Текст книги "Эгоисповедь"

Эгоисповедь
Кира Бородулина

Корректор Надежда Корнилова

Дизайнер обложки Екатерина Нестеровская-Панферова

© Кира Бородулина, 2024

© Екатерина Нестеровская-Панферова, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0053-0479-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Все события и герои в этой книге вымышлены.

Любое совпадение с реальными – случайно.

Пролог

Меня многое удивляет в этом мире. Например, как люди узнают друг друга в темноте и в зимней шапке. Как видят знакомого на другой стороне улицы или табличку с адресом на доме, не выходя из машины.

Меня удивляют люди, которые открывают книгу и начинают читать. Им для этого ничего не надо – ни очков, ни лупы, ни контактных линз. Они просыпаются утром и все видят. Интересно, каким наваливается на них новый день во всех подробностях?

Как можно увидеть комара, прежде чем услышишь его писк? Или как заботливые мамашки вытягивают случайный волос изо рта малыша, когда тот вот-вот его проглотит. Налет на зубах, сеченые волосы, усмешку во взгляде.

Как вылавливают женихов и невест в бассейне?

Как можно, едва сфокусировавшись, оценить обстановку? Не поворачивать голову, чтобы на что-то посмотреть. Отличать «Гуччи» от «Зары». Увидеть на странице сразу все отметки карандашом, не ползая со строчки на строчку.

Так и удивляюсь двадцать лет. Вообще-то мне двадцать два, но первый год жизни я не видела вовсе, а второй вряд ли понимала, что такое удивление. Впрочем, первые девять лет я плохо помню – зрение было слишком слабым, и в памяти остались только звуки, запахи, цвета и голоса любимых людей. Обрывочные картинки: как мы с дедом шли по фиолетовой от света фонарей улице. Буратино на обложке тетради. Халва в красной вазочке на столе у окна. Зелено-оранжевый термос с черным кофе. Старшая сестра и ее друг-сосед играют в снежки во дворе. Стол, накрытый на шестерых каждый вечер.

Потом жизнь стала обретать форму, размер и контуры. В ней появилась какая-никакая пропорция, симметрия и соразмерность. Однако по-прежнему люди вырастают передо мной как из-под земли, а книги я читаю в уродливых очках с толстенными стеклами, двигая головой от начала строки к концу. Кто-то пытался учить меня жизни – мол, надо обходиться движением глаз. А вообще, что ты читаешь? «Там, где нас нет?» Лучше бы «Доктора Живаго» почитала! Ах, читала? А я признаться, «Живаго» не понял.

Я спокойный человек, но спокойствие это выражается в том, что я не даю закипающей в груди волне гнева прорваться хоть чем-то и хоть куда-то. Все-таки инвалидность зря не дают, насмотришься в этих очередях. Я сижу здесь каждый год и доказываю, что не прозрела. Мне все еще надо платить копейки за вторую группу. Осталось два года поездить, а потом бессрочно дадут.

– Просто будут платить, и ничего для этого делать не понадобится, – говорила мама на мои вопли по поводу очередного апрельского кошмара.

В апреле мы обходили всех врачей, стояли в очередях, сдавали анализы, срывали меня с занятий в универе, таскали по больницам, заполняли тома медицинской карточки. Я скрипела зубами, но понимала, что хоть какая-то польза от меня есть семье: за квартиру платить в два раза дешевле. Пусть пока этим занимается мама. Я панически боюсь документов, людей, врачей, хамства, грязи, жизни. Я ничего в этом не понимаю, но наивно полагаю, что буду зарабатывать столько, что эти гроши мне будут не нужны и я с достоинством плюну на все.

Меня умыли раньше. В предпоследний год наших мытарств группу сняли – слепых у нас и так много, а вы прекрасно адаптированы.

– Учитесь? – вопрос казался невинным.

– Да.

– Где?

– На инязе.

Комиссия переглянулась – я заметила.

– Часто пересдаете?

В голове моей вихрем закрутилось нечто непонятное: вопрос, удивление, возмущение, растерянность.

– Вообще не пересдаю.

