Текст книги "Красный Марс"

– Ладно тебе, Джон, – выпалил Фрэнк, – ты во все это веришь и сам знаешь об этом. Но что ты собираешься делать со всеми этими народами? С их этнической враждой, с религиозными бзиками? Твоя коалиция не может подобрать их под ноготь. Ты не можешь оставить Марс себе, Джон, это больше не научная станция, и ты не получишь договор, который позволит тебе это сделать.

– Мы и не пытаемся.

– Тогда почему ты хочешь вытеснить меня из сборищ, ведущих обсуждения?

– Да не хочу я! – Джон выглядел оскорбленным. – Успокойся, Фрэнк. Мы выкуем все вместе, как делали это всегда. Успокойся.

Фрэнк оторопело уставился на своего старого друга. Чему он должен верить? Он никогда не знал, что думать о Джоне, – вроде бы тот использовал Фрэнка как трамплин, но каким дружелюбным был раньше… Разве они не начинали союзниками, друзьями?

Он вдруг понял, что Джон искал Майю.

– Так где она?

– Где-то неподалеку, – коротко ответил Джон.

Они уже несколько лет не могли разговаривать о Майе. Сейчас Джон бросил на него колючий взгляд, будто говоря, что это не его дело. Как и все, что стало важным для Буна за эти годы, теперь не было делом Чалмерса.

Фрэнк ушел, не сказав ни слова.

Небо стало темно-фиолетовым, его испещрили перистые облака. Фрэнк прошел мимо двух фигур в белых керамических полумасках, воплощавших старинные образы Комедии и Трагедии и прикованных друг к другу наручниками. Городские улицы потемнели, и осветились окна, в которых виднелись празднующие силуэты. Большие глаза «нового лица» Фрэнка впивались в каждую расплывчатую маску, ища источник напряжения, висевшего в воздухе. От текущей рядом толпы исходил низкий тяжелый гул.

Не стоило ему удивляться, ох не стоило. Он знал Джона так хорошо, как только можно знать другого человека; но это было не его дело. Фрэнк пробрался к деревьям, росшим в парке, под сень платанов, чьи листья были размером с руку. Когда что-то было иначе? Все время, что они провели вместе, все годы их дружбы – и ничто теперь не имело значения. Дипломатия иными средствами[9]9
  Отсылка к известному выражению военного теоретика Карла фон Клаузевица: «Война есть продолжение политики иными средствами».


[Закрыть].

Он взглянул на часы. Около одиннадцати. У него была назначена встреча с Селимом, потом еще одна встреча. Его дни делились на пятнадцатиминутки, когда он бежал от одной встречи к другой, менял маски, улаживал один кризис за другим, управлял, регулировал, решал задачи в нескончаемой лихорадочной спешке – а теперь шел праздник, Марди Гра, Fassnacht, и он по-прежнему этим занимался. Он не помнил, когда было иначе.

Он вышел на стройку, где стоял скелетообразный магниевый каркас, окруженный грудами кирпичей, песка и брусчатки, – рабочие оставили все это без присмотра, что непредусмотрительно. Он набил карманы пальто обломками кирпичей, достаточно крупными, чтобы их было удобно держать в руке. А выпрямившись, заметил, что кто-то следил за ним с другого края стройки, – невысокий человек с худым лицом и черными остроконечными дредами пристально на него смотрел. Что-то в этом взгляде будило тревогу, словно незнакомец видел сквозь все его маски и наблюдал так внимательно потому, что был осведомлен обо всех его мыслях и намерениях.

Испуганный, Чалмерс поспешил отступить к нижней оконечности парка. Убедившись, что он оторвался и за ним больше никто не следит, он принялся бросать камни и кирпичи в нижнюю часть города, стараясь запускать их как можно дальше. А заодно и в того незнакомца, прямо в лицо! Каркас шатра казался снизу лишь тусклым узором скрытых звезд, как будто висевших в прохладном ночном воздухе. Циркуляция воздуха в этот вечер, несомненно, была высока. Разбитые стекла, возгласы. Крик. Поднялся настоящий шум, люди сходили с ума. Последний булыжник полетел в большое освещенное панорамное окно за лужайкой, но не попал в цель. Фрэнк проскользнул в гущу деревьев.

У южной стены он увидел, как кто-то перемещается под платаном – это был Селим, который беспокойно ходил взад-вперед.

