Текст книги "Младенец Фрей"

Глава 3
Осень 1991 г

– Вот тут его и шлепнуло, – с каким-то торжеством сказал Фрей. – Он стал конверт надписывать, а мне хрипит: «Вызывай „Скорую“!» Смешно? Другой бы на моем месте труповозку вызвал!

Фрей захохотал высоким срывающимся голосом.

Лидочке было невозможно смириться с тем, что она разговаривает с состарившимся Лениным. Она мысленно продолжала называть его Фреем. И никогда Лениным не назовет, хотя каждая клеточка его тела – ленинская.

Фрей досмеялся и закашлялся. Он старчески вздрагивал и отмахивался, чтобы Лида на него не смотрела. «Интересно, – подумала она, – а хватит ли его гениальных сил, чтобы возродиться вновь, подобно большевистскому фениксу?»

– Чай на столе, – объявил Фрей.

И Лидочка удивилась, увидев, что на журнальном столике не без изящества приготовлен чай: печенье и конфеты в вазочках, синие с золотыми каемками чашки, варенье, которое еще тем летом варила Галина и которое Сергей берег.

– А вы Сергея видели? – спросила Лидочка. Надо же было о чем-то говорить.

– Ни слова об этом недостойном человеке! – Фрей уже одолел приступ злого веселья и снова заговорил «под Ленина», чему, видно, учился по фильмам и картинам. – Все, что вы прочли в письме, – ложь от первого до последнего слова. Он не имеет права вмешиваться в частную жизнь окружающих!

«Господи, – подумала Лида, – чудовище Франкенштейна критикует своих создателей! Хотя Франкенштейн здесь ни при чем. Ленин сам обрек себя на бессмысленное повторение жизни».

– Он не знал, – продолжал Фрей, потирая сухие ладошки, – он не знал, что я готов к великим действиям, – я умею ждать! И вы еще пожалеете о том, что держали меня взаперти.

– Что, броневик подали? – Лида не удержалась от сарказма.

Он сначала не понял, а потом принялся хохотать, закидывая голову. В горле булькало и тоненько клокотало.

– Это смешно! – заявил он, отхохотавшись. – А теперь за стол, моя дорогая, за стол! И вы узнаете немало нового, да-с! Нет-нет, сначала надо помыть руки! Вы помните, где туалет?

Это было необычное в устах Фрея предложение, но он весь был в тот день необычен – мальчик, обретший волю, когда родители отъехали на дачу.

Лидочка послушно пошла в ванную, отделенную от кухни кривой перегородкой, а Фрей, обогнав ее, поспешил к плите снять кипящий чайник, и в последний раз Лида увидела его у плиты; солнце светило в окно, ярко отражалось в желтоватой, как старый бильярдный шар, лысине и ореолом подсвечивало седой пух над ушами.

* * *

Лидочка закрыла за собой дверь в ванную и пустила воду. Видно, из-за того, что шумела вода, она не услышала, как он закрыл дверь снаружи на засов.

Лидочка мыла руки и ни о чем особенном не думала, у нее была пустая, легкая голова. Она лишь знала, что хочет поскорее уйти из этого дома.

Потом, уже вытираясь, она отметила, что дети перестали плакать. Наверное, заснули.

Она дернула дверь. Дверь не открылась.

Дверь была старая, плотная, дореволюционная.

Еще не сознавая, что случилось нечто неприятное, Лидочка подергала за ручку.

Никакого эффекта это не дало.

Лидочка потянула дверь сильнее.

– Эй, – сказала она негромко, – я захлопнулась.

Кроме себя, она в этот момент никого не винила.

– Эй! – крикнула она погромче. – Фрей!

И тут она поняла, что не знает, как зовут нынешнего Ленина. Но, вернее всего, ему привычно откликаться на традиционное обращение.

– Владимир Ильич, отворите, пожалуйста!

Лидочка услышала смех. Совсем близко, словно он подслушивал у двери.

– Вы здесь?

– Здесь, голубушка.

– Так откройте же!

– Не открою.

– Я сломаю дверь! Предупреждаю, я сломаю эту чертову дверь! – Лида ничего не понимала. Почему ему вздумалось с ней шутить, да еще в такой момент?

