Текст книги "Красный Марс"

И это был только один день, и таким был каждый из их череды – день, за ним еще день и еще. Погода нельзя сказать чтобы менялась, если не считать появляющихся временами облаков или особенно ветреных вечеров. В целом дни были довольно однообразны. Выполнение каждой задачи отнимало больше времени, чем предполагалось изначально. Даже надеть прогулочник и выбраться из жилища – изнурительный труд. А затем следовало прогревать оборудование – и даже несмотря на то, что оно собрано по международным стандартам, нельзя было избежать кое-каких несоответствий размеров и функций. Доставляла проблем и пыль – она оказалась вездесущей, всепроникающей. («Не называй это пылью! – жаловалась Энн. – Ты же не называешь пылью, например, гравий! Это частицы, называй их частицами!») Любой физический труд на пронизывающем холоде был изнуряющ, из-за чего они продвигались медленнее, чем ожидали, и часто получали мелкие повреждения. И, наконец, перед ними возникало удивительное количество безотлагательных дел, о которых они не подозревали. Так, им понадобился месяц (они рассчитывали на десять дней) на то, чтобы распаковать все грузы, проверить содержимое и перенести их на склады – только после этого можно было перейти к непосредственной работе.

Теперь они могли начать строиться. Здесь Надя попала в свою стихию. Ей нечем было заняться на «Аресе» – полет прошел для нее, как зимняя спячка. Но строительство было ее первейшим талантом, природой ее гения, доведенным до совершенства в тяжелых сибирских условиях. Очень скоро она стала в колонии главным мастером по ремонту, или универсальным растворителем, как прозвал ее Джон. Чуть ли не каждое дело требовало ее участия, и она, непрестанно бегая и раздавая советы, превратилась в своего рода непреходящее провидение. Столько дел! Столько дел! Хироко на каждом ночном обсуждении планов прибегала к ухищрениям, и вот уже вырастала ферма: три параллельных ряда теплиц, напоминавших промышленные теплицы на Земле – только не такие крупные и с очень тонкими стенками, которые должны были не дать сооружениям взорваться, как связке воздушных шаров. Даже малое внутреннее давление в 300 миллибар, которого еле-еле хватало для фермы, было огромным в сравнении с наружным – поэтому, пропусти строители уязвимый участок, случился бы взрыв. Но Надя была мастером по герметизации на холоде, и Хироко, впадая в панику, звала ее чуть ли не каждый день.

Затем материаловедам понадобилась помощь в запуске их фабрик, а бригаде, собирающей ядерный реактор, требовался контроль за каждым движением: они столбенели от страха, боясь сделать что-нибудь не так. Не придавал им бодрости и Аркадий, который отправлял с Фобоса радиосообщения, настаивая на том, что им не нужна столь опасная технология, что всю необходимую энергию можно добывать с помощью ветрогенераторов. Когда он схлестнулся с Филлис в споре на эту тему, Хироко отключила его, произнеся японскую поговорку: «Шиката га най», что значит: «Нет иного выбора». Ветряные мельницы, может, и генерировали бы достаточно энергии, но ветряных мельниц не имелось в наличии, зато им прислали ядерный реактор Риковера, построенный Военно-морскими силами США и бывший прекрасным творением. К тому же никому не хотелось углубляться в систему ветряной энергетики, когда они и без того работали в большой спешке. Шиката га най. Эту фразу они произносили очень часто.

И каждое утро участники строительной бригады Чернобыля (название, разумеется, придумал Аркадий) умоляли Надю присмотреть за ними. Они были изгнаны далеко на восток от поселения, и если уж к ним ехать, то лучше бы на целый день. Но и команда медиков просила ее помочь в строительстве клиники и нескольких лабораторий внутри нее – из ненужных ящиков, которые они превратили в убежища. И вместо того чтобы оставаться на Чернобыле, она возвращалась в середине дня, чтобы поесть, а затем отправлялась к медикам. Каждую ночь отключалась в полном изнеможении.

Иногда по вечерам, прежде чем отправиться спать, она подолгу разговаривала с Аркадием, звонившим с Фобоса. Его команда испытывала проблемы с микрогравитацией луны, и ему тоже был нужен ее совет.

– Вот получить бы нам такое g, при котором можно было бы и жить, и спать! – говорил Аркадий.

– Постройте рельсы кольцом вокруг поверхности, – предложила Надя, засыпая. – Из одного отсека «Ареса» сделайте поезд и возите его по рельсам. Забирайтесь внутрь и возите его с такой скоростью, чтобы получить нормальное g относительно обшивки поезда.

