Текст книги "Утренняя песня"

Глава 4

Она опоздала. Туман клубился вокруг ее босых ног, словно серебряная пыль, отдаленная музыка все сильнее увлекала ее в лабиринт лилий и вереска. Ханна подхватила юбки газового платья и побежала, пытаясь найти то место, откуда исходила музыка, зная, что должна записать ее, – божественные переливы арфы перемежались с непрерывным плачем ветра.

Она почти отказалась от надежды найти это место, плюхнувшись у столетнего дуба друидов, искривленного и кряжистого, и в то же самое мгновение заметила дверь, скрытую от глаз огромными корнями дерева.

Она устремилась вниз по винтовой лестнице. Музыка становилась все громче, нежнее, выразительнее. Внутри дерева должно было быть темнее, чем снаружи, но она оказалась в комнате, полной света.

Он был там. Хозяин Рейвенскара. Его широкие плечи склонились над фортепиано, сделанным из стекла. Темные глаза блестели, повелевая ветру, морю, болотам и даже сердцу Ханны петь на каком-то примитивном языке, понятном ему одному.

Она знала, что должна уловить его колдовскую мелодию и заполнить ею пустые страницы своей души. Ханна устремилась к столику в углу, схватила перо и чернила и принялась отчаянно царапать бумагу, зная, что он никогда не простит ей, если она подведет. А она не простит этого себе.

Но музыка словно просачивалась у нее между пальцами.

Она подняла голову и взглянула на человека, окруженного ярким пламенем свечей. Его темные волосы ниспадали на воротник, мужественное лицо было божественно красивым, синие глаза горели, как пылающие угли, их взгляд проникал ей в душу. Его руки летали над клавиатурой, словно птицы, исторгая из самого сердца инструмента неземные звуки.

Глядя на его руки, Ханна представляла себе, как они ласкают ее с той же неистовой страстью. Перо в руке сломалось, чернила брызнули во все стороны и попали на одежду.

– Вы знаете, что я не выношу чернильных пятен.

Он стал ее раздевать, его чувственные пальцы касались ее груди, он покрывал поцелуями ее шею. Охваченная желанием, Ханна ценой невероятных усилий сопротивлялась.

Внезапно в воздухе разнесся визг, который она слышала в ночных кошмарах. Пип! Он в руках Мейсона Буда!

Она закричала и открыла полные ужаса глаза. Яркий свет лился сквозь окна их с Пипом комнаты.

Одежда на ней была расстегнута и сползала с плеч точно так же, как и во сне, а ноги были босыми. Как она сюда попала? Пипа в комнате не было, и ее охватила паника.

В дверь постучали:

– Мисс Грейстон! Мисс Грейстон!

Ханна вскочила с постели и отворила дверь.

На пороге стояла розовощекая служанка, пряди рыжих волос вылезали из-под съехавшего набок чепца. По лицу девушки Ханна поняла, что дело не терпит отлагательства.

– А, вот и вы, мисс, – произнесла девушка с облегчением. – Простите, что разбудила, но вас зовут вниз. Хозяин, кажется, не в духе. Все утро ворчал.

– Утро? Не может быть...

– Нет, мисс. Уже полдень миновал. Не знаю, чем хозяин так взволнован, но он сказал, что собирается разобраться с чем-то раз и навсегда.

Кровь застыла у Ханны в жилах.

– На вашем месте, мисс, я не стала бы противоречить хозяину, сказала бы ему все, что он пожелает. Иначе он придет в ярость.

– Мой... Мой Пип, он пропал...

– Не волнуйтесь. Малыша рано подняли по приказу хозяина, чтобы он вас не разбудил. Он был со мной, пока я приводила в порядок другие комнаты. Он все еще в Красной комнате. На одной полке нашел старый «Ноев ковчег».

– Вы... вы забрали Пипа?

Девушка весело улыбнулась.

– Просто одолжила его ненадолго.

Первым побуждением Ханны было схватить мальчика и ускользнуть из Рейвенскар-Хауса, пока не поздно. Прежде, чем мистер Данте узнает...

Впрочем, вряд ли он узнал правду. Ее просто выбил из колеи ночной кошмар. Но это не причина, чтобы сломя голову бежать, лишив Пипа крыши над головой, теплой постели и еды.

