Текст книги "Когда Алиса упала"

Глава 7

Доктор Мэйхью согласился на встречу. А Кэти сказала, что поедет вместе со мной.

– Думаю, так будет лучше, – сказала она, завязывая ленточки шелкового капора.

Капор розовый, с кружевной отделкой. В наряде пышности больше, чем пользы. Зато честно. Кэти не носит траура.

– Тоби побудет с Сиршей.

Она берет вожжи и понукает кобылу в яблоках.

* * *

В зале для посетителей Бродерс-хаус, кроме нас, никого нет. Мы вдвоем сидим на лавке. Здесь очень уютно: все кремовое и голубое. У стен нарядные большие вазы с длинными изогнутыми папоротниками и буйными цветами из сада при лечебнице. Люстры из стекла с морозным узором так элегантны, в их хрустальных бусинах отражается свет. Большие окна напротив входа открыты, чтобы продувал сквозняк. На окнах не решетки, а затейливые изогнутые конструкции. На полу змеятся их тени в форме цветов, и трав, и птиц. Я едва помню эту часть лечебницы и ее вежливое притворство. Но кирпич и вонь от плесени подвала впечатались в мою память.

Эконом с длинными, седеющими бакенбардами взгромоздился на табурет за стойкой. На нем безупречный черный сюртук. Он сказал, что его зовут Нортрап, слабо пожал нам руки и указал на лавку, пробормотав, что очень нам сочувствует. Он переворачивает страницы своего журнала, и каждый шорох, каждый скрип пера прокатывается долгим эхом в этой комнате с высокими потолками. Он смотрит на меня и моргает.

Кэти отрывается от своего рукоделия. Оборачивает свободную нитку вокруг пальца и снова распускает ее.

– Я нашла, что доктора здесь очень заботливы. Они не безразличны к пациентам.

– Значит, ты все-таки навещала ее?

Она вспыхивает. Склоняется к своим кружевам, сосредоточенно кусает губу, наматывая нить цвета слоновой кости на челнок. Она плетет снежинку.

– Я не бессердечная.

– Как часто?

Пальцы Кэти замирают, не довязав узел. Нахмурившись, она качает головой, зажимает петли, но бросает кружево на колени.

– Пока она не отказалась видеть меня.

Я слышу голоса наверху широкой лестницы. Голоса звучат приглушенно, двери по обе стороны площадки закрыты. Но время от времени одна из них открывается и вырываются голоса, сопровождая медсестру в подрагивающем чепце, санитара, поправляющего рукава, смотрительницу, катящую металлический поднос. Резкий звук, бормотание, лепет, удар.

Сверху хлопает дверь, и что-то – жестяная кастрюля или ведро – бьется об стену. Я смотрю на потолок, и мистер Нортрап тоже, мы отслеживаем тяжелые шаги, которые вдруг замирают.

– Сколько еще ждать? – спрашиваю я. У меня подрагивают руки. Я обвиваю ремешок ридикюля вокруг ладони, стискиваю пальцы.

Хмурясь, Нортрап достает карманные часы.

– Доктор Мэйхью на обходе. Вы пришли в неприемные часы.

Я откидываюсь к спинке лавки, но деревянная скамья не предназначена для отдыха. Мне приходится наклониться вперед, и край корсета впивается в бедренные косточки.

Остается только ждать. Смотреть, как человек напротив меня пишет в своем журнале.

– А пациенты здесь проходят?

Он откладывает перо. Смотрит на меня черными, как ночь, глазами и отвечает:

– Это вестибюль.

– Это я вижу.

– Для посетителей. Таких, как вы.

Где же тогда Алиса вошла? С одним сундуком и неподъемным грузом лжи Лайонела? В четырнадцать лет Алиса перестала разговаривать. Только вот болтала о новорожденном черном теленке, а на следующий день замолчала. Неделя прошла, и год, а она все молчала – остался лишь наш особый язык знаков и жестов. Как же она делилась своими переживаниями и страхами?

Дышать все тяжелее. Я вскакиваю, подхожу к входной двери, поворачиваюсь к эконому:

– А где принимают пациентов?

– Миссис Эбботт…

Он поднимает руку, на его лице застыло любезное выражение.

