало что сохранилось. Даже если Даллас Винс останется жить, каким будет качество этого существования, на что он может надеяться?

Тем не менее они продолжали работать и добились успеха. Позднее бригада пластического хирурга Джеффа Джениса покрыла голову и лицо Винса большими кожными лоскутами, взятыми у него со спины. Однако Дженис не отрицал того факта, что эта операция явилась мерой по сохранению жизни больного, главным смыслом которой было залатать раневую поверхность после страшного ожога. После того как послеоперационные раны полностью зажили, стало ясно, что Даллас нуждается в более радикальном вмешательстве, если только оно вообще возможно.

На снимках, которые увидел Помахач, Винс Даллас выглядел полным инвалидом. Место, где когда-то было лицо, покрывала здоровенная ровная заплата. Позже Помахач вспоминал, что тогда подумал: бедняга вообще перестал быть похожим на человека.

После заседания Дженис с Помахачем разговорились. Услышав доклад об уникальных новаторских разработках лицевой трансплантологии, Дженис спросил, не может ли команда Помахача в Бригаме помочь Далласу. Богдан, правда, не испытывал на этот счет особого оптимизма: он боялся, что структура лица, ткани под кожей не в том состоянии, чтобы можно было надеяться на приживление трансплантата. Для того чтобы восстановить внешность Далласа, пришлось бы пересадить полный трансплантат кожи лица, а для этого кровеносные сосуды в подкожных тканях должны быть в хорошем состоянии. Судя по сообщению и фотографиям, вряд ли на это была надежда.

Все же Помахач решил провести обследование. Далласа привезли в Бостон, и хирург начал с ним работать. Во многом опасения подтвердились: травма оказалась очень тяжелой. Винс ослеп, а один глаз потерял полностью. Структура носа была полностью разрушена, от губ тоже ничего не осталось, а на месте рта была узкая щель. Далласу приходилось пить через трубочку, ел он с большим трудом, понемногу пропихивая пищу сквозь такой рот. Он пытался говорить, но разобрать слова было почти невозможно.

Однако поближе познакомившись с Далласом Вин-сом, Помахач поразился силе духа этого человека. Парень не впал в депрессию, несмотря на весь ужас произошедшего с ним. Он прекрасно понимал, насколько обезображен, не питал иллюзий и четко объяснял, чего он хочет и почему. После травмы Даллас ослеп, и можно было предположить, что собственный внешний вид его не особенно беспокоил. Но на деле все обстояло иначе. В беседах с Помахачем Даллас рассказал, что ему крайне тягостно чувствовать, как реагируют на его облик окружающие. Он замечает, какая воцаряется тишина, стоит ему зайти в шумное кафе, как люди в его присутствии переходят на шепот. Все это он остро чувствовал и переживал. Но больше всего его волновало, каково придется его маленькой дочери, когда она подрастет и будет вынуждена отвечать на вопросы и замечания друзей.

Хотя все это не упрощало задачу технически, отношение Помахача к ситуации резко изменилось. Ему безумно захотелось помочь парню – это стало чем-то бо́льшим, чем простой долг медика.

И он начал подготовку к полной пересадке лица. За два года была собрана уникальная команда первоклассных профессионалов в самых разных медицинских дисциплинах. Помахач понимал, что сама хирургическая операция – лишь половина дела. Чтобы претворить в жизнь амбициозный замысел Богдана, необходима была помощь клиницистов и других специалистов. Шагнуть в неведомое он мог, только тщательно подготовив надежную команду. Эта задача была поручена коллеге и другу Помахача, анестезиологу Тому Эдрику.

Все члены команды круглосуточно находились на связи, ожидая телефонного вызова. А тем временем им было о чем поразмыслить. Куда и как ставить внутривенные катетеры? Каков должен быть уровень подавления иммунитета, чтобы защитить трансплантат и избежать неприемлемого риска? А перед Эдриком стоял еще и вопрос о том, как предохранить дыхательные пути, чтобы, когда подействует наркоз, их стенки не спаялись и пациент не задохнулся. Обычно для этого через рот вводят трубку в дыхательное горло. Но у пациентов с ожогами глотка, как правило, сильно повреждена, и этот способ невозможен.

