Текст книги "Одержимость романами"

Признаюсь честно, я часто представляю, что скажут в других книжных о моем романе, когда он окажется на полке рядом с другими. Кому они будут рекомендовать его, часто ли?

Я не говорю об этом Розмари. Мы еще недостаточно близки.

Но, возможно, скоро станем.

– Иногда я фантазирую, как переезжаю за границу и работаю в книжном, – продолжает Розмари. – Планирую мероприятия, приглашаю авторов, которые мне нравятся. Гуляю по чудесным узким европейским улочкам после работы. Италия первая в моем списке. Ты читала «Неаполитанский квартет» Элены Ферранте?

Отвечаю, что мне понравился весь цикл, но особенно третья книга.

– Еще одна моя мечта: я перееду туда, выучу итальянский и прочту их в оригинале, – говорит она.

– У меня так с Хавьером Мариасом, хотела бы прочесть его на испанском. А вообще про Неаполь я ничего не знаю, но в Мадриде, Париже и на Санторини есть отличные англоязычные книжные магазины. Ты могла бы ездить в Италию на выходные! Правда, переехать в Австралию или Великобританию было бы проще.

– Точно не в Великобританию.

Я жду откровений, но Розмари говорит лишь:

– Я слышала про магазин «Шекспир и компания» в Париже! Но в остальные, боюсь, загляну уже в следующей жизни.

– Реинкарнация сейчас в тренде.

Мой телефон вибрирует. Отвернувшись от Розмари, я проверяю сообщение.

«Еду», – пишет Калеб.

Луна у микрофона просит всех занять свои места. Толпа затихает. Мне не хватает времени. В тишине мое лицо начинает гореть – да скажи уже! – и я выпаливаю:

– Нам надо как-нибудь выпить кофе.

Розмари улыбается так, будто услышала что-то неожиданно приятное.

– Вообще-то я хотела предложить то же самое.

Мне не хватает воздуха, пока мы обмениваемся номерами. Если мой телефон завибрирует, а Калеб увидит имя отправителя, это все разрушит. Едва ли он решит, будто это совпадение. Так что я записываю ее под именем «Мэри».

А теперь вперед, в холодную ночь.

Мне двадцать пять, и меня ждет мой парень.

* * *

На входе ресторан не разочаровывает. Приглушенный теплый свет. С потолка свисают растения в горшках и кактусы. Три стены разрисованы изображениями рыночных площадей. Калеб сжимает под столом мою правую руку, пока мы заказываем гуакамоле из манго и «Маргариту» на мескале с гибискусом.

– Как работа? Луна тебя поздравила?

– Еще как! – Мой голос звучит пронзительно. Хочется рассказать о самом важном моменте дня, но нельзя. – Съели пирожные и выпили вина за кассой перед мероприятием.

– Звучит отлично.

Калеб по-прежнему сжимает мою руку. Слишком приятно, слишком хорошо. Я выдергиваю ладонь и кладу ее на меню. А затем в корзинку с чипсами из тортильи. Что, если Розмари – она же «Мэри» – решит написать мне сегодня?

Официант приносит наши «Маргариты», принимает заказ на закуски и уходит. Мои губы прикасаются к соленому ободку, а Калеб протягивает мне коричневый бумажный пакет. Он нервно облизывает губы, как змея. Нервничает – я только недавно начала замечать этот жест.

– Я спрятал твой второй подарок под кроватью. Ты никогда там не убираешься, так что я знал, что ты его не найдешь, – дразнит он меня. – Но этот мне хотелось подарить тебе сейчас.

Разрываю подарочную упаковку и смотрю на подарок, который дарят каждому, кто считает себя настоящим писателем: записная книжка, мягкая, с белыми страницами.

Она прекрасна. Сиреневая, с моими инициалами на сатиновой обложке: Н. А. Э. Наоми Амелия Экерман. Провожу рукой по обложке и переворачиваю страницу.

Стараниями любящей семьи и заботливых друзей у меня скопился десяток записных книжек. И все же никому из них раньше не приходило в голову сделать подарок более личным. Калеб первый.

Я запускаю руку в бумажный пакет в поисках открытки. Пусто. Открытки нет – разве что она приложена ко второму подарку, тому, что спрятан под моей кроватью.

