Текст книги "Когда Алиса упала"

Глава 9

– Как вы могли просто так сбежать? – Лайонел промокает салфеткой уголки рта, а потом демонстративно расправляет ее на коленях. – Оставили Сиршу следить за Тоби – она с ног сбилась. – Он машет рукой и берет нож и вилку. – И к чему это? – Отрезает тонкий ломтик говяжьего языка и отправляет его в рот. – Пора заканчивать.

Порция Кэти не тронута, на говяжьем языке подрагивают капельки желе. Брюссельскую капусту она тщательно сдвинула на край тарелки.

– Прошу тебя. Все кончено. Кончено, – говорит она.

Лайонел поправляет очки и качает головой.

– Больше ты туда не поедешь, – говорит он.

– Ты не можешь мне этого запретить, – отвечаю я.

– Могу. И запрещу.

– Лайонел. – Кэти касается его запястья, но он отдергивает руку.

– Пока ты живешь в моем доме…

– Это и мой дом, – говорю я.

– Нет, Мэрион. Не твой.

Я роняю вилку на фарфор и отталкиваю тарелку. Меня мутит.

– Доктор сказал, что она покончила с собой. Она бы никогда этого не сделала.

– Потише, прошу тебя. – Лайонел поднимает взгляд к потолку: комната Тоби как раз над нами.

– Я знаю, что она была больна. Боже, я знаю это лучше, чем кто-либо. Но только не это.

Я делаю глубокий вдох, за ним другой, но воздуха не хватает. Я вспоминаю крышу, и сломанные ветки, и острый сладкий запах ее тела, от которого я не могу отмыться.

– Я думаю, в этой больнице все врут. Разве для тебя это не важно?

– Довольно! – Кэти ударяет рукой по столу. Ее глаза прищурены, взгляд ледяной. – Довольно разговоров про Алису.

Она хватает стакан с водой, жадно пьет.

– Сколько можно говорить о ней. Все снова и снова возвращается к Алисе. Боже.

Она резко опускает стакан на стол и порывисто встает, стул отъезжает и, ударившись о буфет, падает.

– Кэти, – низким голосом говорит Лайонел. – Подними стул.

– Не приказывай мне.

– Подними стул.

Дрожащими руками Кэти возвращает стул на место. Падает на него, кладет ладони по сторонам тарелки и смотрит на солонку и свечи.

Лайонел, откинувшись назад, наблюдает за Кэти. Настороженно, будто ждет, что сейчас она швырнет стул на другой конец комнаты, а то и бокал в придачу.

Она накалывает на вилку кочанчик брюссельской капусты, запихивает его в рот, жует и с гримасой проглатывает.

– Вчера я навестила Мод Харпер. Конечно, к нам она приехать не захотела. Никто нас не навещает, и это точно из-за Алисы. Но я не об этом. Ее сын… ты его знаешь, Лайонел. Джошуа. Он учился в твоем классе в Сент-Олбанс, помнишь? Он сейчас получил должность секретаря у сенатора Крейгина.

– Как же его жену зовут? Мэйзи, Мэри…

– Марта. Марта Куинн.

Лайонел щелкает пальцами:

– Точно!

– В их доме повсюду сундуки и коробки, и Мод взбудоражена, как ты понимаешь…

В зеркале мелькает тень. Я уверена, что кто-то прошел по двору, и поворачиваюсь к окну, но вижу только собственное отражение, мерцающее и плывущее среди завитков и пузырьков.

– Что с тобой? – спрашивает Кэти.

– Мне что-то показалось. Думаю, здесь кто-то есть, кто-то ходит.

Салфетка подрагивает, когда Кэти прикладывает ее к губам.

– Наверное, Элиас. Пришел забрать Сиршу домой, – говорит она.

Сердце громко стучит у меня в ушах.

– Да. Должно быть, так и есть, – соглашаюсь я. – Все в порядке.

Лайонел пристально смотрит на меня. Я уже видела этот взгляд. Так он смотрел на Алису.

