Текст книги "13 дней и 12 ночей идеального мужа. Проза: юмор и не только"

Санитарная зона

Министерству путей сообщения Российской Федерации и Акционерному обществу «Российские железные дороги» посвящается

Саша Охлопков этим летом возвращался из отпуска вместе с супругой Екатериной. Вернуться домой самолетом не получилось, так как не хватало денег на авиабилет, решили поехать поездом. Автовокзал после десяти вечера уже закрывался, и никаких рейсов не было, а таксисты «ломили» без зазрения совести неимоверные суммы, так что оставалось покориться судьбе.

В отличие от супруги Александр готов был по рельсам идти, только не добираться поездом. Он знал, что это такое: постоянно испытывать неудобства, находясь на грани конфликта с персоналом вагона. Вступать же в конфликты он тем более не любил. Обычно он робко, неостроумно, неадекватно и бездарно отвечал на оскорбления, как будто голова у него, человека в общем не глупого (как-никак преподавал в институте) в этот момент – то есть в момент несправедливого и обидного обращения с ним – просто набита соломой. Ну нет, чтобы, пусть без особого остроумия, но хотя бы «послать» обидчика куда-нибудь, так начинает вдруг такую белиберду собирать, что самому потом противно становится, почему как следует не ответил, ну хотя бы «послал», что ли? Трусом, однако, никогда не был, дело здесь не в трусости, а в чем-то другом. В чем – Охлопков и сам не понимал, наверно, просто хотел, чтобы всем было хорошо. Этакое желание всеобщей гармонии. Конечно, ясно, что у такого человека жизнь – не сахар. А уж тем более ему категорически противопоказано садиться в пассажирский вагон российского поезда. Это все равно, что больного сердечника поместить в пустыню Сахара.

В этот же поезд, в тот же самый вагон, садился и командированный Петр Афанасьевич Лямин. Человек очень серьезный, работник акционерного общества сорока лет от роду, он думал непростую думу: в его портфеле лежал вексель Сбербанка на пятьсот тысяч рублей. Просил руководство дать машину, но директор возмутился:

– Да ты что, бензин такой дорогой! Да и мало ли, авто есть авто. Авария – и сам пропадешь, и вексель может пропасть. А поездом надежно и спокойно. Сядешь в купе, ботинки снимешь, растянешься на полке и бай-бай. А утром глаза открыл – уже приехали, ценности и документы на месте. Я, например, всегда в ответственных командировках предпочитаю поезд – самый надежный вид российского транспорта. Так что валяй и ни о чем не беспокойся.

Но Лямин так не считал и тревожился не на шутку: отлучиться будет невозможно ни на минуту, потому что нельзя оставлять без присмотра портфель, ведь как назло именно в этот момент именно в этом поезде и вагоне отыщется тот самый роковой злоумышленник. В расстроенных чувствах заходил он в вагон, и сердце томилось, а в это самое время флюиды опасности (согласно установленному опытным путем, но малоизученному человечеством закону, который окрестили законом бутерброда) уже искали вибрации его перепуганной души. Чего больше боишься, то и случается. А может, все же пронесет? Только бы попались порядочные соседи по купе…

Среди прочих в вагон вошли молодой человек, восемнадцатилетний студент Эдуард Сосновский, и его английский друг (ровесник, приехавший к нему в гости) Фил Маккорник. Они были друзьями по Интернету и одному увлечению (оба скауты), то есть члены молодежного всемирного движения, вроде пионерского. Скаут значит «разведчик», не по-настоящему, а так, по-детски, человек, который должен уметь преодолевать трудности. Фил (когда Эдуарда не было дома, и несмотря на все его предостережения), абсолютно не зная русского языка, упрямо мотался по улицам города поздними вечерами, заходил в магазины, пытаясь делать покупки и смущая продавцов англоязычной речью, а однажды попал даже на местный городской пляж, где вообще заблудился. Когда Сосновский, связавшись с ним по сотовому, нашел его, тот восторженно твердил только одно:

– Гут сафари, вэри интрастинг!

