Текст книги "Шесть камешков на счастье"

Глава 12
Хэлли

«Когда все аплодисменты стихли, стадион пуст, когда все газеты уже сообщили о знаменательном событии, когда вы наконец один в своей комнате, а чемпионский кубок занял почетное место на комоде, когда вся шумиха улеглась, остается лишь уверенность, что следует прожить жизнь достойно и дальше делать все, чтобы наш мир стал лучше».

Я смотрю на эти слова на бумажном листе, но не вчитываюсь. Сегодня мне не нужно читать по бумажке – за минувшие сутки я прочла свою речь множество раз, так что, кажется, и во сне смогла бы ее пересказать, причем в каком угодно порядке.

Не стоит и говорить – в последние дни я почти не спала.

Сейчас мы на кладбище. Я стою у края могилы. Толпа родственников рассеялась, и теперь остались самые близкие и друзья. Говорить во время церковной службы мне не хотелось, но я подумала, что должна сказать несколько слов хотя бы здесь – по крайней мере, ради своих детей для наглядности, что со мной все будет в порядке.

– Нэйтан любил повторять эти слова, – продолжаю я. – И хотя они принадлежат звезде футбола Винсу Ломбарди, для моего мужа они служили руководством к действию. Каждый день Нэйтан пытался сделать мир лучше. Причем у него получалось творить столько хорошего, что казалось, будто он делал это шутя. Но ему приходилось отнюдь не легко. Дарить людям доброе отношение было его бескорыстной обязанностью. И добрыми своими делами он осветил жизни многих…

Ну вы только послушайте: я говорю, как и все, кто сегодня говорил про моего мужа, – будто все, что он когда-либо делал в своей жизни, было с целью служения людям, словно это он себе работенку такую выбрал. Наверное, так им казалось со стороны, но я-то знаю лучше, и Нэйтан тоже. Он не ставил себе цели совершать больше шести хороших поступков в день. Иногда ему удавалось перевыполнить план, но бывали дни, когда и шести-то не набиралось. И не хочу преуменьшить заслуги Нэйтана, потому что просто обожаю его за них, – но обычно добрые поступки ему совершенно ничего не стоили. Сколько секунд нужно, чтобы в дождь придержать перед кем-то дверь или позволить другому автомобилисту занять удобное место на парковке, даже если ты приехал раньше? Конечно, были и вещи, на которые требовалось времени больше, но это были скорее исключения.

Нэйтан как-то подсчитал, что в среднем уделял добрым делам всего восемь минут в день, даже при учете моментов, когда подолгу задерживался у друзей, чтобы чем-то помочь им, или после работы кого-нибудь навещал в больнице. Всего восемь минут. Даже меньше половины процента дневного времени. И хотя звучит это пренебрежительно – какие-то там минуты! – ох, как же хотела я, чтобы хотя бы одну из этих восьми минут в день мы с Нэйтаном проводили вместе.

По сравнению с тем, что у меня есть сейчас, даже одна секунда с ним показалась бы целой жизнью, а уж восемь минут – так и вовсе вечностью.

Соберись, Хэлли! На тебя люди смотрят!

Я опускаю руку с бумажным листом вниз. Не хочу его больше видеть. Есть многое другое, что написано в моем сердце и что нужно сказать, но в речь я этого не включила. Я поднимаю голову и встречаюсь глазами с Таем и Элис. Они стоят напротив.

– Но, – говорю я тихо, отходя от сценария и пытаясь побороть подступающие к горлу слезы, – тот, кто лежит сейчас здесь, не хотел бы, чтобы его помнили только за его поступки с названием «добрые». Признание и слава никогда не были его целью. Может быть, в памяти многих он останется лишь как некто, готовый всегда прийти на помощь, но для меня в личности Нэйтана куда больше граней. Я запомню его как человека отзывчивого и мягкого, всегда искреннего и с прекрасным чувством юмора, абсолютно честного и достойного доверия, который имел смелость украсть мое сердце, хотя я с удовольствием отдала его ему сама, без лишних уговоров. Я запомню его как отца, который любил своих детей больше жизни. И когда смотрю в глаза этих детей, особенно в такие моменты, когда кажется, что жить дальше без моего лучшего друга невмоготу, я вспоминаю, что он все еще жив… в них. Наши дети… Я имела счастье разделить с ним его пребывание в этом мире – не только жить, любить и смеяться вместе с ним почти двадцать лет, но и воспитывать Тая и Элис, в которых осталась частичка его…

