Текст книги "Байки про балет"

Отсебятина

В жизни довольно часто встречаются ситуации, когда есть два и более решения – и все они верные! А в жизни Кабриолева такое случалось чаще остальных, и всему виной многоликость Вольдемара Альбертовича. Имея точки зрения на ВСЁ, что касается балета, он постоянно натыкался на их конфликты. Хрестоматийным примером такого несовпадения личных точек зрения Кабриолев считает своё отношение к «отсебятине».

С одной стороны, в театре есть спектакли, передаваемые «из ног в ноги» многими поколениями артистов. Они несут в себе образец почерка давнего хореографа, и танцы там нельзя менять ни под каким предлогом. Это – реликвии, которые надо бережно хранить в первозданном виде, не пытаясь сделать им современный update. Кабриолев является горячим сторонником этой точки зрения и готов биться за неё не щадя живота своего.

С другой стороны, если любимый артист сотого своего Щелкунчика «по-своему» покажет, то это может получиться очень интересно и захватывающе! А если это Артист, то он должен раскрыть этот образ так, как он его чувствует! Просто обязан! Но это – «отсебятина»… И вот боролись в Вольдемаре Альбертовиче в таких случаях эти два противоположных мнения: свистеть или бравировать?

По идее, особенно если круто получилось, то он должен артисту рукоплескать. Но, будучи адептом традиций, обязан плеваться и исполнителя порицать. Делать это одновременно было бы глупо, посему Кабриолев уходил от дискуссий на такие темы, а хлопал… оркестру.

Долго он жил с этим конфликтом в душе, а однажды чуть его не разрешил: предложил он руководству театра, чтобы у артиста, при его желании, мог бы случиться а-ля бенефис. Например, в честь скольких-то там лет на сцене. И там ему «официально» было бы разрешено дать своё прочтение любой, на его выбор, роли. Один спектакль, но какой! Увы, но не прошло это предложение, и до самой смерти Кабриолева разрывала «отсебятина».

Бордель

Театр, кроме здания, – это очень много человек. Которые следуют установленным правилам, сосуществуют иерархично, блюдут традиции и имеют сложные межличностные отношения. Во времена же Кабриолева в театре, как и в любом трудовом коллективе страны советов, имелась своя партийная организация, плюс профсоюзная. И одной из самых оголтелых активисток была одна балерина средненького звена. Звёзд с неба она не хватала, да и по физическим данным ей ничего особо не светило. Но танцевала чисто, аккуратно, технику имела на достойном уровне. При этом была стабильна, безотказна, не болела и роли учила быстро. Такие артисты – это скелет труппы и их всегда ценят. За что ей кумачовый этот запал и прощали…

К этому образу Вольдемар Альбертович считает нужным ещё добавить, что была она лицом «прямо страшненькая», родом из дальнего колхоза, а тройки ей по общеобразовательным предметам в училище натянули. Не то чтобы дурочка, но так, не очень далёкий человек и вдобавок несостоявшаяся как женщина. А из таких как раз и выходили самые лучшие партийные деятели, и она уверенной поступью делала себе карьеру в КПСС.

А тут предстояла премьера, и ставил её балетмейстер, которого балерина эта, с партбилетом под пачкой, совсем недавно по идеологической линии пропесочила неслабо. С трудом он отделался выговором без занесения в личное дело, но на обидчицу свою зуб острый наточил. И была в том балете сцена в борделе, где развратная красотка истово отдаётся главному герою. Балетмейстер, для вида, поводил пальцем по списку труппы и назначил именно её на эту роль. По труппе прошёл даже не смешок, а хохоток…

Балерина зарделась, но подчинилась и роль выучила. А на репетиции случился полный провал – нецелованная артистка в роль вжиться не могла, и похоже это было скорее на изнасилование. Веселилась вся труппа – Кабриолев там присутствовал и утверждает, что очень было смешно! Балерина в слёзы, бегом из зала, и там все прямо попадали, за животы держась.

Но смеялись недолго: на следующий день вышел приказ. Нет, балерину не заменили. Сняли всю эту сцену, за «…пособничество разложению общества строителей коммунизма». Возле доски объявлений артисты, конечно, не ржали в голос, но в кулачок прыскали. А Вольдемар Альбертович расстроился – сцена ему нравилась, только надо было бы «опытную» балерину поставить…

Корпоратив

Корпоративов, в современном понимании этого слова, в кабриолевские времена не существовало. Но окончания сезонов всегда праздновались с таким отрывом, что и многие сегодняшние клубные тусовки позавидуют. Первый состав отмечал это дело обязательно в одном и том же ресторане, и там присутствовал весь цвет труппы плюс несколько избранных балетоманов. Кабриолев, в первый раз получив туда приглашение, был страшно растроган, но кое-кто из ветеранов движения как-то странно на его восторги отреагировал. Мол, дескать, будешь удивлён… Но Вольдемар Альбертович значения этому не придал, а стал искать деньги на новый костюм из «Берёзки».