Надо было разныться и пустить слезу: «ой, да еле тянууууу! Да понес меня рогатый в это бесовское логово!!! Да как я себя, убогую, переоценииилаааа!»

Но я привыкла собой гордиться. В конце концов, я слепая, а не умственно отсталая, почему я должна пересдавать?! Точнее, я не совсем слепая, я на девяносто девять и девять процентов, но даже пламя одной свечи режет мрак. Ноль целых хрен десятых процента зрения позволили мне доучиться на инязе, а инвалидные льготы – не скрою – помогли туда попасть.

Не пересдаю я не потому, что умная, а потому, что гордая – невыносима мысль за кем-то бегать, ломать шапку, унижаться. Фу-фу, лучше хоть на «тройки», но сразу, из головы вон и летом отдыхать. Догордилась. Третья группа. Рабочая – иди, зарабатывай свои миллионы. Только характеристики остались прежними, как на вторую.

Переоценила я себя. Ни себя, ни жизни не знаю.

Хотя, казалось, наоборот. Я ж такой мыслитель! Когда растешь одна, есть время на самопознание. Я бы многое могла о себе наговорить – как люблю ночь, но меня больше не тревожит луна, каким я вижу этот мир, а какой у меня есть про запас и, разумеется, в нем я чувствую себя лучше, чем в реальном. Но это скучно. Даже мне опостылело. Люди вроде меня с детства знают, как мир жесток, и быстро понимают, что никто им ничего не должен. Но когда отбирают даже то, что считалось твоим по праву… противно! И маме противно, а отец вообще порвать всех собирался – еле отговорили. Теперь думаю, зря. Это мне даже в кладбищенских крестах плюсы видятся, а родители жизнь знают.

Вот и мне предстоит узнать.

Часть первая

Разлад и гармония

Я боюсь жить, наверно я трус,

Денег нет, зато есть пригородный блюз…

Майк Науменко

ОДИНОКАЯ ЖИЗНЬ

Бабуля, которая сдает мне комнату, – крайне веселый человек. С ней живет внук, и раз в месяц заходит внучка – когда пенсию приносят. Тут можно услышать много веселого:

– Вот, (непечатное слово), повадилась, юбку надела, жопа торчит, денег ей подавай, мать твою!

Далее следовало еще много непечатных слов. Ненормативную лексику я обычно воспринимаю в штыки, но баба Шура превращала этот поток нечистот в произведение искусства, и я невольно прислушивалась, лежа на ортопедической кровати.

Натаху такое обращение не коробило. Привычка! Да и деньги бабка все-таки дает. Брату же Натахиному повезло меньше, потому как он живет здесь постоянно.

По утрам бабка будила внука:

– Жень, вставай, в школу пора!

– Ща, ба…

– Вставай, Жень, опоздаешь!

– Ща, ща, бабуль, погоди… Ты бы пока яишенку, что ль, спроворила…

– Ах, яишенку тебе? – передразнивала его баба Шура. – Хренишенку! – это я, само собой, смягчила. – Зубы по лопате, все поел, скотина!

Женьку с кровати ветром сдувало. Убегал он в школу голодный и на первой космической.

Я тем временем пыталась спать дальше, накрыв голову подушкой. Иногда получалось. Вообще чудо это – сидеть дома в сентябре. И в ближайшее время никаких дел не придвинется. По идее, наступил кризис 22 лет, но я пока не ощущала. Для меня продолжалось лето: сентябрь теплее обычного, и даже вода в реке еще не остыла.

Вот сейчас как раз такое пасмурное, но теплое утро. Я решила пойти искупаться. Кроме меня дураков нет, а мне на руку – вода чище.

Проплыв метров двести (не лето все-таки), выползаю на берег, сразу вытираюсь и натягиваю толстовку и штаны. Потом, пялясь на воду, ем, что Бог послал – яблоко или плоский бутерброд. Торопиться некуда, поэтому сижу, пока не надоест, а как надоест – иду домой по ямам да канавам. Вернувшись, согреваюсь чаем и ложусь досыпать. Проснувшись часа в четыре, терзаю самоучитель игры на флейте или книги, обучающие рисованию. Творчество приводит чувства в равновесие и мысли в порядок.

