Текст книги "Невинность в расплату"

22 Глава 22

   Все же усаживаюсь за этот покосившийся столик в уголке.

   Выбора нет все равно.

   Спорить о чем-то бессмысленно и бесполезно.

   Да и, в конце концов, мне, скорее всего, и вправду понадобяться силы.

   Уж точно моя работа в этом доме не будет такой, к чему я привыкла. Ну, не переводить же тексты мне придется! А это все, по сути, что я умею!

   Меня учили быть хозяйкой. Хозяйкой большого дома.

   К этому готовили.

   Управлять прислугой. Такими, как эта распорядительница. Проверять именно работу управляющих.

   Разумно расходовать бюджет на то, чтобы содержать дом и прислугу.

   И…

   Быть женщиной.

   Правильно себя вести. Поддерживать разговор. Понимать, когда нужно промолчать, а когда можно и возразить, не теряя женственности. Манерам. Этикету. И языкам.

   Что я еще умею?

   Все это мне здесь точно не пригодится!

   Понимаю это, даже глядя на простую обычную еду. Для которой достаточно одной вилки. Здесь, на кухне, даже ножами никто не пользуется. И, конечно же, будет очень странно, если я сейчас пойду за ножом, чтобы нормально поесть.

   Воспримется как вызов.

   А это мне сейчас нужно меньше всего.

   Девочки наконец перестают так пристально меня разглядывать.

   Теперь могу выдохнуть и спокойно напиться воды из графина на этом же столике.

   Под их простреливающими, буквально прожигающими меня взглядами кусок в горло точно не полезет!

– Быстрее, – управительница никуда не исчезает.

   Так и продолжает надо мной стоять, как грозовая туча, закрывая ото всех остальных.

– Быстрее ешь. Это тебе не светский прием. Мы тут едим быстро. Все делаем быстро. Не будет времени расхаживать, покачивая бедрами, потягиваться и размазывать еду по тарелке. Ничего этого не будет. Ты теперь совсем в другом статусе. Пойми это и давай уже. Привыкай.

   Только киваю. Это все, что мне остается.

   По сути дела, она права.

   Не до прошлого теперь.

   Я даже не представляю, какая жизнь и будущее меня ждет.

   Возможно, и правда. Только один выход. Постараться влиться в эту новую жизнь. С этими девочками, которые так холодно и презрительно меня приняли.

   Надо попытаться подстроиться под новые обстоятельства.

   Я не хозяйка. Не стоит забывать об этом.

   Иначе моя жизнь превратиться в самый настоящий ад! Такой, какого я сейчас себе даже представить не могу!

   Она отходит, и я понимаю, что осталась в кухне совсем одна.

   Прислуга уже успела поесть и уйти заниматься своей работой.

   Да.

   Я и правда даже есть не умею так быстро, как они! Да, по сути, многого вообще не умею! А, значит, надо забывать о своей гордости.

– Раковина для прислуги там, – девушка из тех, что уже вышли, вдруг возвращается.

   С облегчением выдыхаю.

   Ну, хоть кто-то, по крайней мере, со мной заговорил!

– Спасибо.

– Не обращай внимания, – она усаживается напротив меня за столик.

– Сама понимаешь. Слухов полно. И все такие разные. Говорят, ваша семья обокрала хозяина. А еще, что вы подставили Багировых. Использовали какую-то информацию, нарушили договор. В общем, куча разных слухов ходит. И один хуже другого.

   Я молчу. Просто продолжаю есть.

   Не стоит так сразу открываться первой же девушке из этого дома только потому, что она решила со мной заговорить.

   Кто знает, каковы ее планы?

   Может, ей просто интересно узнать, насколько правдивы слухи.

   И присела она ко мне только за тем, чтобы попытаться выведать правду.

   Но этой правды никому точно говорить нельзя!

   Иначе отмщение будет неотвратимо!

– Наш хозяин справедливый, но невероятно строгий. За малейшую провинность не пощадит. Три шкуры спустит. Это с нас. Со слуг. А за что-то большее…, – ее глаза страшно округляются.

– О том, чтобы в чем-то перейти дорогу хозяину даже и подумать страшно! В чем-то серьезном… Поэтому… Не удивляйся. От тебя будут шарахаться. Как от прокаженной.