Конечно, к тому моменту он был уже известен и уважаем, но с артистами в основном общался более «формально», если можно так сказать. Ну, кроме амурных связей… А приглашение на такое мероприятие – знак принадлежности к высшему обществу, показатель признания заслуг в области балета. Так что, завершив образ галстуком-бабочкой и благоухая «Красной Москвой» ехал балетоман в ресторан на такси, чувствуя себя на седьмом небе.

Но на корпоративе свет звёзд померк. Некоторые из его любимых артистов оказались вне сцены пьяницами, матерщинниками и буйными. На вечеринке они пошли в полный разнос, а образы, созданные ими в алкогольном угаре, оказались настолько отвратительны, что потом Кабриолев весь следующий сезон не мог от них отделаться, видя этих артистов на сцене.

Но самым кошмарным оказалось даже не это: они все оказались жуткими антисоветчиками! В один голос балетные сокрушались, что у них нет возможности стать невозвращенцами, как несколько кумиров, сбежавших из СССР. И у всех на это имелись две основные причины: родственники и имущество. За первых боялись, второе жалели. От этого страшно поносили советскую власть, огульно охаивали решения недавно прошедшего съезда КПСС и идолопоклонничали перед Западом.

И это окончательно убило Вольдемара Альбертовича, хотя он и не состоял в партии, да и типом являлся довольно аморальным. Но с чего-то свято он верил в возможность построения коммунизма в отдельно взятой стране. И, в его представлении, о столь глубоком уровне морального разложения коллектива надо, по идее, срочно бежать докладывать куда следует! Но не побежал, ибо отправить за решётку весь цвет труппы он не был готов. С трудом Кабриолев там высидел и больше приглашения на подобные мероприятия не принимал, ссылаясь на разные обстоятельства непреодолимой силы…

Цветочница

Практически никогда не платя за проникновение в театр, балетоманы имеют другую приличную статью расходов – цветы. Артист, который организовал тебе проходку, должен получить взамен букет, по степени пышности соответствующий престижности обозначенного там места. За проходку без места можно просто сказать большое спасибо, а вот букет же твоему «любимому артисту» обязан быть лучшим. Это одно из неписаных правил балетоманского сообщества, несоблюдение которого грозит отлучением от кормушки, и тогда придётся позорно ходить в театр по билетам…

Кабриолев быстро на своём кошельке ощутил финансовое бремя любви к балету и озаботился снижением этих расходов. Покупать три гвоздички и самому их художественно декорировать бесплатными полевыми травами ему претило, и он решил пойти другим путём – найти место, где ему это будет обходиться подешевле, а ещё лучше – совсем даром! И, обладая изощрённым умом и имея возможность нет-нет да и провести с собой кого-нибудь, он решил найти себе в цветочном бизнесе партнёршу для бартера: цветы в обмен на возможность посещения театра.

Но тогда не стояло по пять палаток с цветами возле каждой станции метро. Да и станций метро имелось в разы меньше. И с неделю Вольдемар Альбертович разъезжал по всей Москве, любезно общаясь с продавщицами немногочисленных цветочных магазинов. Искал он ту, которая балет любит или полюбить хотела бы. И нашёл-таки! Одна из них крючок заглотила, и не стало у Кабриолева этой проблемы – раз в месяц выводил он свою цветочницу на балет, и всегда имел с любовью сделанные букеты.

