Текст книги "Утренняя песня"

На ресницах Ханны блеснули слезы. Она восприняла слова Данте как оскорбление.

– Разве он не сказал вам, что боится?

Он пытался. Теперь Остен был в этом уверен. Но Данте так рвался к цели, что не обратил на это внимания.

– Прости... Нанна... Хотел быть мужчиной... боялся... – Пип прохрипел его же собственные слова. Неужели он забыл, насколько пагубным может оказаться бездумный приказ? – Боялся, что он... он будет тебя бить.

– Матерь Божья. – Данте изумленно разинул рот. – Ее бить? Я никогда бы...

Он вспомнил слова Ханны: «Отец Пипа был самым жестоким человеком из всех, кого я когда-либо знала». Неужели ребенок сел на лошадь, движимый ужасом? Неужели он боялся, что Данте будет бить мать, если он не подчинится?

Он не знал, не подозревал... но это не важно. Вина за случившееся лежит на нем.

– Ничего страшного, милый, – произнесла Ханна. – Постарайся успокоиться.

– Успокоиться? Да мальчишка задыхается! Вы что, не видите?..

Но Ханна не слушала его – она баюкала ребенка и гладила по голове.

– Я знаю, у тебя болит грудь, ангел мой. Держись за меня. Я спою твою любимую песню. Станет тебе от этого легче?

– Разумеется, нет, и вы прекрасно это знаете! Надо принять какие-то меры!

Она посмотрела на него, ее глаза были полны ненависти и страха.

– Я ничего не могу сделать! Господи, я никогда не видела, чтобы он так... чтобы ему было так плохо. И от вашего крика становится только хуже. Неужели вы еще недостаточно навредили?

– Мой грум поехал за врачом, но, возможно, он доберется сюда лишь через несколько часов. Надо что-то делать.

Он задумался, отчаянно пытаясь вспомнить что-то, что могло бы облегчить страдания ребенка. Может быть, какое-то лекарство, какие-то травы, которыми пользуются арендаторы.

Арендаторы... Он неожиданно вспомнил полутемное помещение в доме арендатора и лицо матери, обезумевшей от страха, когда ребенок задыхался от кашля.

– Бекка, принесите горячей воды и одеяло, – приказал Данте служанке, топтавшейся у двери.

– Да, сэр.

Девушка поспешно удалилась.

– Зачем? Что вы собираетесь делать? – требовательно спросила Ханна.

– Будь я проклят, если буду стоять здесь как идиот до самого приезда врача! Я знаю одно средство, оно может ему помочь.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем появился лакей с большой бадьей воды, а за ним – Бекка, прижимавшая к груди одеяло.

Данте выхватил Пипа из объятий Ханны, посадил на стул перед бадьей.

– Пип, я укрою тебя с головой одеялом...

– Нанна! – прохрипел мальчик, пытаясь дотянуться до ее руки. – Больно, я боюсь...

– Вы его задушите! – воскликнула Ханна.

– Он уже не может дышать! Одеяло будет удерживать пар внизу. Это поможет...

Данте натянул над ребенком одеяло.

– Вдыхай, малыш, – поторопил лакей.

– Это бессмысленно! – воскликнула Ханна. – А что, если он обожжется паром?

– Не обожжется! – заверил ее Данте. – Не приближайся слишком сильно, Пип. Просто наклонись. Доверься мне!

– Довериться вам? – произнесла Ханна. – С какой это стати? Вы берете Пипа без моего разрешения и сажаете на лошадь. Это вы во всем виноваты!

Остен и без нее это знал и терзался сознанием собственной вины.

– Давай, Пип, – настаивал Данте, – дыши.

А что, если усиленно работающие легкие ребенка потерпят поражение в этой борьбе? И все из-за того, что Данте вел себя как упрямый дурак. Есть ли более страшное наказание, чем наблюдать, как мальчик борется за каждый вдох?

Он взглянул на Ханну. Как он мог подумать, что она суровая, холодная? Сейчас ее глаза были нежными, словно анютины глазки, и светились любовью. И еще в них были страдание, страх за жизнь ребенка, которого она обожала.

Он вспомнил тот вечер, когда она умоляла его о приюте. Пип скрывался в это время в тени и кашлял...