Так как он не отвечал, она принялась колотить в дверь кулаками, но дверь даже не задрожала, а кулакам стало больно. Лида прекратила стучать и прислушалась.

За дверью лилась вода. Словно Фрей решил помочиться. Это поразило Лиду. Она отступила от двери: «Фрей ненормален. Может быть, он – сексуальный маньяк? Сейчас он ворвется… Чем-то надо вооружаться…»

Но она не вооружилась, потому что принюхалась – ей показалось, что она улавливает запах керосина. И не успела подумать, с чего бы вдруг в ванной пахнуть керосином, как лужица, сотворенная Фреем, несмелым язычком устремилась в сторону Лидочки.

Лида вела себя как любопытная кошка – присела на корточки, принюхалась, потом даже коснулась пальцем лужицы и убедилась окончательно, что Фрей мочится керосином.

– Сейчас, – послышалось из-за двери. – Вы потерпите, Лидия. Это совсем не больно. Две-три минуты – так меня убеждали знающие люди.

И тут Лидочка очнулась от шока. Она вскочила и закричала:

– Вы с ума сошли! В доме дети!

– Вот именно, товарищ Лидия, – прокартавил Владимир Ильич. – Все у меня отлично продумано. Планирование заняло годы, вы меня слышите?

– К сожалению, слышу и с каждым моментом все больше убеждаюсь, что вы – псих. Но что вы хотите сделать? – Лида уже догадалась, хотя не смела себе признаться, что Фрей хочет устроить пожар, в котором ей уготована роль Жанны д’Арк.

– Я хочу ликвидировать это логово. И всех, кто в курсе дела.

Лидочке был отлично слышен его надтреснутый, но сильный голос.

– Я ждал этого шанса долгие годы, а годы, скажу я вам, – невосполнимы. Кто знает, сколько лет теперь отпущено мне, чтобы завершить начатое и исправить чужие архиглупости?

– Вы хотите заняться политикой?

Лужица керосина расширилась во всю щель под дверью, а внутри ванной разбилась на потоки. Воняло отвратительно.

– А вы уже списали меня со счетов? Нет, нет и еще раз нет! Именно сейчас, когда с каждым днем ухудшается положение трудящихся масс, народ требует не только и не столько экономических реформ, сколько восстановления социальной справедливости. Но у него нет опытного, закаленного в партийной деятельности вождя.

– То есть вас! – Лида хотела сказать это иронично, но голос сорвался. Она жутко трусила, потому что Ленин-2 был убедителен, как будто уже говорил с броневика.

– Вот именно – меня. И не смейтесь. Я имею все шансы выполнить мою историческую роль. И я ее выполню. У нас уже есть организация. Уже готовы списки. Для начала, голубушка, мы расстреляем пятьдесят тысяч так называемых демократов.

– Но я-то при чем?

– Вы – случайная пешка, которую сдуло с доски порывом ветра.

– Тогда перестаньте издеваться и выпустите меня!

– Не могу, честное слово, не могу. И это не зависит от моих личных симпатий и антипатий. Вы невольно встали на пути исторического детерминизма и погибнете.

– Но почему? – «Я задохнусь от этого керосина», – ужаснулась Лидочка.

– Потому что никто не должен знать о моем прошлом. Иначе я могу показаться обывателю монстром. Я же должен быть человеком-загадкой, воскресшим из мертвых, быть, простите за банальную цитату, «живее всех живых». И тогда я вторично спасу многострадальную Россию.

Все это звучало напыщенно и – главное – пародийно. Ленин старался показаться Лениным. Но тем не менее Лидочке было так страшно, что ее тошнило.

– Судьба заставила меня страдать и ждать в этой дыре. В прошлой жизни я объездил всю Европу, жил на лучших курортах. Теперь же вся моя заграница – ха-ха-ха! – туристическая поездка в Болгарию десять лет назад.

– Зато теперь перед вами открыт путь в шоп-тур, в Швейцарию! – Лидочка была в бешенстве.

– А вот издеваться я вам не позволю! Я уничтожал и буду уничтожать ничтожных лицемеров и критиканов.

– Вы имеете в виду детей?

– Это не дети, не дети! Это выродки! Это чудовища. Они питаются сгущенкой.

