Текст книги "Эгоисповедь"

РЕПЕТИЦИЯ

Знакомство с музыкой моей будущей команды я не смогла оставить на завтра, поэтому, едва вернувшись домой, загрузила болванку. Сделала звук потише, чтобы не разбудить бабу Шуру и Женьку, и прилипла к колонкам. Вот это балдеж! Я не верю своим ушам! Неужели они сами так играют? Запись, конечно, не идеальная, но какая база! И судя по звуку, инструменты у них далеко не дешевые, да и сыгранность поражает. Технично и мелодично – редкое сочетание. Яркие темы, запоминающиеся переходы, классически простые, но потому и продумано-гениальные аранжировки: четко чувствуют ребята, когда вклинить акустику, когда сдвинуть темп, как разнообразить ритм и где добавить оркестровки. В общем, они не зря сравнили себя с Rainbow. Дело не в плагиате, а в общей стилистике, чтоб было понятно, в каком направлении движется стальной дракон. Примерно, потому что стиль у ребят уже выработался неповторимый, что свидетельствует либо о давнем существовании группы, либо об образованности музыкантов.

Утром следующего дня я стала читать тексты, которые мне предстоит петь. Как и следовало ожидать, они на английском, только на таком, что мне стало и страшно, и смешно. Автоматически я исправила карандашом ошибки и твердо решила поговорить на эту тему с ребятами – нельзя же мордой в грязь метить! Я попробовала спеть это уже без ошибок по намеченной мелодической линии, но запоминать мелодику не спешила – вдруг не так они ее наметили, лучше не привыкать, чтоб потом не переучиваться. Интересно, кто пишет ноты? Еще любопытнее – именно партию вокала, которую мне заботливо предоставили. Жаль, не на чем ее поиграть, а с листа я читаю из рук вон.

В час позвонила Вита и попросила познакомить ее с Мотькой – кто-то сказал, что у меня есть подруга, которая играет на ударных. Не знаю, насколько Мотьке это надо – учить кого-то дубасить по барабанам. Я позвонила подруге, спросила, как она отнесется к такому плану.

– А что, попробовать можно, не развалюсь.

Перезвонив Витке, я обрадовала ее согласием Матильды на общение. Когда и как – видно будет позже.

– Как у тебя-то дела? Не звонила по объявлению?

– Звонила, – отозвалась я, – и на прослушивание ходила. Сегодня на репу иду.

Восторгам Виты не было предела.

– Какой ты могучий талант! Даже мужики им уже не нужны, во как!

Что толку от таланта? – сказал бы мой отец. На хлеб не намажешь, и восхищаются им недолго – чаще завидуют.

Ровно в шесть я пришла на базу. Ребята еще не все собрались – не было Сфинкса, а те, кто был, коротали время за чаепитием. Встретили меня тепло и дружелюбно, будто я тут сто лет ошиваюсь.

– Терь, можно тебя на минутку? – я подошла поближе к Террору и тронула его плечо.

– Конечно! – расплывшись в улыбке, ответил он.

Чему радуется, чудик? Не знает, что я ему сказать хочу!

– Кто у вас тексты пишет?

– Я и Ник, в основном, – ответил Теря, – но если у кого из ребят хорошие стихи появятся, мы их тоже обрабатываем. А что?

Мы отошли в другой конец комнаты, я извлекла из рюкзака драный файл с текстами и мягко повела речь о том, что есть-де тут ошибочки. И как могла корректно стала посвящать его в правила английской грамматики. Террор так изменился в лице, что я с трудом сдержала приступ хохота. Брови сдвинулись, губы вытянулись в ниточку, глаза прямо-таки впились в этот несчастный лист и чуть не вылезли из орбит, а на лбу выступила испарина.

– Слушай, а почему это ты так во всем этом сечешь? – почти шепотом спросил Теря.

– Знаешь, было бы странно, если бы я ничего не секла, – улыбнулась я. – Специальность обязывает, иняз финишт.

– А-а-а! – Террор так шумно выдохнул, что ребята в другом конце помещения оторвались от чашек с чаем и воззрились на нас, но ничего не сказали. – А знаешь, это же круто! – Мой собеседник опять засиял улыбкой и пояснил: – Нам повезло еще больше, чем мы думали! Эй, ребята! Наш вокалист еще и англичанка по совместительству!