Увидев, что Ханна спит за столом, Данте задумался: что могло заставить такую гордую женщину умолять незнакомца о помощи? Теперь он это знал. Данте заключил бы любую сделку с дьяволом, только бы малыш почувствовал облегчение.

«Пожалуйста, Господи, – молился про себя Данте. – Не дай ему...»

Умереть?

Данте боялся даже думать об этом. Он был уверен, что его усилия не пропали даром, что он изменился. Но он ошибся. Все осталось по-прежнему. Любой ценой он готов добиваться своего.

Он провел пальцами по волосам и подошел к столу, не отрывая глаз от ребенка, укрытого одеялом.

Данте три раза добавлял в бадью горячую воду, пока Ханна терла ребенку спину и пела ему ирландскую колыбельную.

В этой прекрасной мелодии, такой печальной и нежной, казалось, сосредоточилась любовь всех матерей.

Остен замер, прислушиваясь к дыханию ребенка.

В какой-то момент Ханна подняла глаза, и их взгляды встретились.

– По-моему... по-моему, ему...

Лучше. Данте понял, что она боится произнести это слово, будто некий злой дух только и ждет момента, чтобы наложить на мальчика злые чары. Данте положил руку мальчику на спину. Напряжение, в котором находился ребенок, несколько спало. Дыхание стало спокойнее.

– Слава Богу!

Данте закрыл глаза, к горлу подкатил комок.

– Пип, ангел мой, как ты себя чувствуешь?

– Я устал, я так устал... Очень хочется спать.

Ханна откинула одеяло со взъерошенных локонов, и Данте увидел слезы облегчения у нее на ресницах. Огромные темные круги все еще оставались у Пипа под глазами, но губы снова стали розовыми.

Данте ощутил необъяснимую потребность взять ребенка на руки, отнести в комнату наверху и уложить в постель. Но он уже достаточно напугал мальчика. Боже избави вызвать у Пипа новый приступ. Он сцепил руки за спиной.

Ханна обняла ребенка. Пип прижался к ней, обвив руками ее шею.

– Мне было страшно, – пробормотал он. – Не люблю темноту...

Данте заметил многочисленные тени на этом юном и чистом лице. Это были тени других страхов: может быть, тени кого-то жестокого, того, кто мог ударить женщину, ударить ребенка?

Ханна направилась с мальчиком к себе в комнату, но Данте поймал ее за руку. Она остановилась и взглянула на него поверх кудрявой головки Пипа, в ее глазах он прочел укор.

Но Остен смотрел в лицо мальчику.

– Я не понимал, насколько сильно ты боишься, Пип, – произнес Данте. – Иначе не посадил бы тебя на лошадь.

Ребенок взглянул на него. Очень серьезно. Совсем как взрослый.

– Открыть вам секрет? Я всего боюсь. А вы, мистер псих, ничего не боитесь. – В голосе малыша прозвучали нотки зависти.

Остен подумал, что чувство страха известно ему гораздо лучше, чем мог себе представить этот малыш. Но как ему об этом сказать?

– Пип, чувство страха присуще всем, – вмешалась Ханна. – Даже величественному и могущественному мистеру Данте, просто у него не хватает смелости в этом признаться.

Данте побагровел. Эта женщина, как всегда, бьет быстро и точно в цель.

Он отвернулся, глубоко засунув руки в карманы, она выскользнула из комнаты с яростью львицы, защищающей своего детеныша.

Открыть вам секрет? Слова Пипа отдались эхом у него в голове.

Нет. Данте прижал пальцы к горячему лбу. Там уже нет места для новых секретов. Слишком много у него своих собственных.

Глава 6

После того, что произошло с Пипом, Ханну все чаще и чаще одолевал страх. И это приводило ее в ярость.

На девушку нахлынули воспоминания. Непрерывный холодный дождь, стекающий по спине, побелевшие губы Пипа, устало затаившегося рядом с ней, и мучительный голод. Она посмотрела на Пипа, свернувшегося на постели, затем перевела взгляд на столик у кровати, уставленный лекарствами. Бекка, служанка с большими глазами, рисовала тени на стене пламенем свечи, развлекая его с той достойной восхищения энергией, которой не хватало Ханне.