– Селим, – тихо позвал Фрэнк, заливаясь потом.

Он осторожно нащупал в кармане куртки пакет и вытащил три образца. Эффект от их взаимодействия мог оказаться очень мощным – будь то к добру или к худу. Он прошел вперед и небрежно обнял молодого араба. Образцы достигли цели, пропитав легкую хлопчатобумажную рубашку Селима. Фрэнк отступил.

Теперь Селиму оставалось около шести часов.

– Вы поговорили с Буном? – спросил он.

– Пытался, – ответил Чалмерс. – Он не послушал. Он солгал мне, – притворяться страдающим было легко. – После двадцати пяти лет дружбы он мне солгал! – Он ударил ладонью по стволу дерева, и образцы выпали во тьму. Он держал себя в руках. – Его коалиция собирается рекомендовать, чтобы все марсианские поселения основывались странами, подписавшими первый договор. – Это было невозможно, но определенно походило на правду.

– Он нас ненавидит! – вскричал Селим.

– Он ненавидит все, что встает у него на пути. А еще понимает, что ислам по-прежнему представляет собой реальную силу. Он определяет мышление людей, а Бун не может этого допустить.

Селим содрогнулся. Белки его глаз сверкали в темноте.

– Его нужно остановить.

Фрэнк отвернулся и прислонился к дереву.

– Я… не знаю.

– Вы сами сказали. Разговоры ничего не значат.

Фрэнк обошел дерево кругом, у него плыло перед глазами. Дурак ты, думал он, разговоры значат все. Мы – ничто, кроме обмена информацией, разговоры – это все, что у нас есть!

Он снова подошел к Селиму и спросил:

– Как?

– На планете. Так и сделаем.

– Городские ворота сегодня заперты.

Это остановило его. Селим развел руками.

– Но ворота на ферму еще открыты, – добавил Фрэнк.

– Только наружные ворота будут заперты.

Фрэнк пожал плечами, позволяя ему додуматься самому.

И достаточно быстро Селим, сощурившись, воскликнул:

– Ах!

И ушел.

Фрэнк сидел на земле между деревьями. Эта песчаная сырая коричневая почва была крупным достижением инженеров. Ничто в городе не было натуральным – ничто.

Через некоторое время он поднялся на ноги. Прошел по парку, глядя на людей. «Если я найду один хороший город, то я пощажу человека»[10]10
  Переиначена строка из Ветхого Завета: «Господь сказал: если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу все место сие» (Бытие, 18:26).


[Закрыть]. Но на открытом участке люди в масках собирались вступить в схватку и драться; их окружали наблюдатели, чуявшие кровь. Фрэнк вернулся на стройку, чтобы набрать еще кирпичей. Когда метнул их, несколько человек заметили его, и ему пришлось убежать. Снова скрыться в деревьях, в этих маленьких крытых дебрях, убежать от хищников, обезумевших от адреналина, величайшего наркотика из всех существующих. Он дико рассмеялся.

Вдруг его взгляд уловил Майю, стоявшую у временной платформы на вершине. На ней была белая полумаска, но это определенно была она: в пропорциях фигуры, волосах, самой позе безошибочно угадывалась Майя Тойтовна. Первая сотня, небольшая группа – лишь они были для него по-настоящему живыми, остальные – призраки. Фрэнк поспешил в ее сторону, спотыкаясь на неровной земле. Он сжал камень, лежавший в глубине кармана пальто, думая: «Давай, сука! Скажи что-нибудь, чтобы его спасти. Скажи что-нибудь, что заставит меня пробежать через весь город, чтобы спасти его!»

Она услышала, как он приближался, и повернулась. Ее прозрачную белую полумаску украшали голубые металлические блестки. Разглядеть за ней глаза было невозможно.

– Привет, Фрэнк, – сказала она, будто никакой маски на нем не было. Ему захотелось развернуться и убежать. Она его узнала – этого достаточно для бегства.

Но он остался на месте.

– Привет, Майя, – сказал он. – Прекрасный сегодня был закат, да?

– Впечатляющий. У природы нет вкуса. Это всего-навсего открытие города, но походило оно, пожалуй, на Судный день.

– Да.

Они стояли в свете уличного фонаря, наступив на тени друг друга.