Решив показать Филу еще один город, Эдик надеялся и параллельно удовлетворить исследовательский голод наивного иностранца. Сказал ему перед дорогой по-английски:

– Я тебе такое сафари покажу – всю жизнь вспоминать будешь. Это тебе покруче пирамид ацтеков!

– Что есть такое? Мы опустимся в городской коллектор?

– Зачем в коллектор? Мы поедем в русском поезде.

– Разве поезд есть сафари?

Сосновский загадочно ответил:

– Еще какое! Долго объяснять, на месте все увидишь.

Прощаясь с родственниками, в вагон спешил еще какой-то мужчина. Он наскоро перецеловался со всеми и вдруг, по-детски стеснительно улыбнувшись, сказал:

– В туалет очень хочу, в вокзале забыл.

Но ему хором возразили:

– Давай, давай в вагон, уже времени нет, поедешь и сходишь. С богом!

С богом… Поезд был проходящим и должен был, простояв всего минут пять, тронуться в путь.

Охлопков с женой зашли в вагон. Проводница, открывшая им дверь, пока они взобрались по крутой лестнице, куда-то исчезла, не проверив билеты (наверно, вернулась в свою комнату досыпать, так как ее помятое лицо свидетельствовало о крайней измотанности). В вагоне тихо, пассажиры спали, свет плафонов бледен, но вполне достаточен для передвижения по вагону. Только из какого-то купе временами доносился смачный храп. Александр и Екатерина знали, что у них места в первое по ходу вагона купе, но оно оказалось закрыто. Охлопков осторожно постучал.

– Громче, а то мы так в коридоре ночевать останемся! – сказала с укором жена.

Охлопков стал стучать сильнее. Никто не реагировал ни в этом купе, ни в помещении проводников. На супругов напирали другие вошедшие пассажиры. Кто-то недовольно крикнул:

– Ну неужели вы не можете открыть купе? Где проводник?

«Вот оно, началось…» – пронеслось в голове у Александра. Он с досадой и мольбой посмотрел на дверь проводников, и (о, удача!) дверь открылась, показалась та же лохматая голова проводницы. На ее лице обозначалось презрение. Она секунду смотрела на него похмельными, но очень представительными (примерно как у Валентины Терешковой) глазами.

– У нас места в этом к-купе, – сказал Охлопков, – а нам не открывают.

– И не откроют. Там же люди спят, а на дворе ночь.

– То есть… А мы? Нам где спать?

– Да где хотите, там и спите – вагон полупустой. Найдите купе пустое и отдыхайте. Белье я вам принесу.

– Я что должен по всему вагону дергать двери в поисках свободного купе?

– Да вон пятое свободное, там вообще никого нет.

– Интересно вы рассуждаете, – вступила в разговор «тяжелая артиллерия «Екатерина», уже не надеявшаяся, что муж сможет противостоять такому гиганту железнодорожного сервиса, как эта опытная, заматеревшая в походах женщина. – А если нас «попросят» другие пассажиры, у которых билеты на эти места, мы будем по вагону с простынями бегать?

– Вот именно. – спохватился Охлопков, огорчившись, что опять опоздал с простой логикой.

«Терешкова» нехорошо улыбнулась, она начала просыпаться, разговор ее слегка взбодрил:

– Да после Новосибирска никто и не сядет, все – только на выход. Это я вам гарантирую. Не будем же мы сейчас людей среди ночи поднимать, правда?

– Они, значит, люди, а мы – не люди? – слабеющим голосом агонизировал Охлопков, он уже сдался. – Пойдем Кать, ну только п-попробуйте поднять нас среди ночи!

– Вот теперь правильно рассуждаете. – царственно закончила диалог проводница, поставив жирную точку в споре.

