Текст книги "Работа легкой не бывает"

Позднее в тот же день я вставила рекламу «Дальневосточного центра фламенко» в ту же аудиозапись, из которой удалила ее днем ранее, отослала в отдел эксплуатации, а затем села в автобус «Альбатрос», чтобы завершить день поездкой по маршруту. Когда автобус приблизился к отрезку пути между вокзальным перекрестком и Северной стороной, я привстала с сиденья, чтобы как следует рассмотреть, что творится в вишнево-красном здании «Центра фламенко». Несмотря на известие о том, что он закрывается, на всех этажах горел свет. Может, там проводят уборку после закрытия?

Но самое странное – все желтые шторы на окнах были заменены черными, будто здание оделось в траур. Я потрясла головой и поглубже села на свое место. Что же я такое натворила?

Из эксплуатационного отдела позвонили примерно через час после моего прихода на работу. И я сразу же испытала невероятное облегчение оттого, что трубку взяла сама, а не кто-нибудь еще. Как выяснилось, госпожа Эригути ушла собирать дополнительные материалы для объявления, которое ей было поручено составить в тот день.

Менеджер услышал от водителя автобуса, что реклама «Центра фламенко» недавно исчезла, а потом появилась вновь. Какая запись наиболее новая, желал узнать менеджер, и не могла бы я прислать ему последний вариант? Не упоминая о том, что нарочно удалила это объявление, я отозвалась:

– В последнем варианте записи это объявление точно есть.

– Так значит, центр не закрывается? – спросил менеджер.

Оказалось, о закрытии центра сотрудники отдела знают от водителя автобуса. Увидев на окнах здания черные шторы и почуяв неладное, водитель заглянул туда по дороге домой и обнаружил объявление о том, что центр закрывается на неопределенный срок.

По словам водителя, он задумался, не исчезло ли объявление по той причине, что в центре в тот день был выходной, но когда увидел, что центр закрывается, все встало на свои места. Когда же объявление сегодня прозвучало опять, он стал гадать, что вообще происходит.

Значит, водитель автобуса действительно слушал объявления и отмечал, что происходит вокруг. Я чувствовала себя идиоткой, какой еще не видывал свет. В голосе менеджера не слышалось и тени укоризны, а меня все равно переполняли ненависть и презрение к себе.

– Ладно, я разберусь, когда сегодня буду редактировать запись, – пообещала я, не уточняя, что означает это «разберусь» – удалю я объявление или оставлю его на месте.

– Хорошо, спасибо! – жизнерадостно откликнулся менеджер и повесил трубку.

Остаток этого рабочего дня мое настроение было мрачнее некуда. Меня мучал необычно пронзительный стыд не только за то, как мои провинности – или, скорее, мои эгоистичные эксперименты – отразились на окружающем мире, но и за то, что их последствия открылись, стали известны всем вокруг. Положа руку на сердце, чего я добивалась? У меня за плечами опыт четырнадцати лет работы, а я все еще веду себя как дерзкий и самонадеянный подросток.

Госпожа Эригути вернулась незадолго до моего обеденного перерыва и вручила мне бэнто с рулетом из омлета, семгой гриль и рисом, сваренным с побегами дикой зелени, – все это она раздобыла в кулинарии, куда уходила. Этим бэнто я и пообедала, но была настолько поглощена мыслями о том, что натворила, и вопросом, как признаться во всем госпоже Эригути, что вкуса почти не почувствовала. Госпожа Эригути и госпожа Катори были в приподнятом настроении и, обедая своими бэнто, то и дело нахваливали их вкус.

Даже когда мы возобновили работу после перерыва, я обнаружила, что не в состоянии сознаться госпоже Эригути. Я угрюмо корпела над своей работой, решив, что где-нибудь часа в три выпью чая, переведу дух, а потом, в четыре, наконец выложу все начистоту.