– Тебе понравился вечер? – спросила она.

– Очень. А тебе?

– Он становится немного бурным.

– Но на это есть причины, не находишь? Мы выбрались из нор, Майя, и наконец вышли на поверхность! И что это за поверхность! Чего стоят только эти виды на Фарсиду!

– Здесь хорошее месторасположение, – согласилась она.

– И будет отличный город, – предсказал Фрэнк. – Но где ты сейчас живешь, Майя?

– В Андерхилле, Фрэнк, как всегда. Ты и так это знаешь.

– Но тебя там никогда не бывает, разве нет? Я не видел тебя год, а то и больше.

– Неужели уже столько прошло? Ну, я была в Элладе. Ты же наверняка слышал?

– А кто бы мне сказал?

Она потрясла головой, сверкнув голубыми блестками.

– Фрэнк…

Она отвернулась, будто хотела уйти от расспросов.

Фрэнк сердито обошел ее и встал у нее на пути.

– Тогда, на «Аресе»… – сказал он. Его голос звучал сдавленно, и он подвигал шеей, чтобы освободить горло и стало легче говорить. – Что случилось, Майя? Что случилось?

Она пожала плечами и не ответила на его взгляд. Она долго молчала. А затем посмотрела на него.

– Спонтанность, – ответила она.

А затем пробило полночь, и они попали в марсианский временной сброс – промежуток в тридцать девять с половиной минут между 12:00:00 и 12:00:01, когда все часы отключались или останавливались. Так первая сотня решила сладить с тем, что сутки на Марсе длились чуть дольше двадцати четырех часов, и это решение, как ни странно, всех удовлетворило. Каждую ночь нужно было ненадолго забывать о сменяющихся цифрах, о беспрестанном движении секундной стрелки…

И в эту ночь с наступлением полуночи весь город сошел с ума. Почти сорок минут вне времени должны были стать пиком праздника – все подсознательно это понимали. Разрывались фейерверки, люди ликовали. А когда воздух пронзили сирены, ликование удвоилось. Фрэнк и Майя любовались салютом и прислушивались к шуму.

Затем этот шум изменился: теперь в криках появились страх и отчаяние.

– Что это? – спросила Майя.

– Драка, – ответил Фрэнк, вслушиваясь. – Кажется, что-то было сделано спонтанно. – Она пристально на него посмотрела, и он добавил: – Пожалуй, нам стоит сходить посмотреть.

Крики усилились. Где-то случилась беда. Они начали спускаться через парк, и шаги их удлинялись, пока они не перешли на марсианский бег вприпрыжку. Фрэнку стало казаться, будто парк вырос в размерах, и он на мгновение испугался.

Центральный бульвар был усыпан мусором. Люди, словно сбившись в хищные стаи, проносились сквозь тьму. Раздался режущий нервы вой сирен и сигнал тревоги, сообщавший о пробое в шатре. По всему бульвару разбивались окна. На траве навзничь лежал человек, на траве вокруг него виднелись черные полосы. Чалмерс схватил за руку женщину, склонившуюся над ним.

– Что случилось? – крикнул он.

Она рыдала.

– Они подрались! И до сих пор дерутся!

– Кто? Швейцарцы, арабы?

– Незнакомцы, – сказала она. – Ausländer[11]11
  Иностранец (нем.).


[Закрыть], – она слепым взглядом смотрела на Фрэнка. – Приведите помощь!

Фрэнк вернулся к Майе, которая разговаривала с другими людьми, собравшимися вокруг еще одного павшего.

– Что, черт возьми, происходит? – спросил он у нее, когда они двинулись к городской больнице.

– Это восстание, – сказала она. – Не понимаю, против чего.

Ее рот превратился в ровную черточку на коже, побелевшей настолько, что теперь лицо было не отличить от полумаски, все еще скрывавшей глаза.

Фрэнк снял свою маску и отбросил прочь. По всей улице валялись битые стекла. К ним подлетел мужчина:

– Фрэнк! Майя!

Это был Сакс Расселл – Фрэнк никогда не видел этого коротышку таким взволнованным.

– Джон… на него напали!

– Что?! – воскликнули оба.

– Он пытался разнять драку, но трое или четверо набросились на него. Они сбили его с ног и утащили с собой!

– И ты их не остановил? – вскричала Майя.

