Текст книги "СССР. Автобиография"

«Здесь встанут стройки стенами»: индустриализация, 1925–1935 годы
Федор Малов, Александр Архангельский, Николай Потеверяк, Петр Лопатин, Дьюла Ийеш

До революции Россия была преимущественно аграрной страной, и новая власть, утвердив свое положение, начала принимать меры по наращиванию промышленного потенциала. Опираясь на план ГОЭЛРО, руководство страны приступило к индустриализации, причем развивать экономику предполагалось в соответствии с пятилетними планами – пятилетками; первый пятилетний план стал реализовываться в 1928 году. И. В. Сталин назвал этот период эпохой «великого перелома», за который удалось осуществить задачу индустриальной модернизации.

Для тех, кто помнит времена застоя, поистине удивителен энтузиазм, с каким «трудовые массы» включились в процесс индустриализации. На фабриках и заводах стихийно началось соревнование – между отдельными рабочими, бригадами, цехами и целыми производствами, – кто сделает свою работу быстрее и лучше. (Власть по достоинству оценила этот порыв, и вскоре «социалистическое соревнование» получило официальное признание.)

В передовице журнала «Огонек» за 1927 год говорилось: «Насколько в наших советских условиях, в условиях социалистического строительства жизненна идея соревнования, насколько она является действенной – об этом свидетельствует тот широкий отклик, какой эта идея встретила в массах. Соревнование уже теперь является осью, вокруг которой все больше и больше вращаются классовые интересы рабочих и в особенности рабочей молодежи. Соревнование со временем, это уже теперь можно предвидеть, станет основой нашей общественной жизни. Соревнование является центральным звеном, за которое ухватились передовые слои рабочего класса и рабочей молодежи... Соревнование – это принципиально новый подход к разрешению сложнейших задач конструктивного периода. Духом соревнования должна быть пропитана вся наша жизнь. Знамя соревнования должно рдеть над всей страной. Соревнование должно связать и приблизить наиболее отдаленные углы Союза к его центрам и наоборот... Мы отправляемся на передовые позиции нашего хозяйственного фронта, на соревнование. Мы, молодежь господствующего класса, должны с энтузиазмом добывать больше нефти, угля, азота, железной руды, создавать больше машин, электрической энергии, моторов, аэропланов. При помощи соревнования мы должны преодолеть стихию природы так же, как с оружием в руках рабочая молодежь преодолела белых врагов. Стиль эпохи гражданской войны – ружье, стиль эпохи великой социалистической реконструкции народного хозяйства – соревнование».

Соревнованию посвятил свой очерк корреспондент журнала «Смена» Ф. Малов.

Оттепельный мартовский вечер. Пологий берег Невы придавлен тяжелыми постройками «Красного Выборжца». У проходной будки волнуется и гомонит толпа. Рабочие спешат на вечернюю смену. Контрольные щиты быстро залепляются блестящими номерками рабочих.

За десять минут до гудка щиты были уже завешены сплошь. Пустых клеточек не было – это говорило о строгом соблюдении трудовой дисциплины. Слышатся задорные голоса, шутки:

– Молодцы, подтянулись здорово!

– Ничего, в грязь лицом не ударим.

– Не сдали бы только труболитейщики.

– А ну, попробуйте нас перегнать!..

Звеновик Ванька Якорь протискался к щитам:

– А ну-ка, сколько прогульщиков?

– Ни одного, ни одного нет! – с гордостью повторил табельщик, закрывая щиты проволочными сетками. – Все явились, иду отмечать в ведомость...

Разгоревшееся соревнование захватило всю рабочую массу. Созданы специальные тройки и группы по цехам и мастерским, выделены особые уполномоченные, ответственные за проведение конкурса. Рабочие-передовики стали подтягивать прогульщиков и отстающих. Звенья, цеха, мастерские догоняют и опережают друг друга. Конкурс должен будет ярко оттенить недостатки отдельных цехов и рабочих.

– Когда результаты конкурса объявлять станут, не знаешь? – спросил Гришка Подойницын, заряжая первый кусок меди в прокатный станок, и разозлился: – Ну, лезь што ли!..

– Через неделю все известно будет, – с достоинством ответил Якорь. – Лучшим цехам и производственникам выдадут премии...