– Напрасно вы волнуетесь из-за малыша, мисс. Я уже помогла ему одеться и поскрести за ушами. У меня была целая куча братьев и сестер – целых восемь, когда я уехала из дому. Я так по ним скучаю. Но я поступила на работу в надежде, что помогу моему братишке Фредди пойти в школу. Фредди сияет, как начищенная пуговица. Он слишком умен, чтобы гнуть спину в шахте.

Ханна начала застегивать платье, потом оглядела себя в зеркало. Измятая, взъерошенная, волосы всклокочены. При мысли, что она явится перед мистером Данте в таком виде, девушка почувствовала себя уязвленной. Она подошла к гардеробу и достала темно-зеленое платье. Оно застегивалось до самого горла, а сейчас ей хотелось укрыться от испытующего взгляда Данте, насколько это было возможно.

– Позвольте, я вам помогу, – предложила девушка.

– Нет, вы не должны...

– Это доставит мне удовольствие. Мне всегда хотелось быть горничной леди. Но в Рейвенскар-Хаусе никогда не будет леди. Хозяин красив как дьявол, но ни одна женщина не согласится выйти за него при его бешеном характере.

Девушка положила руки поверх трясущихся рук Ханны. Меньше всего Ханне хотелось обсуждать мистера Данте.

И она решила сменить тему:

– Спасибо за предложение присмотреть за Пипом. Он может быть пугливым...

– Все они могут, как говорит моя мать, – заметила девушка, ловко застегивая на ней платье. – Просто надо их раздразнить и сделать так, чтобы они чувствовали себя уютно и безопасно. Вот и все.

Ханна изумленно открыла рот.

– На это мне не потребуется много времени, уверяю вас. Все эти братья и сестры, ерзающие, как щенки, я научилась одевать их быстро. Меня зовут Бекка.

– Спасибо, Бекка. Я...

– ...Ханна. Знаю. Вы такая нервная, что, будь вы лошадью, то и дело подергивали бы хвостом. Не беспокойтесь за мальчика. Идите к хозяину. Судя по его виду, ночью у него была горячка.

Ханна покраснела. Горячка ночью? Кажется, это случилось с ними обоими. А этот вечер обещал быть еще хуже.

В конце концов, она никогда не сталкивалась с мужчиной, который раздевал ее, пусть даже во сне.

Господи, вряд ли он сделает это наяву!

Сама мысль о том, что он способен на такой низкий поступок, нелепа.

Собрав волосы в узел на затылке, Ханна с удовлетворением посмотрелась в зеркало и спустилась вниз. Шла неторопливо. Элизабет всегда говорила, что если бы Ханна была не Ханна, а Анна Болейн, она подбежала бы к плахе, положила голову и потребовала бы от палача, чтобы тот побыстрее шевелил топором. Но Остен Данте не тот противник, которого можно недооценивать. Главное – не показать, что она боится.

Помедлив у двери кабинета, Ханна постучала.

Войдя, Ханна не увидела на его лице ни злости, ни раздражения.

– Вы сказали, что хотите меня видеть, – как ни в чем не бывало произнесла Ханна и тут же густо покраснела, вспомнив ночной кошмар.

– Какого дьявола вы так обращаетесь с ребенком?

Ханна похолодела и схватилась за кресло, чтобы не упасть.

– Я... не знаю, что вы имеете в виду. – Ее голос дрогнул.

– Я задал достаточно простой вопрос. Я работаю с вами уже два дня, да еще допоздна. И за все это время ни разу не видел мальчика. Не слышал даже его шепота. Я опросил слуг, и все они в один голос сказали, что тоже его не видели. Он словно привидение. Его не видно и не слышно. Такое впечатление, будто он прячется.

– Пип... он не привык к незнакомым людям.

Данте рассмеялся.

– Думаю, вы ошибаетесь, мисс Грейстон. Я только этим утром вспомнил о существовании мальчика. И был очень удивлен, когда принес вас в постель и увидел его.

– Это вы... вы...

Ханна была в шоке. Надменный хозяин Рейвенскара несет ее по лестнице и укрывает одеялом?!

Тревога охватила ее с еще большей силой, когда она вспомнила расстегнутое платье.

Неужели это он расстегнул платье?