* * *

Лайонел слишком высокий для моей кровати, он вытягивается на ней наискосок, свесив ноги. Постукивает ботинками с квадратными носами, приподнимается, взбивает подушку и скрещивает руки за головой.

– Разве не видишь, что я расчесываю волосы перед сном, – говорю я. – Уже поздно.

– Здесь все так строго, так прибрано. Все на своих местах.

– Здесь особо нечего прибирать.

– И все же. Это одна из… неизменных черт твоего характера.

Лайонел посасывает незажженную чирутку[6]6
  Сигара, обрезанная с обоих концов.


[Закрыть] – небольшая уступка мне, учитывая, что он занял мою кровать, а я вынуждена сидеть у стола. Он перемещает сигару из одного уголка рта в другой, кладет ее на тумбочку у кровати. Мой младший брат теперь высокий, но все еще маленький.

– Ты так говоришь, будто это недостаток.

– Это ты шуток не понимаешь.

– Сейчас не до шуток, правда?

– И мясо за столом режешь на крошечные кусочки.

Я провожу пальцем по щетке, снимаю с нее длинный волос.

– Чего ты хочешь, Лайонел?

Он смотрит на закрытую дверь.

– Закрой окна.

– Жарко.

– На минутку.

Я протягиваю руку к щеколде. За прудом среди деревьев мелькает огонек и тут же исчезает. Пруд и лес снова черные.

– В лесу есть бродяги? – спрашиваю я.

– Ты что-то увидела? – Его взгляд обращается к окну и возвращается ко мне. – Я бы не стал беспокоиться. Их немного. У них лагерь на Бэрроу-рок.

– И сколько их?

– Не знаю. Несколько человек. Думаю, это возвратившиеся с войны. Но не готовые отправиться домой.

– Нужно их выселить.

– Они сами уйдут, когда придет время.

– Нечего им здесь делать.

– Они никому не причиняют зла. Оставь их в покое, Мэрион. – Выпятив подбородок, он добавляет: – Но ты никогда никого не оставляешь в покое.

– Это ты по поводу Алисы?

– По поводу Кэти.

– Ну конечно же.

– Не начинай.

Кровать скрипит: он встает и принимается ходить туда-сюда.

– Ты всегда… я не хочу, чтобы Кэти расстраивалась, вот и все. Это теперь ее дом.

– По обоям заметно.

Он останавливается посреди комнаты и, нахмурившись, смотрит на обои.

– Можешь поменять у себя, если хочешь.

Я наклоняю голову.

– Боюсь, это ее расстроит.

Он ерошит волосы.

– Вообще-то ты не можешь их поменять.

– Неужели?

– Я не могу себе этого позволить. Во всяком случае, не прямо сейчас.

– Но все эти контракты…

– На гильзы. И пряжки для ремней. Ты представляешь, сколько у меня на складе пряжек для армии США? Половина контрактов не оплачена. И я сомневаюсь, что по ним когда-нибудь заплатят. И Алиса – сколько стоило содержать ее в этом месте? И полы, и шляпки, и… и обои.

Он тяжело опускается на кровать.

– У меня нет работы для людей. Многие вернулись с войны, и у меня для них ничего нет. Мы живем в кредит. Это только временно, до тех пор, пока я не переоснащу станки… у меня есть идеи. Беспокоиться не о чем.

– Тогда я не буду.

– Сегодня Кэти расстроилась. Прошу тебя, не расстраивай ее. – Он выпрямляется, потирает ляжки. – Ты же можешь не расстраивать ее?

– Я хочу написать заявление. На Бродерс-хаус.

– Но почему? Зачем тебе это?

– Так будет правильно.

– Правильно будет сказать, что Алиса умерла после короткой болезни. Вот что правильно. Разве не это будет проявлением доброты? К ней? К ее семье? Ты знаешь, что именно так правильно.

Не отрывая взгляда от щетки, я спрашиваю:

– А людям что ты говоришь о том, где она была?

– В санатории для чахоточных. Кэти решила, что так лучше.

– Но это не ее дело.

– Нет, Мэрион. Ее.

– Можно задать тебе один вопрос?