   Кто бы сомневался.

   Но понимать… Что от тебя шарахается даже прислуга!

   Хотя. Я просто забыла.

   Ведь мать даже на порог магазина не пустили!

   Надо было это понимать. Предвидеть.

   Но столько всего навалилось! Алекса. Жуть перед тем, как я должна пойти к Багирову… Все то, что меня там ждет…

   И, конечно, самый главный страх. За жизни. Он перечеркнул все.

   До того ли было, чтобы представлять, как потом будут ко мне относиться? Как обращаться?

– А Ирма… Ну, наша распорядительница…

   Она делает надутое лицо и смешно хмурит брови, точь-в-точь, как та женщина.

– Тоже пойми. Все знают, из какого ты рода. Понимаю. Упала на самое дно после роскоши. Но и ей проблемы с прислугой не нужны. А ты теперь прислуга. Одна из нас.

   Молча киваю.

   Нет.

   На самом деле я до сих пор не осознала этого факта. Не свыклась. И вряд ли скоро смогу с этим свыкнуться.

– Так что тебя наверняка будет гонять больше остальных. И девочки… Все мы разные. Ты ведь из тех, кто смотрят на нас свысока. Или просто не замечают. Кто мы для хозяев? Просто никому неинтересные невидимые тени. Для всех вас важно только, чтобы было чисто, вкусно приготовлено и отпарено, выглажено. По сути, вам нужна лишь наша работа. Так что… Тебя не примут. Захотят ущипнуть. Побольнее. На равных ты уж точно никогда здесь для остальных не станешь. Здесь многие вышли из нищеты. Страшной нищеты, когда в доме нечего есть и нет денег на лекарства, когда болеешь. Они не простят тебя только за то, что  ты всю жизнь спишь на шелковых простынях и ешь из золотых ложек.

– Разве можно ненавидеть человека, не зная его? – я пожимаю плечами. – Или за то, что от него не зависит?

– Поверь мне. Можно ненавидеть и за меньшее. К тому же… Девчонки шепчутся, что ты была с хозяином… Ну, ты понимаешь, в каком смысле…

   И снова вспыхиваю до корней волос.

– Конечно. Здесь все целомудрены до крайности. Но поверь. Почти каждая из них влюблена в хозяина, как кошка. Глупые мечты про Золушку ни у кого не выветриваются из головы. И пусть все прекрасно понимают, что женится он только на равной себе, но каждая втайне мечтает оказаться в его постели. Пусть даже наложницей. Игрушкой. Любовницей. Каждая ведь верит, что он может полюбить ее, и, наплевав на все, сделать своей навсегда!

– Серьезно? Они? Мечтиают выйти замуж за Бадрида?

   Никогда бы не поверила! Господи, это же так смешно и нелепо!

– Ну, я-то понимаю, что такое бывает только в сказах! – улыбается, пожимая плечами. – Но их вера в то, что сказка обязательно случится именно с ней и в этом доме неистребима! Каждая считает себя особенной. А как они дерутся за право убираться в хозяйской спальне!

   И почему мне становится совсем невесело, когда я представляю себе этих девушек и Бадрида, лежащего в постели?

   А ведь это не самая большая из моих проблем! Далеко не самая!

– Я Лора, кстати.

– Мари.

– Да я знаю. Здесь все знают, кто ты. Поверь. Такой скандал! Наверное, в городе не осталось ни одного человека, который не в курсе о том, где оказалась дочь Булатова!

– Эй! Вы чего расселись тут?

   Ирма возвращается в кухню. Прямо вся побагровела от негодования. Даже, кажется, лицо раздулось.

– А ну, быстро! Прибрала за собой и работать! Лора! Я тебя приставила к ней показать все и научить, а не языками чесать!

   Мы обе спохватываемся.

   Подскакиваем.

   Меня никто и никогда не шпынял, а рефлекс такой же, как и у Лоры.

– Простите, управительница, – лепечет она, опуская глаза в пол. – Я просто объясняла Мари, какой будет ее работа!

– Нечего тратить время. Покажешь. Все познается только наглядно,  на примерах!

– Пойдем, – Лора хватает меня за руку и утаскивает за собой по коридору.