Охлопков униженно согласился, ему уже было почти стыдно, что он ломился в купе, в котором спали люди, стыдно, что задерживает возмущенных пассажиров, которые тоже хотят отдыхать, даже перед уставшим проводником неудобно. Ну что тут, в конце концов, упираться, ну отправили же в пятое купе, да еще пустое. Это даже к лучшему: купе пустое, значит, проводник хочет, чтобы им было лучше, и нет повода для конфликта.

– Саш, а почему мы должны идти в пятое, у нас места в первом. Положила там каких-то блатных, а мы, получается, будем болтаться? – недовольно сказала жена, когда они уже двинулись по вагону.

– В пятом будет даже лучше, там же свободно, – предположил Охлопков.

– А в этом первом вообще только два места, как в СВ, – напомнила Катерина. – Представляешь, как там хорошо? Она, видите ли, не отказала кому-то в просьбе, может, и за взятку положила не на свои места, а мы не можем потребовать даже того, на что имеем законное право. Я ничего не понимаю, – ворчала она. – Надо было настоять, Саша!

Александр помолчал посрамленный и махнул рукой:

– Ай, ладно, ну ее к черту! – но внутри уже запереживал, что не настоял. Сильно запереживал. Однако это его переживание не означало намерение вернуться и продолжить неприятный разговор, скорее наоборот, свидетельствовало об очередной капитуляции. Но если там, в этом пятом купе, будет плохо, если другие пассажиры все же придут на их места? Вулкан возмущения жены затих только на время, его лава прорвется в таком случае, будет очень-очень жарко…

– Что написано на окнах? – спросил Эдуарда Маккорник.

– «Закрыто на зиму».

– Значит, летом их можно открывать?

– Можно.

– А зачем открывать, это же вредно – пыль?..

– Верно, но кондиционеров-то здесь нет.

– Ты меня разыгрываешь?

– Правда, нет.

– Тогда, если кондиционеров нет, почему не откроют, сейчас же не зима, а лето?

– Видишь ли, если откроют, то ночью в вагоне все замерзнут, опять же пыль. А днем не открывают, чтобы потом снова не закрывать. Это же непростой технологический процесс, надо применять специальные ключи и даже физическую силу. А проводниками работают одни женщины. Да и мужики не все смогут их открыть, даже ключами, крепко закрыты, надежно. Все логично.

– Тогда мы умрем от духоты.

– Да нет, что ты, все будет хорошо. Это сейчас тяжело, а когда тронемся, станет легче, в щели обдует.

Фил загрустил. Он никогда не говорил Эдику, что страдает легкой формой клаустрофобии. Но он разведчик, он же скаут, он немножко охотился с зулусами на льва, а значит, сможет выдержать сутки в вагоне этого самого русского поезда.

Лямин с тревогой вошел в темное купе. Увы, на верхних полках спали два пассажира. Кто они, понять невозможно: две горки, укрытые простынями. «Может, это добропорядочные пожилые женщины, или убогие старички», – с надеждой подумал он. Но родившаяся было слабая надежда, мгновенно умерла, потому что сверху прохрипел молодой басок :

– Батя, сколько времени?

Он не успел ничего сказать, как за него ответил сосед:

– Какая тебе, хрен, разница? Нам некуда спешить.

Лямин расстроился. Самые худшие его предположения оправдывались. Поездка будет напряженной и придется потерпеть… Он включил малый свет над нижней полкой, осмотрел купе и с неудовольствием отметил еще одну деталь: в нише над дверью молодые люди уложили целую груду каких-то изделий, похожих на комплектующие к автомобилю. В голове полыхнула страшная догадка: «Дикари-челноки! Значит, есть деньги, нет совести, и завтра будет пьянка…»

В купе к Охлопкову и его жене вдруг зашла «Терешкова»:

– Ну вот видите, я же говорила, что купе пустое. И зачем так скандалить?

