Текст книги "Эгоисповедь"

– А теперь точно, как нормальные девушки, – заверила я.

– А в чем ты вообще-то ходишь? Уж не в майке ли с «Металликой»?

Разумеется, нет. Но и не в деловом стиле. В пиджаках я чувствую себя, как в саркофаге, блузки на мне попросту не сидят, поэтому ношу черные вельветовые брюки и серую рубашку, купленную в питерском сэконде еще на втором курсе. «Камелоты» много лет заменяли мне всю осеннюю и зимнюю обувь, но ради такого случая я забрала у родителей итальянские ботинки с квадратными носами, которые мне покупали лет в четырнадцать. Практику в школе я проходила в широких темных джинсах и не брезговала однотонными худи и свитерами. Вроде как и достаточно было, а сейчас вижу, что на меня смотрят, как на школьницу.

– Может, отпорешь нашивки с рюкзака, и хватит? – смеясь, предложила подруга.

– Шутишь? Знала бы ты, каких трудов мне стоило их нашить! Ни за что не отпорю!

ПОИСКИ РАБОТЫ

Я приехала к родителям за скудным пособием по инвалидности – его приносят по месту прописки. Сестра и папа на работах, племяшка в саду, мама дома одна. Непривычно тихо стало – как в старые добрые времена, когда сестра еще жила с мужем, а мы жили здесь втроем с родителями, которые появлялись часов в шесть вечера, а я наслаждалась покоем, тишиной и одиночеством, слушала музыку на всю катушку, слонялась по пустой квартире – в общем, делала, что хотела. Когда сестра развелась и вернулась к нам, я пережила это тяжело. Детские вопли, скандалы, суды, суды и еще раз суды, плохой аппетит и отсутствие сна, нервные срывы, мамины переживания за старшую дочь, которая того и гляди сойдет с ума или умрет от голода. И периодический ор. Часто я уходила из дома или врубала музыку насколько можно громко и отсиживалась в своей комнате. А потом стало все равно. Мама с сестрой всегда брехали, сколько она здесь жила – когда училась в институте, когда уже работала. Все время мама не вовремя язвила, а сестра подолгу нудила, и никто не хотел успокаиваться. И мне тогда было еще хуже – своей комнаты не было, только огромные наушники с Bon Jovi. Тяжело это – когда нет своего угла, даже блокноты со стихами ныкать негде, а в подростковом возрасте кажется, кому-то есть до тебя дело. Сейчас положи распечатку на видное место, почерк разбирать не надо, все гладко и красиво – сделают вид, что не видят. Непосильный груз для тех, кто любит.

У меня привычка начинать разговор первой, общаясь с мамой, причем самыми корявыми фразами, типа: как все надоело! Мама тактично спрашивала, что именно, и Остапа несло. Как я уже говорила, мама избрала вернейшую тактику общения с полоумной дочерью: наблюдала, настроена ли я пообщаться или готова тут же облаять всех и уйти опять в свою берлогу. Не устаю поражаться ее чуткости и наблюдательности, хотя порой это напрягает – казалось, она все замечает, от нее ничего невозможно скрыть, а уж о том, чтобы приврать, и речи не было. По интонации в телефонной трубке она знала, что со мной творится, не говоря о словах и взглядах.

Вот и сейчас я просто сказала «тьфу!», заваливаясь на мягкий уголок на кухне, в ожидании, пока заварится чай. «Что тьфу?» – как и следовало ожидать, спросила мама. Я и сама толком не знала, что: точнее, не знала, как выразить – чувство-то было, а слов нет.

– Идешь, дороги скользкие, и чувствуешь себя как корова на льду, да еще в этих тряпках и очках, реагирующих на колебание температуры. И сопли на морозе будто оттаивают. Надоедает постоянно сморкаться и вообще…

– Не волнуйся, никому до этого дела нет, – усмехнулась мама. – Ты же не на тротуар сопли отбрасываешь!