– Мисс Грейстон, судя по вашему виду, вы не просто бродили вокруг в поисках работы, когда оказались у меня на пороге. Вы были в отчаянии. Просто чудо, что вы могли ходить, когда у вас ноги покрыты волдырями.

Какое унижение! Он видел ее ноги.

– У нас неделями не было ни приюта, ни еды, – призналась Ханна.

– Неудивительно. Никто не может так исхудать и изголодаться, как беглец.

– Почему вы думаете, что я бежала? – спросила она, стараясь говорить спокойно.

– По некоторым признакам, они мне слишком хорошо известны. Кроме того, вы разговаривали во сне, прежде чем я успел положить вас на кровать.

Что же такое она сказала? В голове промелькнуло несколько сцен – яркие пятна, отражавшие самые ужасные из ее опасений. Неужели она выдала какую-то часть правды?

– Что я... сказала?

– Вы сказали мальчику, что он не должен бояться, – мягко произнес Остен. – Что его никто не обидит, Ханна.

Он назвал ее по имени. Сердце девушки взволнованно забилось.

– Кого вы боитесь?

– Никого! Наверное, я болтала во сне. Со мной это бывает.

– Вы не боитесь, потому что находитесь в безопасности, пока остаетесь в стенах Рейвенскар-Хауса.

На мгновение она задумалась: каково это – снова чувствовать себя в безопасности, хоть ненадолго разделяя с кем-то груз забот и тайны?

Она, наверное, сошла с ума. Неужели она не знает по собственному опыту, как рискованно доверять кому-то сильному, обладающему властью? Будучи таким безрассудным, вспыльчивым и раздражительным, он представляет собой опасность для нее и... для Пипа тоже. Ни на минуту нельзя об этом забывать.

– Я очень благодарна за ваше предложение, сэр, но мы с Пипом привыкли заботиться о себе сами.

– В таком случае вы очень плохо с этим справлялись. Ханне показалось, что она получила пощечину.

– У мальчика была лихорадка, когда вы сюда пришли, – с укором сказал Данте. – Вы умирали с голоду. Не протянули бы и трех дней, если бы я не совершил глупость и не впустил вас в дом.

Это была жестокая правда, и Ханна изо всех сил старалась сохранять спокойствие.

– Я бы что-нибудь придумала, – заявила она.

– Неужели? Я не привык к неповиновению, мисс Грейстон. Я задал вам вопрос. Кого вы боитесь? Отца мальчика?

Ханна с ужасом посмотрела на него.

– Ради Бога, скажите правду. Иначе я не смогу вам помочь.

Остену Данте невозможно отказать. Но всю правду она не расскажет. Только часть, чтобы ненадолго удовлетворить его любопытство.

– Хотите знать, почему Пип такой пугливый? Сейчас объясню. Его отец самый жестокий человек из тех, кого я когда-либо знала. Ему доставляло удовольствие мучить тех, кто слабее его.

– Он мучил мальчика?

– Я не буду вдаваться в подробности, но Пип стал пугливым не без причины. Это вошло в его плоть и кровь.

– А вы, Ханна? Этот садист мучил и вас?

– Так, что не было сил терпеть! – выпалила она и покраснела, пожалев о сказанном, когда заметила, как пристально смотрит на нее Данте. – Что произошло между мной и отцом Пипа, вас не касается. У вас достаточно своих проблем, – попыталась она исправить положение.

– И что же это за проблемы?

– Семейные. В этом смысле вас не назовешь образцом для подражания.

Глаза его гневно блеснули.

– Мисс Грейстон, вы ничего не знаете о моей семье.

– Знаю. На вашем письменном столе целая гора писем от вашей матери и сестер, но вы даже не потрудились их распечатать.

Данте побагровел.

– Последнее время я был очень занят. Едва ли они ждут от меня ответа.

– Уверена, что ждут с нетерпением. Вы хоть представляете себе, как вам повезло? Родные вас любят, скучают по вас.

– Мадам, вы забываетесь.

– Нет. Это вы их забыли. Должно быть, они каждый день бегают на почту в надежде получить от вас весточку.

Он замер на мгновение, а потом лениво пожал плечами.