– Надо, чтобы все было правильно, согласно купленным билетам, а не как придется – наперекосяк, – с раздражением огрызнулась Екатерина. – Каждый на своем месте должен правильно обязанности выполнять, тогда и бардака не будет в стране!

– Ой, ну вы прям смешные вещи говорите, женщина, – ухмыльнулась проводница. – Можно подумать, вы на своем месте все идеально делаете. Белье брать будете?

– Ага, без белья на голых полках ляжем! – продолжила в том же тоне жена Охлопкова.

Саше стало опять стыдно:

– Кать, ну что ты, в самом деле! Человеку положено задать этот вопрос, она и задает.

– Всегда бы делали, как положено, так в России давно бы все по-другому было.

– Давайте тут без политики. Вот два комплекта, с вас шестьдесят рублей.

– За что только деньги дерут!

– Катя!

– А ты помолчи, ты все что мог, уже высказал. Теперь моя очередь.

Проводница больше ничего не стала говорить, положила белье, приняла деньги и, демонстративно хмыкнув, удалилась, не прикрыв за собой дверь.

– Вот хамье, даже дверь не закрыла. Ну во всем хамство! Саша, закрой дверь. По коридору, вон, шастают, а нам стелиться надо.

Саша стал закрывать дверь, дверь не сдвинулась с места, навалился всем телом, не подалась, как будто приросла к полу. Охлопкова постигла страшная догадка, почему их пятое купе оставалось пустым и, возможно, почему те инкогнито, в билетах у которых было это самое купе, уговорили проводницу переселиться в другое. С досады он изо всех сил «деранул» ручку так, что сорвал себе плечо и от боли едва не закричал. Тогда дверь все же закрылась. Ощущение было такое, что она волочится по голому полу, не попадая в конструктивно предусмотренный внизу металлический паз-рельс. Он повернул ручку, установив замок, и тихо сказал убитым голосом:

– Кажется, в этом купе сломана дверь.

– Чего и следовало ожидать, – холодно подытожила жена и принялась стелить себе постель. – Когда я пойду в туалет, то разбужу тебя, чтобы открыл дверь, а когда вернусь, чтобы закрыл, и так всю оставшуюся ночь, и все утро, и до самого дома.

– Да ладно, чего там, встану. Просто надо немного на нее надавить…

– Ага, надави-надави. Лучше бы на проводницу надавил.

Охлопков стянул с себя рубашку и прислушался. В этот момент кто-то вежливо прошагал по коридору, но его остановила, судя по низкому грудному голосу, та же проводница:

– Мужчина, вы куда?

– В туалет.

– Какой туалет, мужчина, вы что? Мы в санитарной зоне.

– А когда она закончится?

– Туалет закрывается за двадцать минут до каждой станции и на двадцать минут после. Понятно?

– Понятно. Так я что, по часам отслеживать их должен?

– Как хотите. Между прочим, в других поездах санитарные зоны объявляют за час. Мы еще, мужчина, по-божески!

Маккорник в соседнем купе спросил Сосновского:

– Человек хочет сходить в туалет?

– Да.

– А его не пускают?

– Да.

– Почему?

– Мы в санитарной зоне.

– А что такое санитарная зона?

– Я тебе завтра расскажу, точнее сказать, покажу.

– Санитарную зону можно увидеть?

– Еще как. Спи, скоро обдует помаленьку.

– Эдик, я могу упасть, высоко…

– А ты вспомни, как в Африке спал на дереве. Ты же не упал?

– Нет.

– Ну, вот и все, спи. У нас завтра трудный день.

– Почему трудный, мы же просто едем?

– Потому что едем, потому и трудный.

* * *

Утро было прохладным, и хотя прохлада эта летняя, июльская, бархатная, за счет того, что вагон мчится ночью и ранним утром с большей скоростью (его аж швыряет из стороны в сторону, а иногда он просто подпрыгивает, как норовистый необъезженный мустанг), в нем начинает гулять, как и пообещал Сосновский своему иностранному спутнику, чувствительный ветерок.

