Текст книги "СССР. Автобиография"

До перестройки, объявленной незадолго до краха СССР, о голоде 1932–1933 годов в печати и исторических исследованиях не упоминалось – этих событий, видимо, для официальной идеологии попросту никогда не происходило.

Борьба за новый быт, 1929–1935 годы
Илья Лин, Евгений Комов, Евгений Аркин, Игорь Строганов

Разрушение и уничтожение старого, декларированное большевиками, затрагивало не только прежний общественный порядок и прежнюю экономику; оно охватывало также и культуру – от искусства до быта. В сфере искусства целое десятилетие господствовал Пролеткульт – общественная организация пролетарской самодеятельности при наркомате просвещения; именно пролеткультовцам принадлежит знаменитый лозунг: «Сбросим Пушкина с корабля современности». Кинорежиссер И. А. Пырьев вспоминал: «Тогда в искусстве все бродило, бурлило... В Москве возникло огромное количество театральных студий всяких направлений. Происходили бурные диспуты. В Политехническом музее и в Колонном зале звучал зычный голос Маяковского. Мы, молодежь, с огромным удовольствием посещали все эти диспуты, шумно реагировали, свистели, кричали, отрицали все старое и с восторгом принимали все новое. Вместе с нашими руководителями мы требовали закрытия Большого театра, кричали, что МХАТ не нужен революции, а Малый театр – музей. Это была наша молодость, это было крайнее увлечение “левыми” течениями. С годами и зрелостью наши мнения изменились, но эта эпоха воспитала в нас умение самостоятельно мыслить, пригодившееся впоследствии для того, чтобы разобраться в явлениях искусства».

Ведущей литературной организацией являлся ВАПП – Всероссийская ассоциация пролетарских писателей, призванная «развивать и пропагандировать пролетарское творчество». И многие члены ВАПП призывали граждан СССР следом за В. В. Маяковским:

 
– Товарищи,
переезжая в новые дома,
Отречемся
от старого быта!
 

Газета «Комсомольская правда» даже затеяла кампанию по «борьбе с домашним хламом». К последнему причислялись предметы, олицетворявшие «фарфорово-фаянсовую диктатуру» – различные статуэтки, салфетки, кружева и прочие «мещанские излишества», «пошлые лубки» и псевдонародные поделки. Другие периодические издания не отставали в бичевании пороков быта. Так, фельетонист журнала «Смена» И. Лин писал:

Нет ничего легче, чем сваливать все наше бескультурье, грязь на объективные обстоятельства, нищету, «наследство царского режима», гражданскую войну и т. д.

Да и заведено у нас уже так: отчитывается секретарь ячейки на собрании – обо всем расскажет, сколько кто на заседаниях просидел, какое количество штанов протерто, сколько протоколов исписано – этак часика на два развезет.

Обругает кого следует за отрыв от политшколы, невыписку газет. Есть о чем секретарю ячейки поругаться.

А вот насчет этой самой бытовой стороны жизни людей, тех 16 часов, которые молодой паренек, комсомолец проводит вне производства, учреждения – как он проводит, что он делает, не давят ли они на парня, как на комсомольца, не тянут ли они его назад или в сторону от комсомола, – об этом мало кто толкует. А если и толкует, то в плоскости того: ходит ли парень в клуб или нет?

О доме, об обеде, о рубахе, о семье говорит секретарь мало. Совсем не говорит.

В циркулярах об этом не оказано, – стало быть, зачем говорить? Хотя все знают, что бытие определяет сознание и что если парень неделю живет барином, а три недели стреляет гривенники на бутерброды в буфете, то плохой из него политграмотщик и работник – в животе уж очень урчит.

Одно дело 18-й год, когда у всех урчало и сделать что-либо было невозможно. Другое дело, когда в животе урчит от неумения жить, от того, что коллектив не учит жить. Это хуже, плохо, позорно для всего коллектива. Давайте заглянем в ячейку Госторга. Так ли здесь, как у всех? Папочки, протоколы, – без этого, разумеется, тоже нельзя. Но папки – это форма. Каково содержание папки, о чем рассказывают испещренные листы? Ячейка недавно провела бытовое обследование некомсомольцев.