– Если дело обстоит именно так, значит, они – единственные оптимисты в Норфолке. Разумеется, надежда умирает последней. Летти ее еще не потеряла. Девочке всегда не хватало здравого смысла.

Он улыбнулся.

– Ах, мисс Грейстон, я даже на расстоянии слышу, как вы скрежещете зубами. Уж лучше выкладывайте все, чтобы не взорваться.

– Мне нечего сказать. Это не мое дело.

– Может быть, и не ваше, но готов поспорить, что вам есть что сказать. Вы невысокого мнения обо мне, не так ли? Вы – женщина с интуицией.

– Я вообще о вас не думаю.

– Ну же, мисс Грейстон, – подзадоривал ее Данте. – Говорите начистоту. Ведь вы не трусиха.

– Я рано научилась не судить о подарке по обертке, пусть даже самой красивой. Значение имеет то, что находится внутри.

Данте рассмеялся.

– Как вы думаете, что у меня внутри, мисс Грейстон?

– Меня это не касается.

– Я вам приказываю, говорите правду. Так получай же!

– Вы высокомерны, слишком равнодушны, чтобы щадить чувства других, и еще вы тщеславны. Иногда вы бываете великодушным, но не это главное. Вы как камень на дне реки, который ни на что не годится.

– Это беспощадная характеристика, мадам.

– Вы приказали мне говорить правду. Вы эгоистичны. У вас есть все – деньги, положение, власть. Вы даже не утруждаете себя тем, чтобы прочитать письма от вашей семьи.

– Опять вы о том же?

Ханну снедали боль и чувство утраты, она представляла себе сестер – малышку Теофанию с деревянным мечом и спутанными волосами, Харриет, вечно таскающую с собой набор для рисования и мечтающую поучиться у французского графика, Элизабет – красивую, румяную и упрямую. Если бы у нее в кармане лежало хоть несколько писем от них, она перечитывала бы их снова и снова, когда тоска по дому будет невыносимой.

Но у нее нет такого сокровища, так же как нет и надежды когда-нибудь увидеть любимые лица.

– Ничто не вечно, сэр. А вдруг вам перестанут писать? Вы захотите ответить, а будет некому. Тогда, уверяю вас, вы пожалеете, что оставляли все письма без ответа.

– Мое время принадлежит мне, мисс Грейстон. Я нанял вас для записи музыки, а не для того, чтобы вы вмешивались в мои дела.

Он отвернулся и пожал плечами.

– Однако, если вас так волнует содержание этих писем, вы можете прочитать мне их. Боюсь, мои глаза слишком утомлены после сочинения музыки по ночам.

Благодаря Бога за то, что ей удалось отвлечь его внимание от ее прошлого, Ханна подошла к письменному столу и взяла пачку писем.

Она сломала печать и поднесла письмо к свету. Оно пахло розами, почерк был женский.

– «Дорогой Остен, даже слов не нахожу, как ты груб! Ты должен приехать ко мне на свадьбу. Мое счастье не может быть полным без того, чтобы меня не поддразнивал мой любимый, мой самый чудесный на свете брат. Я вне себя от счастья, а мама занята подготовкой самой красивой свадьбы, которую здесь когда-либо праздновали. Она ничего не говорит, но я знаю, что она скучает по тебе гораздо сильнее, чем я. Иногда даже плачет.

Может, и не стоило тебе об этом писать, но клянусь, что готова на все, только бы увидеть тебя. Пожалуйста, Остен, приезжай!»

У Ханны болезненно сжалось сердце. Она подняла на него глаза. Он сидел на стуле, положив скрещенные ноги на стол, придавив каблуками громоздившиеся горой письма.

Он спокойно разглядывал картину с изображением охотничьих собак, никак не отреагировав на письмо, которое Ханна прочла ему.

– Летти склонна драматизировать события. Если с этим Фицхербертом у нее ничего не получится, она может стать неплохой актрисой. А теперь, раз уж вы начали, читайте дальше. По крайней мере я смогу сжечь все эти письма и убрать на столе.

Скрепя сердце Ханна закончила чтение. Она живо представила себе всех членов семьи Данте. Его сестра, четырнадцатилетняя Мэдлин, горевала о смерти старой собаки Пагсли и сообщала, что похоронила ее тайком на церковном дворе, когда все уже спали. Пусть даже она попадет за это в ад, зато Пагсли отправится в рай. Мэдлин жаловалась, что никто ее не понимает. А вот Остен наверняка понял бы.