Охлопков в своем злосчастном купе вообще проснулся от лютого холода. Здесь бушевал настоящий торнадо. Он быстро глянул на супругу, но она лежала неподвижно, отвернувшись к стенке, укрывшись с головой теплым одеялом.

– Кать, – негромко, виноватым голосом позвал он.

В ответ получил молчание. Подумал: «Спит». Но решил опять обратиться к жене:

– Кать…

– Что? – вдруг раздраженно, бодрым голосом, не поворачивая головы, отозвалась она.

– Тебе холодно?

– Ничего, обойдется.

– А мне холодно.

– Укройся лучше.

– Мне кажется, это от окна несет.

– Мне тоже так кажется часа как четыре уже.

– Ты не спала все это время?

– А ты считаешь возможным спать в таких условиях? Хотя о чем я говорю, ты-то способен спать в любых условиях.

Александр, вздохнув, встал, направился к окну. Когда он приподнял кожаную шторку, то увидел причину холода. Окно было приоткрыто, и щель составляла примерно сантиметров пятнадцать-двадцать. Он попробовал окно закрыть, но ничего не смог поделать – оно «прикипело» крепко.

– Кать, тут окно приоткрыто, не заметили сразу. Может, ты переляжешь на мое место?

– Никуда я не пойду, я укрылась, все нормально, ложись спать.

Охлопков разозлился на все происходящее и вдруг изо всех сил, так же как на дверь, навалился всей мощью на окно, давя его вверх. Раздался треск, в глаза полетели древесная пыль и пятидесятилетняя сажа. На мгновение он даже глаза закрыл. Когда все рассеялось, обнаружил в руках у себя отломленный фрагмент в виде деревянного ободка, окаймляющего стекло, вместе с металлической ручкой на нем.

– Кто тут и что мог делать? – с досадой вздохнул он.

– Теперь это уже неважно, – ехидно сквозь зубы сказала Екатерина. – Главное, что в купе холодно, дверь не работает, и что ты сломал окно. Все прекрасно, нас ждет потрясающее путешествие!

– Что там так ударило? – спросил Эдика Маккорник.

– Не знаю, наверно выпивают.

– В такое время?

– Пить можно в любое время.

– А почему так громко?

– А тихо неинтересно. Зачем тогда пить?

Но тут же Фил и Эдуард услышали быстрые шаги по коридору, стук в дверь купе, голоса женщины-проводника и какого-то мужчины. Мужчина говорил громко, почти кричал. Фразы было трудно разобрать, они услышали только их обрывки из отдельных слов:

– Дверь… Окно… Вы специально… издевательство над людьми… В суд… Президенту…

– Вот пусть ваш Путин и… В каких условиях… Пусть все огнем… Жалуйтесь…

– …так не оставлю…

– Есть еще свободное купе…

– Ну, знаете ли…

Потом снова быстрые шаги и уже громкие голоса мужчины и женщины:

– Идиотизм…

– Это все потому, что ты…

– Ах, я?..

– Не надо, не надо здесь…

– Пойдем…

– Не пойду!

– Бери матрац!

– Не возьму!

– А кому лучше?

– Тому, кто забрался в наше купе!

– А что делать?

– Иди…

– Осталось эту бабу убить только.

– Убей, если сможешь. Только что ты можешь?

Перепалку слышал и Лямин, сон не шел к нему, тревога измучила векселедержателя вконец, а этот скандал и вовсе устрашил:

«Так и до беды недалеко…» – подумал он и попросил время ускориться.

Попросил ускориться время и тот, кто тоже без сна, сидя в своем купе в трусах с полотенцем на плечах, ждал выхода поезда из проклятой санитарной зоны. Ему было хуже всех, но он страдал молча.

В коридоре снова забегали, послышалось:

– Простыни не забудь…

– Наказание…

– Твой характер…

– Тут вроде бы ничего еще…

Хлопнула дверь купе и снова воцарилась тишина.