   Мы практически бежим до тех пор, пока не оказываемся в какой-то темной комнате типа чулана.

– Никогда с ней не спорь, – шепчет Лора, так, как будто тучная фигура управительницы Ирмы сейчас способна появиться за нашими спинами. – Она ко всем такая. Ну, а с тобой…

   Будет еще хуже, понимаю даже без продолжения.

*   *   *

23 Глава 23

Бадрид.

   Я пьян.

   Полностью, чертовски пьян.

   И виски здесь играет далеко не первую роль.

   Я опьянен этой девушкой. Мари. Опьянен до края.

   Сколько бы ни было вокруг других, извивающихся, манящих своим доступным телом, а перед глазами только одна. Она. Мари.

   Нежная. Хрупкая.

   Улыбающаяся так робко.

   И ничего не изменилось.

   Сколько ни повторяю себе, что она – никто, пыль под ногами, просто откуп, а все равно ее глаза вспыхивают прямо перед моими.

   Пронзают насквозь. В самое сердце. Хуже, чем пуля.

   Бьют наотмашь.

   Я ведь решил.

   Решил, что вышвырну ее. Чтобы духа. Чтобы запаха ее не осталось. Ни  следа.

   Отдам в клуб, пусть здесь, вот так отрабатывает провинность ее семейки. Гнилому отродью такая же работа.

   Только ноги сами привели в ту комнату, что выделил для нее.

   В дурмане алкоголя, которым пытался девчонку из себя, из нутра вытравить.

   Но не помог.

   Наоборот. Довел до ее постели.

   Впервые в жизни я напился так, что не помнил себя. Впервые.

   И мучительной, до рези в глазах потребностью стало одно.

   Утолить.

  Утолить эту безумную, безудержную алчность по ней. По Мари. Алчность, сжигающую изнутри. Заставляющую впервые в жизни забить на все.

   На войну. На нашу империю, которой нужно выдержать и не рассыпаться.

   На братьев и честь.

   На все стало наплевать.

   Пока ее глаза перед моими.

   Не помня себя, ворвался ураганом в ее комнату.

   Ласкал так, как хотел с самого начала. Вычеркнув из самого себя все, что было после нашей последней встречи  в доме ее отца. Стерев ластиком.

   Хотя…

   В сущности, это просто тяга. Безумная. Бешенная. Раздирающая мне виски.

   Тяга, которой не было никогда во мне. И все же. Просто. Тяга к женщине.

   И если ее утолить, то все встанет на свои места.

    Нажраться этой женщиной, что влезла мне под ребра и в мозги.

   Взять ее так, как и хотел с самого начала. Переполниться.

   Что для меня, в сущности, Мари?

   Та, которую хотел иначе. По-другому.

   Потому и засела, видимо, так глубоко.

   Все в моей жизни всегда происходит только по моим планам. Никогда не было, чтобы хоть что-то пошло иначе. Даже пылинки и то не садятся не туда.

   Значит, все просто.

   Я всего лишь не получил то, чего хотел. На что настроился. Что, чего уж греха таить, так жадно предвкушал.

   С нашей самой первой встречи.

   Предвкушал, смакуя, как прикоснусь в этим губам. Как подхвачу на руки. Как оплету собой нежное трепещущее под моими руками, тело.

   Обожгусь бархатом белоснежной кожи.

   Предвкушал и ждал так яростно, что даже по ночам не спал.

   Смешно.

   Как мальчишка, ночами бродил у дома Булатовых.

   Думая о ней.

   Заглядывая в окно с горящим светом.

   И челюсти сжимались. До зуда во всем теле хотелось ее увидеть. Прикоснуться. Сделать своей.

   Услышать ее нежный голос. Как задыхается он от ласк.

   Услышать и впитать в себя. Прямо с ее губ.

   Да. Все просто.

   Нужно лишь утолить эту жажду и наваждение исчезнет!

   Но нет.

   Я брал ее дико. Одержимо. Дьявольски нежно и с такой страстью, которой никогда в себе не подозревал.

   Не помня себя от дикого, ненасытного, дурманного опьянения.

   Не помня себя совсем. Насквозь.

   Брал и хотелось стонать. Рычать. Сметать все вокруг.

   Блядскую реальность, в которой выстроены идиотские законы. Традиции. Правила.