Да кому нужна открытка? Что со мной такое?

– Спасибо огромное! Идеальный подарок. – Я тянусь через стол, и наши губы (мои – шершавые и обветренные, его – мягкие) соприкасаются. – Мне очень нравится.

– Я рад! Надеюсь, второй тебе тоже придется по душе. – Калеб выразительно подмигивает. – Он не очень подходит для дарения на публике.

Подарком оказывается вибратор размером с палец – 11 режимов вибрации и скорости. Это игриво, сексуально и необычно. Я смеюсь, пока он отчаянно пульсирует в моей ладони.

– Впечатляет! Мой новый компаньон.

– Именно. Не вместо, а вместе. Скоро поиграем с ним. – Калеб улыбается и исчезает в ванной, чтобы почистить зубы.

Пока электрическая зубная щетка жужжит за дверью, я следую своему новому ежевечернему ритуалу, просматривая соцсети Розмари. В историях в «Инстаграме» она выложила несколько видео с Сарой Хилл, отметив ее, так что я перехожу в профиль Сары и просматриваю ее истории. Нахожу фотографию, сделанную до начала мероприятия. На переднем плане Сара улыбается, подняв бокал, а на заднем плане я замечаю отблеск серебряного кольца в носу Розмари в море тел, занятых болтовней. Розмари то ли говорит, то ли собирается заговорить, ее губы приоткрыты – заметен острый кончик зуба, – и от затылка до пяток пробегает дрожь. Видеть нас вместе жутко, но захватывающе – не могу отвести от нас взгляд и думаю: «Вот и мы».

Но с каких это пор в моей голове Розмари и я слились воедино?

Жужжание умолкает, дверь ванной открывается, и я прячу телефон. Калеб ложится в постель рядом, прижимая вибратор к моему бедру. Пока он экспериментирует с пятью вариантами скорости и ритма, я закрываю глаза и представляю, как Розмари обхватывает ногами Калеба, а он входит в нее медленно и глубоко, прижимаясь губами к ее ключице. Это моя новая фантазия, когда я ублажаю себя.

Теперь же, представляя это в деталях – звуки, запахи, – я быстро и неожиданно кончаю. Тяну Калеба за бедра, побуждая немедленно войти в меня. Теперь я обхватываю его спину ногами и подставляю ключицы для поцелуев.

– С днем рождения! – позже говорит Калеб, взъерошив мои кудри, затем переворачивается на живот и засыпает.

* * *

Во вторник утром просыпаюсь раньше, чем обычно, горя желанием узнать еще больше о ней. О них. Теперь у меня есть номер Розмари – раздобыт честным путем. Она не удивится, если я ей напишу.

Привет, Розмари, было здорово встретиться вчера на презентации. Идея выпить кофе все еще в силе, так что пиши, когда тебе удобно!

Один восклицательный знак добавляет тепла и энтузиазма, но при этом оставляет все в рамках дозволенного.

Розмари отвечает мне около полудня. Перерыв на обед. Представляю, как она подносит ко рту вилку с листом салата – ромэн, кейл или рукола, – покрытым бальзамическим уксусом, перебирая список дел и проверяя календарь.

Бросаю взгляд на покупателей, сидя за кассой, и открываю сообщение.

Наоми! Хорошо, что ты написала. Да, давай – как насчет воскресенья в районе трех?

Отлично, до встречи.

* * *

Когда я переступаю порог «Бруклин Роустинг» (ее выбор) в Дамбо в воскресенье ровно в три часа, там яблоку негде упасть. Склонившиеся над ноутбуками посетители заняли все диваны и практически каждый стул за каждым столом. У одной из стен этого помещения в стиле лофт нахожу два барных стула у стойки. Нам с Розмари придется сесть вполоборота друг к другу, как на свидании: наши колени и бедра будут периодически соприкасаться.

Заказываю холодный масала-кофе и жду. Розмари врывается в кафе – шарф сбился набок, щеки порозовели от мороза – и извиняется за опоздание.

– Можешь, пожалуйста, подержать оборону, пока я возьму себе кофе?

Отвечаю: «Да, конечно» – и наблюдаю за тем, как она общается с бариста. Он смеется над какой-то ее фразой – мне не слышно, – а когда Розмари возвращается, я спрашиваю, что она заказала.