– Значит, где-то в глубине дома.

Там, за лестницей, круглое стеклянное окошечко врезано в дверь, а за ней – подвал и морг.

– А. Миссис Эбботт. Миссис Сноу.

Повернувшись, я обнаруживаю прямо перед собой высокого мужчину, он стоит слишком близко, и я вынуждена смотреть на него, запрокинув голову.

– Доктор Мэйхью?

– Да. Собственной персоной.

Голос у него сахарно-медовый. Он держит под мышкой блокнот, теребя его уголок. Волосы густые, с проседью, но буйные бакенбарды черные. Я не могу определить его возраст. Серые глаза глубоко посажены, над ними тяжелые брови. Он повидал жизнь: морщинки в уголках глаз, похоже, и от душевной боли, и от смеха. Его взгляд мечется туда-сюда, он наставляет длинный подбородок на меня.

– Я не слышала, как вы подошли.

– Мягкие подошвы. Так лучше для пациентов, – говорит он, и тонкие губы изображают улыбку. – Я знаю, зачем вы пришли.

Он протягивает руку. Я не пожимаю ее. Он опускает руку.

– Доктор Мэйхью, – подает голос Кэти, – моя золовка нуждается в утешении.

– И она получит его, – говорит он и движением ладони показывает на дверь справа: – Давайте побеседуем.

Стены в кабинете Лемюэля Мэйхью оштукатурены и желтоватые от дыма. Стены голые, только за письменным столом висит большой плакат. Рисунок тушью: голова человека разделена на френологические доли, а на шее выведена фраза «Познай самого себя». На широком подоконнике папоротник в горшке.

Мэйхью устраивается в кресле, откидывается назад. Пружины скрипят. Он складывает пальцы домиком и постукивает ими по губам.

– Я так же безутешен, как и вы.

– Вот как?

– Любая смерть – это трагедия. Но я рад, что вы пришли, теперь я могу лично поделиться с вами новостями. Мы провели тщательное расследование. Все правила соблюдались.

– Тогда как же она забралась на крышу?

– На крышу…

Я перебираю пальцами по подушке кресла.

– Вы за нее отвечали. Вы должны знать, как она попала на крышу. Раз уж провели расследование.

– Да, я знаю. Это…

Он пожимает плечами, тянется через бумаги на столе, отодвигает в сторону пепельницу, используемую в качестве пресс-папье, и раскрывает папку.

– Ммм. Как жаль. Мы, конечно же, пытались уберечь вас.

– Уберечь от чего?

– Эти отчеты доступны обществу, миссис Эбботт. Мы должны сообщать о происшествиях в лечебнице попечительскому совету. – Колесики его кресла елозят туда-сюда по деревянному полу. – А также семье. Мисс Сноу страдала психическим расстройством.

– Я хотела бы посмотреть.

– Посмотреть что?

– Крышу. Ее комнату. Медицинскую карту.

– Отчет о ее смерти посмотреть можно. Но записи о лечении конфиденциальны.

– Объясните, почему моя сестра умерла.

Он выдыхает через нос, закрывает папку.

– По словам вашего брата, вы были медсестрой в ходе военного конфликта. Вы все еще медсестра?

– Нет.

– Значит, отдали долг правому делу.

– Доктор Мэйхью…

– Вы помните, как некоторые из ваших пациентов кричали всю ночь после битвы? «Взять высоту!» или «Бей их!». Снова и снова этот жалобный крик.

– Какое отношение это имеет к Алисе?

– После их смерти вы писали родственникам погибших об этих ночах? Думаю, нет. Думаю, утешая родителей, вы писали, что их сын умер спокойно.

– Я не понимаю, о чем вы.

– Я о том, что ночи вашей сестры были так же ужасны. И думаю, она очень хотела, чтобы они прекратились.

Я сглатываю. Будто камень глотаю. Или правду.

– И поэтому она спрыгнула с крыши.

– Да.

Три этажа. Четыре, если считать конек крыши.

– Почему? Как?

Его ладонь скользит по бумагам. Лист сминается, и доктор тщетно пытается разгладить его ладонью.