   Впервые. Впервые в жизни я готов был послать все. Ко всем чертям.

   Сдавить в мощном кулаке все то, чем жил раньше. Во что свято верил.

   Достоинство. Честь.

   Империю, которую выстраивали еще деды. К которой всегда, всю мою жизнь испытывал уважение на грани с благоговением.

   Сдавить и смотреть, как это все корежится. Крушится. Превращается в моих руках в погибающий картонный домик. Трещит по швам.

   Как одержимый, снова и снова повторял ее имя.

   Оно рвалось из меня. Рвалось изнутри.

   Мари…

   Это не имя. Это музыка. Нектар. Самый пьянящий виски.

   Ласкал ее тело неудержимо.

   Чувствуя, как мучительно, до боли сладко, сжимается под ребрами.

   Понимая, что врастаю.

   Врастаю в эту кожу. В эти глаза.

   В разбухшие от поцелуев губы, которые хотелось терзать. Ласкать. Пить и выпивать до донышка.

   В ее судороги, что охватывает все тело. А меня самого накрывают с головой.

   Ураганом. Штормовым шквалом. Всей дикостью страсти.

   Безудержно. Рвано. Пьяно.

   Заставляя сойти с ума.

   Мари…

   Снова и снова. Сквозь сжатые челюсти.

   Извиваясь на ней, как в агонии.

   Толкаясь внутрь яростно, бешенно.

   До дикости нежно обхватив ее груди, что ровно ложатся в ладонь.

   Я весь пропитался ею.

   Ее ароматом. Ее вкусом.

   Ее распахнутыми глазами, когда врезался в нее, толкаясь на максимум. Так глубоко, будто весь хотел в нее войти. Войти и остаться. Навеки. Навсегда.

   Ее криком, в котором хрипом и страстью звучало мое имя. Лупя меня самого по оголенным нервам.

   Моя. Моя Мари. Создана для меня.

   Или создана, чтобы меня разрушить?

   Не я сминаю реальность в кулаке, нееееет!

   Она. Она меня сминает.

   Каждым своим всхлипом.

   Каждым жадным глотком воздуха, что ловит распахнутыми губами в оргазме.

   Каждым блеском алмазных глаз.

   Сминает. Сводит с ума. Заставляет попрать все, чем жил раньше.

   И я не могу.

   Не могу оторваться.

   Снова и снова впечатываю в себя нежное тело.

   Вожу руками по бархату кожи.

   Пью.

   Пью ее дыхание. Запах ее волос.

   Пью, как дорвавшийся до источника в пустыне изнежденный путник.

   И мне мало!

   Мне так ее мало, что мутнеет в голове.

   Как будто кровь моя пересохнет, вспыхнет и превратится в пепел. Вся. Без остатка. Если хоть на миг сейчас от нее оторвусь!

   Я ласкал ее, сколько мог.

   Брал столько, сколько она могла бы выдержать.

   И не насытился.

   Нет.

   Моя жажда с каждым прикосновением становится только сильнее. Лишь распаляется.

   Переводя за грань.

   За все возможные в мире грани.

      Я не протрезвел. Не избавился от наваждения.

   Наоборот.

   Только опьянился еще сильнее.

   Всего одна ночь.

   Ночь, которая должна была выбить из меня эту девочку навсегда.

   Но вместо этого она въелась под ребра. В самые кости.

   Настолько, что забылся. Совсем. Окончательно. Преступно. Забылся напрочь.

   И даже заснул с ней. В одной постели. С той, у которой теперь нет даже права на имя.

   Заснул, сладко вдыхая ее запах.

   Сжимая ее в своих руках так, как будто от этого зависит моя собственная жизнь.

   И там, под ребрами, так дико, так дьявольски все колотилось.

   Будто гудело. Гудело о том, что уже не отодрать. Не оторвать ее от себя. Иначе сам останусь без кожи. Будто оно, там, под ребрами, просто сдохнет, если перестану так крепко вжимать ее в себя. Если отодвину хотя бы на миллиметр.

*   *   *

   Алкоголь выветрился, когда я вскочил с постели.

   Диким взглядом окинул мирно спящую Мари.

   Неужели? Неужели я вчера настолько сорвался?