Я не решаюсь; я хочу спросить его о Тоби. Видел ли он своего сына таким, каким его видела я, – как он ведет молчаливую беседу с кем-то невидимым, который не отвечает ему.

Лайонел тяжело вздыхает. Снимает очки, ожесточенно трет глаза. Веки у него красные, под глазами набухли мешки. Я думаю, он знает, какой вопрос я не решаюсь задать. Нас обоих преследует страх, что мы такие же, как она. Но не стоит сейчас обременять его еще и этим.

– Впрочем, не бери в голову.

– А как насчет Кэти?

– Я постараюсь ее не расстраивать. Она только хорошее в твою жизнь принесла.

– И про деньги? Ты ведь ей ничего не расскажешь, правда?

– Это временные сложности, так ведь? Потому что, по-моему, ей не понравится, если проблемы с деньгами затянутся.

Стук в дверь. Поворачивается ручка. Входит Кэти в ночной сорочке, на плечах шаль, волосы заплетены в тугие косы и уложены короной.

– Вы разве не слышите?

Лайонел надевает очки и удивленно смотрит на жену.

– В дверь кто-то стучит.

– В такой час?

– Посмотри, кто там, Лайонел.

Он протискивается мимо нее в коридор.

Кэти входит в комнату, приваливается плечом к шкафу. Смотрит на меня:

– Мэрион, с тобой все хорошо? После сегодняшнего, я имею в виду.

– А с тобой?

– Не знаю.

Из вестибюля доносится бормотание двух голосов. Говорят слишком тихо, и слов не разберешь, но разговор короткий. Возвращается Лайонел, бросает взгляд на Кэти, на меня.

– Сундук привезли.

Я сглатываю, в горле будто песок.

Он вскрывает тонкий конверт ногтем большого пальца, достает письмо и ключ от сундука. Закусив нижнюю губу, изучает листок.

– Прочти вслух, Лайонел, – просит Кэти.

Она подходит ко мне и кладет ладонь на мое плечо, словно защищая от ужасных новостей.

Уважаемый мистер Сноу.

Быстро пробежав глазами текст, Лайонел продолжает читать:

Прошу Вас еще раз принять мои глубочайшие соболезнования в связи с кончиной Вашей сестры. В ходе внутреннего расследования было выявлено, что все необходимые процедуры соблюдались. Мы полагаем, что Алиса Сноу, как мы уже имели возможность убедиться в прошлом, умела открывать замки с невероятной ловкостью, и, к несчастью, в тот вечер ей удалось достичь своей цели. Придя к таким выводам, мы закрыли расследование.

В знак соболезнования мы исключим оплату за последние три месяца из Вашего счета, и я лично хотел бы оплатить надгробие. Прошу Вас направить счет непосредственно мне.

Я искренне надеюсь, что Вы будете думать о времени, которое Ваша сестра провела в нашем заведении, с уверенностью в том, что здесь за ней был хороший уход. Ее не хватает всем нашим сотрудникам.

С уважением,

Лемюэль Мэйхью

Лайонел смотрит на меня, в глазах его боль и раскаяние.

– Я научил ее вскрывать замки. Я не…

В руке у него ключ. Он смотрит на него и резко отбрасывает на постель, будто ключ раскаленный.

– Что ж, вот и ответ, – говорит Кэти. – Это щедрое предложение.

– Лучше бы он извинился. Я только хотела, чтобы он сказал правду. Что они совершили ошибку. Я хотела, чтобы он сказал: «Кто-то не выполнил свою работу, миссис Эбботт, извините меня». Это чего-то да стоило бы. Я только хочу, чтобы он извинился.

* * *

Доктор Лемюэль Мэйхью хочет от меня избавиться, он думает, что достаточно будет дать денег за молчание и вернуть сундук. Теперь сундук стоит возле моего шкафа. В ладони – ключ-четырехлистник на лавандового цвета ленточке, заплетенной в косичку. Я сжимаю его, пока металл не врезается в кожу.