Аркадий замер, а затем разразился диким гоготом:

– Надежда Франсин, я люблю тебя, я люблю тебя!

– Ты любишь гравитацию.

Из-за всех этих консультаций строительство постоянных жилищ шло довольно медленно. Наде удавалось всего раз в неделю забираться в открытую кабину «мерседеса» и громыхать по разрыхленной земле траншеи, которую она уже начала рыть. Теперь та достигала десяти метров в ширину, пятидесяти в длину и четырех в глубину – именно такая глубина была необходима. Дно траншеи ничем не отличалось от поверхности планеты – глина, мелкие частицы, камни всех размеров. Реголит. Пока она работала на бульдозере, геологи запрыгивали и выпрыгивали из траншеи, собирая образцы и все разглядывая, – даже Энн, которая была против того, что они бороздили планету. Ни один геолог из когда-либо появившихся на свет не мог удержаться в стороне от вскрытого грунта. Работая, Надя слушала их переговоры по радиосвязи. Они пришли к выводу, что реголит, судя по всему, был одинаков на любой глубине – и хорошего в этом мало, поскольку Надя не назвала бы реголит прочным грунтом. Зато содержание воды оказалось низким – менее десятой процента, – это означало, что они не провалятся вниз, как в одном из незабываемых кошмаров Нади, случившихся во время стройки в Сибири.

Покончив с выемкой реголита, она собиралась устроить фундамент из портланд-цемента – лучшего материала из тех, чем они располагали. Он разошелся бы трещинами, залей они его менее чем двухметровым слоем – но «шиката га най». Толщина обеспечивала некоторую изоляцию. Однако бетон еще нужно было прогреть до полной выдержки – а при —13 по Цельсию для этого требовались нагревательные элементы… Все тянулось очень, очень медленно.

Она повела бульдозер вперед, чтобы удлинить траншею, и тот резко рванулся, укусив землю. Затем, навалившись своим весом, уперся в реголит, прорезая себе путь.

– Ну и боров, – нежно заметила Надя.

– Надя влюбилась в бульдозер, – отозвалась Майя по радиосвязи.

«Я по крайней мере знаю, кого люблю», – подумала Надя. На прошлой неделе она провела слишком много вечеров на складе инструментов с Майей, слушая ее болтовню о проблемах с Джоном, о том, как во многом ей было лучше с Фрэнком, как она не могла разобраться в своих чувствах, как ей казалось, что Фрэнк ее ненавидит, и так далее и тому подобное. Надя, чистя инструменты, лишь поддакивала, стараясь скрыть отсутствие интереса к разговору. На самом же деле она устала от проблем Майи и, скорее, предпочла бы поговорить о стройматериалах, чем о чем-либо другом.

Ее работу на бульдозере прервал звонок команды из Чернобыля.

– Надя, а что нам сделать, чтобы цемент застыл на таком холоде?

– Нагрейте его.

– Мы уже.

– Нагрейте еще.

– Ох!

Они там почти закончили, посчитала Надя. Компоненты реактора Риковера уже практически собраны, оставалось лишь соединить их, вставив в стальной колпак реактора, наполнить трубы водой (после чего их запасы сократились бы почти до нуля), подключить все это, обложить мешками с грунтом и потянуть ручку управления. Тогда у них сразу появлялось 300 киловатт, что положило бы конец их ночным спорам о том, кому на следующий день достанется бо́льшая часть мощности генератора.

Затем позвонил Сакс. У них засорился один из процессоров Сабатье, и им не удавалось его извлечь. Надя оставила работу в траншее Джону и Майе, а сама взяла марсоход и направилась в производственный комплекс.

– Поеду проведать алхимиков, – известила она.

Когда она приехала и подошла к процессорам, Сакс встретил ее словами:

– Ты когда-нибудь замечала, как здешняя техника отражает особенности отраслей, в которых она собрана? Если ее построили автопроизводители, она маломощная, но надежная. Если это аэрокосмическая промышленность, то она чересчур мощная, но ломается по два раза в день.

– А у того, что сделали в международном сотрудничестве, отвратительный дизайн.

– Точно.

– А химическое оборудование слишком привередливое, – добавил Спенсер Джексон.

– Не то слово! Особенно в этой пыли.