Она с ужасом ждала, когда ее позовет Остен Данте. Мучительная неопределенность и безнадежность. Он спросит о страхах Пипа. А когда спросит...

Ханна обхватила себя руками, вспоминая бурное выражение чувств, которое она видела столько раз, – раздраженность, безрассудство и железную волю, которой отваживались противостоять лишь немногие. Болезнь Пипа потрясла его больше, чем Ханна могла себе представить. И Остен Данте был не из тех людей, которые забудут о событиях предыдущего вечера, когда можно будет сказать, что все кончилось хорошо.

Он потребует объяснений, и она больше не сможет отвертеться. Он потребует от нее правду – правду, которую она не осмеливалась ему поведать. А если она откажется? Он вышвырнет их с Пипом на улицу?

Ханна пожала плечами. Когда она тайком увезла Пипа из Ирландии, она была такой спокойной, такой решительной, такой уверенной в своих силах. Она боялась, что верно, то верно. Только дурак не боялся бы гнева Мейсона Буда.

Но где-то на протяжении бесконечного пути эти страхи приняли другие формы, качество и вкус. Голод стал привычным, так же как и холод, пробиравший до костей.

И где-то по пути она потеряла уверенность в том, что достаточно сильна и достаточно умна, чтобы защитить ребенка, которого любила больше жизни.

Что делать, если мистер Данте их выгонит?

Услышав стук в дверь, она издала возглас удивления, повернулась и увидела Пипа и Бекку, ошеломленно смотревших на нее.

– Я испугалась. – Она заставила себя улыбнуться. – Наверное, я слишком рассеянна.

Ханна подошла к двери. За ней стоял Симмонз.

– Мистер Данте желает немедленно видеть вас в музыкальной комнате, мисс.

Ханна судорожно сглотнула. Она не забудет взять жалованье. Как долго они смогут питаться на то, что она заработала?

Она последовала за Симмонзом с высоко поднятой головой, расправив плечи. Данте стоял у окна, сцепив за спиной руки. Из окна были видны плети розового винограда и яркие азалии, беспорядочно росшие среди множества заброшенных тропинок, посыпанных колотыми камнями.

Данте был в одной рубашке, измятой и испачканной, куртка и жилет лежали на стуле. Бриллиантовая булавка, продав которую можно было бы несколько лет кормить и одевать Пипа, не беспокоясь о крове для него, была отброшена, словно битое стекло.

Он был так напряжен, что Ханна не на шутку испугалась.

– Сэр, мисс Грейстон явилась, – объявил лакей. Данте повернулся, жестом отпустил слугу, но не шелохнулся и не произнес ни слова.

Напряжение все наоастало, и Ханна наконец не выдержала.

– Вряд ли вы вызвали меня из-за оконного стекла. Впрочем, вы можете стоять так весь день, это ваше право.

Он обернулся.

– Вы прекрасно знаете, зачем я вас позвал, мадам. Пришло время держать ответ. Мальчик вчера чуть не умер из-за вас!

– Из-за меня?! – выдохнула Ханна. – А я думала, из-за вас!

– Неужели? И что же такого ужасного я сделал? Вы держали мальчика под замком с самого момента появления в этом доме, как будто он – заключенный. А перед этим бедняжка едва не погиб от того, что его таскали по дождю. Неудивительно, что мальчик такой болезненный и бледный.

Ханна вздрогнула, как от удара кинжалом. Ей захотелось сказать, каких усилий ей стоило найти кров для Пипа. Захотелось дать пощечину этому высокомерному человеку, никогда не знавшему ни голода, ни нужды. Но она не доставит ему такого удовольствия.

– Как вы смеете судить меня?

– О, я бы осмелился как следует всыпать вам, мисс Грейстон. Этот ребенок чуть было не умер из-за того, что вы отказались ответить мне на несколько простых вопросов.

– За деньги можно купить время, но не мою душу.

Он тихонько выругался.

– Вы хотите сделать меня ответственным за то, что произошло с Пипом. Так скажите мне, в чем состоял мой ужасный грех? В том, что я ненадолго вывел ребенка на солнце? В том, что предложил ему покататься на лошади?

– Без моего разрешения! Вы даже не спросили меня!

Он прищурился.

