Текст книги "Избранная лирика"

В ПОМПЕЯХ

Ну что тут опишет перо?

Следы ль катастрофы нашел ты?

В Помпеях толпятся пестро

туристские задницы в шортах…

Помпеи пеплом нетленным

накрыла Везувия лапа.

Спаслась статуэтка Приапа

с отполированным членом.

НА БЛИЗКОМ ВОСТОКЕ
Цикл стихотворений

*

* * *

В аэропорту «Бен Гурион»

у меня изъяли перочинный ножичек.

В самолет надо входить без оружия,

а я и есть безоружный,

как заключенный,

как пленный,

между землею и небом

балансирующий без страховки,

кроткий агнец

незримого пастыря.

Господи, спаси и помилуй!

* * *

Существует Иерусалим —

всем известно – только вообще,

если не предстал очам твоим

город сей с горами на плече!

Существует Иерусалим.

Знать-то знал, но разглядеть не мог.

Непутевый старый пилигрим,

после долгой тысячи дорог

наконец застыл я, недвижим,

перед ним, с кем сообщался Бог.

Существует Иерусалим.

ИЕРУСАЛИМ

Масличная гора и Гефсиманский сад.

Сегодня, как и сотни лет назад…

Среди молящихся, уверовавших истово,

стою, а на душе – и странно, и светло.

Да будь я стопроцентным атеистом,

поклялся б: что-то здесь произошло!

Здесь мир един. И перекресток розни.

Благая весть. И дьявольские козни.

Оазис – рай, где пальмовые чащи,

а рядом – ад, котел песков кипящий.

Пейзажи – вроде съемки комбинированной:

то ангельски сияют небеса,

то рядом, там, за тучею минированной —

шахидки примеряют пояса…

* * *

Небо ближе на Святой земле,

ниже, чем где бы то ни было,

оттого здесь, как через балкон,

разговаривал

Иегова с Моисеем…

НАД МОРЕМ И МИРОМ

1

Когда на берегу морском

я в детстве строил замки из песка

лепил крепостные стены, башенки,

кубики домиков на террасах

под солнцем палящим

как над древней пустыней, —

я не догадывался, что строил Иерусалим.

Когда внезапные волны

били, смывая белые стены,

дома и храмы,

я возвращался упрямо,

начинал все сначала,

сбивал упругий песок,

возводил между ветром и морем,

как между Сциллой и Харибдой,

небывалый град,

беспомощный и бессмертный.

Вот он теперь передо мной,

беспомощный и бессмертный,

под ярким солнцем,

с кубиками домов на террасах,

с крепостными стенами, храмами,

словно великану-ребенку

купили конструктор

и он сложил это чудо;

или волшебник

подвесил к синему куполу город,

плывущий над пустыней и веком,

над морем и миром.

2

А в подзорной трубе

перевернутой временем —

крохотный императорский Рим,

с близоруко моргающими историками,

а здесь, на выжженной солнцем окраине,

крупно —

бродячий бедняк проповедник

с горсткой неграмотных учеников

на первом плане

и тогда, и теперь, и навек.

Империя, между делом одобрившая распятие,

не заметила день Его смерти,

но зато Воскресение,

очевидное, длится и ширится, —

шире той бывшей империи

и многих других.

Знал и не знал Иерусалим,

что здесь появится Тот,

Кто Священное Писание

из сокровищницы избранного народца

возьмет и откроет народам, народищам,

кто Нагорной проповедью

обратит к себе кругосветные земли,

кроме той, не поверившей,

что Он на ней родился.

И вот Он опять идет на Голгофу,

сгибается под крестом,

между двумя Писаниями —

предшествующей Торой

и последующим Кораном,

раной, незаживающим шрамом,

храмом располовиненным,

между нами идет, как сквозь строй,

на Голгофу,

падает от железных гусениц танка,

от безумного взрыва шахида,

и поднимается вновь,

и несет свой крест

туда, где Его каждый день распинают,

а он воскресал, воскресает,

воскреснет.

3

Нечаянный паломник,

я из тех христианских стран

где передовые грешники

не ведают, что творят,

им по-прежнему легче

подчинять, воевать, ненавидеть,

чем смиряться, прощать и любить.

В цивилизованных странах

в рамах и в изваяниях

мертвый Христос на кресте,

но, попирающий смерть,

Он и тут, и там, и везде —

воскресающий в каждом,

кто принял Его.

* * *

– Почему Иуда предал Христа?

Пишут книги, а все темнота.

– Слышал Слово и видел чудо:

Почему же Бога предал Иуда?