Для производственного комплекса воздухосборники были только началом. Их газы поступали в большие кубические трейлеры, и там сжимались, расширялись, распадались и собирались вновь посредством таких химических технологий, как: обезвоживание, сжижение, фракционная перегонка, электролиз, электросинтез, процесс Сабатье, процесс Рашига, процесс Освальда… Постепенно они получали все более и более сложные вещества, которые кочевали с одной фабрики на другую, минуя целый лабиринт подразделений, похожих на передвижные дома, попавшие в паутину разноцветных резервуаров, труб и проводов.

Сейчас любимым продуктом Спенсера был магний, в котором недостатка не ощущалось: по его словам, они добывали его по двадцать пять килограмм в каждом кубометре реголита и он был таким легким, что крупная магниевая болванка при марсианской «жэ» по ощущениям казалась кусочком пластика.

– В чистом виде он слишком хрупок, – объяснил Спенсер, – но, если сделать сплав, мы получим чрезвычайно легкий и крепкий металл.

– Марсианская сталь, – сказала Надя.

– Лучше!

Настоящая алхимия – только с привередливым оборудованием. Надя разобралась с Сабатье, а затем принялась чинить вакуумный насос. Роль насосов в работе производственного комплекса была достойна изумления – иногда фабрики казались просто безумным скоплением насосов, которые по своей природе постоянно засорялись частицами и выходили из строя.

Через два часа процессор Сабатье уже работал. На обратном пути в парк трейлеров Надя заглянула в первую теплицу. Старые растения расцвели, а недавно засеянные уже начали проглядывать из новой черной почвы. Приятно было видеть сверкающую зелень в этом красном мире. Бамбук, как ей сказали, прибавлял по несколько сантиметров в день и уже вымахал метров на пять вверх. Но нетрудно заметить, что ему не хватает почвы. Алхимики с помощью азота из «Боингов» синтезировали аммиачные удобрения, и это было крайне необходимо для Хироко, поскольку реголит был настоящим кошмаром для земледельцев – слишком соленый, взрывающийся от перекисей, чрезвычайно аридный и совершенно лишенный биомассы. Им приходилось создавать почву так же, как они создавали магниевые болванки.

Надя зашла в жилой отсек в парке трейлеров, чтобы стоя перекусить. Затем отправилась на место строительства постоянного жилища. За время ее отсутствия дно траншеи было почти выровнено. Встав на край ямы, она заглянула вниз. Они собирались строить по проекту, который очень ей нравился и который она уже воплощала в Антарктике и на «Аресе». Это был простой ряд квартир, в форме цилиндрических сводов и соединенных смежными стенами. Их предстояло разместить в траншее наполовину скрытыми под землей, после чего обнести мешками с реголитом высотой в десять метров для защиты от радиации, а также для создания давления в 450 миллибар – чтобы не случился взрыв. Портланд-цемент и кирпичи в отдельных местах покрывал пластик, обеспечивающий непроницаемость шва.

К сожалению, у производителей кирпича не все складывалось как надо, и они позвонили Наде. Чувствуя, что терпение подходит к концу, она тяжело вздохнула:

– Мы проделали весь путь до Марса, а вы не можете сделать кирпичи?

– Дело не в том, что мы не можем, – ответил Джин. – А в том, что они просто мне не нравятся.

На кирпичной фабрике смешивали глину с серой, добываемой из реголита, и эта смесь заливалась в кирпичные формы, после чего обжигалась до тех пор, пока сера не начинала полимеризироваться. Затем кирпичи охлаждались и слегка сдавливались с помощью другого оборудования. Получавшиеся в итоге темно-красные кирпичи по прочности на растяжение были пригодны для использования в строительстве цилиндрических сводов, но Джин не был доволен.

– Я просто не хочу рассчитывать тяжелую крышу над нашими головами при минимальных значениях, – сказал он. – Что, если мы положим сверху слишком много мешков или случится небольшое марсотрясение? Не нравится мне это все.

Немного подумав, Надя ответила:

– Добавьте нейлон.

– Что?

– Найдите парашюты от сброшенных грузов, мелко-мелко порежьте и добавьте в смесь. Это увеличит предел прочности.

– В самом деле, – помолчав, согласился Джин. – Хорошая мысль! Как думаешь, парашюты еще можно найти?

– Они должны быть где-то на востоке.