– Я задал вам много вопросов, мадам. Но ни на один не получил ответа. И что мне было делать? Пойти за вами, когда вы помогали служанке, и спросить: «Простите, мисс Грейстон, а ваш сын будет полумертвым от страха, если я посажу его на лошадь?».

– Вы могли написать мне записку или послать с вопросом слугу. Или выбрать множество других возможностей.

– Я не привык спрашивать разрешения у моих слуг, мисс Грейстон.

– Что ж, может быть, вам стоит к этому привыкнуть. Впрочем, для великого и могучего хозяина Рейвенскара это невозможно. – Ханна с трудом сдерживала ярость. – Слуги могут подумать, – продолжала она, – что они – люди, которым разрешается ощущать радость, боль и печаль. Это нарушит ваш стиль ведения хозяйства, и, Боже упаси, вам придется терпеть некоторые неудобства. Кроме того, все, что связано с Пипом и лошадью, бессмысленно. Зачем вам беспокоиться и брать Пипа на конную прогулку? Вряд ли вам доставляет удовольствие развлекать детей слуг.

– Просто время от времени я ощущаю необъяснимую потребность сделать что-нибудь хорошее. – Он покраснел и отвел глаза. – Каждый английский мальчишка ездит верхом! – выпалил он. – Я пошел бы на убийство, чтобы покататься на такой лошади, как Закат, когда был в возрасте Пипа. Какой мальчишка не сделал бы этого?

– Отец заставлял мальчика залезать на слишком горячую лошадь пять раз, а потом поклялся, что Пип будет ездить верхом, даже если они оба погибнут. А когда мать мальчика попыталась вмешаться, после того как лошадь сбросила его раз десять... это чудовище избило ее до полусмерти. – Ее глаза наполнились слезами. – Но на этом он не успокоился, – продолжила Ханна. – Он сказал Пипу, что не может унизиться перед друзьями, признавшись, что его сын не ездит верхом. И знаете, что он сделал, сэр?

– Не представляю себе, – ответил Данте.

– Пристрелил лошадь прямо на глазах у Пипа. – Она вытерла слезы тыльной стороной руки. – После этого негодяй сказал друзьям, что лошадь сломала ногу, когда Пип перепрыгивал через забор.

Данте был смущен.

– Пип ездил бы верхом на псах самого сатаны, если бы ему приказал отец.

– Кто этот человек, черт побери? – спокойно спросил Данте. – Скажите.

Ханна покраснела, неожиданно ощутив, насколько безрассудно поступила, рассказав эту историю. О чем только она думала?

Если Данте обмолвится об этом кому-нибудь хотя бы словом, это может дойти до Буда, и он нападет на их след.

– Я и так слишком много рассказала, – ответила она. Данте схватил ее за руку.

– Проклятие, вы не можете рассказывать мне такие ужасы и думать, что я все это так оставлю. Вы должны ответить на мои вопросы. Вы живете в моем доме. Когда я думаю о том, что чуть было не произошло вчера из-за того, что вы не захотели отвечать на простой вопрос, у меня кровь стынет в жилах. Ради Бога, подумайте о мальчике. О том, что с ним происходит.

– Я только об этом и думаю. – Помолчав, она добавила: – Но Пип мой, мне его любить, и мне из-за него волноваться. Вам он никто.

– Проклятие, я не хочу пребывать в неведении в собственном доме. Вы мне расскажете, или...

– Да я скорее окажусь на дороге, чем буду страдать от вашего вмешательства в дела, которые вас не касаются. Мы уйдем немедленно, если вы мне заплатите. – Она протянула руку.

– Как бы не так!

Он отказывается платить? Дело плохо. Понял, что она его обманывает? Выставляет дураком? Нет. В его голосе не было ни торжества, ни мрачного удовлетворения. Но не все ли равно, почему он отказывается ей платить? Итог один, и она не в силах что-либо сделать.

Кто ей поможет? Едва ли она может обратиться к властям. Данте знает это. Он с самого начала подозревал, что она беглянка.

Ханна содрогнулась при мысли, что Пип лишится крова.

– Вы должны мне деньги, – настаивала она.

– А вы должны мне все объяснить, но, похоже, ни один из нас не получит желаемого. Вы ведете опасную игру. Судя по тому, что вы рассказали, отец Пипа – настоящий сукин сын, способный на насилие. Вы не можете притворяться, будто этого зла не существует.