– Я так и думал, – отозвался Ник, – произношение у тебя шикарное, я еще вчера отметил. Да и тексты забугорные так хорошо знать – других максимум на куплет хватает и то с ошибками.

Вот ведь, отметить отметил, а похвалить не удосужился. Только руки на груди сложил и хмыкнул «ну послушаем…». Впрочем, обиды у меня ни на кого не было. Я вообще себя этим чувством не обременяю, и так жизнь тяжелая.

Террор попросил клавишника наиграть мне мелодические линии, пока нет остальных, я же могу потренироваться в исполнении некоторых песен.

– А когда наш оболтус придет, мы тебя поразим своим искусством! – хохотнул Цыпа, которого зовут Гришей, и он этого не стесняется. – Забабахаем мертвый концерт, потому что пока без вокала.

– А вообще, ты такую музыку любишь? – всполошился вдруг Теря.

Тут уж никто сдерживаться не стал – все так и грохнули от хохота.

– Тэр, на ней написано, что она любит! – отсмеявшись, просветил друга Гриша.

– На ней написано Metallica, а мы играем не совсем то, – Теря начал говорить агрессивно. – Ты, надеюсь, диск-то послушала? – обратился он ко мне, отвернувшись от хохочущих ребят.

Боже, в какой детсад я попала! Я закатила глаза и кивнула.

– Ну и как? – Теря сбавил шумы.

Я не была настроена петь пришедшие мне в пьяную голову дифирамбы. Пусть не зарывается.

– Ну, в целом устраивает?

– Более чем, – ответила я и отошла к Нику.

Полчаса или больше он наигрывал мне мелодии, которые потом обрастали моим голосом, правда, пела, глядя в листок с текстами, что мне не нравится – так не концентрируешься на музыке, а все внимание уделяешь чтению. Был бы у меня синтезатор, я бы поучила свои партии и пришла бы подготовленная, но петь с листа пока тяжко.

Остальные давно пришли и слушали наши «черновые наброски», окружив почти вплотную. Я раньше думала, меня такое напряжет, но на деле оказалось легче, чем в мыслях. Теперь придется все время так работать, что поделаешь. Да и пока я тренируюсь, еще и манеру свою не обрела, только чужое копирую. Причем, обладая хорошим слухом, я копировала не только манеру исполнения, но произношение, если песня на английском. Слухачам вроде меня надо петь свое, чтобы найти свою манеру. Свои песни у меня, конечно, были (я неспроста говорю об этом в прошедшем времени), но их почти никто не слышал, а самостоятельно оценить манеру исполнения я не могу. Со стороны слышно, а при исполнении не понятно.

– Ребят, может, хватит? – подал голос Цыпа. – А то вы так можете и до утра петь, а нам тоже надо дела делать.

– Ладно, тогда после мертвого концерта я готов поработать сверхурочно, – улыбнулся Ник, но улыбка его была не такой светлой и открытой как у Террора, а скорее едва заметной, как отголосок ноты ре в первой октаве. Именно отголосок, а не сама нота.

– В индивидуальном порядке, что ли? – хмыкнул Цыпа.

– Ну, хочешь, и ты посиди с нами, – буркнул в ответ Ник.

– Ой, хорош препираться, давайте уже играть! – заерзал Сфинкс.

И они начали играть, потратив минут пять на настройку. Знала бы Лика, на каких гитарах они играют – слюной бы захлебнулась! Paul Reed Smith, Les Paul и Jackson – это только те, что я разглядела. Каждый занят своим делом, каждый от этого балдеет и чувствует себя на своем месте – счастливые люди, сразу видно. Пусть в обычной жизни они такими и не кажутся, но когда играют – светятся, и такого света не спрячешь и не удержишь. Они слушают и слышат друг друга, но при этом у каждого партия со своим флером и завихрениями.