– Масала-кофе. Люблю сладкое, но порция эспрессо позволяет пребывать в иллюзии, будто все дело в кофеине.

С притворным удивлением указываю на собственную чашку:

– И у меня!

Вспомнит ли Розмари наш первый разговор, поймет ли, что мы уже встречались?

– Великие умы мыслят одинаково, – говорит Розмари: значит, не помнит. Возможно, это и к лучшему. Не хочу, чтобы ее насторожили совпадения.

– Как твои выходные? – начинаю разговор с безобидной темы. – По субботам на работе сумасшедший дом. Не успеем мы открыться, как в дверь ломятся взъерошенные родители, скупая тонны игрушек и книжек с картинками, а потом просят все это красиво упаковать к марафону детских праздничных вечеринок.

– Звучит ужасно, – вздыхает она, а затем переводит разговор на себя. – Эти выходные выдались спокойными, но впереди напряженная неделя. Я недавно приобрела права на книгу, за которой давно охотилась – пришлось обойти десяток других редакторов в борьбе за нее, – но пару дней назад автор устроила мне сюрприз.

Розмари делает паузу, чтобы отпить масала-кофе, и я напряженно размышляю, в чем мог заключаться этот сюрприз. Вижу, как она сглатывает.

– Один из героев романа списан с реального человека, и теперь писательница хочет изменить некоторые детали, чтобы его не узнали. – Розмари смотрит мне прямо в глаза, и я не отвожу взгляда, стараясь не запаниковать. – Она хотела внести правки до публикации книги, но так получилось, что все хвалили ее именно за описание этого героя, так что она все тянула и тянула, роя себе яму, и вот теперь она в отчаянии…

Я выравниваю дыхание.

– …а я стараюсь натаскать ее на ответы, потому что каждую писательницу, с которой мне доводилось работать, всегда спрашивают, насколько автобиографична ее книга. Честно говоря, это просто кошмар, мужчин почти никогда такое не спрашивают.

– Ты совершенно права, это просто ужас. – В моем голосе слышатся истеричные нотки. – Что ты будешь делать?

Памятуя о том, как Розмари тихо и внимательно выслушивала друзей в том баре в Гованусе, ставлю на то, что она дает взвешенные советы: «Объясни еще раз, что случилось», «Ты уверена?», «Не беспокойся», «Мы все исправим». Она наверняка терпелива и добра, но в то же время непоколебима, с нужной долей профессиональной стойкости.

– Я попросила ее внести правки, но если книга от этого потеряет свою мощь, то ей придется связаться с этим человеком и найти мирное решение. Тогда она сможет опубликовать оригинал книги, – вздыхает Розмари. – По большей части я пытаюсь сделать так, чтобы не пришлось привлекать юристов.

– Звучит очень муторно, – говорю я, потому что это и правда так. – Даже представить себе не могу.

– Знаю. Надеюсь, до этого не дойдет. – Она непринужденным движением собирает волосы в идеальный хвост. – Все, прекращаю жаловаться на работу. Честно. А у тебя есть что-то интересное на горизонте?

Резкая смена темы, но я готова.

– Ничего особенного. В основном буду тешить мужское самолюбие. У моего парня на работе в разгаре важный проект, и он в отвратительном настроении. Так что стоит ему переступить порог, как я протягиваю ему пиво и понимающе киваю каждые несколько минут.

Розмари фыркает:

– Боже, как знакомо. Чем он занимается?

– Он инженер. – Технарь, но не слишком близко к правде. Здесь я подготовилась. – Но, честно говоря, я не особо понимаю, чем он занимается, мы не обсуждаем его работу. Только сложности или какие-то достижения.

– Отлично тебя понимаю. Мой бывший занимался моделированием катастроф. – Пауза. – Мне казалось, он и сам всегда настороже.

Теперь он с нами, в этой комнате. Мы обе представляем одно и то же лицо: Калеб. В горле бурлит странная смесь радости, вины и нежности – по отношению к нему, но почему-то и к ней. Я выбираю вину, позволяю себе ее прочувствовать – разве не это самая правильная реакция?

– Наверное, противоположности притягиваются, – добавляет Розмари.

Я иду напролом в попытке собрать как можно больше данных. Информация – мое оружие и броня.

– И как вышло в твоем случае с противоположностями?