Свет свечи падает на кожаные ремни и шляпки гвоздей, потертости и царапины. Тоби тайком спустился из своей комнаты и теперь сидит перед сундуком – натягивает вязаные панталончики на голые коленки и барабанит по ним пальцами. Чешет под воротником нательной рубашки.

– Это правда ее сундук?

Он встает, проводит рукой по защелкам. Наклоняется, изучая заклепки, пытается просунуть палец в замочную скважину. Делает шаг назад, прячет руки за спину, широко расставляет ноги и бычится – вылитый Лайонел. Смотрит на меня, прикрыв один глаз, в точности как Лидия, когда она была в чем-то не уверена: как решать уравнение, какую шляпку надеть и правда ли Лайонел делает ей предложение или все это – ужасная шутка.

Я ласково глажу его по шее, провожу костяшками пальцев по плечу. Прикусываю губу, чтобы не сказать: «Ты так на нее похож». Потому что Кэти права. Он не знает другой матери, кроме нее. И пока этого достаточно. Не стоит примешивать еще и это к горю от потери Алисы, которая любила его так же сильно, как и он ее.

– Ты знаешь, что Алиса писала мне о тебе? – спрашиваю я. – Она писала, что ты очень-очень умный.

Тоби краснеет, рот приоткрывается – маленькая розовая буква «О», ему приятно это слышать.

– А что еще она писала? – спрашивает он.

– Гм. Что ты легко запомнил таблицу умножения, – говорю я, теребя ключ в ладони.

– Это же просто.

– Для тебя просто.

– А ты умеешь починять солдатиков, – говорит Тоби. – Алиса сказала, что тебе нужно для этого много бечевки и сахарного клея.

К глазам подступают слезы. Я так и вижу, как она склонилась над тетрадкой, которую всегда носила с собой, и рисует для маленького мальчика – стрелы, и фигурки, и объяснения. Где все эти тетрадки, в которых она так прилежно писала? Только так она могла рассказать нам о своих желаниях, иначе ей приходилось гримасничать, и топать, или хитро щуриться, когда она нас дразнила. Отцу эти жесты и гримасы казались постыдными, Лайонела они смущали, Бенджамин не обращал на них внимания.

– Очень полезные вещи, бечевка и клей, – говорю я. – А она ее тебе дала? Картинку?

Тоби хмурится и трясет головой.

– Она любила рисовать.

Он пытается разжать мой кулак, достать ключ.

Я убираю руку. Крепче сжимаю ключ. Меня мутит. Не знаю почему. В сундуке только одежда и, может быть, одна-две безделушки. У нее ведь и не было ничего своего. И там могут быть все ее тетрадки.

Или азбука. Или учебник по астрономии, по которому она сверяла карты звездного неба.

– Я пока не решаюсь его открыть.

Лицо Тоби вытягивается от разочарования, будто я спрятала от него подарок. В конце концов, разве для него это не так? Такая же коробка с игрушками, как в его комнате, только побольше. Внутри сокровища. В сундуке все, что у меня осталось от Алисы, и я пока не готова разобрать его и сказать, что в нем – сокровища, а что – мусор.

– Иди спать.

Тюри

Доктору Лемюэлю Мэйхью

Бродерс-хаус

Доктор Мэйхью,

По Вашему мнению, жизнь Алисы оценивается трехмесячной оплатой ее содержания и гранитного надгробия. И Вы полагаете, что мы будем благодарны. Значит, я должна предположить, что она сама себе поставила синяки и вскрыла замок фантомными иглами, волшебным образом оказавшимися в ее распоряжении? Я требую, чтобы Вы показали мне отчет о расследовании и рассказали обо всех действиях и упущениях Ваших сотрудников в тот вечер. Моя сестра должна была быть жива, и сейчас вместо этого письма я бы просила Вас отпустить ее под мой присмотр.

В ответном письме прямо укажите время и место встречи.

Мэрион Эбботт

Глава 10

Ночью небо грохочет о своих горестях. Атмосфера наэлектризована и не знает покоя. Как и наш дом. Я меряю гостиную шагами, поглядывая на зеленоватое небо и плетеную изгородь, когда поднимается порывистый ветер. Оконные стекла дребезжат. Я проверяю защелки – плотно ли закрыты?