В общем, у меня праздник. Ведь, по сути, впервые слышу не профессионалов на сцене, которые на музыке деньги зарабатывают, а подвальных ребят, которые играют ничуть не хуже. Причем, играют классику, которая среди молодых тяжеловесов не популярна. Правильно сказал Удо по радио: «В наше время писали песни, а сейчас – кто быстрее запилит соло, кто громче прорычит, кто страшнее каркнет, у кого тексты кровавее». И еще он отметил, что развитие технологии портит музыкантов – у многих прекрасная запись (спасибо компам и хорошим прогам), но на сцене они никакие – не то, что играть, даже инструменты в руках держать не умеют. В общем, если существует в мире около тридцати тысяч тяжелых групп только известных (а сколько сидит по гаражам!), то, ясное дело, все из кожи выпрыгивают, чтобы этот искушенный мир удивить. Кажется, что осталось только это желание, а о музыке забыли.

Я разве что до потолка не подпрыгивала и на дифирамбы не скупилась. Да еще концерт для меня одной!

Ребята ушли, оставив нас с Ником разучивать песни. Остался и Террор – не представляю, как бы он нас покинул. Он то тихо сидел на старом диване, то ходил из угла в угол, нервно теребя подбородок, то стоял неподалеку, уставившись в потолок и скрестив руки на груди.

– Классный слух у тебя, хватаешь все на лету, – похвалил Ник.

– Спасибо, – равнодушно ответила я.

– Может, сыграешь что-нибудь сама? – вклинился Теря. – Ты же говорила, что умеешь играть на пианино…

– А я не знал! – воскликнул Ник. – Правда, сыграй что-нибудь.

– Честно говоря, неохота, – призналась я, – да и не играла я уже сто лет, поэтому мой имидж подпортится в ваших глазах.

– А я обещаю, что не буду над тобой смеяться, если ты меня стесняешься, – Ник снова отпустил ре своей загадочной улыбкой.

– Ну, хорошо, вроде все свои, – пробормотала я, садясь за синтезатор. Взяла пару аккордов, чтобы прочувствовать, как он реагирует. Чувствительный, зараза, но звук просто класс. Несколько минут я поиграла какую-то ерунду, приноравливаясь к чувствительности клавиш. Мое пианино так просто не зазвучит, клавиши надо вколачивать и прожимать сильно, а тут – чуть дотронулся, уже играет.

Наконец собравшись с духом, я сыграла инструментал собственного сочинения минут на пять, и менялось там восемь мелодических линий. В общем, мой первый и последний шедевр, за который краснеть не придется, несмотря на пресловутый ля-минор. Как ни странно, я не ляпнула ни одной ошибки, хотя пальцы ватные. Доиграв, я сорвала аплодисменты, вежливо поблагодарила слушателей за реакцию.

– Суперштука! – просиял Теря. – А чье это?

– Мое, – ответила я.

Молчание. Причем, такое резкое и глобальное, словно кто остановился перед кирпичной стеной на скорости сто километров в час, на полном ходу. Даже слышу визг тормозов и глухой удар… бдыщщщ!

– Елки-палки, ты молодец… – начал было Теря, но, видимо, передумал и отвернулся к стене.

– Ты слишком молодец, – опять улыбка Ника отзвучала нотой ре.

– Мы никому не скажем, разумеется, а то мало ли… – по привычке заулыбался Террор. – Сама знаешь, парни – народ чувствительный.

– А у тебя еще есть наработки, в смысле, музыкальные? – спросил Ник, вновь став серьезным.

– Есть кое-что, – отозвалась я.

– А ты планируешь с этим что-то делать?

– Забыть.

– А может, если тебе не жалко, мы сделаем… можем даже лирикс написать, как хочешь, или инструментал оставить – мы их очень любим, тоже часто играем.

– Мне все равно, делайте, если хотите, – с привычным безразличием ответила я. По тяжести молчания стало ясно, что парни ни фига не поняли, но за дальнейшей информацией в душу не полезли, за что я была им признательна.

– Пой дома песенки, чтобы не забыть, – напутствовал меня Ник. – Может, завтра попробуем сыграть все вместе.

У меня сердце в пятки упало, как представила эту картину. И свой голос с электрической музыкой, на дорогущих гитарах. Я же не потяну, ни за что не потяну такого!

Мы втроем вышли с базы и почапали на остановку.

– Темно уже, надо проводить девушку домой, – высказал мысль Террор, глядя в черное небо.