Госпожа Эригути деятельно наводила лоск на свой черновик рекламы кулинарии, примерно каждый час отвлекаясь, чтобы позвонить в «Центр фламенко». И, видимо, попадая на автоответчик, потому что каждый раз я слышала, как она вежливо повторяет «извините за беспокойство» и «вы не могли бы по возможности перезвонить мне? Это было бы замечательно», а потом кладет трубку.

У меня ныло в животе. От уверенности в своих рабочих способностях, которую я мало-помалу приобретала с тех пор, как окончила университет, остались жалкие ошметки. «Нет, не поймите меня превратно, – представляла я, как объясняюсь, – обычно я отношусь к работе со всей серьезностью, но то, что случилось, – просто так вышло, все из-за того разговора с господином Кадзетани, да еще, ну не знаю даже, столько всего произошло, и бес меня попутал, и…» Нет, не годится. Ссылаясь на господина Кадзетани, я пала бы ниже некуда, и как я уже определила, оправдываться тем, что меня попутал бес, попросту глупо. Это совсем не то, чего ждут от имеющего работу взрослого человека.

Пробило три часа – время, когда мы записывали объявления, которые читала госпожа Катори, а мне так и не удалось собраться с мыслями. Всего один час оставался до того времени, которое я сама себе назначила для признания. И как раз в ту минуту, когда госпожа Эригути открыла коробку, где держала сладости и другие съедобные дары от наших рекламодателей, и принялась перебирать их, решая, что преподнести госпоже Катори, нам позвонили по внутренней связи. Я взяла трубку, женщина из отдела управления сообщила:

– У меня на линии звонок из «Дальневосточного центра фламенко». Можете позвать госпожу Эригути?

У меня на лбу мгновенно проступила холодная испарина, желудок скрутило так, что он чуть не лопнул. Я передала трубку госпоже Эригути.

– Да, это Эригути, – услышала я ее слова. – Большое вам спасибо, что перезвонили. Извините, что оставила так много сообщений.

Я несколько раз пробежала глазами объявление, которое госпоже Катори предстояло зачитывать для нас сегодня днем, но не поняла ни слова. Тем временем госпожа Эригути объясняла слушателю на другом конце провода, как она удивилась, узнав от сослуживицы о том, что центр закрывается, при этом говорила совершенно ровным тоном, и было невозможно предугадать, к лучшему или к худшему изменится мое положение. Ой, да ладно тебе, одернула я себя, с чего бы ему меняться к лучшему, не обольщайся. И принялась представлять себе всю полноту презрения, которым наверняка обдаст меня госпожа Эригути.

Если на этой работе меня продержат только до тех пор, пока все рекламные места не будут заполнены, подсказывала возникшая мысль, в сущности, не имеет особого значения, что мне скажут. Но по какой-то причине я была твердо убеждена: не желаю, чтобы на меня с презрением смотрела сверху вниз эта моя коллега, которая, скорее всего, лет на десять младше меня. Разумеется, презрения и взглядов свысока я не желала ни от кого, но меньше всего мне хотелось непоправимо испортить отношения с госпожой Эригути. Понятия не имею почему. Может, потому, что я начала проникаться к ней чем-то вроде благоговейного трепета.

– О, ему правда лучше? – Придерживая трубку одной рукой, госпожа Эригути коротко закивала. В ее голосе послышались воодушевленные нотки. – И вы нашли ему преемника? Да-да, понимаю. Но вы еще не назначили конкретную дату, когда снова откроетесь?.. О нет, нисколько. Все дело в вашем нелегком труде! Как вы хотели бы поступить с рекламным объявлением? – Последовала еще пауза, потом она сказала: – Да, будьте добры, известите меня! Хорошо, созвонимся, до свидания. – Она положила трубку и повернулась ко мне.

Я сидела, напряженно вытянувшись, и едва дышала.

– Они пока не знают точно, когда откроются вновь, но хотят, чтобы рекламу продолжали давать в эфир. Так что мы снова включим ее в аудиофайл, который отправим сегодня.