Наверху ссорятся Кэти и Лайонел. Она тарахтит, он будто отбивает слова молотом. Они замолкают и начинают заново, ссора набирает обороты, как паровозик, который Тоби катает по железной дороге. Металлические колесики на несмазанных металлических осях. Снова и снова по кругу.

В столовой звон стекла: что-то разбилось. Я иду по коридору, лестницу окутывает дрожащий свет масляной лампы. На площадке стоит Лайонел, его узловатые колени торчат из-под ночной сорочки.

– Что это было?

– Просто ваза, я думаю. Иди спать. – Лайонел моргает, проводит рукой по волосам. – Уже поздно, а ты не ложишься, – говорит он.

– Как тут заснешь при таком шуме.

– Если нужно виски, ты знаешь, где искать.

Занавески в столовой поднимаются и опускаются, ветер затягивает их во двор, будто вор, уносящий свою добычу.

– Я закрою окно. Возвращайтесь к вашей… вашему разговору.

Разбилась хрустальная ваза, осколки разлетелись по полу и столу. Я толкаю окно, но полностью закрыть его не получается. Раму заело, и вдоль подоконника остается щель. Чтобы не поставить занозу, нужно зажечь свечу, но ветер загасит ее, а босиком в темноте ходить не стоит. Я возвращаюсь к себе. Сквозняк забирается под ночную рубашку, горячо дышит в затылок. Еще один порыв, сырой и прохладный, – начинается дождь.

Вспышка молнии освещает обои в коридоре: плачущие горлицы расправляют крылья, ирисы под ними гнутся и трепещут. Потом пошлый узор снова застывает.

Я достаю ботинки из шкафа и поворачиваюсь к креслу, чтобы сесть и обуться. Кресло отодвинуто от стола. Оно смотрит на сундук Алисы, будто кто-то намерен сидеть подле него всю ночь, как у гроба. Я разворачиваю кресло и застегиваю пуговички на ботинках, не оглядываясь на сундук.

Сирша хранит щетку и совок в чулане под лестницей. Я толчком открываю дверцу и чуть не сталкиваюсь с Тоби. Мальчик таращится на меня. В руке у него желтый игрушечный вагончик. От статического электричества в воздухе пижама прилипла к его телу, собралась в складки на боках и ногах.

– Ваза разбилась. Нужно убрать стекло.

Он медленно проводит тыльной стороной ладони под носом.

– Испугался грозы?

– Нет. – Тоби шмыгает и снова вытирает нос.

– Тогда обуйся и помоги мне. Будешь показывать осколки, которые я пропустила.

Его взгляд мечется между спальней на втором этаже и мною.

– Схожу с тобой, – говорю я.

Поезд сошел с рельсов, вагончики разбросаны по полу. Простыни Тоби сбились в кучу в шкафу, подушка задвинута в дальний угол.

– Я тоже иногда здесь спала.

– Правда?

– Во время грозы. – Я ставлю вагончики на рельсы. – Обувайся.

– Я не боюсь грома.

– Хорошо.

Вагон-ресторан красный. За столиками сидят фигурки со схематично вырезанными лицами: мужчины в цилиндрах и женщины в шляпках. На столиках круглые тарелочки, в проходе – маленькая собачка.

Тоби сидит на полу, раскинув ноги, и пытается надеть сапожки. Дверцы шкафа за его спиной нараспашку. Костюмчики и штанишки ровно висят на крючках. Ботинки и сапожки стоят в аккуратном ряду носами вперед.

Я ставлю вагон-ресторан на полку с игрушками рядом со старым волшебным фонарем, с которым мы с Лайонелом играли в детстве. Я хочу помочь Тоби со шнурками, но он отдергивается. Захлопывает шкаф.

– Я умею со шнурками, – говорит он и берет меня за руку. – Надо убрать стекло, чтобы она не порезалась.

Я вздыхаю, потому что Сирша и вправду может не заметить стекол. Приковыляет в столовую накрыть к завтраку и поранится.

– Ты прав.

– Ага. – Тоби широко улыбается.