Я не хочу плакать, но внезапно понимаю, что слезы текут по моим щекам. Вот только… Мне совсем уже не так безнадежно. Нет, боль тише не стала, но я чувствую, что какая-то часть души встрепенулась… на открытую рану легло что-то врачующее… Листок с речью выскальзывает из моих рук и плавно опускается вниз, на землю рядом с гробом.

– Я люблю тебя, Нэйтан. Мы все тебя любим. Ломбарди был прав: аплодисменты и фанфары, возможно, стихли, но кое-что осталось. То, как Нэйтан изменил мир. И то, Нэйтан… как ты изменил меня.

Я говорила, что на поминальной службе присутствовали только члены семьи и самые близкие из друзей. Так вот, лукавила. На ней был и Рэнди Роулинз. Я позвала его, потому что подумала, что так будет лучше для моего сына – сегодня утром он заявил, что из команды уходит. К сожалению, они почти не говорили друг с другом на кладбище, так что я пригласила тренера и на поминки, которые Колин устроила у нас дома.

По правде сказать, Нэйтан так и не успел рассказать мне, из-за чего они с Рэнди перестали общаться еще в юности. «Обычная ссора двух школьников», – отшутился он как-то. Но даже то, что, судя по всему, Рэнди по-прежнему таил на него обиду, не помешало Нэйтану пристроить Роулинза на должность главного тренера. Ему просто кто-то сказал, что Рэнди сидит без работы.

– Ты уверен, что это хорошая мысль? – спросила я тогда Нэйтана. – Если он вправду тебя ненавидит, то почему ты думаешь, что он будет справедлив к нашему сыну?

– Хорошее отношение Тай, как и все остальные, должен еще заслужить, – ответил мой муж. – И да, я думаю, Рэнди будет действительно хорошим тренером. Если бы не травма колена, которую он получил в колледже, он стал бы профессионалом, так что, безусловно, в футболе толк знает.

Когда в половине четвертого Рэнди появляется на пороге нашего дома, на нем по-прежнему темно-синий костюм, в котором он приходил на утреннюю службу. Мы перекидываемся парой слов в прихожей, а затем я устраиваю ему экскурсию по дому и знакомлю с несколькими знакомыми, которые уже собрались в гостиной. После этого отвожу Рэнди в сторону, чтобы поговорить наедине:

– Я так понимаю, Тай вам уже сообщил о своем решении?

Не то чтобы мы стояли совсем близко друг к другу, но даже с такого расстояния мне приходится задирать голову, чтобы посмотреть Рэнди в глаза.

– Уйти из команды? Да. И не могу сказать, что я в восторге от этого, – отвечает он.

– Как и я. Думаю, что футбол сейчас Таю особенно необходим. Если он будет в команде, это поможет ему справиться со всем, что на него свалилось…

Рэнди кивает:

– Вы ведь за этим пригласили меня? Чтобы я заставил его передумать?

Его тон выдает, что подобная мысль ему не очень-то по душе.

– Я надеялась, – бормочу я, смутившись.

Тренер пожимает плечами:

– Думаю, можно и попытаться. Но в его возрасте не особо задумываешься над своими поступками – в наше время юношу, если он вбил себе что-то в голову, переубедить трудно. Если только ты не девушка, причем симпатичная. – Рэнди делает выразительную паузу. – Где Тай?

Я улыбаюсь и показываю на окно за его спиной.

– Обычно сын предается размышлениям на заднем дворе.