– Да я не про то, – опять коряво выражаюсь, опять никому не ясно, что, собственно, я несу, – чувствуешь себя так неуместно в этом городе, в этом мире! Просто идешь по улице и думаешь: это не я. Меня здесь быть не должно. И весь этот город… какой-то неродной, неуютный, мне здесь не нравится, слишком шумно и людно, слишком грязно и много машин. Сплошные неудобства. Хочется побыстрее уйти, спрятаться там, где тихо и чисто…

– Я тоже всю жизнь чувствую себя неуместно, – помолчав, сказала мама, – оказывается, и в этом мы похожи.

– Да-а? – я приподнялась с уголка, чтобы налить нам чая.

– Начиная с детского сада, а потом в школе и в институте, и на работе. Только дома, в своей семье я чувствовала себя уютно и хорошо. А так – везде была чужой и, как ты говоришь, неуместной.

Правда, для них с папой пыткой был даже поход в гости. Сейчас, когда не нужно целыми днями сидеть с внучком, у мамы есть возможность почитать, повязать, да и просто отдохнуть от всех. Я помню, что и она тяжело переживала перемены в семье, когда вернулась сестра. Мама с папой спали в зале на полу, так как сестру с малышом пришлось поселить в их комнату, а там у мамы все: книги, иконостас, телевизор, тишина и покой. Папа тоже сидел в зале, смотрел телевизор или читал, я у себя – лишь изредка выходила на кухню. В общем, у каждого был свой угол, и никто ни к кому не лез, уважая интересы друг друга. И вот теперь, хотя бы отчасти, хоть на полдня, то время вернулось.

– И это нормально? – по традиции задала я глупый вопрос.

– Наверное, нет, и раньше я тоже волновалась по этому поводу. Только сейчас поняла, что не этим миром надо жить, поэтому чувство неуместности в нем естественно. Да и вообще, что тебе весь мир, если в семье все хорошо – ведь только здесь родные и главные для тебя люди…

– Ну, просто как-то странно, что многие чувствуют себя как рыбы в воде – все знают, везде и со всеми им хорошо, знают, где что купить, как кого достать, какую маршрутку поймать… Знают, что им надо и зачем. Или вовсе не думают, зачем – просто делают.

– И не сморкаются, – рассмеялась мама.

– Во всяком случае, я не замечала, чтобы кто-то из таких не расставался с носовым платком.

– Если ты не замечала, это еще ни о чем не говорит, – справедливо заметила мама, – значит, отбрасывают на асфальт, им не до платков…

Чая выпила три чашки – просто уходить не хотелось. Легче стало, когда очередной бред высказала, причем, правильному человеку.

Маме интересно все: и группа, и друзья, и работа. Мне тоже интересно все о семье. Мама рассказывала о племяннике, о сестре, к которой клеится уже хренова куча кавалеров, но ей тяжело доверять мужчинам, так что замуж она пока не собирается, хотя мечтает отсюда уехать, хочет хорошего отца сынишке и надежное плечо себе. Да где его взять? Точнее, взять-то есть где, да страшно еще раз ошпариться, а сестра на всякое говно падкая, как мама говорит, «поляну не видит», не разберет, где надежное плечо, а где еще одна гора на ее плечи. Мама как-то сказала ей, что она только и думает о том, как бы замуж выйти, на что сестра ей ответила, что она – не я.

– У меня же, говорит, никаких талантов нет, о чем еще думать и чем жить, – сказала мама, – я, говорит, обычная женщина, работы интересной и творческой у меня нет, каких-то увлечений тоже, вот и остается дом да семья.

– Хм, – только и ответила я.

В принципе, давно это известно, но в то же время как-то странно, что она сама об этом сказала. Самому себе сказать правду гораздо тяжелее, чем слышать ее от других.

Дикий ангел и домашний ангел…

– А мне пора на репу, уже пять, пока доеду…

– Надо же, какая ты стала – активная, вся в бегах!

Уже в прихожей, надевая малиновую куртку (да, совсем не рокерскую) я все-таки сказала маме о своем переезде. Как ни странно, в таких случаях она умеет владеть собой – я не поняла ее реакцию.

– Хочешь заехать в гости? Теперь я там одна. Можем вволю поболтать.

– Лучше ты почаще приезжай.

Шнуруя ботинки, я заметила, что мне не с руки – ученики в центре, репетиция в центре – сюда надо специально время выбирать. Удивительно, что я по дому не скучаю. Вроде квартира съемная, чужая, но так мне нравится, что по ощущениям, как своя. Манифест моей независимости.