Подойницын вставил кусок в ствол прокатного. Якорь нажал педаль, и задрожавший станок выдавил в желоб, наполненный водой, три красно-зеленых прута. Работа требовала большой сноровки и изворотливости, ребята то и дело нервничали и кричали друг на друга.

– Проснись, будет спать-то!

– Чего орешь, сам-то какой? Как тесто вялый!..

– Тебя, бузотера, не переспоришь!..

Но ругань на работе забывалась скоро, обижаться – такой привычки не было, и работа шла покладисто...

Ночь становилась глуше, темней. Стеклянный конек цеха – «фонарь», как называют его по научной терминологии, – отливал темными, как дым, полотнищами. В цехе становилось жарче; темп работы заметно убыстрялся. Рабочие давно уже обливались потом, но не сдавали. До конца оставалось ровно полчаса. Гришка колесил от горна к станку непрестанно.

– Двести пятидесятый! – воскликнул он, звонко чавкнув клещами. – Норма выработки на сегодня окончена!

– Ничего, еще штук двадцать пять продавим, – подбодрил Якорь. – Давай поднажмем как следует!..

Перед самым гудком по цеху пробежал весь перемазанный секретарь общезаводской ячейки. Наспех он передавал что-то ребятам и снова мчался дальше. Остановившись около Якоря, он быстро выпалил десятка три слов и тут же скрылся...

– Завтра в четыре дня собрание инициативных групп, – сообщил Гришке Якорь. – Приходи, это тоже связано с конкурсом...

За столом сидели секретари цеховых инициативных и производственных групп, уполномоченные производственного совещания, бюро рационализации, представители фабкома и партийных ячеек.

– Вы, молодежь, – наш производственный актив, – говорил председатель. – Только за полгода от вас поступило больше тысячи предложений, большинство из которых проведено жизнь и приносит заводу огромную экономию и пользу. Сейчас мы проводим конкурс, и мы должны здесь подвести итоги проделанной работе по рационализации... С гордостью отмечаем и докажем на деле, что вцепились в производство крепкими пролетарскими зубами...

На трибуну выходили авторы предложений и торжественно отчитывались в рабочей внимательности и смекалке. Председатель каждый раз выкрикивал фамилию выступающего.

– Дубинин!

– Я предложил сделать отводную трубку и люк для кипятильного бака. Это предохраняет потолок от гниения и избавляет от неприятного душа во время питья!..

– Куренков!

– Мной поднят вопрос о сборе у нас в цехе бумажной и тряпочной макулатуры, которой в цеху имеется огромное количество и обычно идет на свалку...

– Смирнов!

– У нас нерационально расходовали гвозди в мастерской, тратили ежедневно около 600 штук. Теперь эти гвозди из форм вынимают, и они действуют очень хорошо до пяти раз.

– Маштакова!

– У нас, в слесарном, стояло наждачное точило на деревянном полу и получалось большое дрожание. Теперь подвели бетонный фундамент, точило перестало дрожать!..

Гришка Подойницын... взволнованный, с красными пятнами на щеках, он взобрался на сцену, подталкиваемый Якорем, и не своим голосом закричал:

– Давайте, ребята, так же дружно работать и дальше!.. Мы согласны глазами, головами и руками и плечами устранить ненормальности нашего производства!.. Этим мы будем участвовать в рационализации нашего производства!.. А я со своей стороны предлагаю выходить соответствующим сменам на работу и в праздники – для того, чтобы не гасить топки и не студить котлы. А то разжигать да разжаривать их – много задарма уходит топлива...

Гришка не помнил, как выбежал в этот раз из клуба и очутился с клещами у раскаленного горна. Прибежавший Якорь рассказывал ему, что собрание тут же постановило провести в жизнь его предложение, но Гришка, конечно, не верил.

В воскресенье, как бы не нарочно, он очутился близ завода.

«Красный Выборжец» величаво дымил высокой рощей труб и тревожил несмолкаемым гулом мирную праздничную тишину.

Романтику соревнования и движения ударников труда отлично передает стихотворение А. Г. Архангельского, написанное в подражание «комсомольскому поэту» Д. Алтаузену.