И я отвожу Роулинза на кухню, где есть выход во двор. Идет мелкий противный дождь, но я не отстаю и вместе с тренером выхожу на улицу. И вижу, как Тай бросает мяч через шину на цепях. Спиной к нам, он достает из корзины следующий мяч и бросает его изо всех сил. Мяч пролетает сквозь отверстие в шине, вращаясь по спирали, и с громким стуком врезается в забор с другой стороны.

– Девятнадцать – один, – монотонно считает Тай и нагибается за следующим мячом.

– Кажется, хоть ты и неделю не тренировался, прекрасно держишь удар, – замечает Рэнди. – Это хорошо.

Тай оборачивается и нервно вздрагивает, видя меня за спиной тренера. Мне вдруг становится жутко неловко, что я не оставила их один на один, – черт бы побрал мою привычку совать нос в чужие дела!

– Только вот правильный удар – это когда ты не жульничаешь за спиной у своего тренера, – говорит Тай, отправляя очередной мяч сквозь шину. – Двадцать – один.

Рэнди держит руки в карманах.

– Могу я рассчитывать, что если ты тренируешь бросок, то передумал насчет ухода? Предположим, сегодня мы выиграем, а первый плей-офф будет через две недели – твое участие нам бы весьма помогло.

– А могу я рассчитывать, что мой папа будет на матче? – спокойным голосом отражает подачу Тай.

– Тай, у тебя есть полное право чувствовать себя разочарованным. – В словах Рэнди куда больше сострадания, чем ожидаешь от человека его роста. – Но разве ты не понимаешь, от чего отказываешься? От чемпионата штата и возможности доказать свою любовь к спорту. Ты ведь в этом году заканчиваешь школу, и скоро выпускные экзамены – так что давай, решайся. – Рэнди делает паузу. – Черт возьми, не стоит бросать хотя бы ради того, чтобы на пару часов отвлечься от всего этого кошмара. Разве не этого хотел бы твой отец?

Лицо Тая багровеет.

– Вот только не надо притворяться, что вы и впрямь желаете мне добра. Не врите, тренер, вам ведь просто нужно, чтобы я вернулся в команду.

– Совсем ты меня не знаешь, Тай, – как-то грустно отвечает Роулинз.

– Да неужели? Вот только и вы не знали моего отца. Думаете, он хотел бы, чтобы я не бросал? Мой дедушка сказал мне сегодня утром, что папа ушел из команды в выпускном классе! – выкрикивает Тай.

Все идет совсем не так, как я рассчитывала. То есть вот так переживают потерю близких мужчины – дуют губы и ругаются друг с другом?

Рэнди стоит красный как помидор.

– Да что ты? Так вот, послушай, Тай: мы с твоим отцом были неразлейвода в тот год, и поверь мне, Нэйтан бы что угодно отдал, лишь бы по-прежнему играть в команде. Только вот он не умел вовремя… – начинает он и резко осекается, буравя Тая сердитым взглядом. Поднеся ко рту кулак, кашляет. – Твой отец был хорошим человеком. И я правда верю, что он бы хотел, чтобы ты оставался в команде до конца. Подумай об этом.

И прежде чем я или Тай успеваем сказать что-нибудь, Рэнди рысцой покидает двор, а затем дом.

Донна Каллен

23 октября

Надо же! Все рассказывают такие милые истории. Моя на их фоне проигрывает, но я все же расскажу об одном хорошем поступке Нэйтана. Как-то раз у меня сломалась машина, и мой муж обратился к Нэйтану, с которым мы живем по соседству, за советом. Тот разрешил в любое время брать одну из своих машин по первой необходимости, и мы смогли пользоваться его автомобилем столько, сколько нужно.

Глава 13
Тай

Поговаривают, что тренер Роулинз получил свое место благодаря стараниям моего отца.

На самом деле это не так.

Да, когда-то они с тренером были лучшими друзьями. И да, папа правда устроил Роулинзу собеседование. Но приняли Рэнди за его собственные достижения. Ведь это его, а не папу под микроскопом рассматривала комиссия. Тренер показал им, на что способен, и то, что он получил должность, – полностью его заслуга.