На самом деле, на душе моей не так спокойно. Все-таки взрослая жизнь началась, и за свободу надо платить. Хоть баба Шура и не брала с меня много – я ей и по дому помогала, и в магазин ходила, и с внуком английский делала – но жить как-то надо. Не столько даже на что, а чем. Человек вроде меня может света белого не видеть, ложиться под утро, вставать, когда уже стемнеет, заниматься творчеством, философствовать сам с собой и быть абсолютно счастливым. Даже необходимость повзрослеть не угнетает – другие самозабвенно отдались этому процессу, и результат меня не радует. Но все-таки иногда нет-нет да приходят такие мысли: зачем из дома-то уходила? Там хоть свои люди, родные, а тут – чужие и еще платить надо за эту жуткую койку и тесную комнатушку с облезлыми обоями. За общую кухню и время на ней. Криво как-то. Домой уже не тянет, а одной жить не на что.

Вот и хотелось, чтоб было, на что, поэтому сидела на сайтах типа «Ваш репетитор», «Высший балл» и бесплатных объявлениях. Работу искать даже не знаю, в какой сфере. На курсах люди солидные, взрослые, а я все пацанка и дикарка. В школу тем более не хочу – бабовщина и крючкотворство. Нормальная работа мне по инвалидности и не светила – только на полставки.

– То есть если тебя на полный день возьмут – нарушат закон? – спросила как-то баба Шура.

Я угукнула, отхлебнув чая.

– Значит, с тебя только деньги сняли, а трудоустроиться – такая же проблема, как и при второй группе?

Я кивнула.

– Девк, этим надо заниматься, это ж беспредел!

Я ответила, что уже занимались – подавали на переосвидетельствование, но выше головы не прыгнули. Только бессрочно дали, теперь хоть каждый год по больницам не таскаться, ничего никому не доказывать.

Баба Шура разразилась высокохудожественной бранью, от которой я покатилась со смеху. Умеет она мне настроение поднять.

***

Институт дал не только образование, но и обширное поле деятельности. Мир и равновесие в душе поддерживала только влюбленность, но когда она улетучилась, я заметалась. «Я заблудился, я испугался» среди шакалов-прагматиков, которые и в восемнадцать прекрасно знали, что с этой жизнью делать и по каким трупам пройтись для достижения «высоких», как вавилонская башня, целей. А мне было больно и горько, удивительно и противно от всего этого. Нет, я не хочу быть такой, я не хочу, не хочу!!!!! Почитать сортир за храм, пускать по кругу любовь, смотреть на лампу вместо солнца, молиться картам таро и ставить свечки в церкви раз в год, когда что-то не заладилось в продуманной до мелочей жизни.

Я нехотя встала, напялила темно-зеленую футболку и черные штаны с отвисшими коленками и прошлепала на кухню. Женька в школе, баба Шура продавала семечки на углу, поэтому я могла наслаждаться одиночеством до пяти вечера. И никто не спросит, зачем нужно сидеть на подоконнике, если есть табуретки, зачем пить чай перед завтраком и зачем на завтрак есть суп.

Сегодня еду к ученикам. Раньше ездили они ко мне – к родителям. Теперь ситуация изменилась. Не хочу да и права не имею таскать их сюда. И вообще, не хочу, чтобы кто-то сюда ходил, видел, как я живу, слышал, как баба Шура и Женька друг на друга орут. Странно, что меня это не раздражает – ведь дома то же самое, и я сбежала. Но дома родные люди, а эти… что мне эти?

Волноваться нечего – идешь на урок вперед, и единственная сложность – высидеть с восьмилеткой час. После этого пять часов отхожу. Пойду погуляю. Город уже не такой одинокий и бесприютный, каким казался раньше – появились любимые места. Можно где-то посидеть, кофе попить, пиццы поесть. Было бы, на что.

Зазвонил телефон. Звонки с незнакомых номеров с недавних пор и радуют, и печалят одновременно. Радуют потому, что есть перспектива заработать, а печалят потому, что опять сидеть с восьмилеткой. Еще неизвестно, с какой, а то фиг высидишь. Эти уроки похожи на противостояние: мое терпение против чужой тупости, равнодушия или кривляний.