«Вам бы мои проблемы», – подумал мужчина с полотенцем. В этот момент он почему-то вспомнил Христа и всех святых мучеников. Стало чуть легче. Рассвет за окном все больше отвоевывал синевы у белесого неба, и вместе с ним приходила надежда.

* * *

– Свежая вчерашняя газета «Гудок». Все о непростой жизни железной дороги, – разбудил вагон голос сменщика «Терешковой», распевный, с оттенком назидательности.

Судя по нему, мужчина-проводник был весьма преклонных лет. Когда проснувшийся после внезапно навалившейся дремоты все тот же самый мученик с полотенцем выглянул обрадованный из купе, он увидел худого, как щепа, старичка с морщинистой, словно из панциря, шеей, слезящимися, прищуренными, но живыми глазками. Однако самым колоритным в его внешности были усы: длинные, загнутые на концах кверху по старорежимному, седые, с налетом табачной желтизны. Проводник был в форменном синем костюме, на стального цвета рубашке подцеплен такой же тощий галстук. Он живо устремился к потенциальному читателю.

– Доброе утро, молодой человек. Я рад вас видеть в нашем поезде, не желаете ли почитать газетку? Замечу – эта услуга бесплатно!

– Мы санитарную зону проехали?

– Проехали, конечно, проехали, – дед двинулся ему навстречу, держа на вытянутой руке свою газету.

Пассажир как-то странно быстро выскочил, забыв даже захлопнуть дверь, и почти бегом устремился в конец коридора. Подскочив к двери туалета, он дернул ее, но дверь была закрыта.

– Почему туалет закрыт? – крикнул он проводнику.

– Откроем, сынок, откроем, скоро откроем, на той стороне я уже открыл, – спокойно ответил дед.

Тогда рванулся в другую сторону навстречу проводнику, когда они сблизились, он стал деликатно обходить старика на вираже, но тот преградил дорогу:

– Как вас зовут, молодой человек?

– Какое это имеет значение?

– Вас интересуют проблемы железной дороги?

– Очень! Этими проблемами я сейчас и занимаюсь.

– Вы не понимаете, вы совсем не понимаете, ведь вот посмотрите, можно ли работать сутками при такой заработной плате? Нельзя. Я уж не говорю о том, насколько опасно сегодня работать! Ведь кто у нас только не ездит, кого только не бывает!

Пассажир уже почти миновал деда, но замер от его внезапного крика, сопровождавшего хриплый заглот воздуха:

– А-а-а! Это что такое! Вы мне скажите, это что такое!

Мужчина проследовал глазами за дедом и заглянул в собственное купе.

– А что такое?

– Это ваш матрас?

– Мой?

– Это вы его сворачивали?

– Я…

– Ну-ка, зайдем, зайдем, – дед буквально затащил за руку пассажира обратно в его купе и, закрыв дверь за собой, спросил строго:

– В армии служил?

– Служил, ну и что?

Дед приблизился к уху пассажира, почти встав на цыпочки, и негромко изрек:

– Твоему сержанту надо было хер оторвать за такую подготовку.

– Не понял…

– А че тут понимать? Матрас свернул как попало, а мне, старику, у которого подагра, переломаны все ребра, позвоночник, понимаешь, изношен до предела, ты предлагаешь твой матрас заново ворочать? У тебя родители есть?

– Есть, а причем здесь мои родители?

– Ты к ним так же относишься, как ко мне, старику? Ты вот возьми-ка матрас сверху, с полки-то, возьми!

– Зачем я буду его брать, я его уже положил.

– Возьми, возьми и послушай старика.

Пассажир с раздражением и недоумением достал матрац с полки:

– Ну и что теперь?

– А теперь вот сворачивай его заново, как можно плотнее. Ты мужик или не мужик? У тебя сила есть? Вот! Наконец-то! Давай его обратно на полку.