   И даже сейчас.

   Чувствуя, как невыносимо колотится под ребрами, как заколдованный просто замираю.

   Сморю на нее. Любуюсь.

   Провожу рукой по щеке. По бархату белой кожи.

   Веду по губам, чувствуя, как снова срывает.

   Уже готов.

   Уже готов, наплевав на все, впиваться в ее губы жадным ртом.

   Нежно. Одержимо. Долго. Ненасытно.

   Тягуче неторопливо, до мучительной сладости распробывать ее вкус и одновременно жадно пожирать его. Ее. Всю. Без остатка.

   Дернул головой, пытаясь сбросить наваждение.

   Сцепил зубы, заставляя себя одернуть руку.

   Напоминая, кто она. Кто я.

   В постелях таких женщин не ночуют. И их уж тем более не ласкают. Не целуют. Не сходят по таким с ума!

   Но тело помнит ее жар. Ее нежную мягкость. Помнит настолько сильно, что само дергается. Прижаться к ней. Снова. В последний раз.

   Обнять. Вдохнуть невыносимый, разламывающий ребра, запах ее длинных волос.

   И даже холодный, ледяной душ не помогает.

   Пусть я стою под ним так долго, что сводит скулы.

   Вот теперь по-настоящему трезвея и приходя в себя.

   И все равно.

   Стоит мне выйти и бросить один, единственный взгляд на нее, так блаженно спящую. Так беззаботно раскинувшуюся на простынях, как вся моя трезвость летит к чертям собачьим.

   Женщина.

   Вот теперь она настоящая женщина. Больше не девочка, какой ее встретил впервые.

   Изгибы рук стали другими. Плавными.

   Румянец на щеках, который может быть лишь у той, что испытала свой первый оргазм в жизни. Провела впервые ночь со своим мужчиной. Настоящую ночь.

   До боли сжимаю кулаки, думая о том, что все могло бы именно так и быть.

   Зубы хрустят, настолько крепко сжимаются челюсти.

   Она могла бы так лежать. Не здесь. В моей постели.

   И мне не нужно было отрывать ее от себя. С мясом. С кожей.

   Смывать с себя прошедшую ночь, пытаясь прийти в себя. Заставляя разум опомниться и пробудится!

   Я мог бы прижать ее к себе сейчас. И нежиться в постели до бесконечности. Распустить всех слуг, чтобы остаться в доме только вдвоем. Завтракать прямо в постели.

   Отставляя тарелки с едой. Чтобы снова. Жадно набрасываться на ее губы. Никуда не торопясь.

   Но нет.

   Реальность распорядилась по-другому.

   И мне жжет кожу от прикосновений к ней.

   И я должен сбегать, матерясь на самого себя.

   За то, что не удержался.

   Что не смог. Не смог держаться от нее на расстоянии.

   Относиться так, как можно относиться к той, кем она теперь стала.

   И я?

   Я отпустил ее блядскую семью?

   Проклятье! Да их нужно было приковать цепями и плавить каленым железом!

   Впрочем, не стоит забывать.

   Та, чье имя яростно шептал в лихорадке страсти, безумно, безудержно повторяя его снова и снова, часть той семьи. Она. Ее часть.

   А значит, ничем не лучше.

   И то место, которое единственно может быть ей выделено, она и должна занять.

   Ничего большего.

   К ней нужно относиться лишь как к телу. К вещи. К безымянной рабыне.

   Которая не вызывает чувств. И ничего не стоит.

   Снова сжимаю челюсти.

   Как же сладко она спит!

   Как беззаботно и чувственно чуть искривлен ее приоткрытый рот!

   Матерюсь сквозь зубы.

   Подхватываю одежду и выхожу, едва натянув брюки.

   Я. Не должен. Забываться.

   Но с ней в одной комнате оставаться невыносимо!

   Она, как яд. Как наркотик. Проникает под кожу. В самую кровь.

   Если останусь рядом еще хоть на минуту, не смогу даже уйти.

   И ничего. Ни хрена. Даже пустого места не останется от Бадрида Багирова.

24Глава 24

*   *   *

– От нас требуют голову Романа Градова.

   Арман морщится, будто выплевывая эту фамилию.