Так они, наконец, нашли для геологов работу, которая оказалась действительно полезной для строительства. Энн, Саймон, Филлис, Саша и Игорь ездили на дальнопробежных марсоходах за горизонт к востоку от базы, далеко за Чернобыль, где искали и проводили наблюдения. Через неделю они нашли почти сорок парашютов, в каждом из которых было по несколько сотен килограммов полезного нейлона.

Однажды, достигнув цепочки Ганга, ряда карстовых воронок в ста километрах на северо-восток, они вернулись возбужденными.

– Так странно, – поделился Игорь. – Их не видно до последнего момента, а потом они появляются, как огромные воронки, по десять километров в диаметре и два в глубину, всего восемь-девять в ряд, и каждая меньше предыдущей по размеру и по глубине. Фантастика! Вероятно, это термокарстовые образования, но они такие крупные, что в это трудно поверить.

– После этого близкого горизонта даже приятно видеть на такое расстояние, – заметила Саша.

– Да, это термокарст, – заключила Энн.

Но, попытавшись его пробурить, воды они не нашли. Это уже явилось поводом для беспокойства: как глубоко они ни бурили, никакой воды в земле не обнаруживалось. Это вынуждало их полагаться лишь на те запасы, которые они получали из воздухосборников.

Надя пожала плечами. Воздухосборники достаточно надежны. Ей больше хотелось думать о своих сводах. Они уже наладили выпуск новых, улучшенных кирпичей, и роботы начали возводить стены и крыши. Кирпичную фабрику заполонили маленькие роботы-автомобили, которые, словно игрушечные марсоходы, катились по равнинам на стройку, к кранам. Те поднимали кирпичи один за другим и выкладывали их на холодном растворе, размазанном другими роботами. Система работала так слаженно, что весь процесс упирался лишь в производство кирпичей. Надя была бы довольна, если бы действительно верила в роботов. Казалось, все шло нормально, но ее опыт их использования на «Новом мире» не позволял ей быть спокойной. Они работали великолепно, когда все складывалось идеально, но ничто никогда не складывалось идеально, и было трудно прописывать им алгоритмы выбора решений: роботы либо становились такими осторожными, что замерзали каждую минуту, либо такими неуправляемыми, что могли совершать невероятно бестолковые действия, повторяя ошибку тысячу раз и усугубляя мелкий промах до огромного отклонения, как Майя в своей личной жизни. Роботы выдают лишь то, что запрограммировано, даже лучшие из них – безмозглые идиоты.

Однажды вечером Майя влетела к ней на склад с инструментами и попросила переключиться на их личную частоту.

– От Мишеля никакого толку, – пожаловалась она. – Мне сейчас по-настоящему тяжело, а он просто смотрит на меня, как будто хочет облизать мою кожу. Ты единственная, кому я доверяю, Надя. Вчера я сказала Фрэнку: думаю, что Джон пытается подорвать его авторитет перед Хьюстоном. Но предупредила: он никому не должен говорить, что я так думаю. А на следующий день Джон спросил меня, почему я подумала, что его так волнует Фрэнк. Нет никого, кто мог бы просто меня выслушать и никому потом не рассказывать!

Надя кивнула, закатив глаза. А затем наконец сказала:

– Прости, Майя, но мне нужно переговорить с Хироко насчет протечки, которую они не могут найти.

Она стукнулась забралом о скафандр Майи – символ поцелуя в щеку – и, переключившись на общую частоту, отсоединилась. Хватит значит хватит. Общаться с Хироко было бесконечно интереснее – реальный разговор о реальных проблемах в реальном мире. Хироко обращалась к Наде с вопросами почти каждый день, и Наде это нравилось, потому что Хироко была гениальна и после высадки явно повысила свое мнение о ее способностях. Взаимное профессиональное уважение – прекрасный повод для дружбы. И как приятно говорить исключительно о делах! Герметичная заделка, замыкающие механизмы, теплотехника, поляризация стекла, интерфейс между человеком и фермой (Хироко всегда забегала на несколько шагов вперед). Эти разговоры становились огромным облегчением после эмоциональных перешептываний с Майей, нескончаемых бесед о том, кому Майя нравилась, а кому нет, о том, что она по этому поводу чувствовала, о том, кто тронул ее чувства в тот день… Бах! Хироко никогда не вела себя так странно, не считая случаев, когда говорила о чем-то непонятном. Например, Надя не знала, как относиться к высказываниям типа: «Марс сам скажет нам, чего хочет, и мы будем вынуждены это делать». Что можно было на такое ответить? Но Хироко просто улыбалась своей широкой улыбкой и смеялась, когда Надя пожимала плечами.