Приехав домой поздно вечером, я плюхнулась на шикарную кровать, включила Elis и долго-долго лежала, пялясь в белый потолок. Наконец-то появилась возможность побыть одной, с собой, со своими мыслями и никуда не торопиться…

Но вот что странно: в меня будто встроили мотор. Дома не сидится, хочется вечно куда-то бежать, что-то делать, с кем-то общаться. Никогда бы не подумала, что стану такой. Устала ведь, думаю, как лягу, так и не встану никогда. Десяти минут не прошло, как я потянулась за телефоном и отправила сообщение Вите, приглашая и ее на день рождения Ника. Она перезвонила почти сразу, и мы проболтали минут сорок.

– А что там будет? – спросила она. – Секс, драгс, рок-н-ролл?

– Последнее будет точно, первое, возможно, тоже, на счет второго не знаю.

Вита стала прикидывать, сможет ли оставить дочку у мамы.

– А что за чувак-то вообще?

– Чувак странный, – я решила сразу предупредить, чтобы потом не было недоразумений, и рассказала Вите все, что могла, о Нике, но получилось не так уж много.

– Интересно, – протянула она, – ладно, я подумаю над этим вопросом. Сколько у меня времени?

– До середины декабря.

Вита заметила, что еще глаза вылупишь. Спросила, оповестила ли я Матильду, и я призналась, что еще не звонила ей.

– Если хочешь, я сообщу. Мы часто созваниваемся.

– Было бы здорово, – не без удивления отозвалась я. – Как тебе с ней, нормально?

– Да вообще супер! Спасибо тебе.

Декабрь – депрессивный, мерзкий. Месиво под ногами и низкое небо в тон подтаявшему снегу. С новым годом все как осатанели, прут мешки с продуктами, словно год не ели.

Счета за квартиру не порадовали, но и не поразили. Пока все точно впритык. Хорошо бы заиметь более стабильную работу, конечно. Уж больно не хочется возвращаться к бабе Шуре, а домой – еще меньше. Как поживешь одна, кажется, это будет шагом назад. Возвращение в детство.

Размещая резюме на шести сайтах, я не предполагала, что телефон будет плавиться от звонков с самыми неожиданными предложениями. Звали то в помощники руководителя каких-то сомнительных компаний, то общаться по скайпу с иностранцами, а рабочий день перетек бы в рабочий вечер и даже ночь. Мне интересно в собственном обществе и не хочется бросать кучу важных для меня занятий, как музыка и ученики. И, кажется, всем нужны менеджеры по продажам или по работе с клиентами. Все только и делают, что продают бытовую химию или играют на бирже и хотят научить этому тебя, истерично вопрошая по телефону, почему отказываешься. Во всех резюме указываю, что не готова к переезду и ищу работу на неполный день – зовут в Самару, в Астрахань, график 5/2! Господи, есть ли адекватные люди на свете?

После очередного одуряющего просмотра вакансий, когда ни глаза, ни голова ни на что не годились, кинула свое резюме в центр Коробова – тоже работа с клиентами, но хоть не порошки им втирать, а детишек по группам распределять. Позвонили утром, разбудили и предложили вакансию по моей спецухе – педагогом английского. Дети от 4 до 12 лет, до шести человек в группе. Когда услышала про график и з/п, тошнить перестало. Может, и стерплю, все хорошо не бывает. Где еще такое найдешь?

И вот кандыляю на каблуках, в прямой юбке и в белой блузке по бизнес-центру. На шестой этаж доехала в лифте с каким-то мужиком, одна бы не решилась. Не вижу, куда нажимать, и стремают меня эти лифты. Опоздала и без того, а пока нашла офис… факЪ! Приняли меня трое: сам Коробов и две дамы – одна в возрасте, другая блондинка в красном. Села напротив них, как на допросе.

– Представьтесь, пожалуйста.

Вроде ж только ФИО, что мне еще сказать?

– Почему вы хотите у нас работать?

