Текст книги "Крылатая гвардия. «Есть упоение в бою!»"

– Хорошо. Приходи на рассвете. Постараюсь тебя перебросить.

После налета «фокке-вульфов» для меня многое становится неясным, странным. Я не понимаю, что это – нераспорядительность командования или общее пренебрежение к слабеющему день ото дня противнику? Такое скопище людских резервов и техники, и все вдруг без прикрытия с воздуха. Необходима хотя бы пара, звено истребителей. Хуже того, в огромной массе техники немало зенитной артиллерии, но стволы орудий опущены вниз, накрыты чехлами. Только один маленький катерок и строчил по «фоккерам», не умолкая ни на секунду.

Такое на внезапность и коварство врага не спишешь…

Наступила темнота. Бой за рекой не утихал. Он, кажется, даже приближался. Уже видны были не дальние зарницы боя, а трассы огня. Я направился к своей передвижной радиостанции, чтобы подготовить ее экипаж к возможной переправе на рассвете. Немного вздремнув, часа за два до наступления утренней зорьки, возвратился на командный пункт переправы.

Генерала там нет! Он, оказывается, уже на противоположном берегу и вряд ли вернется. «Местная» власть перешла к другому генералу – танкисту. Меня он и слушать не хочет, отвечает нехотя, словно сквозь зубы:

– Мои танки, сойдя с переправы, сразу вступят в бой. Ясно?

Чего уж тут неясного!.. Его танки вступят в схватку с противником. А наши истребители могут и подождать команду с земли. Досада и злость душат меня, но виду я, конечно, не подаю, хотя весьма крепкие слова в адрес танкиста готовы сорваться с языка в любую минуту…

Наконец прибыл командир дивизии: он уже знает о прорыве врага, о том, что намерение наше не только невозможно, но теперь и бессмысленно.

– Значит, так, – решает Юдаков, – отправляемся поближе к Будапешту. Может, там проскочим, хотя надежда на это весьма слабая.

– Лучше слабая надежда, чем ничего, – соглашаюсь я с предложением комдива.

22 января наши войска оставили Секешфехервар. Надобность в нашей отправке за Дунай отпала. Юдаков приказал мне:

– Убываю в штаб дивизии. Жди указаний. Действуй!

И я начинаю действовать. Тотчас развернул радиостанцию в пригороде Будапешта. Неожиданно встречаю заместителя командира авиационной дивизии «Яковлевых» подполковника Б.Н. Еремина. Борис Николаевич, как и мы, пытался переправиться на западный берег Дуная, и тоже с радиостанцией. От него узнаю, что фашисты после упорных и кровопролитных боев находятся в двадцати пяти километрах от венгерской столицы, в районе Вереба.

Свертываю свое хозяйство, убываю в часть. И на следующий день я снова в небе – прикрываю наземные войска на подступах к столице Венгрии. Враг остановлен – наступление его из Секешфехервара захлебнулось. Обильно пролитая кровь была напрасной, а огромные жертвы – излишней жестокостью. К окруженной группировке прорваться он так и не смог.

Боевые действия нашего полка переключились на передовые позиции, где наземные части и соединения громили фашистов в окруженном Будапеште. Обстановка требовала максимального воздействия на противника. Поэтому полеты мы выполняем с бомбометанием. Расстояние до целей было мало – за одну заправку горючим летчики выполняли по два-три боевых вылета. Нагрузка на каждого получалась по шесть-восемь вылетов в день.

Техники-вооруженцы так мастерски натренировались в подвеске бомб, что успевали подвешивать их на истребители, вернувшиеся с задания, до окончания заруливания последнего самолета группы. Мы буквально не выходили из кабин.

Между тем впервые за весь период войны эскадрильи полностью укомплектовываются летным составом. Чтобы увеличить количество боевых выходов и снизить нагрузку на людей, за каждым самолетом закрепляем два, а то и три летчика. Количество ударов по врагу резко возрастает.

Но кое-кто из нового пополнения недоволен таким положением. Особенно горячится Петр Сковородченко, не в меру гонористый и самоуверенный хлопец:

– Зачем я сюда прибыл? Ждать очередь, чтобы вылететь на боевое задание, и выслушивать прописные истины – как в бою защищать себя и хвост напарника?! Всего этого я вдоволь наслушался в училище…

Такого явно пренебрежительного отношения к указаниям и советам старших до появления этого парня в нашем дружном полку еще никто не демонстрировал…

Подчеркнуто холодно, но с определенной долей иронии обещаю Сковородченко:

– Хорошо, летать будете. В нагрузке не обидим. Поучите нас, нерасторопных, как нужно бить врага… Покажите свое мастерство в бою – и мы примем на вооружение, не в пример вам, юный тактик, выслушаем полезные советы.