Но продавщицы были не вечны, и за десятилетия карьеры Вольдемар Альбертович семь партнёрш по бартеру сменил…

Без буфета нет балета

Регулярно питаться в буфете при театре – очень накладно, да и на одних бутербродах с конфетами долго не протянешь. Кабриолев же любил хорошо и вкусно покушать, что, впрочем, никак не отражалось на стройности его фигуры – повезло с обменом веществ! Но вот отсутствие аппетитной и обильной пищи действовало ему на нервы, отчего становился Вольдемар Альбертович грустным и молчаливым. И если на начальном этапе балетоманства проблема эта не сильно отравляла ему жизнь – ходил он в театр только вечером и далеко не каждый день, то, находясь в зените своей карьеры, когда практически ежедневно проводил он там время с утра до ночи, вопрос хлеба насущного встал очень серьёзно…

Фаст-фуда тогда не существовало как класса, равно как и доставки пиццы, да и, в целом, с предприятиями общепита совсем туго было. Изучив все окрестные заведения, расположенные в разумной доступности от театра, Кабриолев ничего достойного себя не обнаружил. И, не придумав ничего лучшего, стал приносить с собой котлетку с гречкой или макароны по-флотски в судочке и подъедать украдкой. Но быстро ему коллеги по цеху на это «Фи!» сказали и заклеймили такое мещанство. Голодным же Вольдемар Альбертович высокое искусство воспринимать не мог, и каждый раз приходилось как-то выкручиваться…

И тут как раз у одной его хорошо знакомой балерины перевес приличный после отпуска случился. Как водится, дали ей команду «Прекратить жрать!», и выполнять её она должна была безусловно. А мамаша балеринина поваром в VIP-буфете при ЦК КПСС работала и каждый день ей в сумку всякие вкусности дефицитные подсовывала. Не взять – значило мать расстроить, выбрасывать продукты ей совесть не позволяла, а раздавать подружкам никак нельзя – воспринято будет как попытка избавиться от конкуренток. И Кабриолев предложил балерине свою помощь – уничтожать продукты методом поедания…

В выигрыше оказались все: мамаша не расстраивалась, что дочь еду брать отказывается, балерина худеть быстро начала, подружки остались подружками, а Кабриолев вскоре даже немного лосниться стал.

Термин

Как Вольдемар Альбертович честно признаётся, он никогда не задумывался о значении этого слова, сам себя называя «балетоманом». Термин вошёл в его словарный запас естественным образом – сначала он так называл других, потом им стали величать его. Так и жил себе спокойненько Кабриолев-балетоман, нимало не беспокоясь об определении. Пока, проводя время в библиотеке – почитывая балетные рецензии в дореволюционной прессе, не наткнулся он на одну статью Константина Аполлоновича Скальковского.

Этот главный балетоман конца XIX – начала XX века, а по совместительству обладатель ордена Почетного Легиона и Директор Горного департамента Российской империи был довольно хорошо известен Кабриолеву. Он порядком уже прочитал статей про балет, им написанных, забавлялся его хлёсткими определениями, много интересного почерпнул, но тут вышло откровение – понял Вольдемар Альбертович, кто он сам такой!

Вот эти строки Скальковского, Кабриолевым по памяти пересказанные: «Любителей балета у нас, кажется, с 40-х годов называют балетоманами, то есть маньяками балета, число их то увеличивается, то уменьшается, смотря по моде, к числу их присоединяется немало людей, совершенно беззаботных насчёт искусства, а любящих поглазеть на хорошеньких женщин, а иногда и поужинать с ними. Эти паразиты имеются в среде любителей каждого искусства, и нет в этом явлении ничего удивительного. Но тот кружок истинных любителей, который в действительности очень немногочислен, который серьёзно восхищается каким-нибудь чисто сделанным антраша, страдает от замены Ивановой Петровой в каком-либо па и ведёт бесполезные споры о заноске антраша или выниманию батманов той или иной танцовщицы – споры, для простых смертных кажущиеся смешными, – в сущности, самый полезный народ для театра».

Готов Вольдемар Альбертович подписаться под каждым словом! Я – тоже!

Новый год!

Для Вольдемара Альбертовича этот праздник «весьма сумбурен». Но, естественно, Новый год он любил и ждал! Правда, имелись и пунктики, которые Кабриолева напрягали… А именно:

• Сильно докучала многочисленная родня просьбами «детишек на каникулы в театр сводить».

• Опасался Вольдемар Альбертович и за свою печень, так как легко мог уйти в отрыв.