– И что вы предлагаете?

– Хватит упрямиться. Позвольте мне помочь вам.

Он понятия не имел, с каким драконом ему предстоит драться. Не то взял бы свои слова обратно.

Он предложил лишь потому, что ничего не знает. А когда узнает, поступит согласно закону. Или нет?

С бьющимся сердцем Ханна смотрела в эти живые глаза и тонула в их огненно-синих глубинах. Наконец она решила рискнуть и довериться ему.

Она отвернулась, вспомнив глаза, полные муки.

Похолодевшие руки умирающей цеплялись за нее из последних сил. «Ты никогда не нарушала данных мне обещаний... Поклянись, что никогда не скажешь... Только так он будет в безопасности».

– Предполагается, что я должна предоставить вам возможность помочь мне? Но, принимая во внимание письма, которые я читала вам вчера, вы не в состоянии помочь даже самому себе.

Она заметила, как на его привлекательном лице отразились злость, удивление и глубокая боль. Ханна была потрясена. Возможно, именно сейчас перед ней – настоящий Остен Данте. Не желая показывать своей слабости, он повернулся на каблуках и стремительно покинул комнату.

Ханну била дрожь.

Черт бы его побрал! Черт бы побрал его высокомерие! Черт бы его побрал за отказ платить и за попытку ее принуждения. Она коснулась одежды на диванчике.

Неожиданно что-то ударилось о ее полусапожок, она опустила глаза и увидела на ковре бриллиант.

У нее сильно забилось сердце, когда камень подмигнул ей, словно глаз, обладающий волшебной силой, соблазняя ее, искушая, толкая на...

На что? На воровство?

Это не воровство. Не совсем воровство. Он отказался ей заплатить, а она сможет выручить за бриллиант пару шиллингов.

Она пододвинулась ближе, не отрывая взгляда от сверкающего камня. У Остена Данте так много всего, он может разбрасывать бриллианты, словно кусочки льда.

Так почему не воспользоваться случаем? Чтобы у Пипа были крыша над головой и пища.

Но если ее поймают... Она содрогнулась, представив себе холодную камеру. Пипа у нее заберут, а потом – путь на виселицу и смерть.

Она так сильно сжала руки, что ногти впились в ладони.

Но разве не грозит ей виселица за то, что она уже сделала в Ирландии? И не для того она спасла Пипа от жестокости отца, чтобы он умер на улице с голоду!

Ханна закрыла глаза, вспомнив холодный поздний вечер, муки голода, болезненно бледного, промокшего насквозь Пипа. Ханна схватила бриллиант. Булавка вонзилась глубоко в руку, но она даже не почувствовала боли и с сильно бьющимся сердцем побежала вверх по лестнице.

Ханна засунула в саквояж последние вещи. Бриллиант спрятала в чулок. Дрожащими пальцами закрыла саквояж и вздрогнула, увидев в зеркале собственное отражение. Бледность покрыла лицо, только щеки горели. Нижняя губа искусана до крови.

Она отправила Пипа и Бекку в сад. Будь они здесь, заподозрили бы неладное, глядя, как она мечется.

Пусть погреются на солнышке. Упреки Данте подействовали. Она решила, что он прав и ребенку необходимо бывать на воздухе. Пока их не было, она успела собрать вещи и взять на кухне еду на несколько дней.

Она завязала краюхи хлеба и гору яблок в одеяло, взятое с кровати, оно согреет их в дороге, пока они с Пипом не окажутся достаточно далеко от Рейвенскара, чтобы можно было продать булавку с бриллиантом. Но она не отважится на это до тех пор, пока они не покинут эту местность. Ханна боялась, что кто-нибудь узнает драгоценность и донесет на нее властям.

Ханна не ожидала, что ощутит печаль, покидая комнату, где им с Пипом было по-настоящему тепло и где они ощущали себя в относительной безопасности.

Как бы то ни было, Остен Данте спас Пипу жизнь в первый раз, когда впустил их в дом, промокших и голодных, и еще раз вчера, окунув голову Пипа в пар. Чем же она ему отплатила? Ложью.