– Ну, я же сказала: бывший парень. Вот и ответ. – Розмари дергает туда-сюда молнию на кошельке, и на ее большом пальце остается вмятина.

Замечаю это – один из нервных жестов. Я тоже предпочитаю мять что-то в руках, когда волнуюсь.

– Но расстались мы не поэтому, – продолжает она. – Сначала все шло хорошо: знаешь это взаимное уважение, когда твой партнер хорош в чем-то, о чем ты и представления не имеешь? Я смотрела на него буквально с восхищением. – Розмари уставилась куда-то за мое левое плечо. – И когда-то он относился ко мне так же.

Калеб часто смотрит на меня с ласковой улыбкой или веселым изумлением. Как будто я интригую его. Это тоже своего рода восхищение?

Розмари делает еще глоток:

– А чем ты занимаешь, когда не продаешь книги?

Она угадала, что это не мое основное занятие.

– Я писатель. – Мои щеки краснеют, но почему? Наверное, дерзко говорить об этом бывшей своего парня, которая работает с состоявшимися писателями на ежедневной основе. – Будущий, – уточняю.

Мы не смотрим друг другу в глаза, но я чувствую, как она оценивает меня. Можно ли распознать чей-то талант просто по внешности, по ощущениям?

– Это здорово! Так ты хочешь узнать, как попасть в издательство?

– О нет, ты решила, я поэтому хочу с тобой общаться? Из-за твоей работы? – Не буду ее разубеждать. Это одно из самых безобидных предположений.

Розмари приподнимает бровь:

– Итак, ты ищешь работу?

– Меня пока все устраивает. Но наверняка в дальнейшем я захочу перемен. Издательство – неплохой вариант.

– «Устраивает» не равно «я счастлива».

Это верно – и мудро.

– А еще я пишу роман, – добавляю я и смотрю на ее лицо в поисках подсказки. – Правда, пока я в самом начале.

– Здорово. – Она улыбается, но ее улыбка не затрагивает глаз. – Как знать, возможно, твоя книга однажды окажется на моем столе.

Эта мысль одновременно волнует и пугает, поэтому я резко меняю тему.

– Расскажи, чем ты занималась раньше. Мне интересно, как люди строят карьеру. Порой мне кажется, что я очень отстала от ровесников.

– Отстала? – Она усмехается. – Сколько тебе лет?

– Двадцать пять, – раскрываю личные подробности. – Когда мы виделись в последний раз, у меня как раз был день рождения.

– О, ты еще молода, торопиться некуда. И с прошедшим! Тебе стоило упомянуть об этом.

– Как-то неловко говорить об этом ни с того ни с сего.

– Твоя правда. Как отпраздновала?

Твой бывший пригласил меня на ужин.

Я наконец-то могу дать ему новое имя.

– Пировали в мексиканском ресторане с моим парнем, Лакланом.

Это имя пришло мне на ум за долю секунды: когда я была в Мельбурне, то знала не менее четырех Лакланов. Если Розмари подумает, что я встречаюсь с австралийцем, то у нас как будто будет кое-что общее: опыт отношений с парнями с акцентом стран Содружества наций и легкими, но заметными культурными различиями.

– Прекрасный выбор кухни, – говорит Розмари, поставив кофе на стол. – Так вот, возвращаясь к твоему вопросу, меньше двух лет назад я работала личной помощницей, и у меня заняло целую вечность, чтобы пробиться: я семь месяцев провела без работы, и это было ужасно. У меня тогда были отношения на расстоянии, так что меня часто подмывало все бросить и переехать туда…

– Откуда был твой бывший? – перебиваю ее, не в силах сдержаться: адреналин зашкаливает.

– Из Уэльса, но в то время учился в магистратуре в Лондоне.

– Местный акцент такой сексуальный, – очень громко заявляю я.

– Полностью согласна! Значит, ты бывала в Лондоне?

Мне было десять, когда бабушка взяла меня с собой в Лондон: слишком рано, чтобы понимать, какой акцент звучит сексуально. Это была моя первая поездка за границу, только что вышла пятая книга про Гарри Поттера, и на каждом автобусе города красовалась надпись «Гип-гип, Гарри», так что большую часть путешествия я провела за книгой, пока мы отстаивали длинные очереди в Вестминстерское аббатство, Букингемский дворец и Тауэр. На все остальное я обращала мало внимания и теперь жалею об этом.