К сожалению для меня, сплетня о папином заступничестве распространяется очень быстро. И те, кто ее подхватил, решили, что это из-за папы тренер так хорошо со мной обращался, так что каждый раз на поле мне приходилось выкладываться с утроенной силой. Потому что меньше всего на свете мне хотелось, чтобы кто-то говорил, будто мне легко досталось мое место в команде.

Хотя папа и Роулинз когда-то были друзьями, я никогда не видел, чтобы они разговаривали, даже на встречах команды. Может быть, так всегда происходит, когда вы становитесь старше: пути расходятся и друзья теряют связь?

Неужели то же самое будет со мной и Диллоном? Мы окончим школу и… что? Неужели через двадцать лет при встрече мы даже не заговорим друг с другом? Даже представить себе не могу такое.

Жаль, не знаю, что тренер имел в виду под фразой «Нэйтан бы что угодно отдал, лишь бы по-прежнему играть в команде». По словам дедушки, папа ушел из команды добровольно, но в устах Роулинза фраза прозвучала так, словно выбора у него не было. Правда, скорее всего, тренер нарочно исказил факты – чтобы я растрогался и вернулся в команду.

Неважно. У него все равно не вышло. Я люблю футбол, но с меня хватит. Нет папы, нет футбола… И больше не надо никому ничего доказывать.

Я замахиваюсь для броска и отправляю очередной мяч в корзину. Он исчезает в прорези шины и вылетает с другой стороны.

– Двадцать – двадцать два…

Потренировавшись еще – сделав сорок бросков, из них тридцать семь удачных, – я ухожу в дом.

В кухне застаю Элис. Она внимательно разглядывает надпись на банке с напитком. Сильно сомневаюсь, что эта банка ей просто приглянулась. Нет, думаю, она пытается выяснить какой-нибудь очередной невероятный факт об этом продукте. В этом вся Элис – она просто обожает узнавать новое. И, честно говоря, это ее конек. Только… Мне кажется, было бы гораздо лучше, если бы она не отдавалась этому занятию с таким рвением. Потому что, когда я приглашаю к себе друзей, ей обязательно надо выпендриться: то расскажет что-то про династию Мин, то начнет читать на «свинском латинском». Все мои знакомые думают, что она просто чокнутая.

– Не против, если я присоединюсь? – спрашиваю я, пододвигая к Элис стул.

– Мы живем в свободной стране, – отвечает она, не отрывая глаз от банки.

– Да что ты? А по-моему, у нас дома сейчас столько людей, что я уже, например, начинаю чувствовать себя заключенным. Неужели ты бы не хотела, чтобы они все свалили наконец? – улыбаюсь я.

Элис молчит.

– Элис, чем тебя так заинтересовала эта банка содовой? – не отстаю я.

Она поднимает взгляд, смотрит на меня, запускает руку в свои коротко подстриженные волосы и взъерошивает их.

– Могу поклясться, они стали мягче, чем пару месяцев назад. Меня несколько раз обливали содовой в школе – чем чаще это происходит, тем мягче становятся волосы. Невероятно, да? Я вчера изучила ингредиенты маминого кондиционера для волос, а сейчас просто сверила с составом содовой. Как думаешь, можно теперь рекламировать эту воду как кондиционер для волос?

– Ты что, выучила состав кондиционера? – изумляюсь я.

– Ага, начала с тех компонентов, которых больше, а потом выучила дополнительные. Тебя так сильно это удивляет?

Очень в духе Элис. Я в восхищении.

– Да! Это удивительно. Но еще и вроде как круто – когда твоя сестра может запомнить что угодно, если захочет. Надо отправить тебя на какую-нибудь телевикторину – мы бы заработали кучу денег.

– Вроде как круто? – хмыкает Элис. – «Вроде как» – совсем не те слова. И я уверена, что «вроде как круто» – это для тебя по-прежнему недостаточно круто, чтобы перестать стесняться меня в школе.

Так, опять начинается. Вот что я получаю в ответ на комплимент.