Мнение родных о Данте ошеломило Ханну. Оно противоречило всему, что ей было о нем известно.

Особенно девушку поразили письма матери. Простые, бесхитростные, с описанием ежедневных домашних хлопот, многочисленных сплетен. Она не скрывала свою печаль и присоединялась к просьбам дочерей, умоляя сына вернуться домой.

Женщина, писавшая эти письма, никогда бы не воспользовалась основным материнским оружием – упреками и обвинениями. Не требовала бы от Остена, чтобы тот вернулся домой, как бы сильно ей этого ни хотелось. Она могла лишь просить.

Да будь у Ханны такая мать, девушке не пришлось бы бежать из дома.

И все же Ханна любила мать. Она была смешливой, красивой и веселой, пока любовь всей ее жизни не привезли домой на фермерской повозке раздавленным и сломленным.

Ханне хотелось встряхнуть Остена Данте и трясти до тех пор, пока он не поймет, что нельзя незаслуженно причинять матери боль. Да еще такой замечательной матери. Глаза Ханны наполнились слезами, когда она дочитала письмо.

Наступила тишина. Данте сидел, повернувшись лицом в тень, выстукивая крупным бриллиантом мелодию на столешнице. Откуда он взялся, этот камень?

Он совершенно не соответствовал остальным изысканным украшениям комнаты.

– Не думаю, что так уж трудно написать матери, хотя бы сообщить, что вы пока не свернули себе шею, – фыркнула Ханна.

Данте встал и указал на стул.

– Пожалуйста, если это доставит вам удовольствие, мисс Грейстон. Я продиктую, а вы напишете. Письменные принадлежности в среднем ящике.

Она хотела послать его к черту, но пожалела бедную женщину, которая с тоской ждет письма. Порывшись в столе, достала все необходимое и приготовилась писать.

Остен прошел к окну и стал диктовать:

– «Дорогая матушка, прими поздравления с последними достижениями! Я был поражен, когда услышал, что тебе наконец-то удалось обручить Летти. К сожалению, не осмеливаюсь прибыть на церемонию лично. Чтобы не испортить ее.

Не сомневаюсь, что рассказал бы Фицхерберту, какой у нее ужасный характер, или о том, сколько она тратит на портного, тогда жениху пришлось бы спасаться бегством. Кроме того, я уже обещал Фредрику Уолстону приехать в Шотландию поохотиться вместе с приятелями из Кембриджа.

Возьми у моего банкира денег, сколько потребуется, на какую-нибудь безделушку в подарок. Ты знаешь, что ей нравится.

Твой ужасно спешащий СЫН».

Данте повернулся к Ханне. Она была в ярости.

– Можете идти, – сказал он, махнув рукой. – Подпись я поставлю сам.

– Не стоит утруждаться.

Ханна поднялась, направилась к камину и, скомкав письмо, бросила его в огонь.

– Какого дьявола? – заорал он.

– В мои обязанности входит записывать музыку, – ответила она с презрением, – а не писать письма, которые могут разбить сердце вашей матери.

Данте отвернулся.

– Нет никакой необходимости разбивать сердце моей матери, мисс Грейстон. Я уже сделал это.

Глава 5

Остен Данте был в ярости. Зачем он позволил Ханне Грейстон бередить раны, о существовании которых никто не знал?

С того самого дня, как он покинул Остен-Парк, ему ежедневно приходили письма от семьи. Они проследовали за ним через весь континент, потом в Рим и Венецию, Швейцарию и Испанию.

Боль была так велика, что он бросал их нераспечатанными в огонь, глядя, как шипят и плавятся восковые печати. Это было все равно что предать огню собственное сердце. Но выбора у него не было. Куда тяжелее смотреть день за днем на эти письма – свидетельства того, как сильно он их оскорбил.

Порой он распечатывал письма, чтобы провести пальцами по строчкам, почувствовать себя ближе к людям, которых любил и, несмотря на это, разочаровал. Ему хотелось знать, что пишут родные о своей жизни, частью которой он являлся когда-то.