Рассказываю Розмари про бабушку, автобусы, смену караула.

– Я бы хотела побывать там во взрослом возрасте, – добавляю я. – Пройтись по пабам.

– Какие милые воспоминания, судя по всему, у тебя мировая бабушка. – Она снова делает глоток. – В следующий раз тебе обязательно надо посмотреть не только Лондон. Конечно, я предвзята, но рекомендую Уэльс и Шотландию. Там так красиво.

Стук сердца отдается в животе и горле. Розмари так свободно говорит о родине Калеба. Это потому, что она пережила их разрыв и не испытывает ни горечи, ни сожалений? Или все как раз наоборот?

– Ты бывала в Австралии? Я училась там, и Лаклан оттуда. Для меня это самый сексуальный акцент.

– Еще нет, это так далеко, но однажды надеюсь съездить. Что привело его сюда?

– Работа и девушка, – такая прямота предназначена привлечь и удержать ее внимание.

– Как обычно, – смеется она. – Я так понимаю, эта девушка – ты?

– Нет, другая, – импровизирую я. – Это было до того, как мы познакомились.

Повисает долгая тишина, и я откашливаюсь.

– Кстати, я рада, что мы сейчас здесь. С тех пор как я вернулась домой, то общалась только со старыми друзьями, не желая расширять круг знакомств.

Я не могу быть просто отчаянной искательницей работы, или странненькой девушкой, которая заводит знакомства в уборной бара, или, боже упаси, писателем, беззастенчиво пытающимся добиться продажи своей книги. Я должна быть спокойной, приветливой, интересной и открытой для дружбы, которая проистекает из совершенно естественного стремления к саморазвитию и переменам. Однако, кроме того, я сказала правду. Здорово пообщаться с кем-то новым. (Без учета контекста.)

– Я тоже местная. – Ее голос смягчается. – Так что я тебя понимаю. Где ты выросла? Чем занимаются твои родители?

– Верхний Вест-Сайд, хотя сейчас я живу в Виллидже. Папа преподает в Нью-Йоркском университете, а мама пишет и исполняет песни.

По этому описанию мы верхний средний класс, богема, открытые люди. Я не упоминаю о том, что составляет основную часть нашего дохода, потому что это меня смущает, но, поскольку большинство людей любопытны и подозрительны – и задают логичные вопросы вроде «как это продавец в книжном может позволить себе однокомнатную квартиру в Виллидже?» – скрывать объяснения становится сложно.

– О, я училась в Нью-Йоркском университете! – восклицает Розмари. – До сих пор выплачиваю кредит за учебу. А что преподает твой отец?

Да уж. Как я могла забыть?

Мой отец преподает литературу, так что она вполне могла посещать его семинары. Лицо пылает жаром, когда мы снова оказываемся на опасной территории.

– Он преподает на математическом. Честно говоря, не знаю, что именно. Математика никогда не была моей сильной стороной.

– Держу пари, твой отец в восторге от того, что ты теперь встречаешься с математиком. – С противным хлюпаньем ее соломинка втягивает воздух. – Мои родители были рады, что Калеб изучал что-то прикладное. Когда я выбрала английский в качестве основной специализации, дома разразилась гроза. Конечно, мои родители любят читать и все такое, они годами работали учителями в государственных школах, но они, видимо, надеялись, что я выберу финансы, или юриспруденцию, или что-то в этом роде…

Я перестаю слушать. Она назвала его по имени. Впервые. Чтобы успокоиться, с силой прижимаюсь каждым позвонком к спинке стула. Вдруг Розмари использует этот разговор как предлог, чтобы снова сблизиться с Калебом? Меня охватывает дурное предчувствие, и к горлу подкатывает тошнота. Теперь некоторые события могут оказаться вне моего контроля.

Я возвращаюсь в реальность.

– Прости, знаю, что это невежливо. – Розмари берет телефон в руки. – Но мне нужно ответить на сообщение.

– Конечно, – указываю в сторону туалета. – Сейчас вернусь.