Зазвонил телефон. Лидочка с пустой надеждой прислушивалась к звонкам, словно по телефону могли приказать старику, чтобы он прекратил безобразничать.

– Владимир Ильич!

Ответа не было. Лидочка попробовала приподнять дверь в петлях – может, соскочит. Дверь сидела твердо. Лидочка так увлеклась забавами в духе Монте-Кристо, что вздрогнула, услышав сквозь дверь картавый голос Ленина:

– Вы еще живы, голубушка?

– И надеюсь прожить еще сто лет, – сообщила Лидочка.

– Тогда слушайте и не перебивайте. У меня все готово. Я начинаю операцию, которая призвана спасти Россию от гибели и распада. Я беру власть в свои руки.

– В пределах Садового кольца? – Лидочка была ужасно зла на наследника всех вождей.

– Там посмотрим. – Ленин говорил быстро, отчего картавил более обычного. – Вас это уже не коснется. Я, к сожалению, вынужден убрать лишних свидетелей. Тех, кто может мне реально помешать.

– Кого же?

– Я сегодня час, нет, два часа назад убил вашего друга Сергея Борисовича.

– Вы врете!

– Нет, даю вам слово коммуниста. Я был вынужден его уничтожить, несмотря на то что долгие годы испытывал к нему почти сыновние чувства. К счастью, сделать это оказалось нетрудно. Я прошел к нему в палату. Они даже не догадались, от чего он на самом деле умер. Они уверены, что это – сердце!

– Но вы же врете?

– Не надейтесь. Теперь, когда я добровольно признался в уголовном преступлении, ваша судьба решена. Одного вашего слова достаточно, чтобы они выкопали труп Сергея и провели эксгумацию. Моя репутация висит на волоске.

– Я не скажу! – лживым голосом вякнула Лидочка.

– Дура, при чем тут скажешь или не скажешь! Ты все равно сейчас готова меня обмануть. Чтобы спасти свою ничтожную жизнь. А вот я за жизнь не держусь. Главное для революционера – репутация, главное – чистые руки.

– Я вам не поверила, вы никого не убивали.

Лидочка врала неубедительно, и Фрей это понимал.

– Поверила, мамочка, – сказал он. – Таких, как ты, мы ставили к стенке в семнадцатом!

– Вы насмотрелись революционных фильмов.

Фрей шумно вздохнул. Словно устал от спора.

Потом наступила тишина.

Тишина была наполнена действием, беззвучными движениями – Фрей что-то делал.

Вдруг сказал:

– Черт побери, это же не спички, а сырые дрова. Вот именно, сырые дрова!

Он пронзительно засмеялся.

– Вам никто не поверит! – в отчаянии закричала Лидочка. – Все знают, что Ленин давно умер.

– Поверят, куда денутся! У нас на Руси всегда верили в чудеса. У нас любой юродивый или… как их там… экстрасенс может повести население Москвы в речку, подобно крысолову. Вот так, голубушка!

Снова чиркнула спичка, и раздался торжествующий возглас Фрея:

– Ура! Прощайте, Лидочка! Прощайте и простите старика!

И затем по коридору, удаляясь, застучали его ботинки на высоких каблуках.

Лидочка дернула дверь и тут увидела, как робкий огонек скользнул в щель и тут же в мгновение ока потерял робость и кинулся к ней, охватывая желтым заревом лужу керосина, набежавшую под дверь.

Лидочка хотела было затоптать керосин, но, к счастью, поняла, что это – самоубийство.

Она оглянулась. На крючках висели махровые полотенца и махровый синий халат Сергея, который она и выбрала в качестве главного огнетушителя, потому что помнила, что водой заливать керосин недопустимо.

Лидочка кинула халат на керосиновую лужу и, скинув туфли, начала топтать его – ее попытка оказалась удачной, потому что лужа была, в сущности, невелика. Но керосин пылал за дверью, и казалось, что уже слышен треск разгорающегося пожара. Лида начала срывать полотенца и затыкать ими щель под дверью – халат пропитался керосином, намок, и она бросила его в ванну, ощущая глупое чувство победы.