Ходили члены бюро по квартирам, заглядывали в общежития парней и девушек, беседовали со стариками-родителями и т. д. Вообще-то обследование у нас в Союзе дело не новое. Беда в том, что всегда эти обследования констатируют факты, отмечают недостатки, но не указывают, как начать жить лучше, экономней, чище, с большим порядком и т. д.

Здесь счастливо избегли казенщины. У комсомольца О. обнаружено, что получки хватает ему только на 9–10 дней. Подсчитано, сколько он платит за комнату, электричество, сколько у него уходит на заем индустриализации и т. д.

Подсчитали и как он распределяет свое свободное время.

Предложено ему распределить в получку, сколько нужно на квартиру и т. д., оставить обязательно часть денег исключительно на питание, чтоб не питаться всухомятку, а иметь горячие завтраки.

Тоже указано и тов. Е. Кроме распределения получки ей предложено регулярно читать газеты и книги. Но кроме этого обнаружено, что у Е. есть сестренка, 12–13-летняя девочка, и вдруг вне пионеротряда, хотя сама Е. работает на фабрике. Негоже так. И отметили, что влияние тов. Е. на сестренку недостаточное. Надо ее устроить в пионеротряд.

Тов. Н. живет вместе с сестрой. Он работает счетоводом, она курьершей. Вместе они зарабатывают 144 руб. Посылают часть денег в деревню. Он обедает в столовой, она готовит себе дома. Н. – руководит политшколой в районе и занят 3 вечера в неделю. В свободное время бывает не в своем клубе, и товарищи у него не из этой ячейки.

Тов. Н. предложено: 1) больше бывать в своем Госторговском клубе, а то чувствуется оторванность; 2) устраивать совместные читки газет с сестрой, так как она сама читать не может.

Вот общежитие девчат. Пять комсомолок и одна беспартийная. В комнате чисто. Каждое утро проветривается. Есть дежурная. Все подписались на заем индустриализации. Кто учится в конторгуче, кто на общеобразовательных курсах.

Решили к комсомолке Т. до организации кружка по ликвидации неграмотности прикрепить из более подготовленных комсомолок заниматься. Кроме того, ей предложено вступить в один из кружков при клубе. Остальным девушкам предложено вступить в сберкассу и начать плановое расходование своего бюджета. Указано и насчет того, что у девушек нет спайки и что нужно посещать коллективно театр, кино и устраивать читки. По воскресеньям, – говорится в акте обследования, – часть девушек уходит к родителям, часть остается в общежитии и питается всухомятку. Поэтому, – говорится в выводах, – нужно сложиться и готовить обед или ходить в столовую.

В общежитии в комнате четырех ребят – 4 кровати и ни одного стула, ни стола. Ребята все время проводят на кровати: спят на кровати, едят и читают на кровати.

Утром уходят все без завтрака и вечером тоже едят отдельно. Только двое складываются и покупают совместно ужин.

Ребятам предложено выделить определенную сумму на общий котел и на завтрак по утрам, приобрести хотя бы стулья.

Быт, романтика будней – вещь сложная.

Они требуют умения и головы. Очень же часто у людей вместо головы только сплошь циркуляры.

Это уже не вина их, а беда.

Коммунальные квартиры – типичная черта советского быта: они появились в результате так называемых уплотнений, когда в большие квартиры в принудительном порядке подселялись по две-три семьи. А поскольку с началом индустриализации и коллективизации начался массовый приток населения в города, отказаться от коммуналок попросту не было возможности. Большинство горожан проживало в коммуналках и бараках, а отдельная квартира выдавалась как награда за особые заслуги перед государством. Чаще всего в многокомнатной квартире проживало столько семей, сколько – в лучшем случае – в ней былокомнат. Как писал архитектор М. Я. Гинзбург: «Мы знаем, что только очень небольшие слои населения в состоянии пользоваться квартирой в три комнаты. Это – высокооплачиваемые круги специалистов и рабочих. Главная же масса населения занимает только одну комнату, и поэтому квартира в три комнаты становится бытовым адом благодаря заселенности ее не менее чем тремя семьями».