Сердце бешено колотится, когда я запираюсь в кабинке и немедленно меняю свои настройки конфиденциальности в «Инстаграме», «Фейсбуке» и «Твиттере». Я раскрыла слишком много информации. Теперь всем желающим подписаться на меня придется присылать запрос. В качестве фотографии профиля во всех соцсетях стоит мой снимок крупным планом на Великой океанской дороге в Австралии, меня обдувает ветер, и я улыбаюсь. Я не меняла ее уже несколько лет; мне нравится на нее смотреть.

На последней опубликованной фотографии я стою в просторном зале Музея Уитни рядом с вереницей синих чемоданов в качестве экспонатов. Мы с Калебом ходили туда пару недель назад, и, когда я попросила его сфотографировать меня, он пошутил – слишком снисходительно, на мой взгляд, – на тему того, как часто я использую «Инстаграм». Я ничего не ответила, но теперь жалею об этом, надо было защитить себя: «Всего один снимок, я редко прошу об этом, я не такая, неужели ты до сих пор не понял?»

Фото я подписала так: «Позирую со всем своим эмоциональным багажом». В итоге пост получил сто двадцать лайков, личный рекорд. Наверняка подписчики сочли меня остроумной и ироничной.

Если Розмари когда-нибудь спросит, я отвечу, что не пользуюсь соцсетями. «Это помогает мне писать, – скажу я, – ни на что не отвлекаясь».

Калеб вообще не пользуется ими. Последний пост на «Фейсбук» он выложил более двух лет назад, а фотография, которую он использовал в «Тиндере», была снята примерно тогда же. (Несколько месяцев назад, когда я тщательно изучала его архивы десятилетней давности, то с радостью обнаружила, что восемнадцатилетний Калеб сильно смахивал на тех парней, которые никогда не интересовались восемнадцатилетней Наоми. Получите и распишитесь, старшеклассники.)

Если Розмари станет искать его, нас, она ничего не найдет. Только я решаю, как наши отношения будут отражены в онлайне, а теперь мой профиль закрыт, заперт. Наш единственный общий снимок с Калебом в соцсетях – селфи, сделанное этим летом на Кони-Айленде. Крупным планом – наши загорелые лица, а сзади – море. Подпись: «Мой парень впервые на Кони-Айленде!» – и флаги наших стран. Я хотела, чтобы люди знали – ладно, признаюсь, главным образом, чтобы знал джазовый барабанщик, – что у меня есть парень, красивый и довольно необычный валлиец.

Возможно, это к лучшему, что Калеб не интересуется социальными сетями. Будь у него «Инстаграм», он бы послужил еще одним инструментом навязчивого измерения температуры наших отношений, и я бы тратила драгоценное время, беспокоясь о том, как часто он публикует фото со мной и сколько лайков они набирают. Я должна быть благодарна, что не смогу что-то напридумывать или не так понять.

Если бы Калеб знал, как много времени я трачу, настраивая контраст, резкость, насыщенность, тени, экспериментируя с фильтрами «Гинэм», «Ларк», «Райз» или «Валенсия» и продумывая подписи с выверенным балансом между искренностью и иронией, боюсь, он бы стал уважать меня меньше. Соцсети делают меня другой – хорошо это или плохо.

Когда я возвращаюсь из уборной, Розмари что-то печатает с глуповатой улыбкой на лице. Я смотрю на ее зубы, пока ей не становится неловко, и ее губы смыкаются, будто кто-то задернул занавес. Кому она так улыбается?

– У меня сегодня ужин в Парк-Слоуп, так что, боюсь, через пять минут мне пора.

– Свидание? – интересуюсь я.

– Нет. Извини, не хочу, чтобы ты чувствовала себя так, будто я тебя продинамила, просто мы уже давно договорились о встрече с университетскими друзьями. Я правда не думала, что мы так заболтаемся!

Чувствую себя польщенной оттого, что я превзошла ее ожидания, но тут же вспоминаю, кто мы вообще-то друг другу.

– Встречи с друзьями – единственный вид свиданий, на которые я сейчас хожу, – добавляет она немного печально.