   Фамилию брата. Его близнеца. Которую он взял, отказавшись от семьи.(* прим. автора. История Роман в книге " Одержимый, история Армана в книге " Я. Хочу. Тебя". Обе намного мягче этой истории, хотя тоже оооочень переживательные!)

   Того, о ком мы даже не говорили. Не вспоминали. Не произносили его имени в последние годы.

   И который умудрился так красочно о себе напомнить.

– Его голову прямо на блюде. Тогда они будут считать конфликт исчерпанным.

   Сжимаю кулаки. Вижу, как у обоих братьев раздуваются ноздри от ярости.

– Почему именно ты приходишь ко мне с их требованиями? Переговоры вел я. Но так и не дождался ответа. Мне отвечают, что все еще думают. И даже готовы принять некоторые из моих условий.

– Наверное, просто боятся сказать тебе это в лицо, брат, – Арман пожимает плечами.

– По сути, и мне не высказали такого ультиматума. Скажу так. Сорока на хвосте принесла. Вроде на уровне слухов. Но ты понимаешь. В открытую высказать такое требование у них кишка тонка. Он, может, и называет себя Градовым, но все-таки Багиров. Если такое озвучить тебе или кому-то из нас напрямую, в лицо….

– Будет еще один десяток трупов, – заканчивает за него Давид. – Из тех же самых благородных семей. Или не один? Всех на хрен вырезать под корень! А, Бадрид? Как тебе эта идея?

– По-моему, очень даже неплоха, – Арман сжимает кулаки, хоть и вальяжно забрасывает ноги на стол.

   Обманчивая расслабленность.

   На самом деле он весь натянут, как струна.

   В любую секунду готов сорваться. В миг переломить кому-то шею.

   Но это знают только близкие Армана. Именно в самый опасный для окружающих момент он принимает ленивую, расслабленную позу.

   И глазом не успеет никто моргнуть, как уже успеет уложить пятерых-семерых. Навечно. Голыми руками. Я уже это видел. И не раз.

   Но его вальяжность всегда действует на людей расслабляюще. А зря.

– Всех просто вырезать? Все семьи?

   Сжимаю виски пальцами.

   Почему при мысли о семьях снова передо мной встает нежное девичье лицо? Сменяясь другим. Тем, что видел сегодня. С почти лиловыми, зацелованными, искусанными распухшими губами?

   Черт!

   Я должен сосредоточиться на главном!

   А не на том, как тихо она дышала. Не на простыне, что сползла, оголяя ее молочную грудь с вишневым соском.

   И уж точно не на члене, который до боли начинает дергаться, почти прорывая брюки!

– Бадрид? Ты в порядке? Кажется, вчера последняя бутылка виски была лишней. Заказать секретарше средство от похмелья?

– С чего ты взял?

– Никогда не слышал, чтобы ты издавал стоны, – Давид умудряется смеяться даже в такой. Критической ситуации. – А тут ты вдруг хватаешься за виски и пробираешь до дрожи своим хриплым полувоем.

   Блядь.

   Реально?

   А мне казалось, что всего лишь скриплю зубами!

   Совсем на хрен мозги вытекли! От одной-единственной ночи! Одной, но только с ней….

   Черт!

   Семьи! Роман! Мне нужно вернуться в реальность! Твою же мать!

– У меня не бывает похмелья, ты же знаешь. Сколько бы ни выпил. Это тебя, малыш, приходится откачивать три дня после невинной студенческой попойки.

   Брат кривится. Сжимает кулаки.

   Но врезать, конечно, не посмеет.

– Прекрати меня так называть! И это была единственная попойка, после которой вы меня откачивали! Единственная и реально студенческая! Долго ты мне будешь вспоминать? Я давно вырос. И давно научился пить. И не только. Хватит уже относиться ко мне свысока!

– Эй, остынь, – выбрасываю руку вперед в примирительном жесте. – Я просто подшутил. Мы все знаем, какой ты уже взрослый. Но… Есть вещи, которые не сотрешь из биографии, правда? И да. Я буду вспоминать тебе это до самой старости. И называть малышом, даже когда ты поседеешь. Имею право. Я, между прочим, памперсы тебе менял. Лично.