Даже обида из-за невыплаченных денег основывалась на обмане. Часы, которые он провел за фортепиано, были потрачены впустую, строчки, которые она исписала, были не чем иным, как белибердой. А теперь она обворовала его.

Но у него так много всего, гораздо больше, чем ему когда-либо потребуется... Или она ошибается? За его высокомерной внешностью скрывалось что-то такое, чего она не понимала и что проявлялось, когда он думал, что никто на него не смотрит. Это выбивало Ханну из колеи.

Она закрыла глаза, и перед ее мысленным взором предстал Остен, склонившийся над клавишами, с отчаянием во взгляде.

Она едва с ним знакома, но кое-что о нем знает, и это не очень ей нравится. Но почему тогда ее беспокоит мысль, что он бесконечно одинок в своей изысканной музыкальной комнате? И почему чувствует себя предательницей не только потому, что украла бриллиант? Гораздо хуже, что она покидает Рейвенскар.

Это смешно. Остен Данте будет рад избавиться от нее. Ведь она перевернула всю его жизнь. Она еще успеет покаяться, когда они с Пипом окажутся далеко отсюда.

Взяв саквояж и тюк с одеялом, она выглянула в коридор. К ее великому облегчению, там не было ни души, и она вышла из комнаты.

Ей казалось, что она шла целую вечность. Дважды ей пришлось прятаться в пустых комнатах, чтобы избежать встречи с бдительным Симмонзом.

Наконец она добралась до входной двери и вышла. Спрятала узел под ближайшим кустом рододендрона и оглядела великолепно ухоженный сад в поисках Пипа. Но увидела только Бекку, покрасневшую и задыхающуюся после поцелуя помощника садовника.

– Бекка, что ты делаешь?

Девушка отскочила от своего кавалера и густо покраснела.

– Простите, мадам, – произнес юноша. – Бекке попала в глаз соринка. Я вытащил ее и уже ухожу.

Юноша поднял лопату и удалился через пролом в тисовой изгороди.

– Ханна. Я просто... я не собиралась... бездельничать, – стала оправдываться Бекка.

– Я думала, ты присматриваешь за Пипом.

– Хозяин сказал, в этом нет необходимости, и увел мальчика.

– И ты отпустила его? – У Ханны болезненно сжалось сердце. – И это после того, что произошло вчера?

– Я не могу перечить хозяину! – выдохнула Бекка. – Он уволит меня, и я не смогу помочь брату уйти из шахты.

«Зачем ему понадобился Пип?» – в страхе подумала Ханна.

Теперь ей придется снова встретиться с Данте. Одно дело – совершить воровство и удрать. Другое – украсть, а потом встретиться с Данте, который, казалось, все видит насквозь.

Ханна взяла себя в руки. Ведь он не раскрыл ни одну ее ложь.

Ей очень хотелось вернуться в комнату и подождать возвращения Пипа. Так было бы спокойнее. Но им необходимо оказаться как можно дальше от Рейвенскара уже сегодня вечером. Промедление может стать катастрофой. Кроме того, она опасалась оставлять Пипа с Остеном Данте после того, что случилось в прошлый раз.

– Куда хозяин увел Пипа? – стараясь не выдать своего волнения, спросила Ханна.

– По-моему, они пошли к конюшне. – Бекка теребила фартук. – Хозяин хотел что-то показать Пипу.

– Конюшня? Опять лошади!

Она чуть было не побежала по дорожке. Но когда добралась до конюшни, там никого не было.

– Вы не видели мистера Данте? – поинтересовалась она у грума.

– Думаю, он на заднем дворе.

Приближаясь ко второй двери в задней части конюшни, Ханна услышала громкий, полный восхищения голос Пипа:

– Она не останавливается! Почему?

– Не бойся. Она просто знакомится с тобой. Ханна повернула за угол и увидела у одного из загонов.

Пипа и Остена Данте. Пип сидел на траве, скрестив ноги, а Остен позади него на корточках. Широкие плечи защищали мальчика от мягких дуновений ветерка, а темная голова мужчины закрывала светлые кудри Пипа. Коричнево-белый пушистый комок в руках мальчика энергично вылизывал его лицо.

– В чем дело? – громко крикнула Ханна.

Данте поднял голову и выпрямился во весь рост, на лице его появилось смущение. В это мгновение ее увидел Пип.