Содержание писем могло стать для него радостью и одновременно пыткой, могло усилить чувство его вины. Вернуть его в прошлое – в тот ужасный день, когда он покинул их, поклявшись никогда больше не возвращаться.

Он взял со стола бриллиант, переливавшийся всеми цветами радуги. Это был его подарок матери ко дню ее рождения.

Она с благодарностью принимала подаренные отцом цепочки и жемчужные ожерелья, хвалила рукоделие дочерей.

Но никто, кроме Остена, не понимал, чего жаждет ее душа. Необычные бабочки, хранившиеся в склянках, спрессованные редкие красивые растения, располагавшиеся под стопками книг, камни, которые предстояло рассмотреть и изучить, а также исследовать с помощью научных журналов, над которыми она сосредоточенно проводила так много часов.

Камень, который он собирался подарить матери, находился у него кармане, завернутый в носовой платок, когда он покидал Остен-Парк тем мрачным утром.

Данте сделал свой выбор, выбор мужчины, пожертвовав восторгами юности.

Теперь этот выбор казался еще более мрачным на фоне того, как Летти восторженно писала о браке с человеком, которого Остен никогда не видел, и горя Мэдлин по поводу смерти обожаемой собаки. Остену следовало бы быть там, чтобы как следует заняться этим Фицхербертом и удостовериться, что он достоин руки его сестренки. Ему следовало быть там, чтобы утешить Мэдди. Самому прокрасться на церковный двор и похоронить ее любимца. Он подарил ей этого щенка на то последнее Рождество, которое они отпраздновали всей семьей.

А мать, Господи, ее смелость, ее печаль... он ощущал их, ему так ее не хватало.

Черт бы побрал эту Ханну Грейстон! Он позвал ее для того, чтобы задать вопросы, на которые он имел полное право, ведь она живет у него в доме. Но она отразила его удары, как опытный фехтовальщик, обратив против него его же собственные слова, вызвав воспоминания и усилив чувство вины. Зачем он согласился прослушать эти письма?

Он надеялся вопреки здравому смыслу получить хоть несколько строчек от человека, который ни разу не напомнил ему о себе за все это долгое время.

Но Данте слишком хорошо знал своего отца – его непомерная гордость передалась Остену по наследству вместе с музыкальным даром, который явился для Данте своего рода проклятием.

Данте бросил камень на стол.

Какой же он дурак! Не сжигал письма лишь потому, что среди них могла оказаться весточка от отца.

На что он надеялся? На прощение?

Остен сунул руки в карманы и устремился к окну.

Гораздо проще было бы порвать с отцом, окажись тот жестоким ублюдком, как муж Ханны.

Данте закрыл глаза, вспомнив мальчика, который лежал на большой кровати. Теперь он понял, почему ребенок так пуглив. Он прятался от незнакомых людей, в том числе и от Остена.

Остену так хочется узнать, что скрывает Ханна Грейстон. Но почему? Ведь у него множество слуг, он даже не знает всех по именам. А эта девушка раздразнила его, пробудила в нем того избалованного мальчишку, каким он когда-то был. Он терпеть не мог, когда ему перечили, и обладал удивительной способностью добиваться желаемого.

Если Ханна Грейстон не ответит на интересующие его вопросы, на них ответит мальчик. Остен как-нибудь отвлечет ее, попросит помочь Бекке. А сам в это время займется мальчиком.

При мысли об этом Остену стало не по себе. Впрочем, Ханна сама виновата. Не хочет рассказать правду. И Остену не остается ничего другого, как использовать ребенка. Но он постарается доставить мальчику удовольствие.

Остен позвал лакея и задумался. Чтобы завоевать доверие Пипа, потребуются некоторые усилия, но к этому он готов.

Есть способ завоевать доверие любого мальчишки.

Четыре часа спустя Данте прислонился к стене у парадной двери, рассматривая лестницу. Он нетерпеливо постукивал по бедру хлыстом с серебряным набалдашником для верховой езды.

Грум в это время прогуливал двух лошадей по каретному кругу. Огнеборца, жеребца Данте, и лоснящегося мерина цвета заката, приготовленного для мальчика.

Остен довольно кивнул. Когда ему было столько же лет, сколько Пипу, он согласился бы стать убийцей, лишь бы получить возможность покататься на таком красивом животном.

Тут Остен увидел направлявшегося к дому Аттика.