– Мы пытались… несколько наших погнались за ними. Но они оторвались в медине.

Майя взглянула на Фрэнка.

– Что же это происходит?! – воскликнул он. – Зачем вообще кому-то его куда-то уводить?

– Ворота, – сказала она.

– Но они же этой ночью закрыты?

– Может быть, не для всех.

Они проследовали за ней в медину. Уличные фонари были разбиты, под ногами хрустели стекла. Они отыскали начальника пожарной охраны и пошли к Турецким воротам. Он отпер их, и несколько человек поспешили пройти, с аварийной скоростью натягивая прогулочные костюмы. Затем вышли в ночь и начали поиски, освещенные огнями города. От ночного холода у Фрэнка болели лодыжки, и он буквально ощущал точные очертания своих легких, будто ему в грудь вставили два ледяных шара, чтобы остудить бешено бьющееся сердце.

Снаружи – ничего. Вернулись внутрь. Прошли к северной стене, до Сирийских ворот – и снова под свет звезд. Ничего.

Прежде чем вспомнили о ферме, прошло немало времени. К тому моменту в прогулочниках было уже около тридцати человек, и они ринулись вниз, открыли замок и заполнили весь проход, после чего рассредоточились и забегали между растениями.

Они нашли его в редьке. Его куртка с аварийным запасом воздуха была натянута на лицо; должно быть, он сделал это бессознательно, потому что, когда они осторожно перевернули его набок, то увидели, что у него за ухом выросла шишка.

– Занесите его внутрь, – сказала Майя голосом, больше походившим на резкий хрип. – Поскорее, возьмите его.

Четверо подняли Джона. Чалмерс поддерживал голову, и его пальцы переплелись с пальцами Майи. Они поспешили вверх по ступенькам. Немного задержавшись у ворот фермы, они вернулись в город. Один из швейцарцев показал им короткий путь к врачебному пункту. Тот и без того был переполнен несчастными людьми. Джона положили на свободную лавку. Он был без сознания, его лицо выглядело измученным, но хранило решительное выражение. Фрэнк сорвал с него скафандр и, воспользовавшись своим положением, прорвался в приемное отделение и накричал на врачей и медсестер. Те сначала не обращали на него внимания, но вскоре одна из докторов отозвалась:

– Замолчите. Я иду.

Она вышла в коридор и с помощью медсестры подключила Джона к монитору, после чего осмотрела его тем отвлеченным, отсутствующим взглядом, что присущ врачам за работой, – ощупала шею, лицо, голову, грудь, взяла стетоскоп…

Майя рассказала ей все, что им было известно. Врач сняла со стены кислородный прибор, посмотрела на монитор. Ее рот сжался в маленький недовольный узелок. Майя села на край скамьи, ее лицо внезапно приняло безутешное выражение. Полумаски на ней уже давно не было.

Фрэнк склонился над ней.

– Мы можем пытаться еще, – сказала врач, – но боюсь, его уже не вернуть. Он слишком долго пробыл без кислорода, сами понимаете.

– Пытайтесь еще, – ответила Майя.

Разумеется, они попытались. Позже прибыли другие медики и увезли его в реанимацию. Фрэнк, Майя, Сакс, Саманта и горстка местных сидели в коридоре снаружи. Врачи входили и выходили. Их лица были пусты, будто они ощущали присутствие смерти, – защитные маски. Один вышел и скорбно покачал головой:

– Он мертв. Слишком долго находился там.

Фрэнк прислонил голову к стене.

Когда Райнхольд Месснер вернулся после первого одиночного восхождения на Эверест, он был значительно обезвожен и предельно истощен. Он падал в конце спуска и, изнемогши на леднике Ронгбук, полз на четвереньках, когда женщина, составлявшая всю его группу поддержки, добралась до него. Тогда он посмотрел на нее в бреду и спросил: «Где все мои друзья?».

Стояла тишина. Не раздавалось ни звука – лишь низкое гудение и свист, которые никогда не стихали на Марсе.

Майя положила руку Фрэнку на плечо, и он едва не одернул ее; в горле у него встал ком, ему было по-настоящему больно.

– Мне жаль, – попытался вымолвить он.

Она отмахнулась от его слов и нахмурила брови. В ее облике было нечто общее с медиками.

– Ладно, – произнесла она, – тебе он все равно никогда особенно не нравился.