– Думаю, если человек хочет… покончить с собой, он всегда найдет способ. – Он касается своего носа, чуть сбоку, будто дает понять, что у нас общая тайна. – Я никогда не напишу о самоубийстве в ее карте.

– Но это не так. – У меня прерывается дыхание, я глотаю воздух ртом. – Она бы этого не сделала.

Кэти кладет руку мне на запястье. Сжимает, когда я пытаюсь вырваться.

– Доктор, очень любезно с вашей стороны не предавать эту информацию огласке. И так сердце разрывается от произошедшего.

Вывернув руку, я освобождаюсь от ладони Кэти.

– У нее были синяки, доктор Мэйхью, которые не… Здесь, – я показываю на свои запястья. Сначала на левое, потом на правое. – На бедрах. И здесь. – Я рисую синяк на своем горячем лбу. – Откуда у нее эти синяки?

– У нас прогрессивная лечебница, миссис Эбботт. Мы стремимся вернуть пациентам душевный покой. Они работают в саду, на ферме. Мы сами выращиваем овощи для кухни. Мясо тоже с нашей фермы, – говорит он и издает резкий смешок. – Пациентов лучше кормили во время войны, чем всех нас, учитывая нехватку продуктов и пайки. Лучше кормили. Но не всех хорошая еда успокаивает. Некоторых нужно призывать к порядку. Применять другие меры. И они работают. Для того они и придуманы.

– Что за меры? – Я подаюсь вперед, вцепляюсь в край стола. – Что за меры?

– Если коротко – труд и свежий воздух. – Ударив ладонью по столу, он добавляет: – Я вас успокою. Пойдемте. Посмотрите.

* * *

Мы поднимаемся на площадку второго этажа. Мэйхью стучит по зарешеченному окну, указывая на крыши зданий внизу. Слева от нас запертая металлическая дверь, другая такая же справа.

– У нас даже мельница есть. А вот аптекарский огород. – Мэйхью выпускает клуб дыма из трубки. – По весне телята. У нас есть свой бондарь. Работает с тех пор, как открылся этот корпус. Бадьи у нас в ходу.

– Сколько во все это труда вложено, – говорит Кэти, вытирая лоб платком.

– Мужское крыло справа. Женское слева. Это крыло миссис Оуэнс. Очаровательная женщина, хотя и несколько напористая. Она управляла школой для юных леди. В Мансонвилле. Мы очень благодарны миссис Оуэнс за ее благодеяния.

Кэти кивает и склоняется к окну:

– Здесь есть все, что нужно.

– Свежий воздух, труд и душевное спокойствие, – говорит Мэйхью, заложив руку за спину и покачиваясь с пятки на носок. – И все на этом небольшом участке. Вообще говоря, нам тут уже тесновато. Я присмотрел еще четыре акра и готовлю письмо миссис Оуэнс.

Замок слева щелкает, и длинная ручка поворачивается. Дверь в отделение на мгновение приоткрывается, и оттуда бочком выходит девушка. Это та девушка, что бежала за нами по дороге, в серой юбке и фартуке. Она несет ведро и швабру и, заметив меня, вздрагивает. Ведро раскачивается, вода чуть не переливается через край. Она охает, переводит взгляд на Кэти, смотрит в пол. Стискивает губы.

– Мисс Суэйн, – говорит Мэйхью, сжимая мундштук.

– Да, – бормочет она.

– Все в порядке?

– Все хорошо.

– Ну и отлично.

Она кивает и отступает к лестнице, перед ступенькой мешкает, чтобы перехватить ведро поудобнее.

– Уборка. Сколько тут дел. – Доктор снова указывает в окно, на хлев и пастбище: – Смотрите-ка. Ягненок. Ха.

Я делаю шаг к окну. Мне неинтересны ни ягнята, ни новая кровля часовни, ни грядки со свеклой и чесноком. Я вижу два кирпичных флигеля по обе стороны от лестничного окна, одинаковые, с металлическими решетками и побеленными стеклами. Свет внутрь пробивается, но не жизнь.

Доктор смотрит вниз, машинально почесывая бакенбарды. Следит, как Китти идет по пыльному склону в черных колеях. Солнце отражается в металлическом ведре возле кирпичного забора, окружающего участок. Китти открывает калитку в высоких деревянных воротах и исчезает из виду.