– Хорошо, – сказала я, – понятно, – и заметила, что киваю непрерывно и совершенно бессмысленно.

– Можно попросить вас отредактировать материал, когда мы закончим запись?

– Эм-м… вообще-то… – мгновенно откликнулась я. У меня возникло стойкое ощущение, что больше не стоит ввязываться в это дело – пусть им занимается сама госпожа Эригути. – Сегодня у меня что-то не то со зрением, перед глазами все плывет, и в ушах как будто воздух застрял, так что все слышится немного приглушенно. Ничего, если компьютерные дела я оставлю вам?

– Ох, что же с вами такое? Вам не надо уйти домой пораньше?

– Нет-нет, все не настолько плохо.

– Ну хорошо, конечно. Если так подумать, в последнее время я и так сваливала все редактирование на вас.

Невозмутимая госпожа Эригути и не подумала усомниться в нелепой отговорке, с помощью которой я выкрутилась. Выбрав в качестве подношения желе из умэ, она поднялась со словами:

– Схожу за госпожой Катори.

– Спасибо. – Пока она выходила из нашего отдела, я махала ей рукой, а как только она скрылась из виду, обессиленно рухнула на стол. Но в следующий момент я вспомнила, что если хочу оставить все редактирование госпоже Эригути, надо заменить последние материалы вариантом без рекламы «Центра фламенко». Я метнулась к компьютеру и заменила текущие данные другими, двухдневной давности.

Сеанс звукозаписи с госпожой Катори прошел как по маслу, после его окончания госпожа Эригути принялась редактировать записанное.

– Хм, вот странно! – услышала я ее реплику. – Здесь сказано, что в последний раз этот файл редактировали сегодня.

Ее не проведешь, подумала я, но сумела довольно ловко отвести подозрения:

– А, так это я сегодня утром открывала его, убрать небольшой фоновый шум.

По пути домой, в состоянии полного изнеможения, я все же объехала круг на «Альбатросе». Сидела, скорчившись, судорожно держась за живот, и выпрямилась только когда вдалеке показался «Центр фламенко», но шторы были по-прежнему черными и свет внутри не горел. Я вернулась домой совершенно несчастная и легла спать без ужина.

На следующий день «Центр фламенко» так занимал мои мысли, что в обеденное время я покинула офис и дошла туда пешком. Жалюзи были все еще опущены, но объявление о том, что центр закрывается, исчезло. Отойдя подальше, я увидела, что на двух верхних этажах вновь повесили прежние желтые шторы. Пока я смотрела на них, я заметила, что кто-то ходит у окон на самом верху, присмотрелась и обнаружила, что стала свидетельницей момента замены штор. Внезапно мне показалось, что человек, меняющий шторы, взглянул в мою сторону, и я быстро направилась прочь от здания.

В четверг на той же неделе, принимая от меня дневной отчет, господин Кадзетани сказал:

– Завтра первым делом проводим собрание.

Мне показалось, что вся кровь отхлынула от моего лица. Что это значит? Неужели госпожа Эригути узнала правду обо всем, что произошло, и довела до сведения начальства, не сказав мне ни слова? Но я же работаю в этой компании совсем недавно, – мысленно запротестовала я. – Ради меня незачем устраивать собрание. Все, чего я заслуживаю, – чтобы меня отозвали в конец коридора, покричали на меня минут пятнадцать, а затем объявили, чтобы не трудилась на следующий день приходить на работу.

Таковы были мысли, которые непрерывно варились у меня в голове с тех пор, как вечером я ушла с работы, и до того, как вернулась следующим утром. Оказалось, все мои опасения были напрасными. Собрание созвали не для того, чтобы подвергнуть критике мой проступок, а скорее чтобы обсудить новое объявление, которое предстояло добавить в аудиофайл для «Альбатроса».