– Это правда, – ответил он, думая, что с его стороны было бы политически правильно быть честным с ней в эту минуту. Но затем содрогнулся и горько добавил: – Да что ты знаешь о том, что мне нравится, а что нет?

Он смахнул ее руку, с трудом поднялся на ноги. Она не знала, и никто не знал. Он двинулся было в реанимацию, но передумал. Для этого будет достаточно времени на похоронах. Он почувствовал себя опустошенным, и вдруг ему показалось, будто все хорошее теперь осталось в прошлом.

Он вышел из врачебного пункта. В такие минуты невозможно было не замечать нахлынувших чувств. Он прошелся по удивительно тихому темному городу, в Землю Нод. Улицы сверкали так, словно на брусчатку попадали звезды. Люди стояли горстками, безмолвные, пораженные новостью. Фрэнк Чалмерс прошел к ним, ощущая на себе их взгляды, и бездумно проследовал к платформе в высшей точке города, говоря себе: «А теперь посмотрим, что я смогу сделать с этой планетой».

Часть вторая
Путешествие

– Раз уж они все равно сойдут с ума, почему бы просто не отправить первыми сумасшедших, чтобы избавить их от мучений? – предложил Мишель Дюваль.

В этом была лишь доля шутки. Он всегда считал критерии отбора умопомрачительным скоплением противоречий.

Его коллеги-психиатры пристально на него посмотрели.

– Вы можете назвать какие-либо конкретные изменения? – спросил председатель, Чарльз Йорк.

– Пожалуй, нам всем стоит отправиться с ними в Антарктику и понаблюдать за ними первое время. Это многому нас научит.

– Но тогда наше присутствие будет их стеснять. Полагаю, там хватит и одного из нас.

И они отправили Мишеля Дюваля. Он присоединился к ста пятидесяти с лишним финалистам на станции Мак-Мердо. Первая их встреча походила на любую другую международную научную конференцию, которую каждому из них приходилось посещать по своим дисциплинам. Но имелось и отличие: встреча была продолжением процесса отбора, который уже длился годами и должен был длиться дальше. А потом избранным предстояло полететь на Марс.

И они жили в Антарктике больше года, познавая самих себя в таких жилищах, с таким оборудованием, какие уже переправлялись на Марс подвижными роботами; познавая себя на местности, которая была почти такой же холодной и суровой, как и сам Марс; познавая себя среди других. Они жили среди поселений в долине Райта, крупнейшей из сухих долин Антарктиды. Они запустили биосферную ферму, а затем заняли жилища темной южной зимой, стали обучаться вторым, третьим профессиям и прогоняли симуляции различных испытаний, которые им предстояло выполнять на корабле «Арес» и, позднее, уже на само́й красной планете; при этом они всегда, всегда осознавали, что за ними наблюдают, что их оценивают, судят.

Далеко не все они астронавты и космонавты, хотя среди них было по дюжине и тех и других – и еще много больше к северу оттуда, горланивших, требовавших, чтобы их тоже включили в экспедицию. Но основное для большинства колонистов – быть сведущими в сферах, которые имели важное значение после высадки на Марсе: в медицине, компьютерах, робототехнике, системном проектировании, архитектуре, геологии, создании биосферы, генной инженерии, биологии, а также во всех других инженерных областях, в частности в различных областях строительства. В Антарктику же отправилась внушительная группа специалистов в важных науках и профессиях, и они хорошо провели время за взаимным обучением, чтобы стать столь же внушительными специалистами в новых для себя областях.

И все их занятия проходили под постоянным давлением наблюдения, анализа, оценивания. Это неизбежная процедура, которая создавала напряжение, но и была частью теста. Мишель Дюваль чувствовал, что процедура ошибочна, поскольку может посеять в душах колонистов зерна недоверия и скрытности, воспрепятствовав их сплочению, которого, предположительно, желал добиться отборочный комитет. На самом деле это было одним из многочисленных противоречий. Сами кандидаты молчали насчет положения вещей, и он их не винил; лучшей стратегии попросту не существовало, и в этом тоже было противоречие, ведь она порождала молчание. Они не могли позволить себе кого-либо оскорблять или слишком много жаловаться; они не могли рисковать, уходя слишком далеко, не могли наживать врагов.