– Нам девять лет, мы недавно переехали, пришли в новую школу, – вещает мамочка.

До чего ж меня умиляют эти «нам девять лет»! На двоих, что ли?

– Ей трудно перестроиться на другой учебник, стала хватать тройки…

Опыта у меня немного, но ситуация типичная, проблема ясна. Я мысленно вздыхаю и записываю адрес. Уговариваю себя, что когда-нибудь я втянусь и будет легче. Или проснется материнский инстинкт, и я полюблю детей. Пока что они меня бесят.

Дом нашла довольно быстро, а потому времени в запасе оставалось еще много (вышла заранее, готовясь плутать, как обычно). Прошлась по громадному книжному магазину, ничего не купив.

Девчонку зовут Вика. Смуглая, черноглазая, волосы заплетены в две косички, улыбается нереально белыми зубами. На первый взгляд лапочка. Так уж я устроена, что никогда не доверяла первому взгляду – много ли разглядишь с моим-то зрением и сдвинутыми мозгами! Однако Вика вела себя воспитанно и мило, как ее мама, которая, естественно, меня и встретила. Нина – молодая женщина с длинными светлыми волосами и мягким взглядом серых глаз. Меня угостили чаем, потому что я пришла на десять минут раньше. Вопреки ожиданиям, чаепитие не помогло наладить контакт, ибо я, как всегда, не отличаюсь словоохотливостью, а Нина, иначе как о дочери, не ведала, о чем говорить с незнакомой девушкой. В такие минуты радуешься, что на кухне есть телевизор! Уткнешься туда, словно дико увлечен бестолк-шоу или кровожадными новостями, и вроде как тебя нет.

Решили заниматься три раза в неделю. Первое занятие показало, что база у Вики почти отсутствует. Ей еще песенки петь и по смешным картинкам алфавит подучивать, а учебники – проснись и пой на неродном языке.

Не успела я поймать маршрутку, чтобы ехать домой, как в кармане загудел телефон. Лика, дорогая подруга юности.

– Ты как сегодня вечером, свободна? – без предисловий спросила она.

– Уже да. А что?

– Приезжай ко мне, посидим.

Надо сказать, сидим мы все реже. Лика, что Масянина мама в молодости – то на лыжах, то на санках. У нее туча знакомых, а я все такая же скучная и замкнутая в своем мирке. Общаться все тяжелее. При всяком поводе Лика давала мне понять, какая у нее интересная и насыщенная жизнь и какой я баловень судьбы – со своей беспроблемной. Ситуация в семье мою жизнь сильно изменила, но с подругой не сблизила. Толком и не поймешь, с чего и когда началось расхождение, и, увы, не только со мной. Видимо, это часть игры – жизнь идет, одни люди из друзей превращаются в старых знакомых, а приятели становятся друзьями.

– Ладно, я как раз на остановке, – согласилась, потому что вечер в квартире бабы Шуры ненамного лучше. Еще у Лики есть спортивные маты – блаженство для измученной спины.

Кроме них в ее комнате был только письменный стол и шкаф. И, разумеется, несколько гитар – электрических и акустических. Играла и она, и ее старший брат. Некоторые гитары она донашивала за ним. Когда-то мы играли вместе, но ничего серьезного из этого не вышло. То ли нам не хватило рвения, то ли у подруги появились другие развлечения. Зато брату она всегда помогала – он задействован в четырех командах и время от времени зовет ее сессионщицей.

У Лики меня ждал сюрприз: третий человек нашей компашки, несравненная Матильда. Два года назад у нее погиб муж – разбился на мотоцикле, и Мотька год после этого не выходила на связь. Потом оклемалась, но мы не знали, как к ней подступиться. Слава Богу, никому не доводилось переживать подобное.

– Не ждала, вижу, – Мотька встала мне навстречу и обняла.

Она все так же прекрасна – только перестала стричь рыже-каштановые кудри и сильно похудела.

Я уткнулась в ее острое плечо и призналась, что не ждала.