Но в первую очередь вопрос, может ли Даллас рассчитывать на полную пересадку лица, зависел от состояния сохранившихся кровеносных сосудов. Бригада Помахача приступила к серьезному обследованию. Они ввели в вены Далласу контрастное вещество и с помощью компьютерной томографии (КТ) и магнитно-резонансной томографии (МРТ) получили изображение тончайшей разветвленной сетки сосудов.

После нескольких недель исследований врачи из бригады Помахача пришли к заключению, что, несмотря на серьезные внешние повреждения, ключевые кровеносные сосуды остались целы. У Далласа имелись все шансы на то, что лицевой трансплантат приживется. Теперь, всерьез рассматривая его как кандидата на пересадку, трансплантологам Помахача предстояло досконально изучить иммунную систему пациента, чтобы поскорее начать поиски совместимого донора. После завершения этой работы им оставалось только подобрать донора с достаточно близко совпадающим иммунотипом.

Ожидание тянулось несколько месяцев. И вот в один прекрасный день у Эдрика зазвонил телефон. Говорил Помахач, и, хотя голос его звучал сдержанно, Эдрик сразу почувствовал, что друг взволнован. «У нас есть лицо», – произнес Богдан.

* * *

В последующие два дня спать бригаде не пришлось. Далласу сообщили, чтобы он как можно скорее выезжал из Техаса в Бостон, где его ждут в клинике «Бригам энд Вименс». Тем временем Помахач на самолете отправился за уникальным донорским органом. Однако он был не единственным трансплантологом, направлявшимся туда же. При обычных обстоятельствах донорские органы извлекаются в строго определенной последовательности. Первыми – почки, за ними – печень, потом – легкие. После того как извлечены остальные органы и снабжать ткани кислородом больше не нужно, наступает очередь сердца. Но еще за несколько лет до проведения первой в США пересадки лица Помахачу удалось убедить коллег-трансплантологов из Новой Англии, что лицом необходимо заняться в первую очередь, хотя оно и не является жизненно важным органом.

После отделения от тела орган, лишенный кровоснабжения, живет очень недолго. Время его жизни можно продлить, например, с помощью льда и питательных растворов. Но даже при этом срок жизни донорских органов не превышает нескольких часов. Поэтому многое зависело от скорости доставки лица для Далласа Винса.

Пока остальные бригады трансплантологов из этого региона также готовились извлечь нужные им органы, Помахачу позвонили. Одному из пациентов требовалась экстренная пересадка сердца. Коллеги единодушно согласились: жизнь важнее. Помахачу было сказано вылететь из Бостона в течение часа и по прибытии буквально со всех ног нестись в клинику. Богдан лихорадочно отдавал распоряжения своей бригаде, а у самого тревожно сжималось сердце. Годом раньше он уже проводил частичную пересадку лица, и тогда изъятие трансплантата заняло шесть часов. Сегодня же, кажется, в его распоряжении будет не больше двух.

Такой цейтнот был серьезным вызовом для хирурга. Во многих отношениях изъять донорское лицо куда сложнее, чем другие, более компактные органы. Оно должно сохранить форму и функции, а в процессе этой операции приходится экстренно, на ходу принимать решения, какие из мышц, тканей и сосудов нужно взять и как именно.

Помахач работал на пределе возможностей, стараясь закончить поскорее, так как остальные хирурги уже кружили вокруг него в ожидании. Прошло два часа, и Помахача попросили посторониться. Лицо к этому времени было отделено только частично, а уже началось извлечение других органов. А когда в конце концов кардиохирурги покинули операционную с сердцем, вместе с ним они унесли и источник крови для донорского лица Помахача.

С этого мгновения лицо начало погибать. Команда помощников тут же стала подавать в сосуд холодные консервирующие растворы, но это помогало выиграть лишь немного времени. Если в течение четырех часов они не успеют добраться до «Бригама» и подсоединить трансплантат к кровеносной системе Далласа, все пропало. Оставшись в операционной последними, ассистенты Помахача заработали с бешеной скоростью. Когда они закончили, лицо оставалось без питания чуть больше часа, а еще предстояло подняться в воздух и вернуться в Бригам. Нужно было торопиться.

* * *

Тем временем в Бостоне Эдрик занимался подготовкой. Ассистенты на месте, операционная наготове, микроскопы и хирургические инструменты в полном порядке. Даллас направлялся к клинике в сопровождении своего дедушки. Нельзя было терять ни минуты, лицо, доставленное Помахачом, не могло ждать долго. Без питания и кислорода ткани его медленно угасали. Для возвращения к жизни нужен был хозяин, новая кровь.