Поэтому они решили стать достаточно квалифицированными и великолепными, чтобы выдержать, но и достаточно нормальными, чтобы поладить друг с другом. Они были достаточно зрелыми, чтобы многому научиться, но и достаточно юными, чтобы выносить физические нагрузки от работы. Достаточно целеустремленными, чтобы добиваться успехов, но достаточно уравновешенными, чтобы жить в обществе. Достаточно безумными, чтобы хотеть навсегда покинуть Землю, но и достаточно вменяемыми, чтобы скрыть это безумие, по сути, выдав его за чистый рационализм, научную любознательность или что-то в этом роде – что казалось единственной приемлемой причиной желания улететь. И естественно, они претендовали на право называться самыми любознательными людьми в истории! Но этого, конечно, было мало. Они должны стать достаточно отчужденными, одинокими, чтобы не беспокоиться из-за возможности навсегда бросить всех, кого они знали, – но при этом остаться достаточно социальными и общительными, чтобы поладить с новыми знакомыми в долине Райта, с каждым жителем маленькой деревушки, в которую предстояло превратиться их колонии. О, этим противоречиям не было конца! Нужно было стать выдающимися и заурядными одновременно. Невыполнимая задача, но все же она лежала на пути к их величайшей мечте, делая ее делом тревоги, страха, неприязни, ярости. Преодоления всех этих стрессов…

Но и это было частью теста. Мишель наблюдал с величайшим интересом – иначе он не мог. Некоторые не выдерживали, так или иначе ломались. Американский инженер по теплотехнике стал все дальше отходить, уничтожил несколько их вездеходов и в итоге был насильно задержан и удален. Двое русских вступили в любовные отношения, а потом поссорились так сильно, что не могли выносить вида друг друга, и обоих пришлось убрать. Их мелодрама показала опасность ситуации, когда романтика терпит крах, и остальные стали вести себя осторожнее на этот счет. Отношения продолжали развиваться, и ко времени, когда они покинули Антарктику, у них свершилось три брака, и эти шестеро счастливчиков в некотором смысле могли считать себя «в безопасности». Однако большая часть людей так сосредоточилась на том, чтобы попасть на Марс, что решила отложить эту сторону жизни, и, если что-либо предполагало ненавязчивую дружбу, в одних случаях это скрывалось почти от всех, а в других – просто не попадалось в поле зрения отборочному комитету.

И Мишель понимал, что видел лишь верхушку айсберга. Понимал, что критические вещи, происходившие в Антарктике, оставались недоступны его взору. Отношения всегда с чего-то начинались, и иногда их начало определяло, какими они будут в дальнейшем. В короткие светлые часы один из них мог покинуть лагерь и уйти в пункт наблюдения, а другой последовать за ним, и то, что случалось там, могло оставить свой след навсегда. Но Мишель никогда бы об этом не узнал.

А затем они покинули Антарктику, и команда сформировалась. Их было пятьдесят мужчин и пятьдесят женщин: тридцать пять американцев, тридцать пять русских, тридцать представителей других стран – по пятнадцать приглашенных каждым из двух основных партнеров. Соблюсти такую идеальную симметрию было непросто, но отборочный комитет ее добился.

Счастливчики отправились на мыс Канаверал или на Байконур, чтобы оттуда выйти на орбиту. На тот момент они знали друг друга очень хорошо и не знали совсем. Они были командой, считал Мишель, с устоявшимися дружескими отношениями и множеством коллективных церемоний, ритуалов, обычаев и склонностей – и среди этих склонностей был инстинкт скрываться, играть роли и не показывать свое истинное лицо. Может быть, этим определялась жизнь в деревне, в обществе. Но Мишелю казалось, такая жизнь была еще хуже. Никому прежде еще не доводилось так тяжело бороться за право оказаться в деревне, и получившееся в итоге резкое разделение между общественной и частной жизнью представлялось новым и странным. Теперь в них укоренилась четкая соревновательная тенденция, едва уловимое, но постоянное ощущение того, что они одни, что в случае беды они будут брошены и изгнаны из группы.

Тем самым отборочный комитет сам создал проблемы, которых надеялся избежать. Некоторые из членов комитета поняли это и, естественно, позаботились о том, чтобы включить в число колонистов наиболее квалифицированных психиатров, которых только смогли найти.

И отправили Мишеля Дюваля.