Мой взгляд скользит вдоль черных линий – колеи тянутся к зданию, расходясь у узкого строения между двумя флигелями. Обе колеи исчезают в густой тени, и я спрашиваю себя: по одной из них привезли сюда Алису, а по другой она отправилась в последний путь?

– А их состояние улучшается?

– Все зависит от выбора терапии. Лечение душевных болезней сопряжено со многими сложностями.

Моргнув, доктор затягивается, но огонек в трубке погас, и, нахмурившись, он опрокидывает золу и полусожженный табак в тяжелую латунную пепельницу возле перил.

– А что же Алиса?

Мэйхью устремляет на меня взгляд:

– Ей, увы, лечение не помогло.

Он так долго смотрит на меня, что приходится отвести глаза. Я демонстративно разглаживаю юбку. Одна из лент развязалась. Я завязываю ее и выпрямляю спину. Окна здесь прозрачные, сквозь них льется яркий солнечный свет, и я щурюсь.

Доктор Мэйхью достает из кармана сюртука связку ключей на кольце и перебрасывает ее с указательного на большой палец. Потом крепко сжимает связку в кулаке.

– Давайте посетим женское крыло. Вы там бывали раньше, миссис Сноу?

Кэти кивает:

– Мы сидели на веранде и ели лимонный кекс.

– Этот кекс – истинное чудо.

Доктор вставляет ключ в замочную скважину, металл дрожит, и вертится, и стучит. Один замок, потом другой.

– На этом этаже тридцать шесть женщин. Сейчас у них, должно быть, трудовая терапия. Шитье. Некоторые из этих женщин прямо-таки талантливы, – говорит он, нажимая на дверь плечом. – Миссис Брайтон. Я привел посетителей.

За дверью скребутся голоса – словно кошачьи коготки, они перелезают через порог, обвиваются вокруг моих ног. Путь нам преграждает женщина в сером фартуке, с мелкими кудряшками цвета бурой грязи. Она выжимает тряпку. Вода капает на пол. Глаза у женщины почти черные. Она смотрит не на меня, а куда-то за мое левое плечо.

– Это миссис Эбботт и миссис Сноу, – говорит Мэйхью, поднимая ладонь. – А это наша миссис Брайтон.

Лицо у Кэти совсем белое.

Миссис Брайтон выпячивает нижнюю губу. Бросает взгляд на Кэти, снова отжимает тряпку.

– Может, ей сесть?

Но Кэти уже не бледная, а пунцовая. Она качает головой, берет меня под руку и отвечает:

– Я прекрасно себя чувствую.

– Женщины сейчас шьют.

– Как я и думал, – говорит доктор Мэйхью, пропуская нас. – Пойдемте.

Глава 8

Миссис Брайтон идет впереди нас, подметая пол юбками. Она снова и снова выжимает тряпку, кашляет. Кхе-кхе.

Сладковатый запах несвежего дыхания и вонь немытого тела ударяют мне в нос. Сочетание щелочи, и менструальной крови, и мыла, и лимонной вербены, слишком щедро разбрызганной в воздухе.

Я прижимаю к носу платок, но вонь уже крепко въелась в ткань.

Комната похожа на вытянутый коридор, и толстые доски пола только подчеркивают это унылое впечатление. Белый цвет стен режет глаза, тени от металлической решетки на единственном длинном окне ложатся на пол концентрическими кругами. Двери глубоко утоплены в стены, между ними скамьи без подушек. Женщины сидят группами по двое-трое на скамьях-качалках и мерно раскачиваются взад-вперед. Их волосы заплетены в тугие косы и накрепко приколоты шпильками. Женщины старые и молодые. Они сосредоточены на шитье.

Миссис Брайтон, дернув головой, показывает, чтобы мы следовали за ней. Бормотание прекращается. Слышны только шаги смотрительницы и шорох игл, пронзающих ткань. Женщины одеты почти как Алиса – в платья из грубого хлопка, но у некоторых на воротнике или манжетах я замечаю цветное кружево. На левой груди каждой женщины вышит номер.