Лидочка заткнула ванну и пустила холодную воду: нельзя или можно, но вода не горит – пускай она потечет под дверь, отгоняя пожар. Ей было куда менее страшно, чем вначале, потому что она действовала. Но все же она понимала, что должна выбраться отсюда – обязательно! Даже не только ради себя, но и ради детей: ведь Фрей был совершенно серьезен, когда утверждал, что вынужден убить и детей – очевидно, не как свидетелей, но как доказательства существования гормона Би-Эм.

За дверью шумело. Трещало. Там был пожар – Лидочка приложила ладонь к двери, она была теплой.

Лидочка стала молотить в дверь кулаками.

Она молотила, кулакам не было больно, но шум пожара становился все сильнее, и тогда Лида направила в дверь струю душа… Стало трудно дышать.

– Я не хочу! – закричала она и сама удивилась тому, что это – ее голос.

Она колотила стену над ванной – там должны были быть фотографы, но их не было.

Лидочка крутила головой в поисках выхода; сунулась под ванну – подумала, что там может таиться подземный ход с дореволюционных времен, но под ванной был цементный пол. Потом она взобралась на край ванны, рванула на себя и выдернула вентиляционную решетку, но отверстие было слишком мало, чтобы просунуть туда хотя бы голову.

В ванную лез дым – черный, удушающий, горячий, ел глаза и мешал дышать. Лидочка вопила, прижав рот к вентиляционной решетке: она хотела протиснуться в нее, стать маленькой – мышкой, птичкой, она уже превращалась в птицу – лишь бы вырваться из смерти, которая осязаемо схватила ее и пыталась сожрать.

Лидочке показалось, что она поднимается и летит в темной трубе вентиляции… Но тут по ней ударили холодной могильной плитой – то ли хотели покрыть, то ли пожалели и дали полежать на прохладном…

* * *

– Лида! Ты что, Лида! Ты не помирай, мать твою! – Кто-то кричал Женькиным голосом и мешал Лидочке отдыхать, да еще стал тащить и переворачивать. Только все хорошо кончилось, только она отлежалась и начала приходить в себя – а тут тащат. Лидочка отбивалась, но не очень удачно, потому что они были сильнее и в конце концов ее вытащили – и не один человек, а двое. Лида кашляла, отбивалась от них – чуть не погибла, а уж окончательно пришла в себя, когда эти наглецы, мучители и палачи, сунули под нос нашатырь. Она открыла глаза, слезы катились градом, все в тумане, красная пожарная машина чуть не наехала на нее: когда уже они не нужны – то появляются, давят невинных людей. Милиционер, который, оказывается, ее откачивал, стал материть пожарников, тянувших кабель. Лидочка к тому времени пришла в себя настолько, что успела увидеть, какой славный факел получился из особнячка, так что, когда Сергей вернется из больницы, он жутко расстроится: там все книги, и его картотека, и гормон Би-Эм, и письма Галины – вся материальная сторона его жизни. И тут Лидочка поняла, что если Ленин не врал, то Сергея нет в живых, и она стала громко спрашивать:

– А как Сергей? Скажите, как Сергей? Он его не убил?

Женька, которая сидела рядом с Лидочкой на корточках, была похожа на грязную негритянку – то есть негритянку, которая красила забор белой краской, а может быть, на Женьку, которая черной краской… в голове путались самые обыкновенные мысли, и Лидочка физически ощущала, как они цепляются острыми краями друг за дружку.

– Ты чего? – удивилась Лидочка. – Тебе надо умыться.

Тогда Женька начала реветь. Полухвостый кот Сергея подошел к ней и стал тереться о ее коленку. Откуда-то с неба спрыгнул доктор в белом халате. У него было глупое лицо.

* * *

Все объяснилось на следующий день. Первого же дня не было – его сожрали уколы. Лидочка просыпалась, с кем-то говорила и все ждала, чтобы ее оставили в покое. К счастью, ожоги оказались незначительными, у Лидочки был шок и отравление дымом. Ночью она очнулась настолько, что перебудила все отделение, требуя, чтобы спасали Сергея Борисовича, которому грозит гибель.

Фрей рассчитал свою операцию точно.