Тут подъехал какой-то автобус, и Ник полетел к нему, прощаясь на ходу. Мы с Терей остались вдвоем.

– Слушай, а ты очень домой торопишься? – он задал вопрос, которого я ожидала.

– Нет, не очень.

– Может, посидим в кафешке, пообщаемся? – предложил он, шаркая носком ботинка по асфальту. – Не могу так – видеться с новым человеком только на репетициях. Мы с ребятами давно друг друга знаем, сколько лет друзья, и к другим отношениям просто не привыкли…

Мы зашли в излюбленную кофейню с деревянными столами и сводчатыми потолками, взяли чайку и пирожными, сели за столик в углу друг против друга. Я ждала, пока Теря заговорит – его инициатива, пусть и предлагает тему. Как и следовало ожидать, разговор пошел легко и спокойно. В первую очередь Террора интересовала музыка, поэтому он долго и терпеливо выслушивал перечень моих любимых команд, мое мнение о блэке, мои дифирамбы ветеранам сцены и историю рок-н-ролльного воспитания (спасибо папе). Спектр моих пристрастий удивил его, но в целом устроил. Он спрашивал и о семье, об институте, о друзьях, об опыте работы в других группах, а потом мне надоела такая политика и я сказала:

– Терь, вообще-то на интервью я не настраивалась, пока еще не знаменитость. Может, и ты что-нибудь расскажешь?

Его улыбчивое лицо вытянулось, и он подался назад, откинувшись на спинку стула, будто я сказала что-то неприличное.

– Ты уверена, что хочешь это услышать? – привычный смех все-таки взял верх над ступором.

У него красивые глаза – только сейчас заметила. Как там в песне – глаза цвета кофе? И когда он улыбается, в них загораются огоньки.

– В общем, мне двадцать шесть, я старый холостяк, живу один, по выходным торчу у родителей – по старой памяти. Работаю на работе, учился в институте, а до этого в школе. Учился плохо, поэтому работаю не по специальности. Своим рОковым образованием никому не обязан, но с горем пополам закончил музыкалку по гитаре. Как перехватил басуху – убей, не помню. Просто понял, что Цыпа играет круче. С ним я знаком уже лет пятнадцать – учились вместе. Помимо музыки, увлечений у меня… – Теря закатил глаза и уставился в невысокий потолок, – нет, я скудная личность. Хотя читать люблю. Причем, все подряд, в голове бардак, но если какая-то тема впечатляет, сразу хочется об этом песню написать. Вот и пишу. Уровень моего английского тебе известен. Вот так…

– Спасибо, – я как раз доела пирожное, поэтому могла спокойно задавать вопросы. – А если не секрет, где ты учился?

– На горностроительном. Но мне это неинтересно, переключился на компы. Так, несколько программ нарисовал для одной фирмы – им что угодно можно просунуть, не разберутся. А потом… в общем, стал просто зарабатывать деньги, а жить музыкой.

– И давно вы ею живете? – спросила я, имея в виду срок существования группы.

– Мы? А, мы… подожди-ка. Играть мы начали, когда нам по пятнадцать было, а так, чтобы серьезно – ну лет семь или восемь.

– А что значит серьезно? Запись, база?..

– И это тоже. Но главное – отношение. На счет того, чтобы куда-то пробиваться, речи не было, пока мы морально не дозреем – тут у нас особый случай, не спрашивай пока. Но мы единодушны.

– Взаимопонимание – явление редкое в принципе. Молодцы!

– Это да, но все-таки, молодые, горячие, жизнь пугает, че-то запредельного хочется – денег, славы и кайфа от жизни. Короче, всего и сразу, желательно, чтоб не упираться, а делать то, что нравится. Попробуй, объясни парню в семнадцать лет, что так не бывает! Я никого слушать не хотел, пока жизнь не начала мордой по асфальту возить. А мне ведь пытались мозги вправить – без толку. Поэтому когда сам до всего дошел, мне было немного стремно, что у кого-то из ребят будут такие же амбиции, а что с этим делать – я не знал. Но, видимо, они все поумней меня оказались.

Теря признался, что с вокалистами у них беда. Есть-де музыканты, а есть рок-звезды, как отметил Андре Андерсен. В основном ребятам везло на рок-звезд.