А ответ (все заветы просты):

– Потому, чтоб не предал ты!

* * *

Живая вода Иордана

втекает в Мертвое море

с приказом не помирать…

Легко, как седой одуванчик,

по Иерусалиму Григорий

идет – мудрец Померанц.

Тело войной изранено,

лагерем жизнь поломана,

казалось бы – навсегда;

но вот на девятом десятке

сподобился стать паломником

в Святые места.

Прямо из Домодедова

сюда за четыре часа…

Наверно, он думает: все-таки

бывают чудеса.

* * *

дорога на Голгофу?

базар ближневосточный

арабские лавчонки

на Via Dolorosa —

горячие каменья,

как лысины в аду…

(вот здесь на «третьей станции»

Он под крестом упал)

горластые торговцы

поделки сувениры

жара толкучка гвалт

дорога на Голгофу

не здесь

не только здесь

* * *

Загадала мне загадку вьюга.

Нет, не зря открылось небо с юга!

В ночь такую и в такой мороз

мог бы проповедовать Христос?

Черной ночью белый снег в лесу,

но не скроет русская картина,

что жива другая половина

где пылает солнце на весу.

Существуют, как живая рана,

камни раскаленные Кумрана.

Нет, теперь не кажется мне странно,

что Христос к нам тысячу годов

по сугробам шел, среди снегов…

Из отзывов о поэзии Кирилла Ковальджи

Кирилл Ковальджи относится в плеяде поэтов, которые впервые обратили на себя внимание в середине пятидесятых годов. <…> В то время как его сверстники писали о разладе слова и дела и об утраченной цельности, в поэзии Ковальджи царила гармония и он создавал лучшие свои вещи… Я уверен, что лирическая тема напитала живыми соками всю поэзию Ковальджи, давая подлинно поэтическое звучание и так называемым «собственно гражданским» мотивам.

Лев Аннинский. 1962

К. Ковальджи чувствует слово иначе, чем, скажем, Виктор Боков или Андрей Вознесенский. Его стихи «тише», скромнее, проще по одежке. И вот, может быть, именно в силу этой формальной «незащищенностью» они звучат подчас искреннее, убедительнее иных блистательных стихов любимых мною поэтов.

Римма Казакова. 1962

К поэтам, которых принято называть органическими, я бы отнес Кирилла Ковальджи, поэта и прозаика, творчество которого давно меня привлекает. <…> Есть у Кирилла Ковальджи «Баллада о доме». Это умозаключение зрелого человека, познавшего, как ураганные ветры жизни, времени расшатывают самые стойкие строения. <…> Все служит поэту, воплощающему несбывшееся: мечта, любовь, доброта, дружба.

Лев Озеров. 1979

Кирилл Ковальджи – умный поэт. <…> Он честно и напряженно размышляет о вещах серьезных и неизбежных: о тяжком грузе зрелости, о слабости и мощи поэзии, о неминуемой смерти, о том, что нам оставили предки, о том, что оставим потомкам мы. Стихи Ковальджи почти всегда сразу и исповедь и проповедь.

Леонид Жуховицкий. 1982

Искания Кирилла Ковальджи продолжаются. В небольшой книге собраны глубоко личные раздумья о страдании и сострадании, о женщине и любви, о душе и космосе. По крупицам, по зернам стихи сборника воссоздают для нас не только образ поэта, но и образ времени, в котором он живет. Нашего с вами времени.

Алла Киреева. 1982

Новую книгу стихов Кирилла Ковальджи «После полудня» интересно читать еще и потому, что автор не рушит «четвертую стену», дабы свой мир превратить в концертные подмостки для публичной исповеди. <…> Он пишет, поскольку считает, что «наименее ложное – это стихи», что поэзия наилучший способ узнать правду, в том числе и о себе самом. Быть может, после читатель в этой правде узнает свою и откликнется, вздрогнув от совпадения, от сочувствия, от прозрения…

Юнна Мориц. 1982

Стихи Кирилла Ковальджи насыщаются током, искрят, встряхивают душу читателя именно в те мгновения, когда они – об утекающем, исчерпывающем себя времени, когда тщательно вынянченное спокойствие зрелого ума в клочья разрывается либо всхлипом, полным отчаянной надежды, либо едва замаскированной завистью к племени младому, незнаемому…

Сергей Чупринин. 1983

Поколению нашему и вправду приходилось нешуточно сражаться, чтобы отстаивать право Человека… нет, тогда – не на демократические свободы, а всего лишь на обычную любовь… Мне близка поэзия К. Ковальджи именно этими чертами 60-х, нашего «медного века»: отстоять свои права на личность (прежде всего путем отвоевывания права на любовь и права писать о ней), а ведь право это равновелико и вообще праву быть поэтом!