 
Ударник,
Друг!
Тебе —
Литература!
Иди и пой
Индустриальный класс!
Пускай звенит
Стихов фиоритура!
Пускай гудит
Романсов контрабас!
Пощупай пульс!
Сто пятьдесят
Ударов!
Стихи текут,
Длиннее длинных рек!..
Друзья мои!
Юнцы!
Ребята!

Парни!
Кому сегодня
Только надцать лет!
Стекольщик!
Столяр!
Вообще ударник!
Моей поэзии
Вручаю вам кларнет!

Довольно клятв!
Пойдем отныне вместе!
Ударник,
Друг!
Клянусь!
Клянусь тебе!
В моем
Тысячестрочном манифесте
Указан путь
К планшайбам
И
Борьбе!
 

Олицетворением трудового порыва – в сочетании с непримиримой ненавистью к «классовым врагам» и всему «отжившему» – на долгие годы стал литературный образ Павки Корчагина, главного героя романа Н. А. Островского «Как закалялась сталь».

Позднее, в середине 1930-х годов социалистическое соревнование «персонализировалось» – передовиков производства, перевыполнявших планы и претворявших в жизнь лозунг «Пятилетку в четыре года» стали называть стахановцами, по имени донбасского шахтера А. Г. Стаханова, который в августе 1935 года установил трудовой рекорд, в 14 раз превысив норму выработки (как установлено сегодня, он работал не один, а с бригадой помощников). По всей стране развернулось стахановское движение. Один из его участников вспоминал: «Особенно запомнится 1935 год. Во-первых, в этом году я сдал гостехэкзамен. Сдал на “отлично”. А во-вторых, я стал стахановцем. Сейчас норма выработки моей бригады – 300%. Добился я этого следующим образом: раньшеодин рабочий делал с начала и до конца всю деталь, а теперь каждый производит над деталью лишь определенную операцию. В результате этого выпуск продукции (мы выделываем тормозные части) увеличился в два-три раза. С увеличением производительности труда увеличился и мой заработок. Если раньше я получал 250–270 руб., то теперь зарабатываю 460 рублей. В каждую получку я обязательно покупаю что-нибудь из литературы. Очень люблю читать. У меня уже составилась небольшая библиотека. Читаю 6-томник Ленина, “Вопросы ленинизма” Сталина, труды Маркса и Энгельса».

Первые пятилетки ознаменовались гигантскими стройками: электростанции, заводы, железные дороги... Именно в эти годы появились металлургические заводы в Магнитогорске, Липецке и Челябинске, Новокузнецке и Норильске, был построен Уралмаш, тракторные заводы в Сталинграде и Харькове, автомобильный завод ГАЗ в Нижнем Новгороде (с 1932 г. – Горький), а московский завод АМО (с 1931 г. ЗИС, позднее ЗИЛ) в 1928 году выпустил с конвейера тысячный грузовик. Этому событию посвятил репортаж корреспондент журнала «Смена» Н. Потеверяк.

У Крестьянской заставы с автобуса перескакиваю на № 16 трамвая. Кончается город, пробежали поля, за полями промелькнул нарядный рабочий городок Ленинской Слободки, а дальше дымятся трубы заводов «Динамо», «Парострой» и других, имени которых не знаю. Позади всех, у лесной рощи – «АМО». <...>

В довоенной России только Русско-балтийский завод в Риге занимался сборкой автомобилей из готовых, привезенных из-за границы частей. Так же, как и на Западе, у нас во время войны при помощи колоссальных государственных субсидий возникло несколько автомобильных заводов в Ярославле, Мытищах, Рыбинске, Нахичевани и в Москве. Во главе Московского автомобильного общества стоял известный миллионер Рябушинскнй и инженер Кузнецов. Сорвали «госстипендию» первоначально около 3-х миллионов, да потом еще несколько десятков, всего на завод было затрачено около 100 миллионов, но ни один автомобиль не был выпущен, и завод остался недооборудованным. Часть оборудования, шедшая из Америки, погибла в океане, а часть застряла во Владивостоке.

В 1920 году завод был пущен в ход, хотя сначала занимался только ремонтом и только в 1924 г. приступил к выпуску новых автомобилей.

В 1925 году, выработав свою стандартную марку грузовика, завод, наряду с заграничными машинами, пустился для пробы на всероссийский пробег.