В больницу вошел пожилой человек с бородкой, похожий на Ленина, но для людей, его не знающих, – на врача. Тут же, в гардеробе, он облачился в белый халат и уверенно направился в блок интенсивного наблюдения, куда в той больнице помещали больных на день или два, переводя из реанимации в общую палату. Фрей появился в отделении в пересменку, которая падала на мертвый час, в коридоре было пусто, а если кто и встретился ему, то не заметил старого доктора. Фрей вошел в палату, присел на стул, о чем-то поговорил, дал Сергею напиться. В поилке уже был растворен цианистый калий. Убедившись, что его воспитатель и опасный свидетель умер, он тщательно вымыл поилку под струей воды в умывальнике.

Потом, не тратя времени даром, возвратился домой.

Там он заманил в ванную Лидочку и запер, зная, что в фотографической половине особняка никого нет. Затем быстро прошел в свою комнату, к младенцам, которых девицы привезли с прогулки, покормили и уложили спать. Младенцев он задушил. Фрей предпочел не рисковать. Облив комнаты керосином, он ушел. Он был уверен, что Лидочке не выбраться, а от младенцев ничего не останется.

Хоть младенцы ему и надоели и терпел он их лишь по настоянию Сергея Борисовича, их Фрею было жалко; однако существование детей и, возможно, какие-то их дьявольские способности подставляли самого Фрея под удар. Может, и не сегодня, а через год они расскажут что-то опасное. Да и вообще – есть младенцы, есть подозрения, есть поиски. Нет никого в сгоревшем домике – о пожаре скоро забудут. Он полагал даже, что Женька с Ларисой не посмеют рассказывать о своих подброшенных старику уродах.

Фрей ушел спокойно, убежденный, что Лидочка сгорела как жертва исторической необходимости. Он купил в ларьке банку пива «Гиннесс», чего раньше себе даже на радостях не позволял, открыл и выпил, сидя в скверике. Горящий особняк был не виден. Пожарные проезжали другим переулком.

Первой затревожилась Женька. Может, потому, что была в том районе и собиралась заглянуть к своему малышу.

Она шла по улице и увидела дым.

Она побежала. Дым вырывался из комнаты, в которой жил Фрей. Она решила было, что Фрей заснул, не заметив, что случился пожар.

Женька кинулась в дом. К счастью, у нее был с собой ключ. Ключ пригодился, потому что, уходя из дома, Фрей аккуратно запер входную дверь.

Женька пробежала в комнату Фрея и увидела, что младенцы лежат в своих кроватках спокойные и мертвые. В комнате было дымно, занялась мебель. Женька, задыхаясь и все еще ничего не понимая, раскрыла окно, вынесла через него мертвых малышей. Тут прибежали и другие люди, стали помогать Женьке. Женька вернулась в дом и стала искать Фрея. Она решила, что он потерял память. Она даже не поняла еще, что ее сыночек мертв. Когда Женька бегала по заполненному горьким дымом дому, она услышала стук и догадалась, что он доносится из ванной. Потом стук прекратился, но Женька все равно добралась до ванной и вытащила Лидочку. Она вынесла Лидочку – люди подхватили ее – и хотела снова кинуться внутрь, но больше Женьку не пустили, а тут уж подъехала пожарная машина.

Женька принялась откачивать своего ребенка, но безуспешно.

Потом она сердилась на Лидочку, так как в глубине души была убеждена, что не вернись она за ней в горящий дом, то успела бы спасти своего младенца.

Если бы Лидочка сгорела, никто не заподозрил бы Фрея. Ну, жил старичок и сгинул. В наши дни многие старички пропадают.

Следователь допрашивал Лидочку долее других, от остальных совсем не было проку.

Конечно же, Лидочка не делилась со следователем своими подозрениями о происхождении Фрея. А девицы о нем и не знали.

В остальном она рассказывала все как было.

Следователь послушно записывал, он был неласков – ему хотелось бы отправить Лидочку на психиатрическую экспертизу, но оснований к этому не было. К тому же вскрытие показало, что Сергей Борисович в самом деле был отравлен, а дети сначала задушены, затем облиты керосином. Следовательно, Лидочка говорила правду?

Но трудно было поверить в столь злобного старика. Он ведь не числился ни в милиции, ни в собесе. И бумаг Сергея Борисовича не сохранилось.