Другой фельетонист «Смены» Е. Комов посвятил свой очерк коммуналкам.

С пачкой телеграмм нырнул во двор веселый почтальон. Загремела бидонами молочница.

Из четырех подъездов выходят, не глядя друг на друга, люди. Идут на завод. Бегут в школы. Несутся, как мотоциклы, в кооперативы. Развешивают белье, торопясь захватить веревки. Выносят помойные ведра. Вытряхивают одеяла.

Одно за другим раскрываются окна и во двор врываются звуки утра. Плачут и смеются дети. Зловеще трещат примусы. Кашляют старушки. Кричит громкоговоритель.

На земле заплясали солнечные пятна. Слепая кошка, отряхиваясь, вышла из подъезда и села на солнечное пятно.

Михаил Иванович, ударник кабельного цеха, возвращается домой с ночной смены. У него усталое, но довольное лицо. Он посвистывает, с вожделением думая о том, как хорошо сейчас скинуть ионную потную рубаху, умыться холодной водой до пояса и уснуть.

За дверью квартиры – шум. Никто не слышит звонка Михаила Ивановича. Михаил Иванович стоит у двери, опустив руки. Лицо его темнеет. Он узнает резкий, нервный голос жены Агафьи, горячие, как кипяток, всхлипывания соседки Сони, ядовитый голосок жены кочегара Петрова.

– Опять завели! – уныло думает Михаил Иванович и барабанит кулаком в дверь.

Открывает Агаша. Сережки в ее ушах звенят от волненья.

– Полюбуйся, – кричит она, наступая на мужа. – Жизнь не мила мне!.. Сжить, сжить хотят!

– Отстань, – с тоской говорит Михаил Иванович и проходит в комнату.

Агаша идет за ним, переваливаясь как утка. Она беременна.

– Пожалься, конешно, – несется вдогонку из кухни. – Мало глотку-то драла, корова рязанская!..

Михаил Иванович гладит по взъерошенной голове сонного Кимку. Подходит к старшей девочке и тычет ее нежно пальцем в теплую шейку.

– Что, волчок, испугалась?

Девочка исподлобья смотрит на взволнованную мать.

– Детей испортите криком своим, – мрачно говорит Михаил Иванович, снимает сапоги и ложится на постель, зарывая голову в подушки.

– Есть будешь? Михаил Иванович молчит.

– Губы толще – брюхо меньше, – обиженно отзывается Агаша.

В голосе у нее закипают слезы. Она выходит в кухню, гневно стучит там кастрюлями, потом возвращается и начинает нервно одевать Кимку, дергая его как картонного паяца. <...>

Тропинкин сидит у стола и изучает математику для техникума. Днем он работает на заводе, вечером учится в техникуме. Сегодня у него экзамен.

– Сил моих больше нет, – всхлипывает его мать. – Нет моего терпения больше. Не могу я грязь за всю квартиру вывозить. Нынче тараканы в чайнике... Ребенка отравишь... Ах, дрянь! А про тебя-то что говорят... Твой, говорят, с завода не в техникум идет, а с комсомолками гуляет... Да ты что, оглох, что ли?

Тропинкин, обхватив руками голову, упрямо читает вслух.

– Бревно!

Тропинкин с сердцем захлопывает учебник.

– Вы мне вздохнуть не даете! – восклицает он...

В третьей комнате плачет жена кочегара. Она прибежала из кухни, уронила стриженую рыженькую голову на стол... Худенькие, как у девочки, плечи вздрагивают от рыданий. Банка с речными кувшинками повалилась набок. Вода залила скатерть и радостно побежала на пол.

– Это я-то воровка! Вольно нужны мне ржавые селедки, их вонючий таз. Будьте вы все прокляты! Лучше удавиться, чем жить в такой квартире, с такими жильцами!..

О чем они плачут, эти женщины, каждой из которых кажется, что ее сживают соседи?

Кочегар Петров пришел домой пьяный. Он стучит в коридоре каблуками, плюет на пол и ругается восьмиэтажно.