Вслед за ним я выхожу в коридор. В комнате Лайонела и Кэти не горит свет. Только поскрипывает кровать и слышится голос Кэти, куда более нежный, чем раньше. Я беру мальчика за плечо и подталкиваю его к лестнице:

– Пошли. А то скоро дождь польет.

Внизу Тоби достает ведро из чулана. Держит его обеими руками. Смотрит на меня, глаза у него блестят, как бусины. Я знаю, это из-за странного света, едва проникающего в окно. Но по спине невольно пробегает холодок.

* * *

Тоби порезал большой палец. Я усаживаю его на стул в моей комнате, зажигаю лампу и с верхней полки шкафа достаю саквояж-аптечку.

– Я не нарочно, – бормочет он.

– Я же велела тебе не трогать.

– Прости.

– Порез неглубокий. – Я смачиваю платок в стакане с водой и промокаю капельки крови. – Просто царапина.

Тоби ерзает, пока я свожу края ранки и перевязываю палец тряпицей.

– Ужасная рана? – спрашивает он.

– Ампутация не потребуется. Но немного пощиплет.

В глазах Тоби слезы, но он корчит гримасу и трясет головой:

– Не больно совсем.

– Ты очень смелый.

Я треплю Тоби по плечу, опускаю перебинтованную руку ему на колени.

– А ты много пальцев отрезала? На войне?

Я встаю с колен, прислоняюсь к столу и обхватываю подбородок рукой.

– Ни одного.

Белая вспышка молнии, следом грохот – такой, что дом вздрагивает. Тоби вцепляется в стул, отдергивает раненую руку.

С порывами ветра налетает дождь, сначала будто пальцы стучат по стеклу, потом вода накрывает пеленой, с шипением и грохотом. Щеколды на окнах дрожат, однако держатся, не впуская дождь. Но стекла быстро запотевают, будто вода отыскала щелочки и капельками проникла в комнату.

Молнии, одна за другой. В окно виден желтый, как сера, пруд, похожий на дым. При следующей вспышке туман рассеивается, дождь морщит кожу воды.

Еще один удар. Ближе. Портрет Бенджамина, заплясав, клонится набок. Я подскакиваю и успеваю подхватить его, не дав упасть с каминной полки.

Мы сидим рядышком, я сжимаю пальчики Тоби. Грохочет уже где-то за холмом, за Бэрроу-рок. Бело-голубой свет прорезает верхушки деревьев.

– Этого дождя нам не хватало, – говорю я.

– Но не грома.

– Нет, не грома.

Тоби напевает какую-то мелодию, и я в такт стучу нашими руками по колену и пою:

 
Быстрей тебя я в Шотландию вернусь,
Но мы с моей любовью не встретимся опять
На зеленых берегах Лох Ломонда.
 

Гром все тише, молнии сверкают где-то далеко. Мы поем «О Сюзанна» и «Сватовство лягушонка».

Дождь заканчивается так же внезапно, как начался. Небо проясняется, и луна сияет за длинным дымчатым облаком.

– Смотри. – Тоби показывает на берег за главным прудом – туда, где он сужается и сворачивает, исчезая.

– Там ничего нет.

– Это Плохой. Он пришел с Теснины.

Тоби прижимает руки к окну. Наклонив голову, всматривается вдаль сквозь запотевшее стекло.

– Плохих не существует. Я тебе об этом уже говорила. Это все фантазии. Это…

Я выдыхаю и беру его под локоток. Он напряжен, весь сжался.

– Алиса Плохих просто придумала.

Но это Алису я держу под руку, это глаза Алисы, округлившиеся от ужаса, смотрят на меня.

Ничего не случится, – бормочу я. – Здесь ничего нет.

Ее губы шевелятся, но ни звука не раздается. Нет, это не она – он изворачивается и высвобождает руку, уткнувшись острым локотком мне в грудь.

– Смотри. Точно как Алиса говорила.