Час от часу не легче! Этот человек становится надоедливым, как пчелиный рой.

– Остен, как хорошо, что вы еще не ускакали. Я привез вам все нужные детали, но, кажется, с экспериментальным баком что-то не так. Энок Дигвид говорит, что он не того веса.

– Разберусь с этим попозже, я сейчас занят. Потрясенный, Аттик уставился на хозяина.

– Так заняты, что не можете обсудить трудности с баком? Случилось нечто непредвиденное, о чем я должен знать? Разумеется, я в вашем распоряжении.

– Нет, ничего непредвиденного. Я отправляюсь на прогулку.

– На прогулку? – поразился Аттик, взглянув на лошадь.

Меньше всего он ожидал такого ответа.

– Сэр... – начал он, но замолчал, когда из дома вышел Симмонз.

Симмонз остановился перед Данте и поклонился.

– Простите, сэр, но вы распорядились доложить, как только все будет готово. Я послал мисс Грейстон помогать Бекке в розовой гостиной. Окна комнаты выходят в сад, и оттуда она ничего не увидит. Луи пошел за мальчиком.

– Мальчиком? – повторил Аттик, вопросительно подняв брови.

– У мисс Грейстон есть сын, о котором я вспомнил только сегодня поутру. Хочу взять его на прогулку.

– Ребенка служанки?

– И вы этого не одобряете, не так ли, старый грубиян?

– Простите, Остен, но я должен предостеречь вас. Это едва ли соответствует... Я хочу сказать, проявление любого предпочтения кому бы то ни было может быть опасно для спокойствия, царящего в поместье.

Аттик покраснел.

– Ах, но в этом-то и вся прелесть, Аттик. Ваша задача состоит в сохранении «спокойствия, царящего в поместье». Я же волен поступать так, как пожелаю.

Аттик не спускал с него глаз, и Данте почувствовал, что старик выискивает еще какой-либо аргумент.

– Вам следовало бы спросить разрешения у матери, прежде чем...

– Прежде чем взять его с собой, чтобы он прыгал через изгороди, рискуя сломать себе шею? Поверьте, у меня еще осталась капля здравого смысла. Закат, может, и выглядит как демон, но он кроток как ягненок. Мальчик будет в восторге. Кроме того, Аттик, едва ли в ваши обязанности входит проповедь приличий. Разве не вы говорили мне, что состоятельный землевладелец должен поступать по собственному усмотрению?

– Да! Но я не имел в виду житейские заботы по управлению поместьем. Эти заботы вы должны предоставить мне. А сами вольны заниматься тем, чем пожелаете.

– Сегодня я желаю покататься с Пипом на лошади. А теперь, будьте так добры, займитесь каким-нибудь полезным делом. Встретимся позже.

Аттик замер. Данте явно задел гордость старого слуги.

– Как вам угодно.

Он отвесил поклон, повернулся и пошел прочь.

В это мгновение появился Луи, но мальчик не держался за его руку, как ожидал Данте. Плечи Пипа были прямыми, лицо бледным, а в глазах притаился страх.

Он то и дело оглядывался, видимо, ожидая, что вот-вот появится мать.

Остен, ощутив укол совести, расплылся в улыбке и направился к мальчику.

– Спасибо, что составил мне компанию, – произнес он с поклоном. – Ты знаешь, кто я такой?

Ребенок судорожно сглотнул.

– Вы псих из Рейвенскара! – выпалил мальчик и побледнел. – Ой, нет, Нанна сказала, что я не должен так говорить.

Слова мальчика развеселили Остена, и он рассмеялся.

– Кажется, в вашей семье все обладают острым языком, юный мистер Пип. Но может быть, вам не стоит называть меня так во всеуслышание? А то ведь и слуги станут меня так называть, верно?

– Да, сэр. А теперь я, пожалуй, пойду наверх, пока Нанна меня не хватилась.

– Нанна? Ты называешь мать Наиной?

Мальчик окончательно растерялся.

– Я часто путаю имена. Я называл ее так, когда был совсем маленьким, а теперь вырос, но все равно называю ее Нанна.

– Понятно.

Мальчик готов был удрать.

– Подожди. У меня есть для тебя работа.