На собрании присутствовали мы с госпожой Эригути, господин Кадзетани, начальник рекламного отдела, начальник отдела продаж и шестеро его молодых подчиненных. По прошествии первых десяти минут босс продажников встал и вышел. С тех пор как я пришла в компанию, мои мысли были всецело заняты рекламой для «Альбатроса», так что я не задумывалась о прочей деятельности компании, а она, конечно, обслуживала также регулярные автобусные маршруты. Как выяснилось, наша с госпожой Эригути должность официально именуется «ответственный за подготовку рекламы для „Альбатроса“». Парень из отдела продаж по фамилии Сёда назвал нас командой «Альба-дыроса» и сразу же состроил гримасу «ой, как же это я так сплоховал!», но мы с госпожой Эригути, вместе составляющие вышеупомянутую команду, сохранили невозмутимый вид. Случившееся было удачной возможностью дать этому выскочке понять, что выказывать пренебрежение к чужой работе бывает так же унизительно, как быть мишенью этого пренебрежения.

По словам начальника рекламного отдела, отделу продаж стало известно о нескольких случаях приставания неизвестного к детям, произошедших по маршруту следования «Альбатроса», по этой причине было предложено дать в автобусе предупреждение. Сверяясь с бумагами, прихваченными с собой на собрание, госпожа Эригути четко и внятно объяснила слушателям, на каких остановках еще осталось свободное место для подобного предупреждения. Верьте ей, мысленно поддакивала я. Вот я, к примеру, ни за что бы не смогла с точностью сказать, не имея перед собой данных по записям, на каких остановках все забито рекламой, а на каких еще есть место. В общих чертах мне было известно, что в жилых районах, к примеру, в окрестностях начальной школы Умэноки, свободных рекламных интервалов полно, а в коммерческих, например, вблизи крытых торговых рядов или станции, их меньше, но далее моя осведомленность в этом вопросе не простиралась.

– И кроме того, мы не ожидаем подачи новых заявок на рекламу в этих районах, – заключила госпожа Эригути голосом, полным странной убежденности. Это сразу зацепило меня, и я заметила, что господин Кадзетани метнул в нее взгляд, каким мог бы удостоить неземное существо, однако ни начальник отдела рекламы, ни отдел продаж не уделили ее словам никакого внимания. Вместо этого они обратились к госпоже Эригути с просьбой написать объявление, которое «способствовало бы ощутимому улучшению имиджа „Альбатроса“, не говоря уже об автобусной компании в целом». Вам легко говорить, думала я. Как будто репутацию можно ощутимо улучшить с помощью одного-единственного объявления! Но госпожа Эригути кивнула и серьезно отозвалась: «Понятно».

Все присутствующие на собрании казались искренними в своем стремлении что-либо предпринять по этому поводу, однако даже после возвращения к себе нас с госпожой Эригути не покидало беспокойство в связи с событиями, о которых мы только что узнали.

– А я всегда считала окрестности тихим уголком, где нет преступности, – призналась я.

Госпожа Эригути кивнула.

– Я переехала сюда четыре года назад, сразу после университета, – сказала она, – и за все время, пока я здесь живу, у меня ни разу не появлялось причины для опасений.

Так разговориться ей случалось редко, поэтому я бросила все свои дела, чтобы послушать. Как правило, госпожа Эригути не распространялась о себе и своей жизни за пределами работы. Ее вклад в разговоры с госпожой Катори и со мной в обеденное время ограничивался в основном ответами на наши слова, и поскольку я ни разу никуда не ходила с ней – ни поесть, ни еще за чем-нибудь, – нынешний случай показался мне драгоценной возможностью узнать ее поближе.

После окончания университета, рассказала мне госпожа Эригути, она жила вместе с родителями в доме, который они построили в жилом районе одного из пригородов. Район был поновее и позажиточнее того, где курсировал «Альбатрос», однако там произошло несколько инцидентов, которые вызвали у госпожи Эригути беспокойство. На улицах попадалось мало людей, темнело как будто слишком рано. Примерно раз в пару лет к ней, пока она шла из школы, обращался какой-нибудь незнакомец, тем самым пугая ее.