– Хозяева выискались, мать твою... Это тебе не партийное собранье... Примус керосином разжигаем. В ванне белье стираем... Подумаешь, генералы! Мой примус или не мой? М-о-о-ой! К чертовой матери! Я – сам красный партизан. <...>

Ему отзываются.

– Постыдился бы матюкаться, пьяная харя, – чему ребят учишь!

– Это кто пьяная харя? Это я пьяная харя?

– Им можно! – истерически кричит жена кочегара. Рыжие, растрепанные кудри ее пылают, точно огонь. – Они образованные!..

– Уйдите, женщины, – успокаивает Михаил Иванович, грозный, как туча. – Не тревожь квартиру. Петров. Пришел с баночкой, ну а помолчи...

– Это мне замолчать? В своей квартире замолчать, твою... Ты в мастера вылез, а мне, кочегару, молчать?.. К дья-я-я-волу! На, бей... бей!..

Весело напевая буденновский марш, возвращается домой четвертый обитатель квартиры, комсомолец Коля Гудков. В одной руке у него арбуз. <...>

Щелкает замок. Гудков входит в квартиру. В коридоре продолжают ругаться.

Гудков быстро проходит в свою комнату и запирает дверь на крючок. Он раздевается, отрезает себе сочный ломоть арбуза и ест. Потом ложится на кровать и читает газету.

В коридоре все еще кричат. Это мешает.

– Черт!.. – думает Гудков. – Хорошо, что я дома мало бываю... И как это им не надоест! Разве пойти? Да ну их... Мне все равно скоро уходить...

Коля с удовольствием вспоминает о том, что у него сегодня билет в Колонный зал Дома союзов на слет юнкоров.

В газетах и журналах публиковались многочисленные статьи, рассказывавшие о том, как следует организовывать «советскийбыт» и как воспитывать детей «в коммунистическом духе» (термин «советский человек» еще не был в ходу, он вошел в употребление только после Великой Отечественной войны). Так, профессор Е. Аркин советовал родителям:

Как врач и педагог я должен заявить, что меры физического насилия над ребенком, применяемые в качестве наказания, могут дать временный успех, но их более отдаленный результат может оказаться жестоким и для родителей и для детей. Мы, воспитывающие не господ и не рабов, а свободных граждан, мужественных и инициативных строителей бесклассового общества, должны добиваться развития в наших детях сознательной дисциплины другими путями, более трудными, но зато вернее ведущими к цели. <...>

Ребенок в ранние годы живет преимущественно чувствами. Он жаждет ласки, и мы имеем многочисленные исследования и факты, доказывающие, что лишение ласки пагубно влияет на характер и поведение ребенка, вызывая в нем зависть, озлобленность, враждебность к другим детям, замкнутость. Но ласка и похвала в неумеренной дозе расслабляют ребенка, делают его самовлюбленным, приучают его смотреть на себя как на центральную фигуру, которой все должны служить и подчиняться. Нет ничего удивительного поэтому, что заласканный и изнеженный ребенок бывает вместе с тем требовательным и грубым по отношению к родителям и нетерпимым для детского коллектива эгоистом.

Не суровость нужна в воспитании, а умеренность и сдержанность. И ни к кому в такой степени, как к матерям, не обращены великие слова Гете о необходимости самоограничения. Поменьше поцелуев и объятий и побольше внимательного, терпеливого, спокойно-любовного отношения к ребенку!..

В центре всей проблемы воспитания стоит вопрос о мерах воздействия – наказаниях или ласках и наградах; самое главное – правильная организация жизни ребенка, всей ее обстановки и всего быта семьи, такая организация, которая создала бы у ребенка глубокие интересы и давала бы широкие возможности их удовлетворения собственными силами ребенка, собственным его творчеством. Упорядоченный домашний режим, дружное, согласованное и вдумчивое отношение родителей, правильный выбор игрушек и товарищей, соответствующее требованиям гигиены физическое воспитание – вот основные моменты такой организации. Каждый из этих моментов требует опыта и знания; родители должны их добывать и сознательно усваивать. Верно, что у вас слишком мало научных книг по воспитанию, доступных для родительской массы. От настойчивости родителей, от их запросов, добросовестной критики и поощрения зависит, чтобы эта литература росла и в состоянии была утолить ту благотворную жажду знания, которая говорит о понимании молодыми родителями своей огромной ответственности за воспитание будущих граждан социалистического общества.