Данте осторожно взял ребенка за руку. Он был поражен худобой этой руки и смущен тем, как Пип вздрогнул. И все же мальчик не двинулся с места, в его облике чувствовалась спокойная покорность. Да он будто смотрел на палача!

Остен ощутил странное сходство с мальчиком. Он вспомнил, как другой мальчик вот так же стоял, как будто ожидая удара, удара, который так и не последовал. Однако страх не прошел.

Данте испытал досаду, когда понял, что именно он причиняет мальчику страдания. Надо как-то успокоить его.

– Я подумал, как бы получше использовать тебя, пока ты живешь в Рейвенскар-Хаусе. В конце концов, здесь все зарабатывают себе на хлеб.

– Я... я мало на что гожусь. Папа всегда говорил...

Ребенок замолчал и испуганно посмотрел на Остена.

– С этим поручением ты справишься, малыш, – поспешно заверил его Данте.

Пип вздохнул. Данте положил руку на узкую спину ребенка.

– Ты справишься, малыш, – повторил он. – Я уверен. Пошли.

Мальчик неохотно последовал за Остеном.

– Ты мог бы ухаживать за Закатом. Последнее время я очень занят и не успеваю тренировать его.

Пип посмотрел на небо.

– Нанна рассказывала мне легенду о человеке, который возит солнце в колеснице.

– Я не настолько всемогущ. Закат – это лошадь.

– Э-э... лошадь?

Данте ожидал, что мальчик обрадуется, однако глаза ребенка наполнились ужасом.

Мальчики обычно садились на лошадей еще до того, как начинали ходить. Неужели этот бедняжка никогда не ездил на лошади? Ну что ж, Остен быстро его научит.

Лучше всего побыстрее посадить его на лошадь, пока он не сообразил, с какой высоты придется падать. Если Остен что-то и знает о мальчиках, то не пройдет и десяти минут, как Пип будет ликовать.

Данте махнул хлыстом, и грум подвел лошадей. Остен сжал поводья своей лошади.

– Уидерз, помогите Пипу сесть в седло.

– П-п-пожалуйста, – заикаясь, произнес Пип, – я...

– Ты прекрасно справишься, мальчик. Закат кроток, как ягненок.

Данте взлетел в седло и повернулся, чтобы посмотреть, как Уидерз сажает мальчика на лошадь. Лицо малыша стало серым, глаза наполнились ужасом.

Данте нахмурился. Неужели он совершил ошибку? Но времени на раздумья не было.

В это мгновение из груди ребенка вырвался какой-то странный звук.

Данте охватила тревога.

– Какого черта? Уидерз, снимите его, что-то не так!

Грум попытался сделать это, но пальцы мальчика вцепились в гриву коня, словно абордажные крюки. Мерин качнулся в сторону, поднимая и опуская голову и дергая поводья, которые все еще держал грум.

Данте соскочил на землю.

– Подержите Заката, – приказал Данте груму и схватил руки Пипа. Они были ледяными.

Данте с трудом их разжал и снял ребенка с лошади. Пип задыхался, его губы посинели.

– Позовите мисс Грейстон! – завопил Данте. – Уидерз, возьмите Огнеборца и поезжайте за врачом. Скорее!

Данте прижал мальчика к груди и вбежал в дом.

Он положил ребенка на диванчик, пытаясь расстегнуть ему рубашку. В этот момент вбежала Ханна. Ее лицо окаменело от испуга, но она схватила руки Пипа, нисколько не удивившись.

– Черт, с ним что-то случилось! – воскликнул Данте.

– Это одышка.

– С ним раньше такое бывало?

– О, много раз. Так много... но, Пип, ты же так хорошо себя чувствовал, ангел мой! Что тебя взволновало?

– Л... лошадь, – прохрипел ребенок, прижав кулачок к груди. – Я...

– Снова кошмар? Никто больше не заставит тебя подходить к лошади. Разве я тебе этого не обещала?

– Я просто посадил его на эту проклятую лошадь, – сказал Данте.

– Вы посадили его на лошадь? Не спросив меня? Как вы могли? – Ханна едва сдерживала гнев.

У Остена горели щеки.

– Я просто хотел вывести его на солнце! – оправдывался Данте. – Господи, ведь он прячется в комнате, как привидение! Откуда мне было знать...