– Фууууууу, – Давид кривится, сбрасывая пепел на стол. – Жаль, что это единственные светлые воспоминания, которые у тебя остались. Неужели нет ничего получше, чем чужое младенческое дерьмо, чтобы вспомнить? Надеюсь, к старости все же появится. А то унылая, я посмотрю, у тебя жизнь, брат!

– Так что решаем?

   Арман ненавидит наши перепалки.

   Он всегда серьезен, пока важные вопросы не решены.

   Зато первым уходит в самый глухой отрыв, когда есть возможность отдохнуть и расслабиться.

   Не понимает, как можно смешивать серьезное и возможность посмеяться.

– Вырезать семьи…

   Барабаню по наполированому столу пальцами.

      А перед глазами она.

   Внутри. Под ребрами. И, на хрен, в каждой мысли!

– Это будет совсем уже открытая война, братья. Пока мы только отбиваем их редкие нападки.

– Редкие, но мощные! – вскидывается Давид.

   Да. Младший брат горяч. И скор на расправу. Всегда. Но сейчас далеко не тот случай.

– Семья Багировых самая влиятельная! – почти кричит в запале. – Мы уничтожим всех на раз! Не хотят по-хорошему, значит, умоются кровью! Захлебнутся! И мы подомнем под себя все, чем они владеют. Сами виноваты.

– Не горячись, – вскидываю руку, взглядом заставляя его замолчать и опустится обратно в кресло.

– Каждого по отдельности мы и правда уничтожим на раз. Но если они объединятся… Давид. Ты не представляешь, против какой силы нам придется выступить. Мы не справимся. А даже если и вытянем, то подмять под себя настолько огромный сектор не удастся. Не так сразу. Все надо подчинять и выстраивать постепенно.

– Голова Градова в этом вопросе была бы самым дешевым вариантом, – кривит губы в оскале Арман.

   Буравлю его глазами.

– Нет. Он наш брат. Наша кровь.

– Он паршивая овца, Бадрид!  Сам отказался от семьи! Почему мы должны теперь давать ему защиту? Устроил эту заварушку, Рэмбо, на хрен, недоделанный! И что? Нам теперь отдуваться? За него? Нет. Я же не сказал, что мы его сами должны… И голову на блюде этим принести. Но почему бы Градову не разгребать самому то, что он устроил? Пусть идет. Пусть разбирается с ними. Мы-то причем? Скажем, что семья к его действиям не имеет никакого отношения. Пусть на него наезжают. Ему перекрывают кислород. Надо отвечать за свои поступки, нет?

– Прекрати, Арман. Ты же понимаешь. Он против них не выстоит.

– И с каких херов мы должны за него отдуваться?

– Не горячитесь. Оба. Официального ответа от семей я пока не получил. Значит, ждем. Если удастся договориться хотя бы с половиной…

   Снова барабаню пальцами по столу.

   Половина, это не так уж мало. Но и не много. На нашу сторону все равно не встанут, если начнется реальная война. Наибольшее, что я могу получить, это их нейтралитет.

   Мало.

   Обхватываю пальцами виски.

   Но если среди этой половины будут сильнейшие…

   Тогда у нас есть шанс.

– Будем думать, – переплетаю пальцы до хруста.

   Прежде, когда был таким же горячим, как Давид, не медлил бы. Начал бы наносить удар за ударом.

   Резко. Хлестко. На полное поражение.

   Но теперь я умнее. Так просто в этой битве нам не победить. Расклад иной. И вижу уже все совсем по-другому.

– Отправляйтесь пока на склад. Разберитесь с этим взрывом.

   Возвращаюсь домой.

   Раскладываю перед собой документы.

   Все материалы, все подковерные игры других.

   Слишком многое на кону. Я не должен пропустить ни одной детали.

   Просчитать, куда можно ударить так, чтобы уничтожить одним махом.

   Не силой. Не стволами и армией. Иначе.

   И предупреждение о таком ударе станет шансом договориться. Уже на совсем других условиях.

   Только буквы и цифры плывут перед глазами.

   Сам не замечаю, как поднимаюсь.

   Ноги сами ведут туда.

   К ее двери.

   Замираю, до хруста сжав челюсти.

   Она там. За тонкой перегородкой.

   Я даже слышу, как она двигается. Кажется, даже чувствую, как дышит.

   Сердце пропускает удар за ударом.