Хороший вопрос. Не далее как сегодня, собираясь, подумала, увидев себя в зеркале: училка. Очкарик, у которого все не роже написано. Да еще белая блузка и юбка-карандаш – вообще трэш. Вчера этот сайт Коробова смотрела – бабье царство, что ты будешь делать! И дети, которых так и не полюбила, и, похоже, это наследственное, с возрастом не лечится. Бабушка и мама тоже не преуспели. А тут, от четырех лет! Какой там английский? Сдурели все, что ли?! А на всякие сюсю-мусю я органически не способна.

Что ответить? Из-за графика и зарплаты хочу у вас работать? Да просто сижу без работы, а у вас открыта вакансия по моей специальности. В следующий раз так и скажу. Хоть посмеюсь, вранье все равно не помогает. Наплела что-то про желание развиваться и работать с группами.

– У меня больше нет вопросов, – сказала дама в возрасте.

Коробов на меня и не взглянул, что-то конспектируя в свой талмуд. Не помню, кто попросил подождать в коридоре. Я вышла, а через две минуты блондинка в красном объявила, что я им не подхожу, ибо у меня не было опыта работы в группах. Кстати, он был – практику-то я проходила и не где-нибудь, а в языковой гимназии! И где ж его набраться, если везде отшивают? Но ничего этого я не сказала. Послали – пошла. Ни красноречием, ни обаянием не наделена, всегда обтекаю и ухожу, не споря, ничего никому не доказывая.

Расстройство, конечно, было – наверно, это психологическое что-то, уязвленное самолюбие. Отказали! Не оценили! Видимо, ко мне уже предвзято отнеслись из-за опоздания. Впрочем, мне там тоже почти никто не понравился.

Адекватные люди есть, как я убедилась в тот же день. Пришла с собеседования уставшая, расстроенная, и тут звонят из типографии. Вакансию корректора я обнаружила в первый день моего работного поиска. Позвонила им, они попросили прислать резюме на электронку. Отправила, и вот почти неделю ничего от них не слышно. Я и ждать перестала.

Звонит мужик. Резюме посмотрел, опыта в корректуре, как я вижу, нет? Отвечаю, что частные заказы, под коими подразумеваю редактирование собственных текстов и переводов. Так и набрала себе работ для резюме: и рецензентом, и корректором, и переводчиком, и чуть ли не экскурсоводом. А что? Друзьям-то помогала, а платили мне за это или нет – кому оно надо? С моей специальностью фриланс – дело обычное.

– А график у вас полный? – важный вопрос для меня.

– У нас две смены: первая с семи до полчетвертого, вторая – с полчетвертого до без пятнадцати одиннадцать вечера.

Многовато! Но второй вариант удобнее.

– Приходите, посмотрите на производство, пообщаемся, – сказала трубка.

Встретила меня в отделе кадров молодая женщина. Поехали на лифте к Максиму Евгеньевичу – так зовут телефонного собеседника. Как позже узнала из интернета – начальник участка. Впервые каталась на таком лифте – с лифтером!

Шли мы какими-то лабиринтами, через огромные залы с широченными столами и непонятными станками. Вот где создаются книги! Посмотреть бы на этот процесс! И, разумеется, никакого гламура, народу для таких площадей немного, здание само я еще давно мысленно обругала уродливым – четыре этажа прямоугольного бетона с одинаковыми окнами… скукотища!

Начальник встретил меня в таком закутке, где даже сесть не предложишь. Сразу попросил документы и тщательнейшим образом изучил выписку из диплома. Впервые такое вижу.

– «Тройки» есть, хорошо, – улыбнулся он, – а то когда без «троек», прям страшно!

Резюме я оставила у него на ксероксе, а остальное убрала.

– Ну, в общем, с корректурой вы знакомы? – уточнил он.

Я-то думаю, что корректура заключается в исправлении ошибок и опечаток. Но оказалось, все сложнее.

– Нет, сквозной вычитки не надо. Надо сравнивать с оригиналом, когда машина выдает: бывает, «ёшки» вылетают или «и» краткие…

Что вылетает? – должно быть, проступило на моем лице.

Разумеется, молчу – авось, научат. Как дед мой ослепший устраивался на работу, где зрение нужно – бабушка ему из больницы принесла таблицу с «Ш/Б», он ее наизусть выучил и устроился.

– Я вообще хотела на неполный день, если возможно…

– А какие проблемы?