Сковородченко притих. И в первом же вылете – как нарочно – встречаем шестерку «сто девятых», да с такими пилотягами, что с каждого из нас сто потов сошло. Пристали немцы – ну, хуже репья: и зажать их невозможно, и отступать, черти, не собираются, хотя у нас восемь машин.

Наш Петр смело бросается на противника, но неосмотрительно: делает много промахов. Товарищи своевременно приходят ему на помощь, отбивая «мессершмиттов». А враг-то видит, что летчик неопытный да азартный, и, конечно, затягивает его в схватку, поджидая удобного момента для атаки: срежет – глазом не моргнешь!

Но бой закончился без потерь с обеих сторон. «Сто девятые» ушли.

Не подчеркивая ошибок Сковородченко во время схватки, я делаю короткий разбор. Петр молчит: бывает, что враг оказывается хорошим учителем – разница лишь в том, что ошибок он не прощает, и цена его науки, за редким исключением, – человеческая жизнь.

А мы снова поднимаемся в небо. Снова встреча с противником: против нас восемь «фоккеров». Состав нашей группы прежний. Сковородченко идет в моей четверке. Наше преимущество в высоте над противником, и мы сверху устремляемся на вторую четверку гитлеровцев. Однако пока я смотрю за своей группой, сближаюсь с замыкающим боевой порядок «фоккером» настолько близко, что прицеливаться и вести огонь уже некогда.

– Прохожу без огня, бей последнего! – успеваю передать команду ведомому.

Мудрецов, идущий слева от меня, поворачивает свой самолет для атаки на «фоккера». Но тот отчаянно пытается избежать удара «лавочкина»: вначале метнулся вверх, затем отворотом влево пошел на снижение. Валентин стремительно преследует противника, а я прикрываю его атаку.

– Сковорода, смотри, показываю! – слышен в эфире голос Мудрецова.

Сблизившись с «фоккером», он дает короткую очередь, тот переворачивается на спину и, оставляя след густого дыма, падает вниз.

Сковородченко переходит на левую сторону и устремляется на развернувшуюся вражескую четверку. А в это время три самолета, оставшиеся после снайперской стрельбы Мудрецова, нацелились в хвост его паре. Предупредив ребят об опасности, атакую тройку. Мой напарник, оказавшийся справа, идет следом за моей машиной. Пара Сковородченко резким разворотом пытается выйти из-под атаки. «Фоккеры» вдогонку! Но воинственный пыл их сразу остывает, как только они замечают позади себя нас с Валентином.

Мне все-таки удается сблизиться с замыкающим тройку и сбить его. Немцы потеряли уже двоих! Тут на первую вражескую четверку наваливается Тернюк со своим звеном. Фашисты больше не выдерживают нашего натиска и, развив максимальную скорость, мчатся на запад.

После приземления Сковородченко удрученно признается:

– Похоже на то, что я многого не понял из школьной науки. А может, нас не тому учили?

Разбор прошедшего боя проводил Алексей Тернюк. Он решил досконально объяснить и показать не в меру горячему летчику суть его ошибок, что случаются от неопытности да излишней строптивости.

– Не огорчайся, Петро. Схватка с фашистами проходила именно так, как учили тебя в школе.

Только велась она с настоящим врагом. Чучаев, – просит Алексей тоже молодого, не очень опытного летчика. – Расскажи о своих первых встречах с немцами в воздухе.

И Чучаев без малейшей обиды делится опытом первых ошибок.

Вскоре Петр Сковородченко начал вылетать на боевые задания с бомбовой нагрузкой. Действия его с каждым днем становятся все более точными, осмысленными, зрелыми. Так, в конце января мне пришлось побывать с ним в маленькой переделке. На этот раз группу возглавил командир эскадрильи Тернюк, а мы с Мудрецовым и Сковородченко оказались в подгруппе прикрытия. Бомбовая подвеска была на всех самолетах.