– Был у нас такой инженер, отец двоих детей – времени нет, денег нет, на заводе торчит, еще подработки берет, ты пойми! И вы, дескать, поймите, ребят, как я вас осчастливил. Мало того, что он в школе и в универе дойч учил, то есть английский там такой, что тебя бы затошнило, так еще и голос у него постоянно срывался, и в ноты он не попадал. Голосом ему заниматься некогда – само собой, даже полчаса в день не найдет. Пару песен ладно, но полный сэт не потянет.

– А есть задумки? – я сделала глоток ароматного чая. – Про сэт?

– Есть, конечно. Мы, было дело, и в Москве играли, в «Точке» дерьмовой. Но это было давно, когда еще было кому петь.

Я поинтересовалась, что стало с тем парнем.

– Однажды в его дверь позвонили. На пороге стояла девушка с шестилетним ребенком и сказала: чувак, это твой сын, будь добр, помоги. А тот тоже творческий человек, перебивался случайными копейками, а на работы устраивался, когда на девочек не хватало. Помочь нечем, пришлось остепениться, музыку забросил.

Я сначала думала, он шутит. Смешная и грустная история. Или какой-то бразильский сериал.

– Нет, я серьезно, так все и было.

– Может, это не его ребенок?

– Может, и не его. Но девушка такая в его жизни была, и пацан на него похож. Трудно отвертеться!

Потом был у них парень, который не считал нужным учить ноты. Голос приятный, но слух неразвитый – как и я, он подпевал Кипелову, но музыкального образования на подложке не оказалось. Писал классные стихи, даже на русском ребят они устроили, но недостаток трудолюбия не порадовал.

– Кто у вас партии пишет, кстати? – я вспомнила, что не задала этот вопрос.

– Ник. Я пишу гитары. Цыпа хорош как исполнитель, но сочинить может разве что соляк и тут же его забудет, если диктофон не включит. Зато импровизирует классно.

– Значит, тот парень не мог читать ваши ноты?

– Разумеется, не мог. А мы иначе работать не можем – на что надеялся? Как-нибудь так сымпровизируем или ему песни напоем, как ты просила Ника?

Я понимаю, это несерьезно, и будь у меня дома инструмент, я бы его об этом не просила.

– В общем, оказывается, у нас неплохой уровень для нашего городка.

Я аж подпрыгнула, отчего деревянный стул заскрежетал по кафелю.

– Терь, вы просто обалденные!

Он польщено улыбнулся и осведомился:

– Ты-то как, сцены не боишься?

Я опустила глаза. Я всего боюсь, но никогда не признаюсь, какая я на самом деле забитая и зажатая. Меня саму от себя такой тошнит, поэтому порой я прячусь за фамильярностью или резкостью.

– А есть мысли выползти из тьмы?

– Зажженную свечу ставят на подсвечник, а не под спуд, правда же?

Евангельские цитаты удивили еще больше, чем все остальное за этот вечер.

– Но не завтра у вас концерт, я надеюсь?

Теря лучезарно улыбнулся и поправил: не у вас, а у нас.

ДВИЖЕНИЕ

В субботу Вита пригласила меня к себе – посмотреть на дочь. Признаться, я всегда шарахалась от таких предложений – посмотреть на детей. Не понимаю, что от меня хотят. Оценить родительский талант? Что ж, увидев ее дочку, могу заверить: люди старались, красотка вырастет. Пока я накачивалась чаем, Вита уложила ее спать.

Ее квартира – рай киномана. У зашторенного окна стоял домашний кинотеатр, а видеокассет и дисков столько, что места явно не хватает – многие, наверное, более старые, лежали в больших кофрах у тумбочки.

– Я и не знала, что ты так увлекаешься кинематографом! – высказалась я, глядя на это великолепие.

– Ну, мы мало что знаем друг о друге, – заметила Вита. – А фильмов тут на самом деле немного, около двух с половиной тысяч наименований…

Она показала мне составленный ею каталог: собственно название фильма, краткое содержание и цветная картинка обложки. Распечатано красиво, собрано в папку на кольцах. Многие фильмы из этого списка, который я бегло просмотрела, были мне незнакомы. Но сам факт общения с увлеченным человеком уже радует. В наше время не до единомышленников – просто с увлеченными общаться приятно, неважно, чем они увлечены. И еще более приятно найти такое в человеке, в котором не ожидала этого найти.