Ночью разговоры продолжались тут и там – страстные, увлеченные, раскованные. Дмитрий и Саманта были уверены, что им скоро удастся ввести в реголит генетически модифицированные микроорганизмы, которые будут способны там выжить, но для этого нужно было еще получить согласие ООН. Саму Надю эта мысль встревожила: она-то считала химическую инженерию сравнительно простой, как производство кирпичей, но не такой опасной, как создание жизни, о котором говорила Саманта. Хотя алхимики тоже создавали удивительные вещи. Почти каждый день они приносили в трейлерный парк образцы новых материалов – серную кислоту, цемент Сореля для строительства квартир, аммиачно-нитратные взрывчатые вещества, топливо для марсоходов на основе цианимида кальция, полисульфидную резину, кремниевые сверхкислоты, эмульгированные агенты, набор пробирок с микропримесями, извлеченными из солей и, самое свежее, прозрачное стекло. Последнее было большим успехом, так как при прежних попытках стекло все время получалось черным. Но извлечение силикатного сырья из их железного носителя принесло плоды, и вот в одну из ночей они сидели в трейлере, передавая из рук в руки маленькие волнистые листы стекла, полного пузырей и неровностей, будто оно было изготовлено в семнадцатом веке.

Когда они зарыли и загерметизировали первый отсек, Надя вошла внутрь без скафандра и принюхалась. Давление здесь повысили до 450 миллибар – как в скафандрах и в трейлерах, – наполнили помещение смесью кислорода, азота и аргона и нагрели до 15 градусов по Цельсию. Ощущения были прекрасными.

Отсек был разделен на два этажа полом из бамбуковых стволов, вставленных в пазы в кирпичной стене на высоте двух с половиной метров. Разбитые на сегменты цилиндры создавали милый зеленый потолок, освещенный неоновыми лампами, свисавшими под ним. Возле одной из стен находилась магниево-бамбуковая лестница, ведущая на верхний этаж. Надя забралась по ней и осмотрелась. Ряд разрезанных пополам стволов бамбука служил достаточно ровным зеленым полом. Потолок был кирпичный, сводчатый и низкий. Наверху они собирались расположить спальни и ванную, а внизу – гостиную и кухню. Майя и Саймон уже завесили стены нейлоном из парашютов, которые им удалось спасти. Окон не было: единственный свет давали неоновые лампы. Наде это не нравилось, и в более крупных жилищах, которые она уже задумала, окна планировалось разместить почти в каждом помещении. Но всему свое время. Пока эти безоконные отсеки были лучшим, что они могли построить. И значительным шагом вперед по сравнению с парком трейлеров.

Спустившись по лестнице, она провела пальцами по кирпичам и швам между ними. Они были шероховатыми, но теплыми на ощупь – их грели термоэлементы, располагавшиеся позади них. Такие же элементы находились и под полом. Сняв туфли и носки, она насладилась теплом грубых кирпичей под ногами. Это была чудесная комната, и было приятно думать, что они, проделав весь путь на Марс, построили эти дома из кирпича и бамбука. Она вспомнила своды руин, которые давным-давно видела на Крите, в местечке под названием Аптера – подземные римские цистерны, захороненные на склоне горы, имеющие форму цилиндрических сводов и сложенные из кирпича. Они почти такого же размера, как эти жилища. Точное их назначение неизвестно – некоторые говорили, в них хранилось оливковое масло, но они невероятно велики для этой цели. Эти хранилища оставались невредимыми на протяжении двух тысяч лет после строительства, причем в сейсмическом районе. Снова надев туфли, Надя ухмыльнулась: через две тысячи лет и их потомки могли войти в эту комнату – несомненно, она к тому времени уже станет музеем, если еще будет существовать, – ведь это первое человеческое жилище, построенное на Марсе! И именно она построила его. Вдруг она ощутила на себе этот взгляд из будущего и содрогнулась. Они были как кроманьонцы, живущие в пещере, – кроманьонцы, чью жизнь вдоль и поперек изучали археологи следующих поколений. Такие люди, как она, вызывали бы любопытство и недоумение – их никогда не смогли бы до конца понять.

Прошло еще время, еще больше работы осталось позади. Для Нади дни проплывали словно в тумане – она постоянно была чем-то занята. Внутренняя отделка сводчатых отсеков представляла определенную сложность, и роботы не могли особо помочь с прокладкой водопроводных труб, отопления, устройством газообмена, установкой замков и кухонной техники. Сотрудники Нади располагали всеми необходимыми инструментами и принадлежностями, и они могли работать лишь в штанах и рубашках, но все равно это отнимало массу времени. И работа так и шла день за днем.