– Нанна! Нанна! Я самый счастливый мальчик на свете! Посмотри!

УнегоТвруках был щенок спаниеля, очень маленький, с блестящими пуговками глаз. В загоне позади лежала собака, вокруг нее весело прыгали щенки.

– Человек, который ухаживает за собаками, велел мне взять самого большого. Но потом я увидел этого. Ему так хотелось поиграть со мной, но другие его отталкивали, даже не давали ему поесть, потому что он самый маленький. Он был такой печальный.

– Теперь он счастлив, – сказала Ханна, почесывая шелковистые ушки.

– Мистер Данте сказал, что я могу назвать его как хочу. Это девочка, и я хочу назвать ее Лиззи.

У Ханны болезненно сжалось сердце. Только бы не проговориться.

– Элизабет, да? – поинтересовался Данте. – В честь королевы Елизаветы?

– Нет. В честь ангела. – Глаза Пипа стали большими и умоляющими. – Как ты думаешь, она не будет против, Нанна?

– Нет, Пип. Думаю, ей бы это очень понравилось. Она почувствовала на себе напряженный, испытующий взгляд Данте.

– А кто этот ангел?

Ханна похолодела. А что, если Пип расскажет Данте о Лиззи, которую они оставили?

Ханна замерла. Нужно предостеречь Пипа. Но они скоро будут далеко от испытующего взгляда Остена Данте.

– А что, у вас в Англии нет ангелов-хранителей? – нервно рассмеялась она. – Пип, пора отпустить щенка мистера Данте. Тебе нельзя находиться рядом с животными. Ты можешь заболеть.

– Но я хорошо себя чувствую. И кроме того, Лиззи не его щенок. Он теперь мой.

Глаза Пипа сияли. Ханна еще не видела его таким счастливым. У нее защемило сердце.

– Мистер Данте просил прощения за лошадь и все остальное. Он хотел загладить вину, поэтому сказал, что я могу взять себе любого щенка, какого захочу.

– Что? – задохнулась Ханна, но ребенок, очень чуткий к переменам в ее настроении, не заметил ее недовольства.

– Многие хотят получить щенков. Грум сказал, что за них дерутся. Но я выбирал первым и выбрал Лиззи.

Ханна взглянула на Остена Данте. Тот корчил рожицы, а опасно привлекательное лицо неожиданно приобрело заразительное мальчишеское выражение, когда он пожал широкими плечами.

– Мисс Грейстон, я могу объяснить.

– Объяснить? – тихонько прошипела Ханна, когда Пип отошел, снова разразившись смехом.

– Разумеется, вы можете объяснить, но Пип не может взять щенка.

– Почему? – искренне удивился Данте.

«Почему? Да потому что мы убегаем. Потому что я даже не знаю, смогу ли накормить Пипа, так что оставьте в покое щенка, особенно такого, который вырастет до размеров вон того охотничьего спаниеля».

– Вы, конечно, понимаете, почему я хочу помочь мальчику успокоиться. Не волнуйтесь. В этот раз я поговорил с Пипом до того, как привел его сюда, чтобы не произошло никаких недоразумений. Он сказал, что любит собак.

– Это совершенно не важно! – крикнула Ханна. – Он и коров любит, но это не значит, что он может взять себе корову!

Пип поднял голову.

– Пожалуйста, пожалуйста, разреши мне ее взять.

Он крепко обнял щенка, словно боялся, что она отнимет его. Ханна ощутила боль от осознания того, сколько уже было отнято у этого малыша.

– Лиззи не очень большая, – упрашивал он. – Она совсем мало ест. Я буду делиться с ней едой, так что никто и не заметит, что она здесь.

Ребенок, познавший голод, предлагает поделиться едой. В конце концов, какое значение имеет пища, если он изголодался по чему-то теплому и полному любви?

У нее разрывалось сердце при мысли, что ему надо отказать.

– Пип, я не думаю...

Она принялась объяснять, но Данте перебил ее.

– Это настоящая жертва – кормить собаку со своей тарелки. Но едва ли в этом есть необходимость. – Он одарил мальчика такой ослепительной улыбкой, от которой растаял бы и камень. – Думаю, кладовые в Рейвенскаре достаточно вместительны, чтобы накормить маленького мальчика и щенка.