– Не отрывайтесь от дела. Кто работает, не зря день проживет, – говорит миссис Брайтон.

Она ступает по коридору, будто по палубе корабля, широко расставляя ноги, враскачку. Оглянувшись через плечо, замечает:

– Они бы вас живьем сожрали, если бы им позволили.

Я оборачиваюсь посмотреть, что об этом думает доктор Мэйхью, но ему дела нет до миссис Брайтон, он опускается на корточки перед женщиной средних лет, обхватывает колени руками.

– Здравствуйте, – говорит он, кивает и улыбается.

У женщины напрягаются и каменеют плечи. Глаза бегают по комнате, будто она ищет чьей-нибудь поддержки. Рыхлые щеки заливает бледность.

– Здравствуйте, – повторяет доктор.

Тонкая как тростинка девушка, сидящая рядом с женщиной, касается ее щеки указательным пальцем. Затем бьет себя по подбородку – раз, другой.

– Делла Кэмпбелл, – говорит девушка. – Это Делла Кэмпбелл.

– Да. Спасибо, Агнес.

Мэйхью подается к женщине, приподнимает ей подбородок.

– Поздороваешься со мной, Делла? Как ты себя чувствуешь?

Женщина широко открывает рот и снова закрывает. Ее игла так и снует туда-сюда, все протыкает и протыкает квадратик красной ткани. Нитки нет. Только игла и капли крови там, где должна быть нить.

– Она хорошо себя чувствует, спасибо вам большое, – говорит Агнес.

Доктор кладет руку на макушку Деллы, нежно, будто она ребенок, а потом выпрямляется и идет дальше.

– Я рекомендую прикладывание льда, миссис Брайтон.

– Да, доктор Мэйхью.

Иглы шепотом прокладывают дорожку по лоскутам ткани. Вот ситец. Сине-зеленая шотландка. Черная саржа. Нет только ниток, и никто в конце дня не сможет полюбоваться готовой работой.

Пальцы Кэти сжимают мой локоть, словно железные тиски, рука немеет.

– Пусти, пожалуйста, – говорю я.

Она охает и, глянув на свою руку, медленно убирает ее.

Миссис Брайтон и Мэйхью заворачивают в очередную дверь. Еще одна комната.

Это общая спальня. Двенадцать коек. По крайней мере, сюда проникает свет, хоть он и белый, плоский, потому что стекла покрашены. На каждой кровати простое шерстяное одеяло. На спинках висят ночные рубашки. Рядом с каждой койкой столик. На одном щетка для волос. На другом книга с разорванным переплетом. Еще через три койки – жестяная банка с букетиком белых цветов.

– Почему ниток нет?

– Это терапевтическая методика, миссис Эбботт, – объясняет Мэйхью, ухватив краешек латунной чашки, стоящей на одном из прикроватных столов, и наклоняя ее. – Своего рода медитация. Средство для укрепления ума.

Миссис Брайтон вроде бы собирается что-то сказать, но прикусывает язык.

– Даже нитки под запретом, – говорю я.

– Ножницы – это привилегия, – замечает миссис Брайтон.

Мое дыхание бьется о грудную клетку. Мне хочется перевернуть постели, обыскать матрасы, прощупать уголки наволочек, складки белья, найти все, что унесли. Но я лишь крепче вцепляюсь в сумочку.

– Где их вещи?

– Хранятся в надежном месте.

Доктор поворачивается и, просияв, сообщает:

– Мы предоставляем пациентам все им необходимое.

Я, сдерживая себя, спрашиваю:

– Она жила в этой комнате?

– В очень похожей, – отвечает доктор Мэйхью.

– Но не в этой. А я попросила показать именно ее комнату, доктор Мэйхью. И объяснить, почему у нее синяки по всему телу. И как она оказалась на крыше. Вот о чем я просила.

Он поднимает руки успокаивающим жестом.

– Ну же, миссис Эбботт…

Из коридора слышен гул, приглушенный звук шагов – ноги в тапочках шуршат по полу. Кто-то топает.

– Вот что в таких случаях бывает, – говорит миссис Брайтон, направляясь к двери. – Вот что начинается. Вот почему есть определенные часы для посещений. Ну я пошла…

Она выходит в коридор. Слышен ее приказ:

– Глаза в пол.