Василий Бетаки.1991

Кирилл Ковальджи – поэт философского склада и, одновременно, по-детски непосредственной реакции на мир. <…> Свежее восприятие человека подвергающего все на свете личному вопросительному пересмотру, уживается здесь с четкой логикой упорного интеллекта.

Татьяна Бек. 1991

Кирилл Ковальджи давно известен в нашей литературе как поэт, прозаик, переводчик и критик. Но он – прежде всего и больше всего – поэт. «Лирика» – очень личностная книга, она раскрывает перед читателем сложный мир поэта, много видевшего и пережившего. И – много и постоянно думающего.

Лев Разгон. 1993

Будучи тонким, а иногда и язвительно непримиримым критиком, тем не менее положил всю свою жизнь на поэзию других поэтов как переводчик, как редактор, как воспитатель… Будучи порой очаровательным в своих коротких стихах, Ковальджи создал афористическое определение шовинизма, которое я с удовольствием и привожу в этой антологии. («Строфы века»)

Евгений Евтушенко. 1995

Точный взгляд и внутренняя свобода создают многомерность построения книги, ощутимые в ее иронии, легкости, горечи и мудрости. <…> Со временем не так уж много книг осталось в моей памяти. Книга Кирилла Ковальджи – из таких.

Евгений Бунимович. 1997

Поэт глубоко чувствует боль времени, но созидает надежду. Порой мучительно горестная, книга исполнена выношенного оптимизма, инстинкт самосохранения России говорит устами поэта. Кирилл Ковальджи – один из самых дорогих мне современных поэтов. Он сам – световой поток.

Борис Дубровин. 2000

У Кирилла Ковальджи совершенно своя образная система, построенная на реалиях нашего времени, на предметах быта, на научно-технических и газетных терминах, которые под его «гусиным пером» становятся фактами поэзии… И само «гусиное перо» … обретает утраченную сказочность, волшебность и чудесность.

Нина Краснова. 2000

Кирилла Ковальджи трудно цитировать. Очень многие его стихотворения слишком цельны, и так их и надо воспринимать: или целиком, или никак. Таково самое пронзительное стихотворение изо всех, которые мне случалось читать: «Совсем закружили дела…» <…> Нелинейность автора может привести в отчаяние критиков: на какую же полку его поставить?.. Что ж, такова судьба стихов слишком живых, чтобы подчиниться порядку размеченных полок…

Ирина Ратушинская. 2003

Сразу же скажу, что я пристрастен к стихам Кирилла Ковальджи. Да собственно, по-другому и быть не должно. Читатель выбирает поэта, но ни в коем случае не наоборот…

Юрий Кувалдин. 2003

Чем больше поэт, тем больше загадок. В стихах и прозаических озарениях и в специфическом озорстве у Кирилла Ковальджи на каждом шагу возникают мысли, которых не ждешь… Стихи – душа нараспашку, дневниковые записи тоже как стихи. <…> Все это вместе и есть очень своеобразный, очень поэт Кирилл Ковальджи.

Леонид Рабичев. 2004

К. Ковальджи из тех поэтов, кто счастливо движется вместе со временем. В этом виновен, конечно, его главный талант – быть кстати. <…> Он, безусловно, человек культуры, который в любом социуме, при любой идеологии всегда пытается быть человеком прежде всего – той экологической нишей, где разум и сердце творят свою незаметную и спасительную работу, в результате которой и возникает будущее.

Валерий Липневич. 2004

Кирилл Ковальджи – удивительно молодой писатель. Столь молодой, энергически сильный, пружинисто-упругий, остается только диву даваться… В том, что, несмотря на немалый возраст, он писатель молодой, меня убедила его новая книга стихов и прозы «Обратный отсчет».

Анатолий Курчаткин. 2004

Кирилл Ковальджи, писатель с именем и авторитетом, выпускает в свет, возможно, самую свою необычную книгу: не поэмы, не роман, а ту книгу, которая сама сложилась, не могла не сложиться, собранная жизнью по зернышку… Тут и философия, и юмор, и лирика, и актуальность. <…> Это – зерна Поэзии.

Владимир Вишневский. 2005

Ковальджи умудрился сохранить душевное целомудрие: ни литературного эха, ни окололитературного шума в его книжках не сыскать, зато жизни – с ее ведрами и морозцами, встречами и разлуками – с вечным и завидным преизбытком. Он добр, щедр, открыт и даже распахнут…

Анатолий Кобенков. 2006