После того как матрац, более туго свернутый, занял снова место на полке, дед облегченно вздохнул:

– Молодец. Можете, ведь, господа пассажиры, когда захотите. А как бы мне старику с ним пришлось возиться? Годы-то немолодые! На, возьми «Гудок», я к тебе еще зайду, потолкуем.

В это время из коридора послышалось:

– Когда туалет откроете? Одного-то мало на всех. Безобразие!

– Ой, уж мало, – отозвался дед, выходя. – В вагоне-то народу совсем чуть, а два туалета подавай. Откроем, сейчас откроем, не шумите, все сделаем как надо.

Молодой человек выбрался, наконец, следом за дедом в коридор, но… увидел ужасающую картину: по обе стороны коридора с полотенцами, зубными щетками, бритвенными приборами тянулись две очереди.

Лямин задремал ненадолго, его разбудил негромкий разговор двух его проснувшихся соседей. Петр Афанасьевич приоткрыл глаза: стол был полностью заставлен бутылками с пивом, купе давно уже успело провонять копченой рыбой, которую, вероятно, приобрели на станции.

– Скучно, – сказал один сосед другому, – может похулиганить?

– Да ладно, доедем как-нибудь… – ответил другой.

– Что значит «как-нибудь»? – возмутился первый. – Не нааа-до, я себе этого никогда не прощу. Баб бы найти…

– Вот ты даешь! Это тебе, что, ночной клуб, что ли?

– Еще какой! Все зависит от нашего душевного состояния. А душа просит…

Лямин сник. Все, абсолютно все его опасения сбывались. Как же хотел он сейчас положить вместо себя на эту проклятую полку, в это ненавистное купе, на этот несчастный поезд вместе с этими авто-челноками с душами байкеров своего самодовольного всезнайку-шефа. Тут раздался осторожный вежливый стук в дверь. Один из соседей, как оказалось, голый по пояс, в одних плавках, мускулистый чернявый паренек лет двадцати с небольшим, проворно открыл купе:

– О, какая красота к нам явилась… Глянь-ка, Аркадий! Чем обязаны?

– Мальчики, здесь выпечка, сигареты, пиво, колбаска копченая – все, что хотите.

– Мои мысли – мои скакуны! Я подумал – и она пришла, колбаска копченая! Все к нашим услугам, говоришь?

Парень потянул тележку с продуктами на себя вместе с сопровождавшей ее девушкой. Та от неожиданности чуть не споткнулась, тележка грохнула металлическими мощами. Девушка натянуто улыбнулась, вошла, она была, действительно, хорошенькая, глаза огромные. Запах духов, помады, свежего мыла взволновал даже перевозчика векселя, наблюдавшего за происходящим из-под простыни.

Гена и эта девушка сели на нижнюю полку напротив, тележка откатилась в сторону.

– Как вас зовут, принцесса?

– Лена.

– А меня Геннадий, друга моего – Аркадий.

– Мальчики, купите у меня что-нибудь? Такой план зверский, я его никогда не выполню. А значит, с работы выгонят. Возьмите, вот пиво, например…

– Да у нас пива хоть залейся.

– Колбаску…

– А мы рыбу вон шелушим.

– А чай?

– Да на кой ляд нам твой чай! Чипсы сколько? Сколько?! Вот это да! Кто у вас брать-то будет?

– Так не я же цены устанавливаю. Нам сказали, и все.

– Ладно, давай вот что. Ты вечером приходи сюда с подругой, бутылку вина прихвати, и тогда поговорим. Есть у тебя подруга?

– Есть.

– Ну, уговоришь ее?

– Я не знаю, я попробую.

– Не «попробую», а чтоб была!

– А вы купите что-нибудь?

– Если придешь с подругой, что-нибудь купим, всю продукцию выкупим вместе с телегой.

– Вместе с телегой не надо, – засмеялась Лена. Телега – подотчет. Во сколько?