Противостоянию мещанскому быту (в самом широком значении этого слова) посвятил стихотворение поэт И. Строганов.

 
Жизнь – быстрее с каждым годом,
Слева – грохот, справа – стук...
В унисон таким погодам
Я мужаю и расту.
Все так ясно, все так просто.
Это – век! Это – разбег.
Был вчера еще подросток,
Нынче – взрослый человек.
Голос крепнет, и при этом
Прорастает борода —
Разговор с моим соседом
Я запомню навсегда.
Где ему за мной угнаться!
Он спросил меня, сосед:
«Сколько лет тебе?» «17».
«Чем ты дышишь?» «Я – поэт!»
Он глаза свои приподнял,
Закурил, присел и вот —
Я узнал, что он сегодня
20 лет как счетовод.
Чем он был и чем потом стал,
Жизнь ничем не зажжена,
Что растет его потомство,
Отцветет его жена.
Что за стенкой зреет дочка —
Дочечка в расцвете лет...
Я сказал:
«Довольно, точка,
Уважаемый сосед»...
Плешь его сверкнула лунно,
Чтоб о том строке не петь,
Мне хотелось на плешь плюнуть
И ногою растереть.
Но сдержав порывы эти
И слюну глотнув взасос,
Постарался я ответить
На его простой вопрос:
«О себе скажу особо,
Вот я здесь уселся весь.
С титулованной особой
Говорить имеешь честь.
О пустом довольно, баста!
Слушай и мотай на ус:
Титулом энтузиаста
Я богат и тем горжусь!»
 

На самом деле 1930-е годы – удивительный период в истории страны: время неподдельного энтузиазма, готовности преодолевать любые трудности, непоколебимой веры в светлое будущее. И мало кто подозревал, что «временные трудности» окажутся в значительной степени перманентными, как революция по учению Л. Д. Троцкого.

Советская авиация, 1930-е годы
«Полярная звезда», Владислав Рыбушкин, Леонид Бронтман, Леонид Раппопорт

Самой романтической профессией в конце 1920–1930-х годах считалась профессия летчика. Еще в 1923 году было образовано общество друзей воздушного флота (ОДВФ), в которое вступали опять-таки всей страной. Вот характерная газетная заметка о поддержке «молодой советской авиации».

Проезжая по одним из самых глухих уголков Камчатки, в районе Пенжинской губы, мне пришлось встретиться с весьма отзывчивым туземным населением, в лице коряков селения Каменное. В этом селении нами был проведен однодневник в пользу Воздухофлота при довольно оригинальной обстановке.

На открытом месте, среди юрт собралось все население Каменного в количестве 80–90 человек мужчин и женщин. Ввиду того, что среди коряков по-русски говорит только один председатель Хат-чи-левен и то плохо, пришлось объяснить через переводчика, местного камчадала Воробьева, о положении нашего Союза и о причинах создания ОДВФ, а также преимущество воздушного сообщения, в особенности здесь, на Камчатке, при абсолютном отсутствии других путей сообщения.

Когда переводчик объяснил, что если аэроплан вылетит утром из Каменного и будет в обед в Гижиге, как самая быстрая птица, – крик удивления вырвался из груди коряков. После окончания перевода тут же мужчины, женщины, дети – все, кто как и что мог, приносили свои сбережения и тут же на площади велась перепись вещей, сданных в пользу ОДВФ.

Три четверти населения записалось сразу же членами ОДВФ. Материальный успех был большим, собрано было два мешка всякой рухляди, кухлянок, тарбаз, туфель, шапок, рукавиц и т. д. в общей сложности на сумму до 200 рублей.

При таком отношении со стороны населения лозунг Камчатского ОДВФ «создать два аэроплана» быстро претворится в жизнь. В добрый час!