Ее любимый актер – Роберт Де Ниро, но нравятся еще и Аль Пачино, Джонни Депп и Джеймс Белуши. Любимых фильмов она назвала немного, в основном классика с участием вышеназванных актеров, фильмы Бергмана, несколько французских комедий, фильмы ужасов, триллеры и криминалистика. Вкусы разнообразные. Мне понравилось, как она о них говорила – с таким чувством и пониманием, с каким я говорю о музыке. Бергман среди ее предпочтений меня удивил – своеобразный человек, и фильмы его далеко не просты. Витка порылась в коробке и нашла пару дисков.

– Возьми, посмотри. Я их убрала, потому что это не те киношки, которые будешь часто пересматривать.

Телевизор она не включала, мы пили чай, слушая «Сектор газа», а когда проснулась дочка, Вита стала готовить ей что-то поесть.

Для трех лет девочка более чем развитая – трындела без умолку, но не требовала к себе много внимания. Таскала мне свои игрушки, что-то показывала, рассказывала на непонятном языке. Я искренне пыталась умилиться, проникнуться, но ничего не получалось.

– Может, тебе самой инглиш подтянуть, чтоб ты дочке могла помогать? – предложила я. – Что если нам просто время от времени болтать с тобой на английском? И тебе практика, и мне удовольствие.

– Ой, ты думаешь, я в нем так хороша, чтобы болтать! – воскликнула Вита, поворачиваясь ко мне с блендером наперевес.

– Вот и разговоришься. Самый лучший метод. Мы с одним знакомым так делали – он меня кофе угощал, а я его инглиш правила. Сама потом летала – не хватает такого общения, да и молодежного коллектива в целом. Думаю, еще немного с этими детьми, и я буду по пять минут фразу собирать и щелкать пальцами, когда не найду подходящего слова.

Вита смеялась. Говорила, что я счастливая – многое умею, многим интересуюсь и никогда не скучаю одна. Чуть не ляпнула: скучаю я с людьми, а в одиночестве – никогда. Это ведь можно истолковать в свою сторону, правда?

Недавно прочла пост коллеги сестры, которая иняз закончила. Пишет, что учить людей инглишу – ее призвание. С детства она любила сажать кукол за парты и учить английскому. Была экскурсоводом и переводчиком, но все равно возвращается в преподавание. Жаждет научить всех всему, что знает сама – через диалог, через песенки, радуется, видя благодарные глаза учениц. Значит, и такое бывает. А я не могу никого зажечь и заразить, показать кому-то, какой инглиш на самом деле богатый и сложный. Занимаю чье-то место, кладу в карман чужие деньги. Ну как еще зарабатывать, если меня интересует только творчество, а не экономика и юриспруденция, которую можно миксовать с языками? Реальность такова, что на творчестве хрен заработаешь, или на первых порах нужно очень круто вкладываться в это, и материально тоже.

– Слушай, а почему бы тебе на курсы не устроиться? – Вита налила себе чая и села за стол напротив меня.

– Да ну, я боюсь, – призналась я так открыто, что сама чуть не подпрыгнула.

– Чего? – засмеялась она.

– Там взрослые люди, целая группа, я не знаю, что с ними делать.

– Ой, с детьми ты не знаешь, со взрослыми не знаешь, как будто тебя там съедят! Брось, везде есть учебники и курсы – я ходила еще в студенческие времена, так же по книжкам и учат, только брешут, что не как в школе, а как-то иначе. Просто люди взрослые, книжки другие, и быстрее все хватают, потому что мотивация есть. А у кого нет – те сливаются. Как я, например. Ходила, вроде модно было – все учат, и я учу, в карьере пригодится.

– А на самом деле, на фиг не нужен этот английский, – буркнула я, – только переводы и преподавание.