Мэйхью сжимает мой локоть, притягивает к себе и выводит нас с Кэти в коридор. Здесь топот громче, в ушах звенит от хаоса звуков.

Чья-то рука хватает меня за юбку. Агнес. Она гладит себя по голове, показывает пальцем на потолок, прикладывает палец к щеке.

– Кто туда поднялся, уже не спустится, – шепчет она.

Миссис Брайтон откашливается – кхе – и пристально смотрит на девушку, пока та не падает обратно на скамью-качалку. Надзирательница поворачивается ко мне – губы у нее тонкие, рот маленький.

– Вы моих девочек расстроили, – качает она головой.

Доктор Мэйхью выпроваживает нас на лестничную площадку:

– В другой раз, леди. В другой раз.

И дверь плотно закрывается.

Заголосили не только женщины позади меня. Из отделения напротив слышно, как мужчины шумят, кричат и стучат по стенам.

Кэти кусает нижнюю губу. Моргает и невидяще смотрит перед собой. Кожа у нее будто из воска.

Я дрожу. Быстро возвращаюсь к закрывшейся за нами двери.

– Вы на мои вопросы не ответили! – Я колочу по дереву.

Нортрап, оставшийся этажом ниже, возникает у подножия лестницы:

– Спускайтесь, прошу вас.

Он поворачивается к кому-то слева. Кивает и показывает вверх, на лестницу.

Рядом с Нортрапом появляется мистер Стоукс – он без сюртука, пуговицы жилета и воротник расстегнуты, будто мы оторвали его от обеда. Он поднимается по лестнице, не отрывая от меня взгляда, и в серых озерцах его глаз я вижу золотые крапинки и ту твердость, что позволяет не поддаться панике.

– Все в порядке, – бормочет он и берет меня и Кэти под локоть, руки у него мягкие.

– Не трогайте меня, – резко говорит Кэти. Извернувшись, подхватывает юбки и спешит вниз по лестнице. – Мне нужен воздух.

Солнце слепит через безупречно ровные ряды деревьев, на аккуратно расчищенный граблями газон ложатся пестрые тени. Мощеная дорога, Кэти уже сидит в повозке, держа вожжи. Кобыла трясет головой, отгоняя мух. Я поворачиваюсь к мистеру Стоуксу:

– Вы мне покажете? Где она упала.

– Зачем? – спрашивает у меня за спиной Кэти. – Зачем тебе это?

– Это за углом, – отвечает Стоукс.

Мы идем по траве вдоль брусчатки. Я не в силах посмотреть на здание. Нет, я смотрю на ботинки мистера Стоукса – с квадратными сбитыми носами и грубыми подошвами. Совсем не то что мягкие докторские подошвы.

Здание отбрасывает резкую, черную тень. Мы шагаем уже не по подстриженному газону, а по камням и твердой, спекшейся от зноя почве. Здесь за розами никто не ухаживает, листья пожелтели, кончики покрыты ржой и черными пятнами. Вьющиеся лозы карабкаются по стенам, будто хотят, чтобы обитатели дома полюбовались ими. Но никто не выглядывает из зарешеченных окон, и словно поэтому цветы никнут и скукоживаются.

– Думаю, она пробралась на чердак, а оттуда уже на самый верх. – Стоукс обрывает лепесток у розы и трет его в пальцах. Скользит взглядом по крыше и добавляет: – Где мы только ее не находили. Она любой замок могла открыть.

– Это брат нас научил.

Он кивает и отбрасывает лепесток. Тот прилипает к ногтю большого пальца, и Стоукс проводит рукой по жилетке, чтобы избавиться от него.

– Лучше бы ей этого не уметь, – говорит он.

Я возвращаюсь к Кэти, сажусь в двуколку и поднимаю подножку. Тихо. Слышно только дыхание Кэти и мое. И стрекот цикад среди листвы.

Кэти прикусывает нижнюю губу. Кивает.

– Ты получила ответы?

Двуколка дергается вперед.

– Не все, – говорю я.

– Хватит. – Кэти взмахивает хлыстом. Сжимает зубы и смотрит перед собой. – Пусть покоится с миром.