С командного пункта дают цель. Удачно поразив объект, мы остаемся над Будапештом. И вот через несколько минут Алексей замечает шестерку «мессершмиттов», идущую на одной с нами высоте на пересекающемся курсе. В эфир летит его команда:

– Впереди «худые». Подгруппе прикрытия подняться за облака! Посмотрите, нет ли там фрицев…

Враг, по-видимому, также заметил нас. Развернувшись влево, он пролетает под четверкой Тернюка, затем энергично набирает высоту, чтобы, завершив маневр, оказаться у нее в хвосте. Звено Тернюка с аналогичной целью выполняет тот же разворот. А моя подгруппа в этот момент снижается. Четверка «худых» – впереди, и я пытаюсь сблизиться с нею, но попадаю под атаку идущей сзади пары «сто девятых».

Бесстрашный Сковородченко смело набрасывается на атакующих: длинная очередь огня – и ведомый преследующей нас пары отказывается от своего коварного замысла – ударить по Мудрецову. Ведущий же, несмотря на опасность, быстро сближается со мной. Положение явно критическое. Я резко закладываю крен и закручиваю крутой левый вираж. На вираже «мессер» не отстает от меня. Отчетливо уже видны желтый кок и лопасти его винта. Но радиус моего виража меньше – трассы огня со «сто девятого» проносятся мимо…

По «шмитту» периодически стреляет Мудрецов. Очереди моего напарника цели не достигают. А ведомый «сто девятого», который уже вышел из атаки, снова устремляется на Мудрецова. Сковородченко оказался расторопнее «мессера» – он преградил путь фашисту. Немец, насевший на хвост моего «лавочкина», по всей вероятности, оценил обстановку и, резко бросив машину в правый крен, проскакивает мимо меня.

Я повторяю маневр противника. В этот момент короткой и злой очередью Мудрецов достает «худого»…

В ходе боя мы оказываемся выше четверки, за которой охотятся пары Тернюка, и торопимся им на помощь. Фашисты ловко ускользают под наши «лавочкины». Алексей Тернюк – за ними. Вижу бессмысленность дальнейшей схватки и спрашиваю:

– Грек, что, так до утра и будем гоняться?

– Намек понял, – усмехается Алексей. – Все возвращаемся в зону!

Мы спешим к Будапешту. Небо над столицей Венгрии спокойное: ни чужих, ни своих. Вскоре пришла смена – значит, наше время вышло.

На земле молодежь донимает Валентина Мудрецова поздравлениями с победой, особенно неутомим Сковородченко. Его интересует все, даже как «сто девятый» проецировался в прицеле перед началом открытия огня.

– Петро, обожди! – смеется мой верный напарник. – Расскажу все. Дай передохнуть.

Пилоту после трудного боя надо действительно прийти в норму, снять напряжение схватки. Хочется просто взглянуть на редкие облака в вышине, сказать кому-либо из товарищей добрые слова – мол, хорошо держался, молодец. Славянская щедрость победителя! И Валентин Мудрецов говорит:

– А ты молодец, Петро. Не помоги твоя пара – было бы нам с командиром туго!

Я не вмешиваюсь в разговор – оценка справедливая. Но как не поддержать боевых друзей!

– Сковородченко заслуживает похвалы. А тебе, Валя, сердечное поздравление с победой! Все молодцы!

Мудрецов давно уже командует звеном, не раз возглавлял группу при вылетах на поле боя для прикрытия наших войск на земле. Но когда я шел на задание в составе второй эскадрильи или выполнял сложную боевую задачу, Валентин неизменно был у меня ведомым. Человек со сложным характером и незаурядными способностями летчика-истребителя, он всегда энергичен и напорист, одарен удивительной реакцией, прекрасно ориентируется в любой обстановке боя. Решительно и дерзко, но не очертя голову бросается этот пилот на противника. В храбрости Мудрецова нет безрассудства, желания произвести эффект, и его лаконичная фраза, обращенная в сложнейшие минуты схватки с «мессершмиттами» к неопытному Сковородченко, – «Смотри, показываю!» – это уверенность бойца, опыт, приобретенный в суровом небе войны.