– А этот район мне в самом деле нравится, и думать о том, что нечто подобное происходит здесь, невыносимо.

К моему изумлению, я поняла, что госпожа Эригути открыто выказывает гнев. В ответ я сообщила ей, что родилась и выросла здесь, но никогда прежде не слышала, чтобы здесь случалось что-то подобное. Правда, я сталкивалась с разными преступлениями, жертвами которых становились люди независимо от их возраста – у моей мамы какой-то мотоциклист выхватил на переходе сумку, у отца вытащили на станции бумажник, меня чуть не сбил старшеклассник на велосипеде и так далее, – но о том, чтобы выбирали в жертвы именно детей, я услышала впервые.

Предупреждение следовало адресовать родителям и другим неравнодушным пассажирам. Господин Сёда сообщил нам, что злоумышленник заманивал детей, идущих домой из школы, обещая им сладости и видеоигры, и мы с госпожой Эригути, все обсудив, составили текст, в котором сразу перешли к самой сути:

Участились сообщения о неизвестных, предлагающих сладости детям в попытке увести их с собой. Ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не принимайте подарки от тех, кого не знаете, и никуда с этими людьми не ходите.

Мы отправились показывать наш текст начальнику рекламного отдела, который – видимо, потому, что ему хватало хлопот с другими вопросами и направлениями, – немедленно одобрил его, добавив только:

– Да, и чтобы он выделялся среди прочих объявлений, пожалуй, следовало бы записать его другим голосом. Может быть, мужским?

– Мужским? – повторила госпожа Эригути.

– Мужской голос будет особенно выделяться, ведь все остальные объявления читает женщина.

– В таком случае не хотите ли вы сами записать его? – спросила госпожа Эригути.

Начальник рекламного отдела замахал рукой перед лицом, натужно закашлялся и заверил:

– О нет, голос вроде моего вам не подойдет.

– А может, господин Сёда?

– Ну вот, совсем другое дело. Правда, в офис он не вернется до вечера.

Тон начальника подразумевал, что ему, в сущности, безразлично, кто именно прочитает объявление. Он принялся без разбору запихивать какие-то бумаги в свой портфель, потом заявил, что у него встреча с важным клиентом насчет рейсовых автобусов, и сбежал из офиса. В итоге вопрос о том, кто запишет объявление, остался открытым.

Далеко не самый полезный совет, да? Так я и собиралась сказать госпоже Эригути, когда к нам с напряженным выражением лица направился господин Кадзетани, стол которого находился неподалеку от стола начальника отдела рекламы.

– Эм-м, госпожа Эригути…

Он же ее начальник, думала я, ему совершенно незачем нервничать в ее присутствии, – впрочем, я полагала, что в некотором смысле он преклоняется перед ней.

– А я подойду? В смысле… м-м… для записи объявления.

– Да, конечно. – Госпожа Эригути деловито кивнула.

Будучи по возрасту значительно младше господина Кадзетани, она тем не менее пользовалась большим авторитетом на рабочем месте, и с точки зрения такого стороннего наблюдателя, как я, их общение выглядело весьма неоднозначным действом.

– Если вы сейчас свободны, можем сделать запись сразу же.

– Ах да, – спохватился господин Кадзетани, бросил взгляд на свой стол и добавил: – Постараюсь закончить то, над чем работаю, к трем.

Я украдкой взглянула на экран его компьютера. Фоном для рабочего стола ему служил снимок его ровесницы, видимо, жены, обнимающей девочку лет десяти. Снятые на лугу, заросшем космеями, обе выглядели совершенно счастливыми. У жены господина Кадзетани лицо было милым и добрым, а сияющая в камеру дочь выглядела прелестно. Я знала, что наш начальник живет как раз в том районе, где курсирует «Альбатрос», и добирается на работу автобусом.