   Она. Там. Совсем рядом. За смешной преградой, которую так легко убрать.

   И сразу же полыхает внутри.

   Безумным. Безудержным жаром.

   Время теряется.

   Диким усилием заставляю себя развернуться. Уйти. Каждый шаг, словно сквозь неодолимое препятствие. Будто через ураган, что сметает, валит с ног.

   Как магнитом. Туда. К ней.

   Заставляя срываться все планки.

   Чтобы снова прикоснуться.

   Ворваться в ее рот, впившись в упругие нежные губы.

   Чтобы горела моя кожа, прикасаясь к ее. Напитываясь ее бархатом.

   И выбивать.

   Нежностью, страстью. Лихорадочными движениями по всему ее телу.

   Выбивать стоны и сладкие всхлипы. Срывать их с ее мягких губ. Выпивать. Поглощать. Пожирать лихорадочный блеск ее расширенных глаз.

   Забиться в ней, когда сожмется вокруг моего члена, вырвать оргазмом собственное имя, которое тут же вберу в себя из ее губ.

   Наваждение. Лихорадка.

   Я в третий раз оказываюсь у этой проклятой двери.

   Забивая на все.

   А ведь речь идет о нашей судьбе. О наших, мать его, жизнях!

   Только все для меня будто в пелене.

   Словно и не про меня.

   Все неважно.

   И сердце колотится, как бешеное.

   Она.

   Как наваждение.

   Как болезнь.

– Довольно, – приказываю сам себе. Вслух. Наливая еще один стакан виски.

   Склоняюсь над бумагами, которых так и не разбираю. А ведь прошла уже почти вся ночь!

   Все позабыл. Ни о чем, кроме нее, думать не способен.

   Не выветрилась после ночи.

   Опьянила намертво. До одури. До дикой, бешенной тяги быть только с ней. В ней.  До ломки во всем теле. До того, что готов наплевать на дела семьи.

   Наркотик. Яд, а не женщина.

   А я не готов быть безумцем.

   Ее нужно убрать.

   Из постели, в которой я могу брать ее снова и снова, в любой момент. Из своего дома. Из головы.

   Я не должен больше к ней прикасаться.

   Отравлять себя ее дурманным до одури запахом. Ее глазами. Губами. Сладким трепетным телом.

   Я должен ее вытравить.

   Из себя. Навечно.

   Отказаться от этого дьявольского искушения, что так дико дурманит мозги. Меняет меня самого. Заставляет идти против всех своих принципов.

   Что становится с рабынями дальше? Они отправляются исполнять самую черную работу. Или ублажать слуг.

   Зубы сами крошатся, когда представлю, что к Мари может кто-то прикасаться, кроме меня. Да я за одну мысль об этом, не задумываясь, пристрелил одного из самых верных и надежных поставщиков.

   Значит, Мари отправится на работу.

   Подальше от моих глаз. Чтобы вообще не видеть.

   Со временем переведу ее в один из домов за границей. Там, где никогда не бываю.

   А пока…

– Ирма, – уже светает, когда вызываю к себе экономку.

   Но мои слуги начинают работу рано.

– Та девушка, которая в комнате…

– Мари Булатова, – кивает управительница, напоминая мне, что все в курсе, кто в моем доме. И понимают, что не просто так. За провинность. Страшную, раз решили отдать дочь.

– Да. Мари…

   Черт! Даже сейчас я смакую ее имя. Даже оно, как яд. Как наваждение.

– Отправишь ее работать. Куда-нибудь, чтобы не попадалась мне на глаза. И без поблажек, Ирма.

– Как скажете, господин.

   Я должен выдрать ее из своей груди.

   Пусть даже с мясом.

   Должен, пока еще не поздно.

   Пока совсем не превратился в долбанного наркомана, забывшего о том, кто он и где его место. И как он должен в этой жизни поступать.

   Вырвать так, чтобы даже ее следа там не осталось!

   Но пока…

   Пока отправить ее подальше я просто не могу.

   Сжимаю кулаки, злясь на себя так, как никогда и ни на кого не злился.

   Моей воли всегда хватало на все!

   И только с ней все рассыпается в прах.

   Но с этим я справлюсь. Должен справится! Иначе я не я!