– Может, оно и так, – огрызнулась Ханна, – но нас не будет з... – Она осеклась под ошеломленным взглядом Данте и быстро сменила тему. – Вы уже забыли про свой ультиматум, сэр?

Данте вскинул бровь.

– Ультиматум?

– Во время нашей последней встречи вы поставили мне условие. Либо я расскажу вам то, что вы хотите знать, либо нам с Пипом придется покинуть Рейвенскар.

Пип тихонько выдохнул.

– Вы... вы так сказали? – спросил он у своего кумира.

– Разумеется, нет! – воскликнул Данте, застигнутый врасплох, и изумленно взглянул на нее.

– Неужели вы думаете, что я лишу ребенка крова из-за наших с вами разногласий? Не думал, что вы считаете меня таким чудовищем.

Данте стиснул зубы, глаза его гневно сверкнули. В этот момент он напомнил Ханне Мейсона Буда.

Но тут она взглянула на Пипа, который перестал смеяться. В его взгляде, устремленном на нее, была мольба. Прошла уже целая вечность с тех пор, как она видела его таким счастливым. Она думала, что он навсегда останется пугливым, тихим и унылым. Как маленький старичок.

Но когда Остен Данте подарил ему щенка, у Пипа появилась надежда. Ему было кого защищать, о ком заботиться. Ханна не могла приободрить Пипа, сделать его нормальным ребенком, вся ее энергия была направлена на то, чтобы держать его вдали от жестокого отца.

Неужели Данте не собирается их выгонять? Ханна задумалась. Но она уже упаковала вещи, взяла еду и украла булавку с бриллиантом. Узнай Остен Данте, что она воровка, не задумываясь вышвырнул бы их за ворота. Или нет?

Данте положил руки на голову Пипа и заглянул ей в глаза. Его взгляд проник ей в самую душу.

– Ханна, не уходите.

Это прозвучало как просьба, а не приказ. Девушка с облегчением вздохнула. И в то же время ее обуял страх.

Она слишком долго бежала. Бежала от Мейсона Буда, от раскаяния, от горя, готового раздавить ее. Как нарочно Пип упомянул имя ангела.

Но остаться в Рейвенскаре рядом с человеком, который лезет в душу, соблазняет чувственной улыбкой и вспышками нежности, не оставляющими ее равнодушной, слишком опасно.

Она все подготовила для побега. Что же делать?

Она присела на корточки рядом с Пипом и погладила шелковистые уши щенка.

– Привет, Лиззи, – пробормотала она, вглядываясь в черные пуговички глаз. – Я скучала...

Что она говорит? А вдруг Данте услышит? Она бросила на него взгляд.

– Оставайтесь, – сказал он.

Она едва сдержала слезы.

– Лиззи, – прошептала она, когда щенок лизнул ее руку. – Тебе очень повезло, что ты выбрала такого чудесного мальчика.

Она почувствовала, что стены, которые воздвигло вокруг нее горе, рушатся.

– Мне нужно... идти.

Ханна встала и, несмотря на протесты Пипа и Данте, бросилась бежать.

Она не заметила, как миновала сад, вошла в дом и взбежала по лестнице. Очнулась, лишь когда оказалась в комнате, прислонившись спиной к двери.

Она закрыла глаза. Девушка гнала воспоминания, но они преследовали ее. Она никогда не задумывалась о том, насколько велика печаль малыша, сжимавшего в руках щенка.

«Ее зовут Лиззи... в честь ангела...»

Лиззи... Она напоминала Ханне бабочку, на мгновение успокоившуюся у нее в руках.

Годами Ханна наблюдала, как росли у сестры крылья – тонкие, раскрашенные нежными красками девичьих грез, казалось, Элизабет всегда будет подставлять лицо ветерку, ожидая, когда тот ее поднимет и унесет прочь.

Увы, они не знали, что она летит в огонь...

– Лиззи, – прошептала Ханна, – мне так тебя не хватает. Прости, прости за все...

Ханна опустилась на кровать, дав наконец выход слезам.

Открытое ветру болото за окном плясало у нее перед глазами, пока не изменило свои очертания, а оконные стекла не превратились в серые камни, а земля за дикой пустошью – в милую сердцу зелень Ирландии.