На полу поднос с чайником, кружками и печеньями. Из колонок доносится что-то типа Tower, а в окно смотрит закат.

Мы по обыкновению сели на пол и позволили хозяйке налить нам чая.

– Рассказывай, как ты? – я смотрела на резко повзрослевшую Матильду, не ведая, какой тон избрать: веселый или серьезный.

– Да как, работаю по специальности, то есть маркетологом. Тупая такая работа, отвлекает от лишних мыслей. Переехала в однушку. Надо вас в гости затащить.

– А музыка? – спросила я, уловив, что веселый тон подойдет.

Лика налила всем чая и в безмолвии опустилась на пол напротив меня. Мотька играла на ударных в одной группе с Глебом, но после его смерти не нашла в себе сил туда вернуться.

– Да так, стучу для себя. Купила хату вместе с гаражом, так что соседи не возникают.

Мы засмеялись.

– Так можно и поиграть собраться? – поддержала-таки разговор Лика.

Матильда кивнула.

– Если кое-кто пианино принесет…

Смех стал громче.

Пианино мое жило в гостиной родителей, и к нему уже год как не подобраться. У бабы Шуры ничего подобного, разумеется, нет, но в моем материальном положении не время мечтать о синтезаторе. Поэтому я и мучаю флейту – хоть какая-то музыка от живых рук, как Лика изволит выражаться.

– Ладно, куда нам, косорылым, за тобой угнаться, – улыбнулась Матильда, глядя на меня с сестринской теплотой, – так хоть зайди, посиди, чаю выпей.

– Или чего покрепче, чтобы не изнывать от наших экзерсисов, – поддержала ее Лика.

Почему-то девчонки считали меня жутким мастером, сколько их ни убеждай, что играю я посредственно. Лика училась у брата и экстерном закончила музыкалку, а Мотьку играть учил какой-то дядька, которого она так и называла Мужик. Мужик и мужик, мы даже не интересовались, как его зовут.

Познакомила нас с Матильдой Лика и перед этим наговорила Мотьке обо мне такого, что та ожидала увидеть неземное создание. И Pink Floyd она в пятнадцать лет слушает, и на пианино классно играет, и тексты на английском понимает! Чудо чудное. Не ведаю, какой образ нарисовала моя будущая подруга, но реальный ему явно не соответствовал. Матильда была слишком хорошо воспитана, чтобы выказать удивление, поэтому узнала я о нем лет пять спустя.

– Я была убита горем, глядя на твои чумазые ботинки и папины джинсы, на жуткого вида волосы и балахон явно большего, чем надо, размера. Изо всех сил пыталась восхититься, но не вышло!

Лика не предупреждала заранее, что собирается познакомить меня с кем-то – позвонила и сказала: приходи, если можешь, прямо сейчас. И я пришла, увидела высокую стройную девушку с лицом Сикстинской Мадонны, только в косухе и в черных джинсах. Больше всего меня поразили ее волосы – длиннющие, кудрявые, рыже-каштановые. Я любовалась ею, как картиной, как шедевром, как венцом творения Создателя. Не могла сразу понять, сколько ей лет – вроде лицо молодое, а глаза старческие.

Оказалось, мать и сестра люто ненавидят ее из-за такой внешности. Мотька всю юность пыталась наладить с ним контакт, но тщетно. Отношения с семьей не складывались никак, и даже в самый горький час, когда ушел из жизни Глеб, ей не на кого было опереться. Его семья стала ее семьей. Ну и мы где-то маячили, хотя толку от нас, молодых и глупых, никакого не было. Мы испугались, забились в угол и не знали, как себя вести, что сказать, чем помочь. Теперь я уверена, обе мучаемся чувством вины, хотя не обсуждали это с Ликой.

ВИОЛЕТТА

Голос в трубке сказал, что это Вита. Кто такая Вита, я вспомнила только минут пять спустя. Вредина из параллельного класса, которая пыталась играть рок и почти выпрыгивала из кожаных штанов, строя из себя роковую девушку. Постоянно таскала с собой гитару, но играть не умела, размалевывала веки черным карандашом и бренчала цепями. Носила толстовки с модным тогда «Королем и Шутом», но на самом деле не любила их.