• А особо тревожно было за результат одного коллективного спора, ибо на кону стоял престиж…

И это как бой курантов для сливок балетоманского общества – момент объявления результатов «Пари десятерых». Этот «Час Икс» наступал по закрытии занавеса последнего Щелкунчика в этом календарном году, а правила пари были просты: в сентябре, после первого спектакля сезона, десять главных воротил движения сдавали запечатанные и подписанные конверты. В которых написано было ими несколько ФИО: артисты, которые, по их мнению, будут танцевать Щелкунчика-принца, Машу, Дроссельмейера и ещё некоторые роли в этом последнем спектакле. И по окончании действия конверты прилюдно вскрывались…

Авторы прогнозов, конечно, уже знали свой результат. Но интрига была нешуточная – кто же самый прозорливый из когорты славных, кто отгадал больше всех? Да и приз на кону стоял заманчивый – неофициальный пост председателя неофициального объединения балетоманов театра, на ближайший год. И хотя этот генерал «свадебный», но вес это звание имело значительный, с точки зрения балетоманских «понтов». Которые есть и сейчас, и были всегда…

Это соревнование гадалок шло много лет и всех утомило. Сообща решили, под одним благовидным предлогом, его завершить, и Кабриолев вздохнул спокойно.

Ибо, как признаётся честно, не угадал он больше всех ни разу. А удручающий этот результат порядочно отравлял ему главный праздник года. Который он, после такого-то, ещё больше любить стал!

Закат

Кабриолев своим посмертным существованием доказывает факт бренности всего сущего. Он же, и им же, подтверждает гипотезу о вне бренности духа. Но Вольдемар Альбертович указывает на ещё одну важнейшую, с его точки зрения, область – бренность стати.

Ежу понятно, что главное для артиста балета – тело! Именно оно и начинает первым подводить. Это печально, но неизбежно, и тут очень важно, чтобы голова к этим годам поумнела. И поняла, что надо подвязывать, а не приняла бы решение продолжать карьеру до смерти. Артисту в зрелом возрасте танцевать, конечно, можно, но вот смотреть на это уже нельзя. И Кабриолев считает, что именно Принцы-пенсионеры, и Авроры – мамы половозрелых детей самый уродливый нарыв на прекрасном теле балета. Называет он таких заскорузлыми, то есть от пота пролитого одеревеневшими. Мозгами одеревеневшими…

Вольдемар Альбертович сильно кипятится на эту тему, а, кроме прочего, ещё и в том контексте, что эти задержавшиеся в труппе артисты не дают дорогу талантливой молодежи. Мало того, частенько, дабы избавиться от конкурентов, начинают молодые дарования гонобить и козни против них строить. И тут опять вопрос к голове – если она не понимает, что это уже даже не смешно, то, значит, это маразм. А он у артистов фантастические формы может приобрести: создав на сцене множество образов, они уже теряют понимание реальной жизни. Те, кто в маразм впал. И это, увы, не лечится…

Так ведь, кроме всего этого, такое поведение былого кумира начисто убирает из сердца память о его прошлых достижениях и выдающихся ролях. Ибо, смотря на трухлявый пень, вряд ли вспомнишь, какое тут стояло прекрасное дерево. А если стояло совсем дерево, то будет и пень. Вольдемар Альбертович с этой аллегорией меня даже несколько утомил, приводя многократно. Но согласен – наглядно!

Карибский кризис

Гастроли балета с острова Свободы случались в СССР довольно часто. И Кабриолев себе в последнюю гастроль любимицу присмотрел. Присмотрев – пару раз цветы посылал, а в следующий визит кубинцев к большому брату решил знакомство поближе свести. Даже упросил одного знакомого, испанский язык знающего, написать ему на листочке в линеечку русскими буквами несколько предложений, для разных ситуаций подходящих.

В день премьеры, вооружившись букетом и листочком с записями, он на сцену по окончании спектакля пришёл и к знойной мулатке подкатил. Вручил торжественно цветы и выложил он ей, зачитывая с листа, своё признание в любви к её таланту, но в ответ странное услышал. Кубинка достала похожий листик и следующий текст ему выдала: «Мни нато сигари и ром бродадь! Ви далшны мни памагадь! Я вам бутильку и каропку дам за йето! Тока пез КГБ, тофарисч!!!».

Оторопел Вольдемар Альбертович от такого кульбита, но решил всё же любимице помочь. Да и лишняя иностранная бутылка в бар не помешает вкупе с коробкой ароматных сигар. Немного смутил его объём контрабанды – двадцать бутылок да десять коробок, но покупателя он быстро в балетоманских кругах нашёл. Тот взял оптом и, по мнению Кабриолева, заплатил сумму достойную.

Но куда большее смущение он испытал, когда мулатка оказалась сильно недовольна количеством вырученных рублей. Не понял ни слова Кабриолев из того, что она ему сказала, но по интонации и характерным движениям догадался, что она его в жульничестве подозревает. А сказать в своё оправдание ничего он не мог – такого рода фраз ему не перевели.