– Эл, сколько раз повторять, что я правда сожалею? Я знаю, ты все еще сердишься на меня из-за той истории с хот-догом. Имеешь право. Но уже ничего не поделаешь. Это в прошлом.

– Не для меня. Потому что я каждый день вижу наглые рожи этих дур, которые меня за идиотку держат. Но… вот если бы ты за меня заступился, кто знает…

Уверен, это ничего бы не изменило, но я ее понимаю.

– Еще раз говорю – мне правда жаль. В следующий раз я за тебя заступлюсь. Я виноват. Давай помиримся?

Элис оживляется:

– В самом деле? Ты заступился бы за меня?

– Ну… да. Наверное… – мнусь я. Наверное? Что за идиотский ответ? Очевидно, что Элис он не убедил, потому что она хмурится.

– Конечно. Так я и поверила, что мистер «Крутой» позволит застать себя в компании нас, простых смертных.

Я сдаюсь.

– Ладно. Ты права. И когда в следующий раз кто-нибудь выльет на тебя банку содовой, не вздумай бежать ко мне жаловаться.

– Аналогично, – отвечает она. – Вот открою новый кондиционер для волос, и тебе придется тогда самому себя содовой поливать!

Я пытаюсь понять, что значит эта фраза, как вдруг из столовой в кухню входят две незнакомые мне пожилые женщины. Одна кладет руку на плечо мне, вторая приобнимает Элис.

– Как вы, ребята? – спрашивает первая. Мы с сестрой киваем, отвечая, что все хорошо, – мы так сегодня целый день всем говорим. После этого, даже не сообщив, кем они нам приходятся, пожилые дамы отправляются «пообщаться с тетушкой Патрисией». Когда они уходят, Элис говорит:

– Ты прав, мы тут как в тюрьме. Лучше бы я сидела в своей комнате и писала в блоге.

Как и мама, Элис стала довольно опытным блогером. Ее блог называется «Моя маленькая Страна чудес». В прошлом году она столько времени проводила за нашим общим компьютером, строча новые заметки, что маме с папой в конце концов пришлось потратиться и купить ей личный ноутбук – иначе у нас всех не осталось бы шансов воспользоваться компьютером.

– Потерпи, – отвечаю я. – Рано или поздно они свалят.

В конце концов так оно и происходит.

К половине девятого из гостей в доме остаются только бабушка и дедушка Стин. Элис прокрадывается в свою комнату, а я решаю, что пора все же сделать над собой усилие и проявить гостеприимство по отношению к родителям моего отца. Особенно к дедушке, который почти ни слова не сказал за сегодняшний день. Как будто дал обет молчания. Не знаю, может, так на него подействовала вся эта кутерьма с похоронами или что-то еще, но уверен, что-то гложет его. После нашей утренней беседы о папе и футболе он и двух слов мне не сказал. Сейчас, когда все гости ушли, я хочу узнать, почему у них с Роулинзом такие разные взгляды на папину футбольную карьеру. Вот только дедушка словно испарился. Бабуля же неподвижно сидит на диване в гостиной, уткнувшись взглядом в колени. Спрашиваю:

– Можно я присяду?

Бабушка медленно поднимает голову и пытается улыбнуться:

– А разве нужно разрешение?

Обычно я очень неплох в том, что касается бесед со взрослыми, но, как только сажусь рядом с бабушкой, понимаю, что ничего интересного придумать не могу. Нет, можно, конечно, обратиться к проверенным темам из серии «школа», «оценки», «какой колледж выбрать», «таблетки» – но все это выглядит как-то нелепо в такой момент. И я решаю начать с вопроса, на который весь день отвечаю сам:

– Как ты, справляешься?

Бабушка подносит белоснежный платочек к заплаканным глазам:

– С трудом. С большим трудом. А ты?

– Аналогично. А дедушка? Он мне показался каким-то… отстраненным. По крайней мере за завтраком.

– Да? Так вы завтракали вместе? – удивляется она.

– А он не сказал? Да, мы очень рано встали. Все еще спали, – честно рассказываю я.