Почти сразу по прибытии Далласу дали наркоз. Эдрик поставил ему капельницы, через которые в вены подавались жидкость и лекарственные препараты, а в артерию ввел катетер, чтобы постоянно снимать точные показания кровяного давления.

К тому времени, как Помахач добрался до клиники, кожа донорского лица стала темно-серой, словно грозовая туча, – цвет тканей и крови, когда они лишены свежего кислорода. Срок годности трансплантата стремительно шел к концу.

Помахачу приходилось спешить. Он сделал надрез, рассек наружную сонную артерию Далласа, зажал края сосуда артериальными зажимами. И началась кропотливая работа по соединению этой артерии с соответствующей артерией только что доставленного лица. Помахач быстро-быстро накладывал шов за швом. Закончив шить, снял зажимы. Впервые почти за четыре часа кровь вновь устремилась к изголодавшимся по кислороду тканям. Лицо тотчас начало розоветь.

* * *

Операция, в ходе которой врачи останавливали опасные кровотечения, соединяли сосуды, мышцы и нервы, закончилась через двадцать один час. Слаженный ансамбль хирургов и анестезиологов Эдрика направился в отделение интенсивной терапии (ИТ). Но Помахач, хотя и был на ногах почти сорок восемь часов, пока не собирался уходить. Как только Далласа доставили в палату ИТ, Богдан заглянул к нему. Внимательно рассмотрев новое лицо пациента, хирург сообщил медсестре, что примет душ и переоденется, но ночевать будет здесь, у постели Далласа.

– Доктор, – возразила она с улыбкой, – думаю, теперь мы и сами справимся.

* * *

Новое лицо Далласа сначала выглядело далеко не привлекательно. Ткани отекли, вздулись, были заметны хирургические швы. Черты лица оставались неподвижными, застывшими. Помахача это не удивляло. Нужно время, чтобы улучшения стали заметны. Но уже в эти первые дни после пересадки было совершенно ясно, что Даллас преобразился. Сходства с молодым человеком, который больше года назад садился в люльку подъемника, почти не наблюдалось. Но теперь взамен пустого белого лоскута кожи появились индивидуальные черты: нос, глаза, рот, губы и отчетливые очертания скул, задающие лицу его овал.

А впереди были необходимые косметические операции. Когда спали отеки, Помахач удалил излишки тканей. Нервам и мышцам требовалось время, чтобы заново научиться действовать. Но когда спустя несколько месяцев Даллас вернулся в клинику для осмотра, стало очевидно: операция прошла с большим успехом. Внешний вид молодого человека улучшился настолько, что теперь он мог спокойно входить в людное помещение, не привлекая к себе повышенного внимания.

Еще больше радовало и впечатляло то, что начали успешно приживаться нервы. Отныне Даллас снова мог выражать свое настроение – он заново научился хмуриться и улыбаться. К нему даже вернулось утраченное обоняние. А самое главное – он снова чувствовал свое лицо! Впервые после несчастного случая он ощутил, как маленькая дочка целует его в щеку.

* * *

Эта повесть о лице Далласа Винса многое говорит нам о достижениях медицинской науки. В ожоговых центрах и отделениях по всему миру ежедневно идет медленная и упорная борьба за пострадавших от огня, и даже маленькие победы в ней достаются нелегко. Если бы не Макиндоу и его «Морские свинки», у обожженного человека, который лежит сейчас передо мной, не было бы ни малейшей надежды вернуться хотя бы частично к прежней жизни. Теперь же мы, по крайней мере, можем дать ему шанс на победу – вовремя доставив в специализированное отделение.

Наконец двери вертолета закрываются. Начинает вращаться винт, воют моторы, набирая обороты. Мы отрываемся от посадочной площадки и какое-то время зависаем над ней – чтобы в случае перегруза свалиться обратно на площадку, а не на улицу городка. Уровень кислорода в крови у моего пациента продолжает снижаться.

В кабине пилота уже пищит тревожный сигнал, зловеще и непрерывно. Оглядываюсь на пациента, сплошь покрытого трубками и проводами, на все эти приборы, которые мы умудрились втиснуть в отсек. Кабина тоже забита. Кроме экипажа в ней теснимся еще и мы с медсестрой Луизой. Воображаю, с какой перегрузкой работают мотор и винт. Тревожный писк все продолжается. А ведь полет только начался – я не могу поверить, что вертолет сможет в целости и сохранности доставить нас до пункта назначения.