– Зрение, – немного помялась я.

– Возможно только во вторую смену. До девяти, может даже и раньше…

Так я и думала, что до ночи тут никто не торчит.

Пошли на производство. И пока шли, М.Е. спросил:

– А по зрению у вас инвалидность?

Признаю. Интересуется, какая группа. Узнав, что третья, говорит:

– Рабочая. Это хорошо, а то нас уже затюкали, что с инвалидностью мало… – видимо, какие-то льготы им за наше трудоустройство, квотированные места.

Все ему хорошо – «тройки», инвалидность… Только корректор из меня никакой.

Перед машиной, которая что-то выдает, сидела усталого вида женщина, которая завтра увольняется. Непроизвольно отметила, что освещение там хорошее.

– А норма в день есть?

– Нет, но как машина выдаст, надо сразу вычитывать.

Интересуюсь, как часто она выдает. Раз за смену точно, но вычитывать приходится иногда не раз, как я позже поняла из статьи.

М.Е. протянул мне сложенный гармошкой ватман. Страницы, как потом их будут обрезать. Шокировать шефа и лезть в сумочку за другими очками не стала – с умным видом проглядела нечитаемый для меня текст. Пометки редкие и непонятные.

– Со знаками знакомы?

Приду домой, ознакомлюсь. Интернет в помощь. Позже прочла, что типографский корректор и корректор издательский – две большие разницы. Типографский корректор не только беглые «ёшки» вылавливает, но и где курсив проскользнет, где абзацы поплывут, выходных данных не хватает. Вчитываться в текст не надо – типографский корректор может править на любом языке и любую тематику. И на все свой знак, чтоб наборщику было легче устранять ошибку.

Глаза мои в один непреркрасный момент откажутся на мир смотреть. Такое с ними бывает, но главным образом от компа – что тогда? А я еще по телефону у М.Е. спросила, не с компа ли у них вычитка! И он несколько обескуражено ответил: неэээт. Видать, понял, что я вообще не в теме и все равно позвал.

– Внимательность нужна, за невнимательность наказываем монетой, – постращали меня.

Через два дня обещал позвонить. Не позвонил. Я же эти дни позволила себе отдохнуть от поисков и почитала про типографского корректора. Еще фиг найдешь такие статьи! Все про обычного, издательского, типа редактора или вычитчика. А тут целая наука! Да и вопрос, потяну ли я со своими глазами такой напряг… Но я готова попробовать. Иначе как узнать? Производство настолько плотное, что в туалет не отбежишь. Конечно, интересно было бы посмотреть на процесс создания книги, но не судьба.

ТЕРРОР

Как-то у нас с Терей зашел разговор о текстах. Не о тех, что я выправила и уже благополучно выучила и пою, а о моих.

– Неужели ты ничего не пишешь? Тебе сам Бог велел с таким образованием писать на английском.

– Есть парочка, – ответила я, – но это просто стихи, причем, там много чужого влияния.

Непонятно мне это желание ребят писать на английском, хотя вижу, многие с этим маются.

– Он поется проще, там слова короче, и как бы… – Террор замялся, – есть ощущение, что работаем на перспективу, а по факту, почесываем свое тщеславие.

Я рассмеялась. Да уж, перспектива оглушительная. На родной рынок выбираться не хотят, а на Америку замахиваются. Не перемолов клубное мясо, вряд ли соберешь Лужники.

– Давай как-нибудь попробуем сделать то, что есть у тебя, – предложил Террор.

Прозвучало как инициация. Я здесь, я существую. Я достаточно хороша для них. Но обнажаться прилюдно мне страшно. Стихи и музыка для меня – явление личное. Порой даже слишком, и тяжело оторвать себя от лирического героя, растождествиться.

– Ну, хотя бы мне покажи свои тексты, – настаивал мой покровитель, – не хочешь меня в гости пригласить?

Что угодно могла придумать: останемся после репы, в кафе посидим. А ведь могу и в гости. Помню, как увидев двуспальную кровать у противоположной от окна стены, Теря не знал, куда деваться, словно больше и сесть некуда. Я перехватила его взгляд, но сделала вид, что ничего не заметила. Сидели мы тогда на кухне. Хотя она и вытекает из комнаты, но будто за углом и еще холодильником отгорожена, так что уже ничего не смущает.