Вита завела про Москву – мол, там бы я развернулась. Долго объяснять, что я не могу выжить в метро и аэропорту – все равно не поймет. Я дикий лесной зверек. Устала объяснять каждому встречному и поперечному, что мне не все по силам. Устала выслушивать их скорбное молчание, потому что жалеть меня нельзя, а что сказать, они не знают. Жить в мире наравне со всеми, когда ты на десять процентов от этого функциональна – не пряник.

Каждый норовит заткнуть своим опытом, будто именно он научит жизни и сделает тебя взрослым. Замужество и материнство, активная жизнь, путешествия, болезнь или трудное детство. И пока ты этого не примеряешь, ты в их глазах подросток. А они – в моих, потому что не прошли тем путем. Когда люди советуют причаститься их опытом, ими движет завуалированная зависть или ропот.

Я стала избегать глубоких разговоров. Держу всех на расстоянии. Не хочу, чтобы меня обличали, учили жить или завидовали. Лучше я буду загадкой – такой, которая мало говорит о себе, а сам думай, что хочешь. Необязательно ведь каждого знакомого вербовать в друзья, каждому встречному открывать душу. При этом можно вполне искренне и мило общаться. Пока еще неясно, на какую тему – с Витой, но чисто по-человечески с ней легко.

– Я тебе не рассказывала о своих вокальных буднях?

Меня всегда занимало, почему талантливые люди упорно ищут себя не там? Почему люди приземленные, практичные, умеющие общаться и жить полной жизнью, лезут в сферу искусства, но никак себя там не проявляют? Вита всегда хотела писать стихи, освоить какой-то музыкальный инструмент, красиво петь. Эти умения возводят меня в ранг небожителей в ее глазах. А я-то больше ничего не умею и этим маюсь только, чтобы было легче дышать, чтоб хоть на какое-то время чувствовать себя живой и счастливой.

За окном уже стемнело. Виткина дочка то и дело дергала маму – включи другой мультик, и Вита, как пришибленная после моих рассказов, шла выполнять дочкино пожелание. Рассказы мои были обрывочны или постоянно перемежались детскими воплями, на которые матери положено откликаться незамедлительно. Порой это раздражает. Если бы не творческая тема, которая мою собеседницу явно увлекла, было бы непонятно, слушают меня вообще или нет. Впрочем, и так я загостилась.

– Я с тобой прям душой отдохнула! – призналась хозяйка, пока я застегивала куртку в прихожей. – Ты мой космос! В моем окружении таких людей просто нет, это как вход в другой мир.

Интересно, почему же Лике она так не нравилась?

***

У двери с номером 29 топтались три чувака металлического вида.

– Ребят, а что вы тут забыли? – поинтересовалась я, доставая ключ.

– Так… здесь же группа, которая ищет вокалиста? – спросил мелкий со взъерошенными черными волосами.

– Они его уже нашли, – я открыла дверь и переступила порог.

Тут посыпались вопросы: кого, когда, как – висит же по всем точкам объявление? Сказать «меня» язык не повернулся, но я загадочно улыбалась.

– Девушка, а как вас зовут? – переключился мелкий.

– Меня не зовут, я сама прихожу, – ответила я.

Парни засмеялись, но мелкий не отставал. Пришлось представиться. Его, оказывается, Пашей зовут. Я не выдержала и спросила, не Диванов ли фамилия.

– А почему? – не понял Паша.

– Дюже ты на Павла Диванова похож, – сказала я, скрываясь за дверью, оставив ребят в полном замешательстве.

А дверь не помеха для такого слуха – они еще долго обсуждали, кто такой Павел Диванов, и наконец пришли к правильному выводу, что это Пол ДиАно – первый вокалист Iron Maiden. Интересно, а если ребята встретят этих молодцев на лестнице и как-нибудь выяснят, зачем те пришли, притащат их на прослушку? Я же все-таки не мужик, да и выгнать не поздно.

Первым, как и следовало ожидать, явился Террор, потом Ник и Сфинкс, а еще через пять минут ввалился Цыпа. Мы с Ником прогнали разученные песенки еще раз в индивидуальном порядке, а потом ребята стали настраиваться, чтобы попробовать сыграться и спеться вместе. Я топталась в сторонке и заняла себя распутыванием микрофонного провода. Террор сказал, микрофон у них так себе, надо прикупить новый и желательно со стойкой.