Экзамен был выдержан блестяще, и в те дни, когда я был на заводе, через неделю ждали рождения тысячного автомобиля.

Производственная жизнь завода сложная, здесь происходит весь процесс производства автомобиля из нашего сырья, за исключением заграничного электротехнического оборудования, ободов и шарикоподшипников. Сообразно с этим, много цехов: кузнечный, штамповальный, литейный, механический и несколько подсобных. Везде своя работа и своя жизнь. В кузнечном цехе дым, копоть и грохот железа, заглушающий человеческие голоса. Фурчат печи, сверкая пламенем. К печи подошел рабочий, порывшись клещами, он достал из ее зева брызгающую светом кругляшку. С кругляшкой – к пневматическому молоту; под ударами молота, приводимого в движение легким нажимом руки, кругляшка, как воск, изменяется в форме, удлиняется, и через несколько минут рабочий отбрасывает в сторону готовую автомобильную подножку. Скоро и быстро, но рабочий за каждой новой кругляшкой пробегает к печи около 40 шагов. Наверное, Форд назвал бы это варварством. Как-то странно после работы пневматического молота видеть в другом конце ручных молотобойцев, у которых во время работы пот на лице смешивается с копотью. По цеху от раскрытых для вентиляции окон дует ветер. В дыму люди кажутся тенями.

За кузнечным цехом – литейный. Там тоже, наряду с новейшими достижениями, несколько рабочих сеют решетом вручную песок. Наконец, в механическом. Делается веселей и радостней. В правильных длинных рядах вытянулись станки новейших систем: револьверные, фрезерные, сверлильные и другие. В станках-автоматах из кусков стали в секунды рождаются части будущих автомобилей.

В сборочном около остовов копошатся люди, привинчивают, прикладывают, а в конце цеха уже стоят готовенькие грузовые и санитарные автомобили.

Прощаясь, мой руководитель, парень из стенгазеты, говорил о предстоящем расширении продукции завода до 1500 штук.

Жемчужиной эпохи «великого перелома», безусловно, была электростанция на Днепре; пока шло строительство, ее называли Днепрострой, а с окончанием работ – Днепрогэс. Фактически это была первая всесоюзная стройка. Журналист П. Лопатин в 1927 году побывал на стройке.

Днепрострой все чаще и чаще появляется на страницах наших газет и журналов. Снова и снова обращают внимание на почти незаметный на карте кусочек Днепра, широко раскинувшегося в степных просторах Украины.

Испокон веков эта 100-верстная водная полоса Днепра заставляла говорить о себе: на ней острыми каменными выступами и белой пеной бурлящей воды раскинулись знаменитые Днепровские пороги... На 95 километров от г. Днепропетровска до г. Запорожья тянутся эти каменные перекаты, делая невозможным какое бы то ни было судоходство в этом месте. И немало судов и человеческих жизней погибло в неравной борьбе с легендарным Ненасытцем – величайшим порогом Днепра. <...>

Днепрострой – это не просто электрическая станция. Это сооружение, которое преобразует всю Украину, вызовет к жизни земли, заложит начало совершенно новым производствам, оживит и разовьет уже существующие и в корне изменит транспортную сеть Украины, раз и навсегда покончив с вековой несправедливостью природы. <...>

У нас, в Советском Союзе, еще нет сооружений, подобных Днепрострою, и его размер, широта и смелость его замысла поражают даже не европейским, а чисто американским размахом.

И действительно, представьте себе каменную стену, высотой с двенадцатиэтажный дом и длиной в 720 метров, и вы получите приближенное понятие о величине предполагаемой главной днепровской плотины, с берега на берег перерезающей реку несколько выше г. Запорожья. <...>

Подпертые плотиной на 37 метров, воды Днепра будут направлены в гигантские стальные трубы и, проходя по ним сквозь здание станции, своим напором приведут в движение 13 турбин по 50 000 лошадиных сил каждая, что даст нам в итоге 650 000 лошадиных сил электрической энергии. <...>

В недрах днепровских берегов сосредоточен наш главный железный фонд – 20 миллиардов железной руды.