И вот, сегодня суббота. Утром пара учеников, которые приезжают ко мне, а потом я свободна. Поймала себя на мысли, что единственный день, когда я никуда не езжу и мне никто мозги не выносит – четверг. Остальные дни все чем-то или кем-то да заняты. Ума не приложу, куда теперь впихнуть работу, если она появится.

Я пробежалась со шваброй по единственной комнате и кухне, протерла пыль и запустила стиралку. Террор обещал зайти в четыре, так что есть время даже что-нибудь испечь. Блины мои никого особо не поразили, но мне понравились. Папа сказал, что они резиновые, мама похвалила – мол, ей никогда не удавались тонкие, она всегда печет большие оладьи на кефире. А печь только для себя тоже смысла немного – неделю есть буду, уже не то что резиновые, а как из полиуретана.

Теря пришел не только с гостинцами, но и с гитарой. Я удивленно покосилась на нее, и он пояснил:

– Может, и сообразим по ходу. Потом ребятам объявим о совместном детище.

В качестве катализатора творческой активности Террор извлек из рюкзака бутылку «монастырки». Вот так номер. Я кроме чая ни на что не рассчитывала.

– А не переживай, пиццу закажем, – успокоил меня гость.

– Нет уж, сначала я тебе блины скормлю.

Блины Тере понравились – по крайней мере, он их ел, а не только нахваливал.

– Знаешь, я вообще не умею готовить, – призналась я, – и думала, если буду жить одна, буду питаться пельменями и бпшками. А оказалось, мне это быстро надоело. Готовить прикольно, когда никто под руку не говорит и на кухне не толчется.

Теря покивал, жуя мои произведения, но тему не поддержал. Не мужская она, ясно.

– Ладно, тексты у меня на компе, так что придется перебазироваться, – сменила тему я.

– Без проблем. Но сначала, позволь, я тебе глинт сварю. Тут я настоящий мастер!

Я замерла посреди кухни.

– Да я вроде не разболелась.

– А при чем тут болезнь? Это просто осенний ритуал!

– Уже зима, – усмехнулась я.

– А я еще осенью не насладился. «Время грустных стихов, вермута и зонтов». Или глинтвейна, – Теря уже выуживал их рюкзака пакетики со специями, лимон, апельсины и яблоки.

Я молча пустила его к плите. Он снял с крючка турку и констатировал, что она маловата. Пришлось достать небольшую кастрюлю.

– Вообще, классное местечко, – оглядывая кухонную утварь, заметил мой гость, – обычно съемные квартиры – такой срач, извини за выражение.

– То-то и оно! – победоносно воскликнула я. – Почему и мне тут так нравится.

– И во сколько тебе обходится такой праздник? О, штопор есть, хорошо…

Я назвала сумму, попросив Терю учесть, что это квартира-студия, а они пока не в ходу. Плюс первый этаж. Какое-то время я буквально жила на сайтах недвижимости в поисках идеального варианта, но помощь пришла от друзей.

– Но, считай, центр города, ремонт классный и чистота. По договору или на доверии? – Он вытянул пробку из бутылки.

– Конечно, по договору.

Он вылил все вино в кастрюлю и зажег под ней газ.

– Если какие проблемы, обращайся. У меня есть знакомый юрист.

Я поблагодарила. Наверное, взрослая жизнь тем и хороша, что в ней появляются связи. Мне известно, что Сфинкс занимается продажами, Ник в медицине, а Цыпа – водитель, но рабочих историй в гараже не звучало. Может, когда парни собирались отдельно или у каждого есть еще знакомые, компашки, коллеги, с которыми можно это обсуждать.

– Что ж ты никакой свой блэкушник не включишь? – Теря оторвался от помешивания вина в кастрюле и улыбнулся мне.

– Да настрой не тот, – развела руками я, – к тому же, тебе он не нравится.

– Ну, тогда на свой вкус и под настроение. А то тихо как-то, скучно.

Я поставила Lake Of Tears, альбом Headstones – открытие прошлого года и саундтрек прошлой осени. Сразу вспомнилась практика в школе, первые ученики на стороне, домашние паранойи, прогулки с Ликой по нашей окраине.