– Я слышала, ты репетиторством занимаешься, – продолжила она.

Я подтвердила. Неужто она решила английский подучить?

– Я хотела дочку приобщить…

– У тебя дочка есть? – я так и села.

– Есть. Три года уже.

Оказалось, Вита родила на втором курсе. Мы ведь разошлись по институтам, потеряли друг друга из виду, и я понятия не имела, как сложились жизни моих одноклассников и уж тем более не одноклассников. Собственно, я их и не знала особо – я училась на дому со второго класса и до последнего звонка. Детство мое прошло в специализированном детском садике для очкариков, потом он перерос в школу, но после первого класса она закрылась. Выхода у меня было два: либо интернат, либо домашнее обучение.

– Только через мой труп! – заявил тогда отец по поводу интерната.

Я благодарна ему. Не представляю, как бы я выжила вдали от семьи в столь нежном возрасте и будучи такой беспомощной. Вот и выросла, как аристократка – индивидуальное обучение, музыка, два иностранных. У меня было свободное время, нормальный цвет лица и сон, а товарищей мне хватало по увлечениям.

– Я вообще не знаю, что делать с малышами, – призналась я.

У меня и со взрослыми та же проблема, но их у меня пока и нет. Так, школьники, которым надо помочь с домашкой.

– Да там все просто, только играть! Мы ходили на развивашки, кое-что она уже знает. Пусть уж не забывает, слышит язык хотя бы…

Что греха таить – привязанности к детям я не питаю. Своих пока нет, а чужие меня не трогают. Я не представляю, как с ними играть, о чем говорить, они меня раздражают нытьем и капризами.

– Ясно, – голос Виты заметно погрустнел.

– А сама ты совсем в этом никакая? Лучше тебе с ней поиграть, простым словам ее научить, чем чужой тетке, – совесть не позволила мне просто закончить разговор. Что-то подсказывало, что и Витке этого не хотелось.

– Она меня как учителя не воспринимает, – усмехнулись на том конце провода, – да и мои знания оставляют желать лучшего.

У нас была одна учительница, которой я благодарна за выбор профессии, а те, кто учился в школе, считали ее бесхарактерной, потому что она позволяла им пинать балду на уроках. Я знаю, она никого не хотела напрягать и быть этакой мегерой, от которой уходят с гудящей головой и недобрыми словами.

– Пусть лучше отдыхают у меня, – делилась она со мной.

Когда ты один и на своей территории, учителя общаются с тобой иначе.

Слово за слово выяснилось, что с мужем Вита разошлась, практически все время проводит с дочерью и, как ни тяжело признаться, они устали друг от друга.

– А садик? – я присела на стул у трельяжа.

– Пока у нее садик, у меня работа. Там, конечно, отвлечешься, но не наполнишься. Не в смысле, от дома не отдохнешь, а энергии не соберешь, чтобы домашним отдавать. Женщина должна быть счастливой – тогда все вокруг будут счастливы. Жаль я это поздно поняла. Теперь трудно этого достичь, когда все на тебе.

– Хочешь, встретимся, поболтаем? – предложила я, удивляясь себе.

– Знаешь, я была бы рада, но не знала, как к тебе с этим подъехать, – засмеялась она, – я ведь о тебе только слышала, но почти не знаю лично.

Я ее тоже не слишком хорошо знала – считай, со слов Лики, а у них всегда были контры.

– Что, от учеников отбоя нет? – прошелестел мимо Женька.

Я махнула рукой и продолжила разговор:

– Ко мне легко подъехать, я не такая страшная, как обо мне говорят.

Я знала, меня считают умной, серьезной и необщительной. И это правда. Но такой сделала меня болезнь и затворничество. Поступив в институт, я вышла в мир с открытым сердцем, любовью к людям, но уже сложившимся человеком. Сокурсникам было со мной непросто – на меня не действовали поговорки вроде «один за всех и все за одного», «куда все, туда и я», «за компанию и жид удавился», «с волками жить – по-волчьи выть». Не было в моей жизни такой компании, за которую удавилось бы полубелорусское отродье. Теперь меня снова тянуло в затвор, общение будто перепачкало за пять лет, я словно провоняла чем-то, что мне хотелось выветрить, смыть, отскоблить с души.