Женька считала, что в наши нелепые дни старик обязательно вылезет – в Томске или Минске. Поведет за собой людей – у него же такой характер!

Лидочка боялась, что Фрей вернется добить ее. Даже вставила «глазок» в дверь.

Ларису Лидочка больше не видела. И не узнала, был ли второй младенец ее сыном, или это какой-то гений недавнего прошлого, старавшийся избежать смерти.

Глава 4
Март 1992 г

В начале февраля Андрею Берестову позвонил из Питера Костя Эрнестинский. Они были едва знакомы, встретившись лишь однажды, на семинаре по научно-популярному кино в Репине. Андрей попал туда случайно, после неожиданного успеха фильма «Миг истории», снятого по его книге, и чувствовал себя в Доме кинематографистов неловко, как человек, который пришел на банкет без билета и опасается, что его разоблачат и выведут. Костя Эрнестинский, «многогранная звезда», как называла его пампушка-хохотушка Ниночка Беркова, приехал в Репино в числе организаторов, занял три номера, потому что привез с собой компьютер с принтером, совсем новенькую, очень беременную жену, а также взрослую дочь от одного из первых браков, которая разошлась с мужем и, прежде чем заняться поисками следующего, немного переживала разрыв.

Как-то, на третий или четвертый день семинара, поздно вечером Эрнестинский встретил Андрея в коридоре, когда тот шел в холл, к телевизору, посмотреть ночные новости.

Эрнестинский знал по именам, фамилиям и занятиям всех горничных, официанток, шоферов и истопников Дома творчества. Ко всем он был одинаково расположен и равнодушен.

– Прости, Берестов. – Костя Эрнестинский одарил Андрея обаятельной улыбкой и погладил себя по выпуклому животу. – Андрюша, у тебя, конечно же, нечего выпить? Правда ни капли?

Эрнестинский колдовал, потому что надежд на выпивку не оставалось – был двенадцатый час и бар уже закрылся.

– У меня что-то есть в холодильнике, – ответил Андрей. – Я сегодня ждал гостей, а они не приехали. Так что бутылка там неоткрытая.

Андрей говорил виновато – неловко показаться странным человеком, который держит в холодильнике непочатую бутылку. Сам себе кажешься извращением.

– Замечательно, – ответил Костя, стараясь ничем не спугнуть небывалого счастья. – Я тебе завтра принесу две бутылки. Первым делом добегу до станции и принесу тебе две бутылки. А если хочешь – три.

– Не надо две, – ответил Андрей. – Дверь ко мне открыта, бутылка стоит в холодильнике. Номер двадцать третий.

– Знаю, – сказал Костя. – Спасибо тебе.

Андрей продолжил путь к телевизору. Когда возвратился к себе, заглянул в холодильник – бутылка исчезла. Костя здесь побывал.

На следующий день было воскресенье, магазин закрыт, а в баре продавали только плохой коньяк по астрономическим ценам. Потом семинар изжил себя, и все стали разъезжаться. В среду уехал Костя – за ним прибыл «рафик», куда и погрузили технику и две семьи.

Разумеется, бутылку Костя не возвратил. Забыл. Он был очень занят. К тому же ему требовалось много бутылок: ему, собутыльникам – тут уж несложно сбиться со счета. Андрей на него не обижался, тем более что его гости, к счастью, так и не приехали.

А почти через год, в феврале 1992 года, Костя Эрнестинский позвонил Андрею из Питера и сразу спросил:

– Андрюш, у тебя загранпаспорт выправлен?

– Выправлен, – ответил Андрей.

Он еще осенью оформлял паспорт на конгресс археологов в Будапешт, но конгресс лопнул, будучи частью системы социализма. А паспорт остался.

– Считай, что нам с тобой повезло, – сказал Костя. – Завтра Алеша Гаврилин едет ко мне в Питер, передай ему паспорт, добро?

– Погоди, – попросил Андрей, чувствуя, что Костя готов повесить трубку. – А что случилось?

– Провожу круиз, – просто ответил Костя. – Скандинавская общественность кипит желанием помочь свободному русскому народу. Создаем Балтийское кольцо – прогрессивная интеллигенция намерена взяться за руки. Частично оплачивают шведы. Частично подкинет валюты Оскар Бегишев. Ты с ним знаком?