– Ну не обижайся на своего деда за то, что он такой молчун. Он всю неделю ходит чернее тучи – просто убит горем…

– Мама сказала, вы с дедушкой собираетесь погостить у нас какое-то время?

– Надеюсь, мы не помешаем. У Тима есть всего неделя, потом ему нужно возвращаться к прихожанам. Но я все равно подумала, что, может быть, первое время вам с мамой понадобится наша помощь…

– Конечно, – киваю я.

Она снова пытается улыбнуться, но получается лишь что-то вроде морщинистой ухмылки. Ее глаза снова наполняются слезами, и она подносит платок к лицу:

– Тай, тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, как ты похож на своего папу?

– Большинство говорят, что я больше похож на маму.

– Да, внешне ты точно в нее. Но характером и манерой держаться весь в Нэйтана.

– Спасибо. То есть надеюсь, что так. Когда-нибудь я хочу стать таким же, каким был папа.

Я и правда больше всего на свете хочу когда-нибудь стать похожим на своего отца. Единственная проблема, но я никогда не скажу этого бабушке, – судя по всему, мы с папой совершенно разные. Пусть у нас и одинаковый размер обуви, но размах его души для меня слишком велик.

Я улыбаюсь бабушке, и она улыбается в ответ. Очень милый момент – наверное, самый милый за все эти годы. Но тут вдруг в комнату входит мама с папиным рабочим ноутбуком в руках, и вся «милость» момента улетучивается.

Ее снова трясет, она в слезах, и я тут же понимаю: что-то не так. Куда делась женщина, которая еще недавно произнесла такую потрясающую речь над могилой своего мужа? Я думал, мама готова жить дальше. Оказалось, нет.

Когда она проходит в комнату, у меня возникает ощущение, что она уже не просто оплакивает папу. Нет, тут все гораздо серьезнее. Я не понимаю, как такое возможно, но сейчас мама кажется еще более подавленной, чем в тот вечер, когда ей позвонили из больницы.

Сначала она смотрит на меня таким взглядом, будто не уверена, хочет ли видеть меня здесь, но потом переводит взгляд на бабушку. Швыряет компьютер на диван рядом с ней, и бабуля подскакивает от неожиданности. Затем мама, перемежая слова со всхлипываниями и вздохами, начинает говорить:

– Только не говорите, что вы об этом не знали…

На пару мгновений взгляд бабушки затуманивается. Потом она собирается с духом, берет ноутбук и долго вглядывается в экран. Наконец снова поднимает глаза, но я не могу прочитать, что за эмоции в них отражаются. Смущение? Растерянность? Сомнение? Безразличие? Не могу понять. Бабушка делает глубокий вдох и спокойным голосом отвечает маме:

– Если бы Нэйтан хотел, чтобы ты узнала, уверена, он бы рассказал тебе сам.

– Так, значит, это правда! – вскрикивает мама и, рухнув в кресло рядом со мной, сворачивается клубочком, словно корчась от боли.

– Это правда. Все эти годы… и он молчал! – мычит она, двумя руками сжимая голову, словно вот-вот уронит ее.

Бабушка, кажется, все еще собирается с мыслями. И наконец говорит, хотя краткость ее речи только усугубляет ситуацию:

– Как бы там ни было, я знаю: тебя он любил больше.

Бабушка встает с дивана, разглаживая складки на своем длинном траурном платье. Почти извиняющимся тоном она добавляет:

– Был трудный день, так что я, наверное, пойду посмотрю, как там Тим. Если вы не возражаете, я пойду в нашу комнату. Мы переночуем здесь.

Мама отвечает резким жестом и косым взглядом, смысл которых сводится к краткому «Уйдите уже!».

Несколько следующих минут я молча наблюдаю мамину истерику. Иногда она перестает рыдать, чтобы отдышаться, но потом все повторяется снова. Я хочу утешить ее, но не знаю как, потому что не понимаю, что происходит. И из-за всего только что сказанного какая-то часть меня даже не хочет ничего знать, потому что тогда мое отношение к папе может измениться навсегда.

Но я должен знать.