Однажды вечером, перед самым закатом, Надя тащилась по рыхлому грунту в сторону парка трейлеров, голодная, измотанная, совершенно расслабленная и спокойная – но даже на исходе дня терять бдительность было нельзя. Она легкомысленно прорвала сантиметровую дырку на перчатке – пусть вечер и не был особенно холодным, всего минус 50 градусов по Цельсию, что было ничем в сравнении с иными зимними днями в Сибири, но из-за низкого давления воздуха мгновенно появился кровоподтек, который тут же начал замерзать – и из-за этого он уменьшался в размерах, но теперь, несомненно, ему дольше придется заживать. Как бы то ни было, следовало вести себя осмотрительно, но в мышцах, утомленных за день, проведенный на стройке, ощущалось что-то приятно легкое. Ржавые лучи низкого солнца косо спускались на каменистую равнину, и она неожиданно для себя осознала, что счастлива. В этот момент позвонил Аркадий с Фобоса, и она весело с ним поздоровалась:

– Я чувствую себя прямо как Луи Армстронг в 1947–м.

– Почему в 47–м? – спросил тот.

– Ну, в том году у него был самый счастливый голос. Бо́льшую часть жизни он был резковат по сравнению с 47–м годом, хоть и все равно прекрасен. Но в 47–м он был особенно прекрасен, потому что излучал радость, которую не услышишь ни до, ни после.

– То есть для него это был хороший год, как я понимаю?

– О да! Восхитительный год! После двадцати лет в ужасных больших оркестрах он вернулся в маленькую группу, такую же, как «Горячая пятерка», группа, которую он возглавлял в молодости. И вот все здесь – старые песни и даже несколько старых лиц, – к тому же все стало лучше, чем в первый раз, ну там, технологии записи, гонорары, публика, группа, он сам… Наверное, он чувствовал, будто окунулся в источник молодости.

– Тебе придется прислать мне пару записей, – сказал Аркадий, а затем попытался пропеть: – Я могу предложить тебе лишь любовь, милая![29]29
  «I Can’t Give You Anything but Love, Baby» – популярная джазовая песня Джимми Макхью и Дороти Филдс, записанная Луи Армстронгом в 1929 году.


[Закрыть] – Фобос уже почти поднялся над горизонтом, и он звонил, чтобы поздороваться. – Так вот какой он, твой 1947–й, – сказал он, прежде чем отключиться.

Надя отложила инструменты, чтобы запеть свободнее. И она поняла, что Аркадий был прав: с ней произошло нечто похожее на то, что произошло с Армстронгом в 1947 году. Молодые годы в Сибири, несмотря на тяжелые условия, были самым счастливым временем в ее жизни, это так. Но затем она вынесла двадцать лет больших оркестров – космонавтики, бюрократии, симуляций, затворнической жизни. И все ради того, чтобы попасть сюда. А теперь она вдруг вновь оказалась на воле – строила здания своими руками, управляла тяжелыми машинами, решала сотни проблем в день. Точно как в Сибири, только лучше. Точно как возвращение Сачмо![30]30
  Прозвище Луи Армстронга, образованное от слов satchel mouth (англ. «рот-меха»).


[Закрыть]

Затем к ней подошла Хироко.

– Надя, у меня разводной ключ наглухо замерз и не двигается.

Вместо ответа она пропела:

– Вот о чем я все время думаю… малышка!

И, взяв у нее ключ, стукнула им о стол, будто это был молоток, и прокрутила винт, чтобы показать Хироко, что он теперь мог двигаться, и усмехнулась выражению ее лица.

– Инженерное решение, – пояснила она и, напевая, удалилась, думая о том, какая же Хироко смешная – держала в голове целую экосистему, но не могла ровно прибить гвоздь.

А той ночью она переговорила сначала о текущей работе с Саксом, потом со Спенсером о стекле. И в середине разговора рухнула на свою койку, уткнувшись головой в подушку, ощущая вокруг себя настоящую роскошь. Во сне ее преследовал восхитительный последний куплет «Не хулиганю»[31]31
  «Ain’t Misbehaving» – песня Фэтса Миллера, Гарри Брукса и Энди Разафа, записанная Луи Армстронгом в 1929 году.


[Закрыть].