– Нет.

– Ну, тогда познакомишься. Славный человечек.

– А когда круиз?

– С первого по двенадцатое марта. Подробности Алеша Гаврилин изложит при встрече.

Лидочка, узнав о разговоре с Эрнестинским, предположила, что тем руководил комплекс вины. Таким образом Эрнестинский хочет отплатить за Андрюшину доброту. Почему-то Андрею такое объяснение пришлось не по вкусу, словно его обвинили во взятке, о чем он и заявил Лидочке. Лидочке стало смешно, она не успела выключить кофе, и тот убежал. К счастью, именно тут позвонил Алеша Гаврилин, который сказал, что проезжает мимо и готов заехать за паспортом Андрея, а тот так растерялся, что не успел возразить.

Алеша приехал через пять минут, большой, мягкий, добрый, и в ответ на возражения Андрея тут же стал уговаривать его, обращаясь к Лидочке: «Ведь начало марта, шелковый сезон, никакой толкучки, бесплатно и в доброй компании…» Лидочка ответила, что она не возражает, даже рада, если Андрей развеется, а то он с утра до вечера пишет свою монографию, словно человечество стоит на ушах в ожидании этого труда.

– А ты, Лидочка? – спросил Гаврилин голосом, известным стране более, чем голос Высоцкого, потому что Алеша зарабатывал переводом видеокассет, делал это легко и, главное, грамотнее прочих переводчиков.

– Ты же знаешь, что я при всем желании не могла бы сейчас вырваться из редакции…

Андрей провел арьергардный бой:

– Если бы не эта чертова бутылка…

Оказывается, Гаврилин не подозревал о существовании бутылки. Узнав, он принялся сдержанно и приятно смеяться.

– Костя мог не вернуть бутылку по рассеянности. Но только хорошему, приятному человеку. Всем мерзавцам он отдает долги в срок. Так что ты ставишь телегу поперед лошади.

Андрей достал паспорт и отдал Гаврилину.

Следовательно, бутылка, желали того действующие лица драмы или нет, провисела на стене три действия, чтобы выстрелить в четвертом.

* * *

К трем часам Андрей приехал на стрелку Васильевского острова, к тяжелому, претенциозному новому зданию морского вокзала. Нос теплохода «Рубен Симонов» высовывался из-за здания, словно теплоход спрятался там и затаился, играя со своими будущими пассажирами.

Солнце разогрело воздух, и истоптанный грязный снег на подъезде к вокзалу растаял, превратившись в кашу, глубина которой зависела от неровностей асфальта, так что автобусы и машины, подъезжая к входу, поднимали густую волну, а пассажиры выбирались как могли – тут уж все зависело от милости шоферов.

Андрею было проще прочих – он приехал на такси. Чемодан его был нетяжел, Андрей остановился у дверей, пропуская пожилую чету ленинградских интеллектуалов – вернее всего, участников того же мероприятия, что и он сам. Затем внимание Андрея привлек небольшой автобусик «Тойота», который разбежался было к вокзалу, но тут его водитель, видно, испугался за белизну стенок машины, а может быть, испугался скрытой под снежной жижей ямы, и автобусик затормозил так далеко, что целое море снежного крошева отделило его от дверей вокзала.

Дверца фургона отъехала назад, и оттуда вылез человек в длинном черном пальто и кепке, по движениям которого, по осторожности, с какой он водил ботинком над асфальтом, прежде чем опереться на ногу, Андрей понял, что он уже стар.

Совершенно нельзя объяснить, почему Андрей стоял и смотрел на того человека, почему именно его выделил из десятков других пассажиров. Глаза в таких случаях решают за тебя.

Человек наклонился вперед, внутрь фургона, вытягивая на себя чемодан. Чемодан оказался кожаным, пузатым, туго набитым и, видно, тяжелым. Поставив чемодан на мокрый асфальт, человек вновь наклонился вперед, вытаскивая из фургона что-то еще.