Многие пилоты тех лет были известны всей стране поименно и пользовались не меньшей популярностью, чем члены ЦК партии. Достаточно упомянуть имена В. П. Чкалова, М. В. Водопьянова, М. М. Громова, В. К. Коккинаки, М. М. Расковой и В. С. Гризодубовой. И потому вся страна погрузилась в траур, когда произошла катастрофа самолета-гиганта «Максим Горький». Летчик В. Рыбушкин вспоминал:

На аэродром я приехал с летчиком Благиным... Я вырулил первым, Благин за мной, и вместе встали на старт... Набрали высоту 300–400 метров. Я увидел взлет самолета «Максим Горький». Сверху он был ярко-красного цвета. <...>

На моем самолете был кинооператор. Он начал фотографировать самолет снизу. Потом оператор показал вверх. Я набрал высоту, и он стал фотографировать сверху. <...>

Когда мы засняли «Максима Горького» сверху, я его обогнал, чтобы кинооператор заснял гигант спереди. После этого я свернул вправо, а «Максим» пошел влево, повернув нос в сторону аэродрома. Благин в это время был на правом крыле. Внезапно он сделал «бочку» вправо. После этого он прошел над «Максимом Горьким» и пристроился на левом крыле... Я поднялся повыше... В это время Благин пошел на фигуру «иммельман», рванулся вверх и оттуда сорвался, потерял скорость и врезался в правое крыло «Максима Горького».

Удара я не слышал. По-видимому, Благин ударил в масляные баки, так как после удара поднялись клубы черного дыма... От гиганта оторвался черный предмет, похожий на капот или мотор... «Максим Горький» сильно накренился. Крен быстро увеличивался, и гигант все больше опускал нос... С правого крыла полетели куски полотняной обшивки, небольшие деревянные части самолета Благина... Гигант стал дрожать, но держался еще в воздухе.

От правого крыла отлетели большие осколки. Я шел слева... У гиганта отвалился хвост. По фюзеляжу, словно черная молния, прошла трещина. «Максим Горький», падая, срезал сосны... У меня получилось впечатление, что самолет горит, но это летела пыль, похожая на черный дым...

Видя катастрофу, я сильно волновался, меня бросало в жар и в холод. Я взял себя в руки, подумал о том, что отвечаешь перед Родиной за самолет, за жизнь оператора, за свою жизнь, и пошел на посадку. <...>

Меня обступили, стали расспрашивать, но я не мог говорить.

Летчики осуществляли операцию по спасению экипажа парохода «Челюскин», затертого льдами в Беринговом проливе. Семеро пилотов – А. В. Ляпидевский, С. А. Леваневский, В. С. Молоков, Н. П. Каманин, Н. Т. Слепнев, М. В. Водопьянов, И. В. Доронин – получили, первыми в истории страны, звание Героев Советского Союза. Чуть позднее этого звания был удостоен М. М. Громов, а в 1936–1937 годах героями Советского Союза стали экипажи машин, осуществивших несколько беспересадочных перелетов из Москвы в США через Северный полюс, в том числе В. П. Чкалов.

В 1938 году состоялся перелет из Москвы в Америку через Атлантический океан. Самолетом «Москва» управлял В. К. Коккинаки, которому посвятил очерк репортер журнала «Смена» Л. Бронтман.

В середине апреля все было готово к старту, и 28 апреля на рассвете Коккинаки и Гордиенко улетели в Америку на самолете «Москва» конструкции инженера-орденоносца Ильюшина.

Это был первый полет из Москвы на американский континент, совершенный непосредственно через Западную Европу и Атлантический океан. <...>

Трасса полета, намеченная отважными советскими летчиками, проходила по ортодромии – кратчайшей линии, соединяющей две точки земного шара. Пилотам предстоял долгий, нелегкий путь, причем значительная его часть пролегала над водой. Климатические особенности трассы были изучены мало, но еще до старта было известно, что экипажу придется встретиться с туманами, снежными шквалами, с мощными циклонами.