– Не волнуйтесь, – подает голос пилот, словно прочитав мои мысли, – Все устаканится, как только пойдем вперед.

Глава 3
Сердце

24 марта 1917 года. Девятый батальон Шотландских стрелков отправляется в разведку боем в окрестностях Арраса, северная Франция

Палатный обход начинается в 6:30 утра. Это хорошо. Плохо то, что интерн должен обежать всех пациентов предварительно, чтобы подготовиться к обходу, и делать это нужно в 6 утра. Этот интерн, находящийся в штате травматологического отделения и стоящий на самой нижней ступеньке больничной иерархии, – ваш покорный слуга.

Дело происходит в конце 90-х. Разборки местных наркоторговцев пошли на убыль, но у жителей округа Вашингтон по-прежнему полно оружия. Город удерживает звание криминальной столицы США, занимая первое место по количеству убийств. В последнее время в районе Белого дома каждую ночь совершается в среднем по одному убийству на квадратную милю. М-да, не такой мне представлялась столица великой державы.

Я вкалываю по двенадцать-четырнадцать часов в день. Наша смена дежурит каждые третьи сутки. В эти дни я работаю с шести утра, всю ночь и следующий день – тридцать шесть часов подряд. Никогда еще мне не приходилось столько работать. Живу я на квартире в получасе ходьбы от клиники. Я воображал, что в свободное время буду осматривать город, но к окончанию рабочего дня чувствую себя совершенно разбитым. В те вечера, когда удается ночевать дома, я заставляю себя разогреть в микроволновке еду и съедаю ее стоя, чтобы не заснуть за столом.

Время идет, мне что-то не очень нравится район, в котором я живу. При встрече с владельцем квартиры, Луисом, я упоминаю о подозрительных личностях, что слоняются в округе.

– А ты видел, чтобы стреляли? – спрашивает он. Я неверно понимаю вопрос, решив, что он говорит о пациентах нашего отделения.

– Конечно, – отвечаю я. – Ночи не проходит, чтобы в приемную не поступали раненые в перестрелке.

– Да нет, – говорит Луис с сильным колумбийским акцентом, – ты видел из окна своего дома, чтобы кто-то вынул пушку из кармана и в кого-нибудь пальнул?

– Нет, – удивляюсь я.

– Ну, значит, нормальный у тебя район.

* * *

Дребезжит больничный пейджер. «Травма, вызов. ОСР. ОВП 3 минуты», – высвечивается на экране. Я соскакиваю с верхней койки, стараясь не задеть младшего стажера, дремлющего внизу. ОСР – стандартная аббревиатура для нашей больницы – означает «огнестрельное ранение». ОВП – ожидаемое время прибытия. Бегу со всех ног в травматологическое отделение. Я понятия не имею, который час и долго ли я спал. Мы оказываемся на месте одновременно с пациентом. Фельдшеры выдают информацию на своем профессиональном жаргоне: «Женщина, 18, огнестрел, грудная клетка, подает признаки, в вертушке дала остановку, выходного нет».

На ней голубое платьице в горошек. Ноги босые – может, обувь осталась на месте происшествия, – однако девчонка явно принарядилась, видно, думала развлечься. Симпатичная афроамериканка с аккуратной прической и макияжем.

Медики, только что прибывшие на вертолете, не прекращают закрытый массаж сердца даже на ходу, двигаясь рядом с каталкой в травматологический блок.

– Ну что ж, – бросает Мэниш, старший ординатор, – будем клетку взламывать.

Это не иносказание; времени совсем нет. Действия необходимо предпринимать прямо здесь и немедленно, самые радикальные и решительные. Грудную клетку необходимо вскрыть, обнажить сердце и легкие, найти повреждение – причину, от которой ее сердце останавливалось, – и исправить. И все это нужно делать срочно.

Ножницами разрезают нарядное платье – это самый простой этап. Вторая медсестра из травматологии готовит инструменты. Один из младших ординаторов наскоро дезинфицирует пострадавшую – обрабатывает верхнюю часть ее тела раствором йода.

Мэниш и в обычное время скуп на слова. Экстренная ситуация и тяжесть случая не делают его многословнее.