– Ой, вот это я люблю! – разделил мое настроение Теря. – К сожалению, ничего лучшего у них не слышал, а этот альбом просто эпохальный.

Пока я согласна – не сказать, что сильно углубилась в их творчество, но попытки вслушаться ни к чему не привели.

Меж тем по квартире разлился дивный аромат вина, фруктов и специй. Раскрасневшийся Теря стал похож на волшебника Мерлина, колдующего над снадобьем.

– А теперь тащи большие кружки! – распорядился он. – В стаканы такое наливать – преступление.

– Слушаюсь, мой капитан, – я только села за комп, дабы найти свои сочинения, но, похоже, они уже никого не волновали.

Снадобье ударило мне в нос так, что я расчихалась, потом закашлялась, сняла запотевшие очки и вытерла слезящиеся глаза.

– Это что, часть ритуала? – просипела я.

Террор то ли привык и не поддавался таким реакциям, то ли он просто железный человек.

– Разумеется, – он спокойно сделал глоток, – видимо, хворь в тебе еще сидит, надо лечиться.

После первой кружки я закуталась в плед и устроилась в кресле. Теря с неохотой уселся за комп и стал читать мои стихи на английском.

– Балдеж, – прокомментировал он минуту спустя, – я таких слов не знаю!

– Гугл в помощь, – отозвалась я, грея руки о чашку, – впрочем, петь-то не тебе…

Террор стал переводить на ходу, и то ли звучал коряво, то ли меня пробило на ха-ха после вина, но лингвистом я оказалась неважным.

– Языковед во мне опьянел, сам разбирайся, – посмеивалась я.

Он засмеялся в ответ и больше ничего не говорил, погрузившись в чтение. Потом взял гитару и стал что-то бренчать, а я свернулась под пледом.

– Не отваливайся, – не переставая играть, попросил гость, – там еще полкастрюли, надо допить. Потом уже не то будет.

– Надо еще поесть приготовить, – зевнула я, – толком и закусить нечем.

Разумеется, я достала все, что у меня было, но много ли у меня было, если я не покупаю ни сыра, ни колбасы? Душа не просит, и резать это муторно – пока с колбасы снимешь слюнявую кожуру, уже все проклянешь.

Теря понял, что со мной каши не сваришь и мои слова останутся словами, и заказал пиццу.

– Зря ты, – я поднялась на локте, – щас полежу чуток и омлет забацаю. Или картохи пожарю.

– Лучше отдыхай, – осадил он меня – а то не гость, а сплошной напряг. Слушай.

Он стал напевать мой текст на нехитрую мелодию, которую только что измыслил. Вроде миленько, хотя в таком состоянии трудно судить.

– Если сделать, пару соляков добавить, интро помощнее – Ник это умеет – будет неплохо. Как тебе?

Я угукнула.

– Терь, а ты на русском-то пишешь?

– Бывает, – отозвался он, не поднимая головы от струн.

– А можно почитать?

– Можно. Послушать – что сам помню. Как-то так, – он отложил гитару, закатил глаза к потолку и прочел:

Я не выдержал натиска правды,

И устало твоих ждал шагов,

Ничего уже не понимая,

Примерял на себя твою боль,

Я не знал, что такое минута,

И платил за незнание сполна,

А картинки из «Кама сутры» —

Вся любовь в опустевших глазах.

Постучишь ты в закрытые двери,

Извинишься за то, что я ждал,

И опять мои сбиты прицелы,

И опять я в ответ промолчал.

Ничего теперь не изменилось,

Говорить научившись с собой,

Похоронил себя в собственном мире —

Ворох нот за убогой судьбой…

– А ведь классно! – выдержав минуту в тишине, констатировала я. – Почему такую красоту не сделать? Я бы хотела это спеть…

– Ты этого петь не будешь, – уперся басист, – это мужицкая песня, и будет смешно в твоих устах.

– Я могу сделать голос погрубее, – заверила я, – даже скриминг добавлю. Все мужики присядут.

– Аж два раза. Нет, это пусть останется под спудом.

– А, помышляешь о сольной карьере? – Я сделала попытку выпутаться из пледа и встать.