– Я и не считала тебя страшной, – Вита опять усмехнулась, – но сама понимаешь, обращаться к почти незнакомому человеку непросто.

– Вот и давай познакомимся, – отбрасывать от себя людей, которые к тебе тянутся, тоже нехорошо.

Я не ошиблась, почувствовав, что тянется Вита именно ко мне, а не к знанию английского.

В два часа я пришла в кафе, как мы и договорились. Вита изменилась, хотя печати забот на лице не появилось и печаль в глаза не заползла. У нее всегда была невнятная внешность, а теперь она располнела и выглядела старше своих лет.

– Ты не меняешься! – восхитилась она.

Жаль, очень хочется. Взять и проснуться другой.

Я заказала себе огромную кружку чая и какое-то пирожное, и битый час мы беседовали об общих знакомых, о школе, о том, кто куда поступил и что закончил, кого выгнали, кто где работает… В общем, выдержали все правила этикета. Странное дело, но никакой наглости или самодовольства в ее голосе и манере я не распознала. Она и меня накормила комплиментами, как положено: я и краше, и уверенней стала. Значит, дело серьезное, серьезнее, чем я думала. Время шло, люди приходили и уходили, дверь хлопала, сквозняк полз по ногам, шум дождя периодически наполнял зал, перекрывая тихую музыку.

– Знаешь, мне это немного напомнило старые времена, когда ко мне в гости заходили девки из нашего класса, – заговорила я, – все же интересно было знать, кто я такая. Отличница, умница, но слепандера, не может жить, как нормальный человек. Вот они ко мне и ходили, осчастливить своим обществом. Сначала Машка Давыдова – нас англичанка познакомила. Машка тоже к языкам имела склонность. Но с ней легко – говорила в основном она, к тому же, у нее своя беда – сирота, с бабушкой жила, дед вообще неродной. Мы смотрели «Дикого ангела» и еще часок трындели. А потом, видимо, она разнесла, что у меня хоромы несусветные…

По тем временам было: мой отец считал, что ремонт делают раз в жизни, и вложился в него. Плюс он меломан, и у нас имелось классное стерео.

– Ну да, Машка так и брызгала слюной от восторга, даже на меня попало, – заулыбалась Витка, скорее всего, не уловив, к чему я веду.

– А потом еще трое пришли. Сразу пачкой, но в отличие от Машки, они стеснялись и многословием не страдали. Вот пришли и сидят, а я в упор не знаю, что с ними делать. Чаем угощать – лень, на кухню тащить не хотелось – там у нас тоже было красиво, не как на прочих кухнях. Разговоров будет на наделю. Вот сидим – они на диване, я напротив, в кресле, и пялимся друг на друга. Никаких общих тем, кроме учителей, «Черных котят» и сериалов. И те вяло пошли.

Виту мой рассказ позабавил, но она не жалела, что ко мне не ходила, хотя Машка звала.

– Мне, признаться, было очень интересно с тобой познакомиться, особенно когда я узнала, что ты любишь рок. Но ты с Ликой дружишь, а она, наверное, про меня наговорила гадостей.

Я со вздохом ответила, что это не так. Да, Лика считала ее легкомысленной показушницей, но гадостей она никогда не говорила ни про кого. Принципиально, даже близким подругам.

– Ты уж прости, эта наша встреча напоминает мне какие-то смотрины, которые должны были состояться лет десять назад, – наконец я подвела черту, – все как-то лицемерно и не о том. Или ты не то хотела увидеть, или не о том хотела поговорить.

Вита поджала губы и опустила глаза. Так обычно делаю я, потому что они у меня косые, и я не хочу, чтобы другие это замечали.

– Я не калека, я пойму, какая она – обычная жизнь, – добила я.

Вита возвела очи к сводчатому потолку и тяжело вздохнула.