Я тут же изображаю сочувствие:

– Ой, прости, я не хотела…

– Все в порядке, я просто драматизирую. Долгая история, но суть в том, что после нескольких лет отношений на расстоянии Калеб переехал в Нью-Йорк, но он все время скучал по родине. И я начала уставать от этого угрюмого выражения, которое не сходило месяцами с его лица. Так что я порвала с ним. Я не хотела, думала, что это встряхнет его и он будет бороться за нас. – Розмари тараторит, как будто ей не терпится выговориться перед кем-то новым. Друзьям-то, наверное, уже тошно слушать про Калеба. – Но он не стал. Просто исчез из моей жизни. Я думала, Калеб вернется в Британию, но он остался. Видимо, не исключает возможности возобновить отношения.

Меня так и подмывает ответить: «Будь Калеб американцем, будь его акцент обыкновенным, а не таким, что слюнки текут, ты бы заинтересовалась им?»

– Мне кажется, наши пути еще пересекутся, – говорит она и смотрит прямо на меня, как будто ждет, что я подтвержу или опровергну ее заявление.

Вместо этого я изображаю шок.

– Ты серьезно рассказала такое и тут же уходишь? У меня столько вопросов!

Как и когда ваши пути пересекутся снова? Почему ты так в этом уверена?

Розмари берет сумку, выбрасывает стаканчик в мусорное ведро и спрыгивает со стула.

– Да ничего особо интересного, – говорит она со смущенной улыбкой. – У каждого из нас свои маленькие драмы.

– Клиффхэнгер![15]15
  Клиффхэнгер – художественный прием в создании сюжетной линии, где герой сталкивается с трудным выбором или последствиями чьих-либо поступков, и развязка остается открытой до возобновления повествования.


[Закрыть] – кричу ей вслед. Несколько человек отрывают головы от своих ноутбуков и смотрят на меня.

Дверь за ней захлопывается, и я отправляю отцу пару сообщений.

Вопрос: сегодня в книжном я встретила девушку, которая, возможно, посещала твои семинары. Розмари Пирс, знаешь такую?

Три минуты спустя мой телефон вибрирует.

Я ее помню! Ходила на литературу XIX века. Блестящий ум. Как тесен мир. Она купила что-нибудь интересное?

Я тычу в клавиатуру указательным пальцем

Нет, только открытку с соболезнованиями.

Насупившись, задаюсь вопросом, употреблял ли хоть кто-то когда-то слово «блестящий» по отношению ко мне.

«Ох», – все, что отвечает отец.

Удаляю сообщения и пишу Калебу: «Ты дома?»

Мне вдруг срочно хочется его увидеть. Выхожу из кафе, спешу в сторону вокзала и жду шесть минут до прибытия поезда. На Девяносто шестой улице я пересяду и поеду на север к Калебу. Мы редко проводим время в его квартире, в основном из-за моего дорогого и жадного до внимания Ромео и отсутствия соседей. Соквартирант Калеба (его термин) – программист. Видела я его всего однажды, но слышала часто. Он готовит и спит когда попало и, похоже, слушает только два музыкальных жанра: Моцарта и «Металлику».

«Я в метро, еду к Вашингтон-Хайтс, – добавляю я. – Было бы здорово сменить обстановку и посидеть у тебя!»

Калеб не отвечает сразу, но я продолжаю ехать дальше – устрою ему сюрприз, если потребуется.

Cнова открываю «Инстаграм», быстро пролистывая людей, места и вещи и ставя маленькие красные сердечки, когда мне нравится увиденное. Провожу пальцами по видео, играет музыка, и мой желудок сжимается, когда я слышу джазовую смесь контрабаса, фортепиано, саксофона и ударных.

«Ублюдок», – вырывается вслух. Мой сосед, высокий мужчина в кожаной куртке, кидает на меня встревоженный взгляд и отодвигается.

Начинаю просматривать видео, вспоминая прискорбную правду о великом таланте Адама.

* * *

Две опубликованные мной истории об Адаме были ложью.

В них он отвергал меня, потому что любовь была такой сильной и неожиданной, что он испугался этих чувств, будучи не готовым к встрече с ними. И потому сбежал.

С тех пор я считаю, что все, кто испытывает ко мне чувства, просто ошибаются, принимая меня за кого-то другого.