Обедая в тот день вместе с госпожой Эригути, я несколько раз чуть было не высказала предположение, что господин Кадзетани беспокоится за дочь, потому и вызвался записать предупреждение для «Альбатроса», но в итоге так и не решилась.

Ровно в три господин Кадзетани появился в дверях нашего с госпожой Эригути помещения. В отличие от госпожи Катори, опыта у него не было, и из-за оговорок и запинок первые три записанные попытки оказались никуда не годными, но потом он втянулся и произнес текст с чувством, словно искренне беспокоился о благополучии соседей по району.

Потом, пока я редактировала аудиозаписи, а госпожа Эригути вчитывалась в информацию о магазине солений с историей, восходящей к эпохе Эдо, рекламу для которого ей предстояло составить на следующий день, как-то так получилось, что мы единодушно решили: нам удалось записать вполне качественное объявление. Записи госпожи Катори отличала стабильность качества, но и в стараниях господина Кадзетани чувствовалась непритязательность, которая действовала на слушателей.

Я обернулась, намереваясь сказать госпоже Эригути, что с этой работой, по-моему, мы справились отлично, но, увидев, что она звонит в магазин солений, уже не в первый раз заметила, что не могу выдавить из себя слова, которые собиралась произнести.

Через неделю после того, как записанное господином Кадзетани объявление начали давать в эфир, один из учителей начальной школы Умэноки связался с нами, чтобы поблагодарить. На звонок ответил кто-то из отдела продаж и, спросив, заметила ли школа какой-нибудь эффект, услышал, что количество случаев, когда к детям подходили незнакомцы, сократилось с девяти в неделю до всего двух с тех пор, как в автобусах стали пускать в эфир это объявление. Явившийся сообщить нам об этом господин Сёда определенно ликовал и спросил, не могли бы мы вставить объявление господина Кадзетани на всех остановках, где есть свободное время, но госпожа Эригути деловым тоном ответила, что с этим вопросом ему следует обратиться к начальнику отдела рекламы.

Шокирующее признание из уст госпожи Эригути прозвучало на следующий день, в обеденное время. Уминая свой салат с киноа и закусывая бургером «Доктор Сасэбо» в три четверти стандартной величины, она сообщила мне, что после составления всех заказанных реклам планирует уйти из компании. Мое изумление было так велико, что я прикусила язык, пережевывая кляр со своей жареной курятины, и причинила себе острую боль, но сочла момент неподходящим для жалоб на напасти такого рода. Госпожа Катори же не выказала никакого удивления, отозвавшись:

– О, да вы об этом с прошлого года говорили, верно?

По-видимому, вопрос был решен еще некоторое время назад.

– Эм-м… надеюсь, вы не обидитесь за эти слова, но для меня это полная неожиданность! – взволнованно воскликнула я.

– Мне так жаль! – сказала госпожа Эригути. – Но для компании это капля в море, к тому же дата окончания этой работы еще не установлена. – Однако вид у нее был слегка виноватый, и она извинилась несколько раз.

Она сказала также, что если я решу остаться в компании, в ней наверняка подыщут мне наставника, который введет меня в курс дела, какую бы должность я ни заняла. Со мной все будет в порядке. Госпожа Катори похлопала меня по руке и жизнерадостно добавила:

– Если попадете в бухгалтерию, я лично прослежу, чтобы о вас позаботились!

– А вообще здесь все замечательные, какой отдел ни возьми, – продолжала госпожа Эригути. Но, несмотря на эти попытки утешить меня, я была ошарашена известием. Меня затрясло в ознобе, в глазах слегка затуманилось.

По-видимому, госпожа Эригути была убеждена, что заявки на рекламу будут понемногу поступать и дальше, и она уйдет из компании не сразу, но мне было ясно, что наша работа постепенно закругляется. Плакаты «Требуются рекламодатели!» уже убирали из автобусов, с сайта удалили объявление.