Так оказалось и в действительности. Лишь первые 500 километров экипаж проделал при безоблачном небе. Над Финским заливом и Скандинавией погода начала ухудшаться, и к моменту выхода в Атлантический океан (Норвежское море) самолет летел уже в облаках. Коккинаки пробился к Исландии. Рейкьявик был закрыт облачной пеленой. Ориентируясь по радио, самолет взял курс через Атлантику на мыс Фэруэль (Гренландия), несколько отклонившись в сторону из-за глубокого циклона, преграждавшего дорогу на запад. Сильный ветер на всем первом этапе значительно уменьшал скорость самолета. Машина шла на большой высоте, экипаж пользовался кислородными приборами. За Гренландией Коккинаки снова вел самолет вслепую в облаках, над снежными шквалами. <...>

У берегов Лабрадора летчики встретили такую мощную облачность, что пришлось подняться на высоту 9 тысяч метров. Полет на этой высоте продолжался четыре часа. В сплошных облаках был пройден Лабрадор и залив Св. Лаврентия.

И вот Нью-Йорк неожиданно сообщил, что город закрыт сплошной многоярусной облачностью, небоскребы окутаны туманом и посадка на аэродроме невозможна... Тем не менее Коккинаки героически пытался пробиться к Нью-Йорку. На высоте 9 километров, в облаках, самолет «Москва» прокладывал путь к югу. Из-за сильного мороза (–48°) вышел из строя радиокомпас. Таким образом, экипаж потерял вернейшее оружие для ориентировки в слепом полете. Надвигалась ночь. Кончился кислород. Продолжать полет было невозможно.

Пришлось вернуться обратно на трассу. Когда самолет вышел из облаков, было уже темно. Внизу блестела вода, лед. Заметив темный силуэт какого-то острова, Коккинаки прошел над ним бреющим полетом, убедился в отсутствии возвышенностей и повел машину на посадку.

При посадке на неподготовленный аэродром самолет может скапотировать (встать на нос), и в этом случае штурманская кабина будет сплющена, а находящийся в ней человек убит. Чтобы не рисковать жизнью товарища, Коккинаки решил посадить машину на брюхо фюзеляжа, не выпуская шасси. Интуитивно выбрав в темноте наиболее подходящее место, он осторожно и бережно, под минимальным углом, подвел тяжелый самолет к земле и опустил его на неровную, болотистую почву.

Экипаж остался невредим. У самолета были сломаны винты и повреждена правая моторная рама. Крылья, фюзеляж, все оборудование машины оказались в полной сохранности.

Перелет был закончен. За 22 часа 56 минут самолет покрыл без посадки 6516 километров по прямой и около 8 тысяч километров по фактически пройденному расстоянию. Средняя скорость полета определяется в 348 километров в час. В момент посадки в баках оставалось около 900 килограммов бензина.

Для покорения небес использовались не только самолеты, но и аэростаты. В 1933 году был построен аэростат «Осоавиахим-1» (сокращенно «ОАХ-1» или «СОАХ-1»). Поскольку незадолго до намеченной даты полета «ОАХ-1» стратостат «СССР-1» достиг высоты 19 000 м, командир экипажа П. Ф. Федосеенко предложил подняться на 20 000 м. При этом полет было решено совершить зимой. 30 января 1934 года «ОАХ-1», как установили по показаниям бортовых приборов, достиг высоты в 22 000 м; именно этот рекорд привел к катастрофе, поскольку аэростат не был рассчитан на подобную высоту.

Всех членов экипажа посмертно наградили орденом Ленина, а их прах торжественно захоронили в Кремлевской стене. Поэт Л. Раппопорт откликнулся на гибель аэронавтов такими строками:

 
Я видел тысячи людей,
Я слышал тихий гул.
Бойцов, рабочих и вождей
Сменялся караул.
Здесь долг последний, храбрецы,
Страна вам воздает,
Лучей космических ловцы,
Большевики высот...
Их трое было, молодых
И крепких, как дубы.
Их трое было, молодых,
Для стройки и борьбы...
И вижу я чертежный стол
И новых штурмов план,
Крутые линии гондол
И оболочек ткань...
Свистя, по шлангам рвется вверх
Охрипший легкий газ,
И этих трех большая смерть
Не остановит нас!