Место действия – лазурное море, экзотические птицы, много солнца, гамаки в укромных уголках на роскошном круизном корабле на Галапагосских островах – само по себе располагало к романтике, но мне было шестнадцать, я была с семьей, и это все портило. Адам только что получил степень магистра в престижной консерватории в родном Бостоне, а я была старшеклассницей. Он был невыносимо великолепен – элегантный, ухоженный, будто диснеевский принц, и мое подростковое сердце не выдержало. Круиз длился шесть дней, и Адам держался сам по себе, но я взяла за правило попадаться ему на глаза, где бы он ни был, флиртуя с барменом и заказывая безалкогольный мохито. В последний день нас высадили на одном из островов. Родители и Ноа выбрали поход, а я – пляж, потому что Адам выбрал именно пляж. Он расположился на песчаном склоне, надел пару гигантских наушников, закрыл глаза и начал барабанить в воздухе. Сейчас или никогда.

Уклоняясь от его широко раскинутых рук, я пристроилась рядом и спросила:

– Что ты слушаешь?

Вздрогнув, он открыл глаза.

– Прости! – сказала я. – Не хотела тебя напугать.

Он засмеялся и сказал: «Ты меня не пугаешь», а затем кинул айпод в мою сторону. Брайан Блейд Феллоушип, «Ред Ривер Ревел». Я ничего не знала о джазе, поэтому показала на его наушники и спросила, можно ли послушать. Он сам надел их на мою голову, пальцы коснулись меня мягко, но уверенно. По моему телу пробежала дрожь, заиграла музыка, песня закончилась, я прошептала, что это потрясающе, и вернула наушники. Мы разговорились. Адам был в круизе один – до этого несколько недель гастролировал со своей группой по Чили, Аргентине, Перу и Эквадору и выделил немного времени на путешествие перед вылетом домой. Он всегда хотел увидеть Одинокого Джорджа, самую известную в мире черепаху. (Только много позже я поняла, как нам повезло застать его живым.)

Я сказала Адаму, что пишу и даже публикуюсь – технически это действительно было так, ведь я победила в детском конкурсе от журнала «Райтерс Дайджест», – и он спросил, сколько мне лет, и я ответила.

– Шестнадцать, – медленно выдохнул он, как будто в этом слове было как минимум четыре слога. – Черт.

(До сих пор задаюсь вопросом, к чему относилось это «черт»: был ли он впечатлен, что у меня уже есть публикации, или разочарован тем, что со мной не получится переспать?)

Несколько долгих секунд Адам смотрел на меня пристально и с непривычным для меня интересом. Мы сидели на пляже в окружении лающих морских львов. Мои волосы были мокрыми и тусклыми от воды, но щеки, должно быть, раскраснелись, а глаза были ясными и сияющими. Но ярче всего я помню звуки, чувства, сам факт того, что на меня впервые так посмотрели.

После круиза я отправила ему запрос на дружбу в «Фейсбуке».

Адам принял его, и я прислала ему свой никнейм в мессенджере «АОЛ»[16]16
  «АОЛ» – мессенджер для мгновенного обмена сообщениями.


[Закрыть]. Пару часов спустя он написал мне:

РедРиверРевел: Привет, Наоми. Что означает твой ник?

ЗовитеМеняФруФру: Это шутка. Несчастная лошадь из «Анны Карениной» и первая строчка «Моби Дика».

РедРиверРевел: Ого, как литературно. Как жизнь на суше?

ЗовитеМеняФруФру: Не очень. Школа достала, скучаю по Галапагосам, это была фантастика.

РедРиверРевел: Я тоже скучаю по ним. Поездка туда была апогеем моей давней мечты.

ЗовитеМеняФруФру: Давай тогда вернемся туда

РедРиверРевел: Я только за!

ЗовитеМеняФруФру: Знаешь, что могло бы сделать эту поездку еще лучше?

РедРиверРевел: Что же?

ЗовитеМеняФруФру: Наш роман

Я никогда даже не целовалась. «Роман» может означать и поцелуй, и секс, и нечто между. Я ждала, как он это истолкует, экспериментируя с помощью тщательно подобранных слов. В то время мне казалось, что только самые отчаянные, самые напористые девушки в школе встречались с самыми привлекательными парнями. У меня даже близко не было такой репутации: я была одной из тех прилежных девочек, которых никто не целовал. Но теперь я хотела быть кем-то большим, кем-то другим – зрелой, соблазнительной, взрослой. В прочитанных мной романах флирт всегда начинался с нескольких наводящих вопросов.