Какая-то темная фигура скользит по поверхности воды. Я резко втягиваю воздух и подаюсь к стеклу. Видно смутно – может быть, это человек, а может, и нет. То ли фигура извивается и скользит, то ли лунный свет играет на воде. Неуклюжими, онемевшими пальцами я пытаюсь открыть щеколду и наконец распахиваю окно. Я с такой силой цепляюсь пальцами за подоконник, что краска забивается под ногти. Тоби жмется к моему боку, и мы вместе высовываемся из окна.

– Это Плохой. Он пришел отрезать мне язык. Алиса говорила, что он придет! – Голос Тоби срывается на визг.

– Это бревно, Тоби, просто бревно, – говорю я, тряся Тоби за руку. – Алиса врала, это все глупости.

Мы смотрим друг на друга, часто дыша.

– Там никого нет.

– Она никогда не врет.

Взвизгнув, он вырывается из моих объятий и выбегает из комнаты.

* * *

Утро окрасило небо в цвет бледной лаванды, нагретая солнцем земля превратилась в отвратительную жижу. Бревно уткнулось в берег. Я так и просидела у окна до утра. Спина и ноги затекли и ноют. Окно я так и не закрыла. Гроза прошла, но ветер все еще колышет воду, все еще треплет ветви деревьев, ослабевший, нестрашный.

Сундук Алисы за моей спиной открыт. В руках у меня опись вещей: четкий почерк, внизу на рисунке показано, где находится каждый предмет. Все по-прежнему лежит на своих местах, я не в силах прикоснуться к ее вещам.

Кэти сгребает упавшие на грядки ветки и листья. Тоби, сидя на корточках, с интересом наблюдает за каким-то насекомым или червяком, ползущим среди обломков. Потеряв его, набирает в ковш грязь и сбрасывает ее в тележку. Сирша прохаживается среди грядок, уперев руки в бока, и качает головой. Томаты побило, все кусты поникли. Она раздвигает листья ногой, снимает уцелевшие плоды. Опоры, к которым привязаны бобы, покосились и почти легли на грядку с чесноком. Перцы лежат на земле, словно рождественская гирлянда, которую достали из коробки.

– Ты только глянь, – бормочет Сирша, – все полегло.

Пила врезается в дерево, звук петляет по саду. Элиас, похоже, у ворот – наверное, часть изгороди упала.

Цикад не слышно. Птица пускает трель, ей отвечает другая.

Одежда Алисы аккуратно сложена.

Два платья, одно в полоску, другое в клетку. Три нижние юбки. Три пары панталон. Пара черных подвязок. Два корсета. Чепчик цвета сливы и чепчик цвета персика.

Завтра поеду в город и закажу у Дариуса Мика два надгробия, и он скажет, что быстро их сделать не получится. Слишком много работы по камню в последнее время, тела соседей возвращаются домой с известной регулярностью, и колокола в церкви истираются от горя. Для Бенджамина я закажу плоскую прямоугольную гранитную плиту, слева – его имя, правая часть будет ждать меня.

Посеребренная щетка из кабаньей щетины, чтобы вычесывать колтуны. Костяной гребень с широкими зубьями. Булавка для шляпы, которую я подарила Алисе на шестнадцатилетие, – певчая птичка из зеленого стекла, украшенная жемчужинкой.

Я попрошу у Дариуса могильный камень из кварца, в нем будет отражаться солнце, кварц будет рассеивать лунный свет. Алиса Сноу, любимая сестра.

Три книги, обернутые и перевязанные бечевкой. Трактат об астрономии. «Хижина дяди Тома». «Последний из могикан».

Скрипит тележка, Кэти катит ее мимо разодранных листьев ирисов к облетевшим розам. Бросает ручки тележки и жестом подзывает Тоби.

Две пары ботинок: цвета слоновой кости с черными пуговками и тонкими летними подошвами. Ботинки со сбитыми носами, со шнуровкой, без каблуков. Пять пар свернутых чулок. Две пары черных, две – синих, одна – серых, на носке штопка.

Я кладу руку на бумагу, растопыриваю пальцы поверх черных чернил, приподнимаю уголок большим пальцем.

Несколько лет назад Алиса так отчаянно просилась со мной.