Поэтому крадучись, словно мышь, которая чувствует опасность, но не может устоять перед запахом сыра, я пододвигаю к себе компьютер.

На экране открыта почтовая программа. Передо мной все входящие письма. Первое, что бросается в глаза, – знакомое имя отправителя: Мэделин Цукерман, та самая, которая столько всего написала в папином паблике на Facebook. Мое сердце уже и так бьется сильнее, а теперь и вовсе готово выскочить из груди. Всего лишь любовь детства, ведь так? Но почему тогда она пишет ему на рабочую почту?

Письмо было отправлено всего восемь дней назад, за день до смерти папы. В теме письма указано «Re: Твоя дочь».

С чего бы это вдруг он стал переписываться с этой женщиной об Элис?

Само сообщение очень короткое. Но опять же, чтобы разрушить весь мой мир, достаточно и его:

Привет, Нэйтан! Чтобы скрасить твой день, прикрепляю фото Зоуи и ее жениха. До сих пор не могу поверить, что наша девочка выходит замуж. Слушай, я знаю, я уже говорила об этом, но теперь собираюсь спросить прямо: не согласишься ли ты поехать со мной в Калифорнию на свадьбу? Просто познакомиться, чтобы она узнала хоть что-то о своем отце, прежде чем создаст собственную семью. Я знаю, что прошу слишком многого, но ведь это так много значит для нее… и для меня. Дай мне знать.

С любовью! Мэделин

На фото прекрасная девушка. На вид ей лет двадцать пять, но я не слишком хорошо определяю возраст по фотографиям. Обнимает ее парень примерно того же возраста.

Я чувствую, как внутри меня нарастает волна гнева.

У моего папы что, был все это время еще ребенок? Он что, изменял маме? Все эти годы он ее хладнокровно обманывал? Да как такое возможно?

До того как я прочитал письмо, я хотел как-то утешить маму, но теперь утешать надо меня. Потерять папу ужасно больно, но чтобы то, что мы о нем думаем, обратилось в дурнопахнущий прах? Меня словно расплющило той самой машиной, которая его убила…

Я дотрагиваюсь до мамы, просто чтобы она знала, что я тут, – как будто это ей что-то даст… И поднимаюсь наверх. Слишком много всего на меня обрушилось разом… Я хочу побыть в одиночестве.

Дженн О'Брайен

24 октября

Нэйтан как-то раз очень сильно помог мне, и это стало для меня примером, вдохновившим начать помогать людям. Где-то месяц назад произошло вот что. Я был в подземном гараже своего дома, проезжал вдоль стены, рядом с мусорными контейнерами, и заметил женщину, которая пыталась выбраться из контейнера. Я остановился и выбежал из машины, чтобы помочь ей.

Оказалось, около мусорных контейнеров кто-то оставил ковер; женщина поскользнулась на нем и, подвернув ногу, упала в контейнер. Она барахталась там минут двадцать, прежде чем ей удалось позвать кого-нибудь на помощь. Вытащив ее из контейнера, я отвез женщину в клинику. Но она оказалась закрыта, так что я повез ее в больницу скорой помощи, что в 20 минутах езды. Помог санитару уложить ее и отмыть. И отошел припарковать автомобиль, а когда вернулся, чтобы убедиться, все ли в порядке, оказалось, женщину не смогут оставить в этой больнице, но нас перенаправили в другую, в двух кварталах оттуда. Мы снова погрузили ее в машину и поехали. Пока женщиной занимался больничный персонал, я вышел подышать, а затем вернулся, чтобы узнать, как она. Вышла медсестра и сообщила, что родственники пациентки уже в пути и я могу ехать домой. Я знаю, что это мой поступок, а не Нэйтана, но решил им поделиться, потому что он был прав: делай добро – и получишь добро в ответ! Если бы он не подал пример, я, возможно, не смог бы поступить так, как поступил. Возить эту бедняжку по больницам было не очень-то приятно, но как Нэйтан сделал для меня доброе дело, так и я был рад протянуть руку помощи другому человеку.