– Без вас я пропаду, – сказала я ей.

Имея за плечами четырнадцатилетний опыт работы, я понимала, что это, строго говоря, неправда. Но в то же время и не подхалимаж в чистом виде. Если уходит моя сослуживица, временное замешательство для меня неизбежно, несмотря на равную степень неизбежности того, что я рано или поздно приспособлюсь. За время работы рядом с госпожой Эригути я прониклась к ней глубоким уважением. Мало того, подумывала, что хотела бы как можно дольше работать вместе с ней. А теперь все эти надежды были бесцеремонно подавлены в зародыше.

Я понимала, что у госпожи Эригути есть своя жизнь. И когда вспоминала причины, по которым раньше увольнялась с работы, догадывалась, что и ее причины не так-то просто объяснить постороннему, однако тем же днем, продолжая работу, я неожиданно для себя спросила, не планирует ли моя коллега отдохнуть после увольнения. Госпожа Эригути безмятежно известила меня, что одна из старших участниц клуба, в котором она состояла в университете, открыла небольшой бизнес, и она намерена поработать у нее.

– Что это был за клуб? – из чистого любопытства спросила я.

– Альпинистов, – ответила она. – Я училась в женском университете, так что и в клубе альпинистов состояли только женщины.

Беспокоиться обо всем этом в самом деле не имело смысла – тем более теперь, когда я даже не знала, какая участь ждет меня саму после завершения этого проекта, когда заняться было почти нечем и когда все оказалось в подвешенном состоянии, – и я, попытавшись успокоиться таким образом и потерпев неудачу, в четыре часа направилась на кухню, выпить запоздалую чашку чая. И чуть не столкнулась с господином Кадзетани, вышедшим из-за угла. По неведомым мне причинам он нес квадратную сумку из розовой ткани с аппликацией из розового фетра спереди, изображающей крокодила. Эта сумка у него в руках оказалась настолько неожиданным предметом, что я невольно вытаращилась на нее.

– Да, она вас наверняка озадачила, – заговорил господин Кадзетани, входя в кухню. – Послушайте, вы не станете возражать, если я попрошу вас никому в офисе не рассказывать об этой сумке?

– Нет, конечно.

– Это моей дочери, – объяснил он, ставя свою ношу на стол. Теперь я узнала ее: с такими самодельными сумками в округе часто можно увидеть учеников начальной школы. Сумку распирали какие-то явно тяжелые предметы.

– Сегодня у нее библиотечный урок. В школе Умэноки на таких уроках они всем классом ходят в библиотеку, и моя дочь всегда берет наибольшее разрешенное количество книг, то есть пять. В этот раз они оказались очень тяжелыми, и я разрешил ей оставить одну, а остальные отнесу домой сам.

– Правильно, – кивнула я, хотя мне не стало яснее, почему господин Кадзетани принес сумку своей дочери с собой в офис.

– Видите ли, недавно мне пришлось отлучиться, чтобы отвести ее в клуб продленного дня. Он довольно далеко от школы, а вчера всю дорогу туда какой-то мужчина шел за ней.

– Ой! А я думала, объявления подействовали…

– Ну, мне кажется, они действуют в какой-то степени, но, похоже, проблему не удалось полностью искоренить.

– То есть злоумышленник, возможно, не один? И если тот, что обещал сладости, затаился, то другой все еще рыщет по округе?

В тот же миг я горько пожалела о том, что ляпнула такое, подумала, что же я натворила и как могла повести себя настолько неделикатно, но господин Кадзетани только кивнул и согласился:

– Да, возможно, – и продолжал: – Понимаете, мы с женой оба работаем, вдобавок моя жена ездит на работу в город экспрессом, так что едва ли может вернуться вовремя, чтобы встретить и отвести в клуб нашу дочь. И даже когда я делаю это по очереди со своей тещей, все равно через день приходится сбегать с работы, а это неприемлемо. Даже не знаю, как быть.