Но почему же до сих пор, несмотря на наши колоссальные запасы, мы нуждались и нуждаемся в железе? Причина этого кроется в том, что по сравнению с другими странами наш металл был слишком дорог. Главной же причиной дороговизны являлись высокие транспортные расходы и несоразмерно большой процент потребления топлива в нашей металлургии.

Именно с этими двумя врагами советской металлургии и будет бороться Днепрострой. Высокие расходы на транспорт он победит уничтожением порогов и новой мощной транспортной магистралью Днепра, излишний же расход топлива он уничтожит благодаря исключительной дешевизне своей электрической энергии. <...>

И неудивительно, что заграница, прозвавшая Днепрострой Советской Ниагарой, внимательно следит за судьбой этого проекта. Она прекрасно понимает, что Днепрострой – это не очередная электрическая станция в общем плане нашей электрификация.

Это – одно из крупнейших сражений на фронте нашей социалистической стройки, экономической борьбы против капитализма, это – освобождение от заграничной зависимости в целом ряде исключительно важных для нас отраслей.

В 1932 году, в год пуска первого агрегата Днепрогэс, на электростанции побывал венгерский писатель Д. Ийеш.

Хлеба уже убраны. Кажется, что поезд мчится прямо по желтому жнивью. Подъезжаем к Днепрогэсу, гордости советской индустрии. Его фотографии я встречал не только здесь, в Советском Союзе, но и во многих зарубежных изданиях. Под нами мчится Днепр, из поезда он кажется более быстрым, чем наш Дунай. <...>

Въезжаем на холм, некоторое время машина идет вдоль пашни, простирающейся целым куском, – значит, вдоль пашни какого-то колхоза. Впереди бесконечные заводы, будто подвешенные к облакам. Слева виден Днепр во всю свою величину, новый железнодорожный мост и на большой высоте счетверенные сверкающие провода – высоковольтная линия над Днепром без единой опоры в воде.

Внезапно машина соскальзывает на зеркально гладкий асфальт. Вот он – современный город из трех– и четырехэтажных домов с плоскими крышами и большими окнами. Это Днепрогэс, в нем живет сто тридцать тысяч человек.

Под балконами, увитыми вьюнами, стекла витрин, на асфальтированных тротуарах цветочные клумбы и удивительно большие деревья. Позднее я узнал, что их привезли сюда в пяти-шестилетнем возрасте и засадили ими весь город. Звенят трамваи. <...>

После ужина по широким улицам, где перекатываются волны гуляющих, идем к шлюзам. На развороченной темной площади прокладывают трамвайную линию. Ориентиром нам служит все усиливающийся рев падающей воды. Наконец-то перед нами река и через нее над грохочущей пеной полукругом высится огромная плотина.

Мой гид смотрит на меня вопросительно. Перед нами и в самом деле потрясающее зрелище. На протяжении семисот пятидесяти метров реку перегораживает каменная стена высотой в пятьдесят метров. По освещенному гребню плотины летят автомобили. Из сорока семи головокружительно огромных шлюзов пока только один с грохотом извергает воду.

Поднимаюсь на гребень. В темноте левой стороны едва видно, как прыгает внизу река: с правой стороны за огромными затворами она гудит угрожающе, наваливаясь на каменную стену, почти вровень с нашими головами. На мгновение цепенеешь от страха – сейчас она все сокрушит своей жуткой массой.

На мосту знакомлюсь с молодым рабочим, который с удовольствием говорит то, что сказал бы, наверное, каждому: еще в 1926 году на месте, где стоит город, ничего не было. <...>

В 1926 году разработали план: на одном из участков поднять реку на такую высоту, чтобы скалы и отмели оказались под водой, а на другом участке параллельно старому руслу прорыть канал, по которому через подъемные шлюзы могли бы проходить корабли, везущие на север уголь, а на юг – древесину.

В ходе разработки проекта стало ясно, что поднятая вода может быть использована и для вращения турбин. Неподалеку много апатита, железной руды, бокситов, так что сама собою напрашивалась идея построить вокруг плотины промышленный центр.

В 1927 году начали строить. И то, что запланировали, сделали, оно у нас перед глазами, стоит только выглянуть в окно. Невольно все смотрят в окно на полноводную реку, на плотину и на заводы вдали. <...>

В то время ни один из европейских заводов не брался за строительство турбин для Днепрогэса. Завод нашли в Америке. Он и построил пять турбин.