– Нож, – роняет он бесстрастно. Тут же ему в ладонь вкладывают ручку скальпеля. Мэниш проводит лезвием по коже, делая глубокий разрез сантиметров пять длиной сразу под левой грудью. В обнажившиеся мышцы он вводит щипцы, разделяя ими волокна и прокладывая путь к ребрам. То же самое Мэниш проделывает с правой стороны грудной клетки. Если в пространство между легкими и плеврой – обтягивающей их тонкой пленкой – проник воздух, этого может оказаться достаточно, чтобы сердце перестало биться. На что и надеется хирург: тогда можно будет ограничиться сделанными аккуратными разрезами, чтобы выпустить через них скопившийся воздух и запустить сердце. Но, увы, сегодня не повезло. Работа продолжается.

Мэниш возвращается к правой стороне грудной клетки и проводит скальпелем вдоль пятого ребра, расширяя сделанный раньше надрез, пока не достигает грудины. Разводит мышцы между ребрами и вводит в рану реберный ранорасширитель – жуткого вида никелированный инструмент, снабженный целой системой винтов и парой крючков с тупыми концами. Отделив с его помощью пятое ребро от шестого, врач видит открывшееся перед ним содержимое грудной клетки.

Прошло меньше времени, чем вам понадобилось, чтобы прочитать это описание, а я уже смотрю на ее легкие и неподвижное сердце.

Мэниш быстро осматривает околосердечную сумку – перикард. Она и правда похожа на мешочек, плотно облегающий сердце. Если перикард переполнен кровью, он давит на сердце и не дает ему сокращаться. Исправить это тоже сравнительно просто, но сегодня проблема не в перикарде. Грудная клетка залита кровью. Трубка дренажа хлюпает и булькает. Мэниш вынимает сердце из перикарда, осматривает в надежде, что обнаружит небольшую ранку, которую легко будет ушить. Но все куда хуже.

Продолжая осмотр, хирург наконец находит рану. Пуля разорвала крупные сосуды, окружающие сердце. Кровь из них начала хлестать прямо в грудную полость. Опустевший желудочек перестал сокращаться. Такое повреждение исправить непросто. Реанимационные мероприятия приостанавливаются.

Мэниш расспрашивает прилетевших на вертолете фельдшеров, давно ли произошла остановка сердца. Оказывается, больше получаса назад. Он смотрит на часы и объявляет время смерти.

Все расходятся. Сначала Мэниш, за ним остальные дежурные. Остается самый младший член коллектива, чтобы зашить грудную клетку. Сегодня этот человек – я. Мне протягивают большую загнутую иглу, и я остаюсь один на один с девушкой, которая час назад веселилась на вечеринке, когда кто-то дал очередь по собравшимся. Одна пуля попала ей в грудь, прошла сквозь сердце и сосуды, и Мэнишу просто не хватило времени на то, чтобы все исправить.

В ажиотаже реанимационных мероприятий подобные вещи воспринимаешь отстраненно, сосредоточившись на деле, и не думаешь о том, как это ужасно. Младшему в бригаде есть чем заняться – пусть даже ты просто смотришь, учишься, запоминаешь. С этого начинается подготовка к тому моменту, когда ты сам возьмешь в руки скальпель и должен будешь принять решение.

Остаться с ней наедине куда труднее. Для студента привычно, что большинство пациентов старше тебя и страдают от проблем, которые тебе пока рано примерять на себя. Но эта девушка моложе меня, она вообще выглядит подростком. Ее место на вечеринке, а не на этой заляпанной кровью каталке, в разрезанном на куски платье.

Операция, которую ей только что делали, экстренная торакотомия, применяется именно в таких случаях. В умелых руках и при удачных обстоятельствах она дарит жертве со смертельным проникающим ранением грудной клетки 10 %-ный шанс на выживание. Операция проводится стремительно, она несложна и, я бы сказал, грубовата. Но сегодня требовалось нечто большее.

Тем не менее, глядя на то, как искусно и решительно действует врач, невольно ловишь себя на мысли: кардиохирургия сродни священнодействию, она похожа на древнее искусство, шлифовавшееся многие столетия. И в самом деле, потребовалась вся многовековая история медицины, чтобы хирурги научились вот так уверенно вскрывать грудную клетку и проводить операции на сердце.