– Наш прошлый, естественно, свой упер, – развел руками Ник, – а мы взяли старый Гришкин, но он хреновый.

Наконец, настроившись, ребята начали играть все так, как и показывал мне Ник: я помнила вступление, переход к началу темы и, собственно, начало вокальной линии. Чтобы я не ошиблась, Ник кивнул мне, тряхнув красной гривой. И я начала петь, все еще утыкаясь в бумажку. Сердце колотилось так, что я не слышала своего голоса, хотя микрофон вывели хорошо. Ник проигрывал мелодическую линию почти понотно, но сказал, что это только на первое время, пока я не запомню ее окончательно. Когда играли соло, им уже вокалист не нужен, и мелодии у каждого свои. Я вдруг подумала, как тяжело Нику перестроиться с эпизодического вкрапления клавиш до практически полного исполнения мелодики. А он играет уверенно, будто только так и играл всегда.

После второго куплета Цыпа запилил соло минут на двадцать – во всяком случае, мне казалось, конца этому не будет. Когда ты музыкант – только соляки и замечаешь, а вокал вроде и не нужен вовсе. Теперь все наоборот – вырезать бы все эти излишества и скорее песню допеть. Вслушиваться не стала – иначе отвлекусь и упущу свою партию. Успокоив себя тем, что слышала его вчера, я лихорадочно ждала, когда Ник тряхнет гривой. Разумеется, он не забыл, и я опять вступила вовремя. Все-таки играть проще…

– Ну что ж, неплохо, – по окончании первой песни сказал Террор, – не волнуйся, расслабься, мы же не гестаповцы.

– Неужели? – выдохнула я.

На второй песне я вспомнила дельную мысль: а что я, собственно, волнуюсь? Ну не понравится им, ну пинка под зад, ну и что? Легче жить будет. Или скучнее.

– Ты не устала? – заботливо осведомился Террор.

– Нет, – соврала я.

Сфинкс начал отстукивать ритм следующей песни, ребята начали играть. Я уже успокоилась, а потому все пошло как по маслу.

– Помнишь песню у WASP «Scream Until You Like It»? – спросил Гриша, едва они доиграли последний аккорд, – это про тебя. Пока не втянешься – не отпустим.

– А если помру?

– Все идет по плану, – улыбнулся Террор, – давай попробуем еще, скоро ты совсем успокоишься.

Господи, неужели видно, как я волнуюсь? Слышно, как стучат друг о друга коленки?

Решили сделать перерыв. Слава Богу, иначе я коньки отброшу. Ник стал заваривать чай, пока ребята складывали аппаратуру. Я подошла к нему помочь, если надо, и заодно спросить:

– Ник, а почему ты такой вредный? Мог бы напеть эти песни, чтобы я лучше запомнила линию и не парилась.

– Я не вредный, – наверное, впервые за эти дни я увидела его настоящую открытую улыбку.

– А все-таки, почему?

– А сама подумай. Я как-то похвалил тебя за слух, помнишь? У всякого явления есть обратная сторона.

Чайник вскипел. Ребята подошли, расселись кто куда – со стульями напряженка, сгодились и колонки, и стульчик от синтезатора. На диванчике помещались двое. За чаем все расслабились, развеселились, начали болтать о том о сем, обо мне почти забыли – ребята в основном общались между собой, на известные им темы, а я сидела молча. Моей персоной заинтересовались только тогда, когда узнали, что я пью чай без сахара и не ем того, что к чаю было.

– А я смотрю на тебя и думаю: как это ты вприглядку печенья ешь – пачка перед носом лежит, а ты и не прикасаешься. Одним видом сыта, что ли? – засмеялся Цыпа, и все подхватили.

– А все-таки ты хоть что-нибудь съешь, а то дюже костлява, – с детской непосредственностью заявил Сфинкс, – вокалисты должны быть попышней, посолидней.

Я уже изготовилась прочитать лекцию о том, что комплекция вокалиста роли не играет, но Сфинкс перебил меня. Жаль будет, если я на первой же репетиции ноги протяну или в обморок шлепнусь. Цыпа его поддержал, Ник и Теря почти промолчали – последний сказал, что я упертая, хуже Ника, и все, кроме Ника, засмеялись.