Разлюбил он после этого эту любимицу, да и в целом к кубинскому балету охладел…

Амурчик

Разумеется, у Кабриолева имеются свои любимые партии. И для них выбраны им из числа виденных лучшие, на его взгляд, исполнители. В основном это всякие известные сцены и знаменитые артисты, но есть у Вольдемара Альбертовича и ещё одна, особо любимая, сквозная роль – Амурчик.

И это не стариковское слюнтяйство – полюбил он этого персонажа ещё в самом начале балетоманской карьеры, и чувство с годами лишь крепло. Расплывался Кабриолев мутной лужицей и стекал под кресло всякий раз, когда видел на сцене Амурчика. Причём любви он своей не скрывал, и в тусовке все знали про эту его страсть природную. Немного подшучивали, но симпатию в целом разделяли. Я, кстати, и сам от Амуров без ума…

И тут случился у Вольдемара Альбертовича знатный юбилей – четверть века в балетоманском движении. Повод более чем внушительный, и празднование предполагалось масштабным. Занималась организацией торжества его свита, к тому моменту он уже был премьером среди балетоманов, и хотелось им как-то особо порадовать своего вожака!

Под такое дело сняли под спецобслуживание лучший зал в ресторане «Прага», а в числе приглашённых присутствовали и дирекция, и весь цвет труппы театра. Из оркестра, на конкурсной основе, составили небольшой коллектив для музыкального сопровождения. Согласились пожаловать и все остальные воротилы его круга. Составили список подарков и определили очерёдность заздравных речей, но нужна была ещё какая-то, совершенно особая, вишенка на этом торте. И тогда вспомнили про Амурчика…

Балетмейстер театра с радостью согласился поставить небольшой номерок, а главная прима охотно согласилась его станцевать. И вот, после оглашения поздравительных телеграмм от не смогших почтить присутствием, убрали немного свет, оркестр заиграл любимого Кабриолевым Петра Ильича, и случился у него рай на земле: Амурчик порхал, прикладывал пальчик к губкам, игриво улыбался, а в финале сел ему на коленки и вручил Вольдемару Альбертовичу свою стрелу с дарственной надписью.

Кабриолев до сих пор, вспоминая это, слезу смахивает и утверждает, что это был самый трогательный момент в его жизни. Верю!

Фифа из Саратова

Одна из многочисленных многоюродных племянниц Кабриолева, родом из Саратова, каким-то образом выпорхнула замуж за состоятельного москвича и, перебравшись в столицу, порадовала дядю своим визитом. Девица была напрочь провинциальна, ресницами хлопала, как корова, но настойчива оказалась, как танк. И взбрело ей в головешку с пергидрольными кудряшками, что она любит балет…

Попивая чаёк, рассказала она «любименькому дяденьке», что и сама, на малой родине, пыталась танцевать по малолетству. В кружок даже какой-то ходила, но данных нет, и ей пришлось бросить попытки строить карьеру балерины. А теперь, когда она в Москве и собирается быть домохозяйкой, страсть вспыхнула с новой силой, но немного в другом направлении – сама танцевать уже не собирается, но хочется ей стать завзятой балетоманкой. И, в этой связи, просит она «разлюбименького дядюшечку» «поводить» её на балеты. И всё ей показать, и рассказать. И тусовке представить, и с артистами со всеми познакомить. А последним она собиралась своё мнение высказывать – «Ведь им же интересно будет! Я же не дурочка какая!».

Вот прямо так послать эту дуру подальше Кабриолеву не позволяло воспитание, и он решил поступить с ней не менее жёстко, но гуманно – рассказать, что надо сделать, чтобы в мир балетный попасть и иметь право в нём хоть что-то вякнуть. Поведал он этой советской Барби, что надо будет много лет на все подряд балеты ходить, всё запоминать, умных людей слушать, рот свой не открывать. Что артисты её и близко не подпустят, пока она хоть что-то из себя представлять не начнёт. Что нужно будет забыть про деторождение и приготовление борща для мужа – так как на это времени точно не будет. А когда она «примелькается», и если правда «не дурочка», то возьмёт её кто-нибудь в свою свиту. Правда, легче от этого жизнь особо не станет, ибо дедовщина в балетоманском движении жуткая…

И про многие ещё другие лишения, присущие балетоманам, рассказал ей Вольдемар Альбертович. Послушала это всё фифа из Саратова и передумала вливаться в их круг. Как потом, через много лет, Кабриолев узнал, мужу она сказала, что балет слишком для неё сложно и ей ближе рукоделие на дому…