Валентин – сын художника, коренной москвич. Еще в детские годы он привык видеть в картинах отца неброскую красоту русских равнин. Ее – красоту – будущий летчик отмечал в людях, окружавших его, в природе Подмосковья, в свободной и необъятной стихии, которую мы привычно называем небом, далью. В авиацию он пришел по зову сердца и в годы войны, став членом партии, с честью выполнил свой гражданский долг, оправдал высокое звание коммуниста: до конца боевых действий полка совершил 350 боевых вылетов, провел более 70 воздушных боев, в которых сбил 18 вражеских самолетов.

За мужество и храбрость, проявленные в боях за Родину, Валентин Мудрецов удостоен звания Героя Советского Союза.

…Кольцо, окружающее будапештскую группировку, все более сжималось. Гитлеровцы с фанатичностью, упрямо цеплялись за каждый клочок земли. Но тщетно: неизбежный и бесславный конец приближался, силы противника были уже на пределе.

Усилия нашего полка после падения столицы Венгрии полностью переносятся на внешнее кольцо окружения – на линию фронта. Сопровождение «петляковых» и «илов» проходит почти без встреч с истребителями противника. Гитлеровская авиация будто исчезла. Разведка и охота становятся частыми, почти повседневными задачами эскадрилий и выполняются отдельными парами.

17 февраля получен приказ: уточнить данные разведчика-бомбардировщика, который установил наличие немецких аэростатов заграждения северо-западнее Комарно. До этого противник не практиковал применение таких средств противовоздушной обороны в прифронтовой полосе. Поэтому появление аэростатов было для нас полной неожиданностью и в какой-то степени загадкой. Времени отводилось очень мало: результаты доразведки приказано доложить через три часа.

Выстроив летчиков второй эскадрильи, я объясняю им всю сложность задания и предупреждаю, что ожидает каждого из нас.

– Кто хочет пойти в этот полет – прошу сделать шаг вперед.

Все летчики второй эскадрильи сделали шаг вперед.

– Спасибо, друзья! От имени Родины – спасибо! – Гордость за крылатых моих братьев переполнила сердце. Доброе, душевное слово лишним не бывает. Не надо молчать о том светлом и радостном, что пришлось пережить.

Справившись с волнением, я продолжаю предполетный инструктаж:

– На задание пойдем четверкой: пара Евгения Карпова и я с Мудрецовым. По самолетам! А тем, кто остается на точке, – до свидания, друзья!

Через несколько минут мы в районе разведки. В небе на высоте от двух до двух с половиной тысяч метров – словно дымовая завеса от разрывов зенитных снарядов. Беру небольшое превышение и начинаю считать: кажется, двадцать два аэростата… Себя трудно проверить – надо спросить ребят.

– Мудрый, Женя, сколько пузырей?

– Двадцать два… Двадцать два, – почти одновременно прозвучало в эфире.

Глазастые… Большего от звена и не требовалось. Но уйти, не причинив ущерба врагу, – это уж слишком не по-гвардейски. Приказав Карпову: «Женя! Прикрой. Атакуешь после меня!» – я разворачиваюсь на крайний верхний аэростат, даю очередь и резко поворачиваю от цели с набором высоты во внешнюю сторону заграждения. Сразу заработали зенитки. Медленно покачиваясь, вертикально к земле опускается аэростат.

Теперь Карпов идет в атаку, и я предостерегаю его:

– Сближение, как и с наземной целью, быстрое. Не опаздывай с открытием огня. Иначе столкнешься!

Удар ведущего второй пары точен – цель падает вниз.

Во время атаки Евгения я заметил, что с юго-западной стороны, с небольшого поля, расположенного рядом с опушкой леса, взлетело звено истребителей. Значит, медлить с уходом опасно. Наше появление, видимо, подняло на ноги всю округу.

Со снижением на максимальной скорости мы разворачиваемся на восток и – курс на свою точку. Теперь «сто девятым» нас не догнать! До передовых позиций остается километров сорок. В эфире слышен тревожный голос:

– Евстигнеев! Где ты?! Торопись, надо мной – «фоккеры»…

Узнаю – это Боровой – и тотчас вступаю в связь:

– Далеко от вас! Спешу!

– Торопись, задай жару стервецам!

Мы с ходу наваливаемся на «фоккеры». Получилось так, что я с Мудрецовым иду строго навстречу атакующим, а пара Карпова – она правее нас – угрожает замыкающему восьмерку.