– Ты меня разоблачила!

Пицца приехала. Мы расположились за круглым столиком в гостиной, на удобных креслах, поджав ноги. Террор разогрел остывший глинт, и мы как-то незаметно его допили. Я больше не чихала и не кашляла, все шло хорошо.

– Ты действительно большой мастер! – согласилась я.

Теря зарделся.

– Знаешь, я у тебя не спрашивал…

Я напряглась. Как выразилась бы Мотька, дело пахнет керосином. Весь вечер меня преследует этот запах.

– Ты раньше нигде не играла?

Я выдохнула и чуть не рассмеялась.

– Было дело. Разумеется, в качестве клавишника. Сначала мы с девчонками, когда были сопливыми, а потом месяца два я нажимала кнопочки в команде моего хорошего друга. Мы назвались в честь какой-то богини, которая встречала людей после смерти. Хорошим она являлась в образе прекрасной девушки, а плохим – в образе страшной бабки.

Террор рассмеялся, и я тоже, правда, над другим. Вспомнила пошлятину нашего басиста, когда он продолжал эту мысль: а плохим говорила – я тебе не дам! Так вот сидим и ржем, каждый о своем. Теря попросил рассказать подробнее о девчонках, но я пообещала, что он их увидит на дне рождения Ника. Сказала, что Лика приобрела нехилый сценический опыт, но играет в основном с братом – этакий семейный подряд, а история Матильды очень грустная.

– Да-а-а, – протянул он, – чего только в жизни не бывает.

Я видела, он хотел сказать еще что-то, но осекся, и я не стала допрашивать.

– Про друга расскажи, что там с богиней.

Я устроилась поудобнее и погрузилась в приятные воспоминания. Удивительное дело! Еще недавно они мне таковыми не казались.

– Мы просуществовали целых два месяца, потом благополучно развалились. Записали одну песню на две с половиной минуты, но почему-то там не оказалось моей партии. Придумывала я ее сама, импровизировала на уже имевшийся материал, и вроде даже неплохо все звучало. Но работали мы дико непрофессионально, не то, что вы. Каждый сам придумывал свои партии, и порой они друг с другом не сочетались. И то был шаг вперед – делал все гитарист, мой друг. Казалось бы, зачем оно ему? Гитары сам запишет, барабанщика у нас не было – в гитар-про ударные писали, а с клавишами я бы помогла. Но вот собрал команду. Помимо него и меня был еще ритмач, который играть научился в армии, и басист, который пахал по пятнадцать часов в сутки шесть дней в неделю, и потому у него был самый дорогой инструмент и усилок. Причем, он его еще выводил на всю и глушил нас. Если бы я была там на полных правах, я бы чувствовала себя отстоем.

– А почему ты была не на полных правах? – Теря поерзал в кресле.

– По ощущениям. У меня даже инструмента своего не было – чужая миди-клавиатура, на которой половина клавиш не работала. Не разбежишься. Причем, там даже не было тембра фортепиано, его дружбан мой синтезировал. Я забирала ее домой, но мало того, что мой компьютер ее не видел, так еще и тембра нормального не оказалось. Все пятьсот проверила, серьезно нет! Рухлядь еще та. У ребят тоже были дешевые гитары – советская «Аэлита» ржавая. Куда там с «Ямахой» тягаться?

Басист наш был похож на Керри Кинга из Slayer – разве что бороду не отрастил и лицо не сморщилось. А так, пятнистые штаны, лысый череп и концептуальная татуха, ветвящаяся от темени до копчика. Наверное, не проверяла. Ему было двадцать семь, и на его фоне мы чувствовали себя мелкой и нищей шпаной.

– А собирались где? – полюбопытствовал Теря.

– В комнате гитариста. Метр на метр, плюс не было света. Хозяин все собирался его починить, но от монитора света хватало. Там еще куча старой мебели, так что мы впятером еле помещались. И еще басист имел обыкновение таскать своих девушек. То ли к прекрасному их приобщать, то ли чему-то учить, то ли рисоваться. Однажды привел вокалистку, которая петь не умела. Потом грозился привести девчонку, которая хотела научиться играть на клавишах, и в отличие от меня, у нее был инструмент. Советский синтезатор.