* * *

Если вы положите ладонь правой руки на середину груди, основание ладони попадет на грудную кость, или грудину, а пальцы (расставьте их так, чтобы средний указывал на левый сосок) позволят представить, где анатомически расположено сердце. И, хотя биение лучше всего определяется слева, где сейчас лежат ваши пальцы, основная часть сердца, как ни странно, расположена гораздо ближе к центру. К тому же сердце не параллельно поверхности грудной клетки, оно слегка развернуто, так что правая его сторона как бы выдвинута вперед, а левая немного углублена. Всё это надежно защищено грудиной и крепкой конструкцией из ребер: эволюция позаботилась о сердце, как бы признав тем самым его первостепенную важность – и уязвимость.

От грудной кости до сердца два с половиной сантиметра по прямой, но медицине понадобилось почти две с половиной тысячи лет, чтобы преодолеть эту крохотную дистанцию. XX век стал свидетелем того, как кардиохирургия пошла вперед семимильными шагами, опрокидывая тысячелетние догмы. Смелость этих исследователей и их небывалые прорывы открыли наконец для науки и медицины континент сердца, подобно тому как Скотт и Амундсен проложили некогда путь человечеству в глубь Антарктиды.

* * *

Наши исследования пределов мира, по сути дела, не что иное, как изучение самих себя и возможностей человеческого организма. Ведь именно физиологические особенности и неумение как следует защитить себя от воздействий внешней среды вплоть до середины XX века не пускали нас в труднодоступные уголки Земли и за ее пределы.

Эти поиски велись и ведутся на переднем крае медицины, позволяя узнавать все больше о предельных возможностях здорового и больного организма. Научно-техническая революция, отодвинув границы изучаемого физического мира, одновременно помогла расширить и границы возможностей медицины, в частности хирургии.

К началу XX столетия многие аспекты анатомии и физиологии человека почти не были изучены – в первую очередь это относилось к сердцу. Хотя ученые в XIX веке уже приступили к серьезному исследованию человеческих органов и их функций, сердце все еще оставалось территорией, на которую врачи вторгаться не решались. Даже в сороковые годы XX века, когда разразилась Вторая мировая война, сердце по-прежнему представлялось медикам неведомым, полным опасностей континентом, каким была Антарктида для ее героических покорителей.

Врачи не позволяли хирургам прикасаться к сердцу, видя в нем священный объект. Эта доктрина, древняя, как учение Аристотеля, оставалась непоколебимой почти до самого конца XIX века. Учебники по медицине предостерегали от посягательств на сердце. Известный английский хирург Стивен Пэджет, написавший в 1896 году учебник «Хирургия грудной клетки», сформулировал это недвусмысленно. «Хирургия сердца, – заявляет он, – по всей вероятности, достигла пределов, установленных природой. Никаким новым методам и новым открытиям не удастся преодолеть тех естественных опасностей, которые влечет за собой повреждение данного органа».

Оспорить признанные в прошлом истины, совершить рывок вперед потребовала война, выступившая в роли беспрецедентного, хоть и безжалостного, катализатора.

* * *

Зима 1917 года. Где-то на Западном фронте, по замерзшей «ничьей земле» бредет британский пехотинец. Метет вьюга, над полем битвы дует пронизывающий ветер. На солдате легкая, не по погоде, одежда, но выстрелы и разрывы снарядов несут куда более серьезную опасность. Из немецких окопов строчат пулеметы – до огневого рубежа метров пятьсот. Правда, при такой непогоде есть надежда уберечься.

Немецкие пулеметчики дают сотни выстрелов в минуту, прерываясь только, чтобы точнее прицелиться и не перегреть пулемет. Каждая пуля за секунду пролетает больше полукилометра. В полете она вращается, повинуясь тому же закону физики, что и детский волчок. Убойная сила пули определяется кинетической энергией, которая зависит от скорости ее полета.

Солдат продолжает двигаться вперед, сжимая в правой руке винтовку. Левой он прикрывает лицо, защищая глаза от снежной крупы. Но и сквозь пургу пулеметная пуля находит его.

Пуля проходит сквозь левую руку, чуть выше локтя, мышцы тормозят ее полет. Однако она продолжает движение, выходит из руки и пронзает сначала нагрудный карман на кителе солдата, затем его содержимое – записную книжку и пачку писем, – прежде чем ударить в грудь и окончить свой путь в сердце.