Мне казалось, я хорошо понимала, в каком затруднительном он положении, но не знала, что сказать. Едва ли я могла бы предложить себя для пополнения списка встречающих, чтобы ему пришлось уходить с работы пореже, раз в три дня. Так что оставалось лишь вяло согласиться, что у него тяжелая ситуация.

– В продленку я отправил ее как раз для того, чтобы точно знать, что с ней не случится ничего плохого, и вот теперь это происходит по пути туда, – продолжал он, поднеся руку ко лбу.

– А по пути оттуда? – спросила я, на что господин Кадзетани ответил, что его жена забирает дочь с продленки по дороге домой с работы, так что тут проблем нет.

В этот момент меня осенило: возможно, стоит записать предупреждение несколько более конкретное по характеру, и я, выпив чая с госпожой Эригути, достала с полки карту соответствующей части района, принесла ее к господину Кадзетани, вернувшемуся за свой стол, и попросила показать, где именно преследовали его дочь.

– Вот здесь, – ответил он. – На дороге, которая проходит между вот этим узким треугольным участком и парком.

Парк безлюдный, объяснил он, и даже если поблизости кто-то есть, большие деревья вдоль обочины загораживают дорогу. В трехэтажном здании на угловом участке когда-то помещался жилой офис одного дизайнера, но некоторое время назад тот съехал, с тех пор здание пустует. Задумавшись, я поняла, насколько привлекательным этот узкий треугольный участок мог показаться и тем, кто ищет жилье, и тем, кто подыскивает место для своего бизнеса. Рядом с угловым участком находилась прачечная самообслуживания. Нетрудно было вообразить и то, как такое место вдруг могло показаться совершенно безлюдным.

Я пыталась предложить, чтобы дочь господина Кадзетани ходила другой дорогой, но он объяснил, что клуб продленного дня занимает частный дом в конце той же улицы, на которой находится парк, и так уж вышло, что она заканчивается тупиком. Услышав это, я скрестила руки и застонала от досады, хотя и понимала, что это, в сущности, не моя проблема.

– В то время, когда продленка только открылась, – добавил господин Кадзетани, – дизайнер еще занимал тот офис, а в помещении прачечной располагалось кафе.

В голове у меня мелькнуло предложение, чтобы его дочь после школы сразу шла домой, а не на продленку, но заставить себя высказать эту мысль я не смогла.

– Неужели госпожа Эригути ничем не сможет мне помочь? – пробормотал господин Кадзетани, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Госпожа Эригути – просто сотрудница автобусной компании, – совершенно резонно возразила я.

Да, я своими глазами видела феномен, свидетельствующий, что госпожа Эригути наделена силой предотвращать то, что происходило с «Дальневосточным центром фламенко» и в других подобных местах, – феномен, позволяющий предположить наличие у нее глубинной связи с самой сущностью таких заведений, – но нельзя было исключать и того, что случившееся могло быть чистейшим совпадением. Вернее, феномен, который я наблюдала, все еще мог быть классифицирован как результат совпадения, согласно здравомыслящему взгляду на него.

Я вернулась на свое рабочее место и объяснила госпоже Эригути сложившуюся ситуацию, опуская фамилию господина Кадзетани и вместо этого представив события как произошедшие с неким знакомым.

– Хм-м, похоже, в неподходящее время съехал этот дизайнер, – с сожалением в голосе откликнулась она, а потом добавила: – Если это в самом деле не просто один неизвестный, а несколько, и все они действуют по-разному, тогда мы в беде.

– И даже если мы предупредим население района насчет этого конкретного места, злоумышленник вполне может просто найти другое.

– Да, и в итоге получится игра в кошки-мышки, – заключила госпожа Эригути.

К моему разочарованию, она, похоже, осталась почти невозмутимой.

– Пожалуй… – произнесла я, не вполне соглашаясь с ней.