– А остальные четыре?

– Мы сделали сами. Строительство плотины и шлюзов обошлось в триста миллионов золотых рублей, а возведение заводов – в восемьсот миллионов. Строительством руководили американский эксперт Кугель и русский инженер Винтер.

– Правда, что Кугелю выплатили миллион долларов?

– Правда.

– А сколько получил Винтер?

– Он получил орден Ленина.

– А деньги?

– Он член партии и от гонорара отказался.

Киловатт-час стоил раньше тридцать пять копеек, а сейчас стоит полкопейки. Расходы на строительство плотины и турбин покроются, таким образом, в течение семи лет. Проблемы, кто купит электроэнергию, здесь не существует. Помимо железорудных шахт на другом берегу, электрический ток получает и Днепропетровск, расположенный в семидесяти пяти километрах отсюда. В радиусе ста пятидесяти километров снабжаются током все предприятия, как промышленные, так и сельскохозяйственные. <...>

Сейчас плотина сверкает под полуденным солнцем. На гребне толпы рабочих: на заводах пересменок. В кузовах грузовиков, к чему мы уже привыкли, молодые рабочие: девушки и парни.

Всюду много людей, подальше цветным дымом дымят заводы, бесконечное зеркало воды слепит глаза, грохочут шлюзы, нестерпимо блестят колонны трансформаторов, волнуется на ветру зелень деревьев – все как рисунок в школьной хрестоматии или как сцена из будущего.

В конце плотины у самой воды три четырехэтажных здания. Через трубы диаметром семь с половиной метров ежесекундно на турбины, расположенные в нижней части здания в застекленном помещении, обрушивается двести кубометров воды. Рабочих почти не видно, по огромному залу ходят два человека, машины ревут и работают сами по себе. Над турбинами столь же просторно расположены генераторы диаметром в четырнадцать метров. Англичане с любопытством перечитывают первые пять табличек по-английски, на остальных надписи русские. На самом высоком этаже здания зал управления. И снова утопическая картина: все четыре стены отделаны мрамором, всюду белые, красные, зеленые лампочки, переключающие устройства. Под ногами паркет, красная ковровая дорожка ведет к огромному красного дерева столу, на нем пять телефонов. В какой пьесе я уже видел это? За столом молодой мужчина, по обе стороны две девушки в спортивных тапочках. Это инженеры, говорит нам сопровождающий.

Звонит телефон, мужчина поднимает трубку, слушает:

– Семнадцатый, – говорит затем одной из девушек.

Девушка включает семнадцатый и молча возвращается на место, чтобы вновь погрузиться в вычисления. Они будто не замечают незнакомых людей, разглядывающих их, словно существ с другой планеты. Привыкли, экскурсии здесь каждый день.

Перед зданием, к чему мы уже тоже привыкли, толпа рабочих дожидается очереди, чтобы, как и мы, осмотреть здание изнутри. Рассматриваю группу. Посмеиваясь, рассматривают меня и они. Подходит босоногая девушка и, прижимая к груди фотоаппарат, снимает меня, уставшего, дурацки пялящегося на них, словно я тоже инопланетянин. <...>

После обеда бесцельно брожу по городу. Как живет народ у подножия своих гигантских творений? Живет обычно. Необычайно много детей, здесь, как и повсюду, с каждым ребенком мать, которая поминутно влюбленно целует свою кровиночку. Молчаливые мужчины, шумные молодые люди. Девушки-работницы, и вокруг них солдаты-ухажеры. На афишных колоннах плакаты, призывающие посмотреть всемирно известных воздушных гимнастов.

При всех ее недостатках (в первую очередь, принудительном характере) индустриализация позволила обеспечить экономическую и политическую независимость СССР.

Индустриализация сопровождалась изрядными перегибами: произошел резкий отток населения из сельской местности, нарушения трудовой дисциплины и халатность преследовались в уголовном порядке, за кражу государственного имущества ввели смертную казнь, трудовую неделю сделали сплошной – люди трудились посменно, чтобы заводы могли работать без перерыва; к строительству широко привлекали заключенных. Тем не менее эти перегибы не шли ни в какое сравнение с тем, что творилось в деревнях, где происходила коллективизация.