– Давай… часов в девять вечера.

– Постараюсь.

– Уж, постарайся. – он проводил девушку, закрыл дверь и потер руки в возбуждении.

– Ген, – тихо подал голос другой парень, которого Гена назвал Аркадием, такой же крепыш, как брат – близнец, – а с соседом что делать? Соседа-то мы куда денем?

Сердце Петра Афанасьевича гулко и часто заколотилось. Вот подонки, они еще за него решают, что с ним сделать… Ну и молодежь пошла! Парни молча уставились на него. Лямин зажмурил глаза и картинно отвернулся. Те пошептались и, видимо, решив перекурить и посоветоваться более обстоятельно, вышли в коридор. Все эти минуты, пока их не было, пожилой векселедержатель покрывался холодным потом. Минут через пятнадцать молодежь вернулась. Первым ласково заговорил с ним Гена:

– Ну вот и батя наш проснулся. Ну, как, отец, спалось?

– Да так, по-стариковски, – съязвил Петр Афанасьевич.

– Не повезло тебе, отец, с нами.

– Это почему так?

– Ну как почему? Ты бы другое место поискал?

– А вы бы сами не поискали? У меня билет, между прочим.

Гена молча почесал затылок и, сказав «ладно, старый», вышел в коридор. Аркадий опять за ним. Уже спустя пару минут они вернулись в сопровождении деда-проводника с газетой «Гудок».

– Кого тут надо переселять? – деловито спросил он, обращаясь ко всем одновременно.

– Вот, батю, ему отдыхать надо от нас, а нам от него, – резюмировал Гена. – Конфликт отцов и детей.

– Понятно, – сурово сказал дед, – глядя на батарею бутылок с пивом. Не пойдет, ребятки, такая рокировка, не положено.

– Как это нет? – возмутился Геннадий. – Есть же купе пустое!

– Там окно сломано. Пассажир заболеет, а мне отвечать потом.

– Ваше «не положено» означает формалистский подход к делу. Это недопустимо в период рыночных отношений.

Дед ничего не ответил, он подозрительно внимательно разглядывал матрацы. Они валялись на верхних полках в великом беспорядке, даже не были свернуты вообще, просто брошены, сложенные пополам. Глаза деда округлились. В следующую секунду, будто взведенный невидимой пружиной, он потребовал немедленно снять их с полок и свернуть заново. Молодежь категорически не согласилась: «Дед, ты пургу не гони, мы тебе, че, тут, салаги какие-нибудь?» Заслуженный проводник пригрозил вызвать милицию. Парни присмирели, однако матрац сворачивать отказались. Дед ушел из купе и еще долго в коридоре ворчал:

– Вот и попробуй, поработай с такими людьми, одна нервотрепка. А ну, не ходите по ковру, вы видите, я натягиваю!

– Дед, ты достал уже всех!

Парни молча пили пиво, терзали от досады рыбьи тела.

Наконец, Аркадий подает голос:

– Ген, а если мы отца в долю возьмем?

– Как это?

– Подругу ему найдем?

– Так полки-то нижние всего две.

– Да ладно, будем действовать по обстоятельствам.

– Можно попробовать… Отец, у нас к вам деловое предложение.

– Я все слышал, не принимается. Дурные болезни мне ни к чему.

– Жестокий ты мужик и трусливый, просто жлоб, – резюмировал Гена. – Трясешься, будто золото везешь…

Лямин вздрогнул:

– Никакое золото я не везу.

– А че ты тогда везешь? Брильянты? – Гена заржал.

– Я же не спрашиваю, что вы везете.

– А мы и не скрываем: вон деталюшки к «Волге», а тут (Гена хлопнул, видимо, по кошельку в кармане) – бабки. Вот и все. Мы парни простые. А ты, старый, непростой, очень непростой. Ты – хитрюга.

Купе наполнялось не только запахом копченой рыбы, а еще и водочно-луковым угаром.