– Меня взяли, Алиса. Я буду медсестрой. Ты вернешься в Тюри, это только до Рождества. Вряд ли война продлится дольше, правда? И подумай, ты сможешь помочь Лидии с маленьким Тоби, и я заберу тебя к Рождеству, и Бенджамин вернется, и…

Но она кинулась в свою комнатку, оставив меня одну. Она не могла смириться с моим отъездом. Она писала записку за запиской и просовывала их в мои сжатые ладони, под дверь спальни, относила на почту, чтобы я нашла их среди других писем. Как можешь ты меня бросить? Как можешь ты меня покинуть? Открытка с пионами и надписью «Эгоистка». Соль в моем чае. Письма от Бенджамина в грязи форта Магрудер, Спотсильвании, Поплар-хилл, разорванные в клочья, чтобы я собирала их, как пазл.

– Я не допущу, чтобы наш Союз пал, – сказала я. – Армии нужны медсестры, это-то мне под силу.

Карандаш порвал листок ее тетрадки. Она выдернула его.

Ты не медсестра.

– Я научусь. Я же смотрела за мамой.

Возьми меня с собой.

– Нет.

Алиса размахивала руками и прерывисто мычала. Сбила фарфорового ангела, тот треснул, но не разбился. Она пнула его через всю гостиную. Ангел, закрутившись, попал под тяжелый книжный шкаф, полный учебников и атласов Бенджамина.

Следующую записку она накорябала, разрывая бумагу, и ткнула ее мне в грудь.

Ты за мамой плохо смотрела.

– Сложи вещи в свой дорожный сундук.

Тот самый сундук. Я сказала, что мы обо всем договорились: она будет жить с Лайонелом и Лидией и помогать с ребенком. Лайонел приехал под вечер и увез ее наутро. Я их не провожала. Мне самой нужно было собрать багаж и успеть на дилижанс.

Так полна я была уверенности в своей праведности. Так устала я от нее.

Я оглядываюсь на двор. Тоби уже у лодочного домика. Дергает металлический замок и резко отпускает его. Дверь дрожит. Он повторяет, но затем ему становится скучно, и Кэти зовет его.

Медальон не указан в описи вещей, не нарисован на схеме, его не было на теле Алисы, когда я ее обмывала. Медальон, который я вижу во сне. Который она никогда не снимала. Мамин медальон. Алиса присвоила его себе. Выхватила его из маминой шкатулки с драгоценностями и отказалась отдавать. Да и зачем ей было его отдавать? Больше у нее от мамы ничего не осталось.

Пять тетрадок в тканевом переплете, пустых. Семь карандашей, перевязанных веревочкой.

Появляется Лайонел, подходит к Кэти, вытирает грязь с ее щеки и целует. Он размахивает шляпой, и Тоби хватает ее за поля.

Я переворачиваю листок бумаги:

Собственность Алисы-Луизы Сноу.

Июнь 1864 года.

Нашедшего просьба вернуть лично в руки Мэрион Эбботт. Тюри, Нью-Гэмпшир.

В противном случае уничтожить.

Мои уши наполняются ревом. Я сминаю слова в кулаке. Но они просачиваются сквозь бумагу, сквозь список корсетов и щеток из кабаньей щетины. Буквы скованы цепью и оборачивают мою кисть и локоть. Я кидаю записку поверх одежды, которая так и не понадобилась Алисе.

Сегодня четверг. У Кэти этот день для приема визитов – она сядет в гостиной на краешке дивана, будет ждать и надеяться, что на этой неделе кто-нибудь ее навестит. Но за те недели, что я здесь провела, не приехал никто. Лайонел отправится в город, устроится за широким столом на фабрике и задумается, какого черта делать теперь, когда война закончилась и заказы на пули не поступают.

Кэти, схватившись за ручки тележки, поднимает голову и кричит мне:

– Помощь бы не помешала!

Я машу соломенной шляпкой в открытое окно:

– Иду!

Голос у меня хриплый и странный.

Я туго завязываю ленты шляпы. Закрываю крышку сундука, щелкаю замком.

– Иду.