Решаю атаковать первый ФВ-190, который только что вошел в пике. Затем – следующий. Но из-за быстрого перемещения снижающейся цели и воздействия отрицательной перегрузки, которая возникает от постоянного увеличения угла пикирования, прицелиться как следует не удается – очередь проходит совсем рядом с «фоккером». Фашист наконец увидел, что дела его плохи, и прекратил штурмовку.

Второй самолет из его группы на выводе из пикирования невольно оказывается на встречном курсе. Идем лоб в лоб. Никто из противников – ни «фоккер», ни я – не уступает: что ж, лобовая так лобовая! Хотя с моей стороны это не совсем разумно: у ФВ-190 четыре огневые точки – две пушки, два пулемета, а Ла-5 имеет всего лишь две пушки. Но отступать нельзя…

Фашист не выдержал – ведет огонь с дальней дистанции. Еще несколько секунд, и наступит мой черед. Но что это? Послышались удары по моей машине – значит, снаряды, посланные «фоккером», достигли цели. К счастью, «лавочкин» слушается рулей, а гитлеровский вояка в прицеле. Он не выдержал! Хорошо видна ядовито-желтая окраска брюха, и моя очередь вспарывает его.

Мы разворачиваемся на проскочивших мимо «фоккеров», но они, не пытаясь продолжить бой, уходят в глубь своей территории.

Делаем круг над командным пунктом. Передаю Боровому:

– Нас ждут дома с докладом. Разрешите убыть?

– Счастливого пути. Спасибо за помощь! – слышится в ответ его доброе пожелание.

Сейчас по дороге на точку пока относительно спокойно, можно бегло осмотреть самолет. Заметив на хвосте пробоину в стабилизаторе, начинаю работать рулем высоты – машина послушна, рулем поворота – тоже.

Над аэродромом при выпуске шасси левая стойка вышла, а правую заклинило. Значит, повреждено еще и шасси. Принимаю решение садиться последним. Набираю высоту над аэродромом и пытаюсь резкими эволюциями самолета сорвать с замка правую стойку. Не получается. Тогда я перевожу кран в положение «шасси убрано», но левая стойка не убирается: следовательно, посадить самолет на живот не удастся.

Остается единственный вариант, и я передаю командиру полка:

– Буду садиться на одну ногу!

Ольховский напоминает об условиях посадки и просит:

– Повнимательней, Кирилл. Береженого и бог бережет.

Приземление проходит сложно. «Лавочкин» в начале пробега идет устойчиво, без изменения направления. Затем с потерей скорости появляется правый крен, и машина начинает уклоняться к снежному брустверу на краю взлетно-посадочной полосы, а его высота не меньше метра.

Чтобы не врезаться в сугроб и не скапотировать, я резко передвигаю ногами педали управления рулем поворота, создавая нагрузку на выпущенную стойку. Она не выдерживает и убирается. «Лавочкин» медленно ложится на фюзеляж и, юзом подползая к брустверу, останавливается.

Пока я докладывал командиру полка о выполнении задания, мой самолет подняли и отбуксировали на стоянку. При осмотре было обнаружено попадание трех бронебойных снарядов: один пронзил крыло и стабилизатор, два других, пройдя центроплан, нарушили систему выпуска и уборки шасси. Угодив в стойку, они заклинили шток цилиндра. Вот почему все мои старания выпустить ее ни к чему не привели. Машина подлежала серьезному ремонту. Жаль расставаться с испытанным боевым другом, сжились мы с ним…

Этот истребитель был построен на средства колхозника-пчеловода В.В. Конева из колхоза «Большевик» Бударинского района Сталинградской области.

Патриот просил передать его лучшему летчику фронта. «Лавочкин» вручили И.Н. Кожедубу, и я летал на нем после ухода Ивана из части. Самолет славно послужил Родине…

Моя предпоследняя, пятьдесят пятая личная победа памятна тем, что произошла накануне 27-й годовщины Красной Армии, в день моего рождения. А 23 февраля Указом Президиума Верховного Совета СССР я был удостоен звания дважды Героя Советского Союза.

Золотую Звезду вручил мне командир корпуса И.Д. Подгорный. Прикрепив к гимнастерке высшую награду Родины, по-отечески улыбаясь, он сказал слова, которые сохранились в моей памяти на всю жизнь:

– Я рад, что второй человек в вашем полку удостоен звания Героя Советского Союза дважды. Это высочайшая честь не только для Кирилла Алексеевича, но и для всех нас, кто бок о бок с ним сражается!