– Меня в последнее время никто не понимает – все еще такие беззаботные – парни, гулянки, путешествия, работа… Мало кто в двадцать два остается один с ребенком на руках. Подруги вроде есть номинально, но разговор не клеится. У каждого своя жизнь.

Вита вышла замуж в восемнадцать. Неясно, считает ли она это ошибкой – когда есть дети, трудно так считать. Детей она всегда любила и мечтала о своем, будучи ребенком сама.

– Я, наверное, жизни боялась, – Вита налила себе еще чая из пузатого чайничка, – восьмичасовой рабочий день не вдохновляет, к тому же, я так и не поняла, чем хочу заниматься. Есть факультеты для людей, которые не определились. Вот и меня родители запихнули на такой. Училась так-сяк, лекции писала левой ногой, а в основном прогуливала. Когда забеременела, ушла в академ, потом восстановилась на заочку, доучилась кое-как. В целом, думала, замуж выйду, буду о детях заботиться, а деньги пусть муж зарабатывает. Не мое это вообще, – она усмехнулась, – видимо, надо повзрослеть и перестать за кого-то прятаться.

Мне было неловко спросить, почему они с мужем расстались, но через несколько минут Вита заговорила об этом сама:

– Пока сидишь с детьми и превращаешься из интересной девушки в клушу-домохозяйку со всеми вытекающими, вокруг твоего мужа вьются акулы. Самые настоящие – засоляренные, с салонным маникюром, на фитнесе, плюс их объективно больше, чем мужчин. На одного впятером накинутся. А ты сидишь, думаешь: зачем мне талия? Я замужем теперь! Его можно понять. Что он дома видит? Разбросанные пеленки и страшную меня, которая вдобавок все для себя решила – ты, дорогой, деньги приноси, а я буду жопу нажирать.

– Но это ж не повод, – промямлила я.

– Это как раз повод. А причина в другом. Точнее в другой. Ему интереснее общаться с маркетологом из соседнего отдела, чем с женой. Со мной-то о чем? «Памперсы купи» да «что на ужин»? А, ладно, ни в чем я его не виню, сама дура. Вот теперь и я за маму, и за папу. И знаешь, жизнь не так страшна, а работа не так скучна. Наоборот даже, дома сидеть рехнешься. Сама себе не рада, будешь и себя грызть, и мужу плешь проедать. Кто ж выдержит!

Мы заказали кофе – судя по звукам из-за периодически открывающейся двери, дождь не переставал. У меня ломило затылок, и перед глазами плыло.

– Гулять сейчас не тянет, – Вита отломила кусочек пирожного трезубой вилкой, – но в музыку я бы зашла. Составишь мне компанию?

– Охотно.

Мне ничего не надо в этом магазине – музыки навалом, покупать ее я отвыкла, предпочитая заказывать магазинным пиратам или друзьям, которые качают из сети. Вита же покупала даже анимешные диски, хотя их можно было нарезать и менять – стоило бы намного дешевле. Для нее важна внешняя привлекательность коробочки, принадлежность этих коробочек к одной выпускающей фирме, в общем, чтоб коллекцию собрать.

– Я могу спустить все деньги на дорогостоящую ерунду, а потом экономить на троллейбусе и наматывать километры пешком, – призналась она, – надо отвыкать, мы в режиме жесткой экономии… Но иногда хочется себя порадовать!

Она выбрала какой-то типа панк-рок, а я тем временем впитывала атмосферу. Мне здесь просто нравится, и в большинстве магазинов с дисками и атрибутикой у меня уже появились знакомые. Меня легко запомнить, оказывается – хоть год не появляйся, все равно узнают.

Пока Вита расплачивалась, я заметила у двери объявление и, достав складную лупу, с которой не расстаюсь, прочитала: «Группе нужен вокалист, играем что-то вроде Rainbow, Black Label Society, Wasp. Вокал мужской, с приличным диапазоном, желательно скриминг…». Дальше телефон и подпись TERROR. Жаль, что мужской! Чем я им не угодила, а? Прикола ради телефон записала. Хотя, к человеку с таким погонялом обращаться страшно.

– Я все! – сияя улыбкой, подлетела ко мне Вита.