Видно было, что ему трудно дотянуться до нужной вещи, оставленной в фургоне, но вновь забираться в фургон старику не хотелось, а водитель, смутно видный Андрею, сидел неподвижно, не желая помочь пассажиру. Наконец старик выпрямился. Оказывается, он добывал большой черный зонтик, нескладной, с длинным острым штырем. Фургон тут же рванул с места и укатил, а старик остался на берегу снежной лужи и почему-то занялся проверкой зонтика: он раскрыл его, поднял над головой, а затем принялся закрывать.

Поднялся ветер и потянул за собой зонтик, словно парус. Мужчина был вынужден сделать несколько шагов, подчиняясь велению ветра, и в этот момент Андрей потерял его из виду, потому что между стариком и вокзалом деловито и быстро прошел высокий человек в камуфляжной куртке и армейской каскетке. Он прошел, не останавливаясь, и, когда удалился на несколько шагов, Андрей понял, что в картинке, которую он разглядывает, не хватает детали – чемодана. Чемодан старика почему-то оказался в руке мужчины в зеленом полушубке. Все это произошло столь гладко и тихо, что Андрею показалось, будто он наблюдает за встречей двух агентов в шпионском фильме: один из них оставляет чемодан, а второй подбирает, будто это его собственный чемодан.

То, что чемодан украли, Андрей понял, лишь когда старик, закрыв зонтик, обернулся к чемодану и, не обнаружив его, быстро завертелся на месте, не в силах сообразить, что же произошло.

В следующий момент Андрей побежал за мужчиной в зеленом полушубке, так как не сомневался, что это – вокзальный вор. Почему-то ни Андрей, ни владелец чемодана не кричали и вообще не производили никаких звуков, так что люди, занятые своими делами и своими вещами, эту сцену в большинстве своем пропустили или не придали ей значения.

Вор был готов к опасности – он издали услышал, как шлепает по лужам, разбрасывая брызги снежной каши, его преследователь.

Вор побежал от вокзала наискось, к глухому забору, в котором была видна щель – вернее всего, маршрут этот был им отработан. Так что Андрей понимал, что догнать вора ему надо будет до этой щели.

К сожалению, он побежал прямо через лужу и через два шага уже влетел по щиколотки в жижу, промок, а главное, замедлил бег. Но вор тоже бежал не быстро. Видно, он не рассчитывал, что ему попадется такой тяжелый чемодан.

Андрей выбрался на сухое место и побежал изо всей силы. Он видел только спину – широкую прямую спину вора. Какая-то машина взвизгнула тормозами, объезжая Андрея, сквозь стук собственных шагов и гул в ушах донесся крик…

Андрей догнал вора у самой щели в заборе. Он не мог сообразить, как его остановить, и потому, догнав, сильно – по крайней мере самому показалось, что сильно, – толкнул его в плечо, и вор на бегу, не выпуская чемодана, обернулся, покачнувшись, и, задыхаясь, зарычал – он, видно, хотел пугнуть Андрея, но сбилось дыхание.

– Да отдайте же вы!.. – крикнул Андрей, ему тоже не хватило дыхания – последнее слово ушло в никуда.

Вор побежал снова, еще быстрее, и Андрей в отчаянном прыжке схватил его за рукав той руки, в которой был чемодан. Это заставило вора остановиться. Сцепившись, они завалились, теряя равновесие, на бок, но не упали, помешал чемодан. Вору надо бы отпустить чемодан, но он вместо этого ударил Андрея свободной рукой. Андрей почувствовал удар, но боли не было, а было отчаяние, что рукав куртки вот-вот выскользнет: трудно удерживать за рукав вора – такого молодого и здорового парня!

Вор ударил еще и еще. Почему-то не ощущая боли, Андрей постарался схватиться за ручку чемодана… и тут он увидел нож – нож выскочил откуда-то сам. Вор вроде бы его и не вытаскивал – когда же? Он бил той рукой Андрея. Нож был очевидной глупостью – ну кто же машет ножом перед носом…

Наверное, к счастью для Андрея, рукав все же выскользнул из его пальцев, и вор не смог ударить его ножом, потому что, неожиданно освободившись, он почти упал назад и попытался выпрямиться, удержать равновесие и тут же побежал дальше. Андрей, упав на колени, обессиленный схваткой и, главное, неудачей, смотрел вслед и видел, как сверкает нож в правой руке вора. И знал, что ему уже не подняться вновь и не побежать за вором – поздно…