Текст книги "S"

Глава 2. 1/2

Альберт выходил из вагона последним. Очередная людская капля утекла далеко вперед по перрону, чтобы через кран тяжелых дверей вокзала капнуть в Московское человеко-хранилище. Он шел, перебирая ботинками выметенную почерневшую брусчатку, и вдыхал давно нелюбимый им запах здешнего асфальта, прелого камня и продуктов жизнедеятельности утренней взбудораженной столицы. « В Москве что-то внутри выпрямляется», – как-то сказал Альберт, – « От настороженности что ли, или, наоборот, от уверенности. Наверное, это чувствую только те, кто живет у моря. Здесь нет ощущения направленности, нет края…»

Солнце. Здесь его было немного больше. Даже в центре Москвы в анализирующее сознание сразу проникали неуловимые признаки уже распустившихся где-то на окраинах листьев и цветов. Весна уже все приготовила, все прибрала. Последний обход и проверка перед сдачей объекта лету.

Чура бросил окурок в высокую урну, заметив Альберта, и, засунув обе руки в карманы отглаженных брюк, ждал его на выходе с платформы. За несколько лет трудолюбивой службы он начал пропитываться уставом организации и произвольно соответствовать роду профессиональной деятельности даже в быту.

Альберт выложил все сразу. По дороге до машины он успел рассказать про больницу и черный кортеж, про то, как поезд был остановлен, и он видел из окна тамбура, в который случайно вышел покурить, людей с оружием, увозивших на похожих машинах их сонных друзей. Чура смотрел в землю и ускорял шаг.

– Я постараюсь узнать, где они, Альберт… Но…

Они сели в машину. Детали интерьера и обивка внутри пропитались табачными смолами, от того воздух казался затхлым и совсем не свежим.

– Но, есть одно предположение. И, боюсь, все именно так, как я думаю.

Чура приготовил сто рублей для парковщика и направил автомобиль к выезду.

«В Питере», – думал Альберт, – « люди замочены с добавлением морского ветра, и идеи о бесконечно далеком горизонте, об океане и далеких городах, вперемешку с тоской и грустью, со светлым чувством нехватки или ожидания чего-то. В Москве все консервируются лишь в собственном соку. Хотя, что там, что тут, под действием одних законов бегут по обустроенным дорожкам, как муравьи по делам улья. Здесь им, кажется, слишком тесно, слишком близко друг к другу». Он смотрел через тонированное стекло на колонну спускающихся в метро. «Интересно, у людей бывает, как у тех южноамериканских муравьев? Замыкает некоторых на движение по кругу, пока не останется сил… Может, я просто пока не рассмотрел такие круги…» Альберт улыбался, представляя, как один из потока отслаивался в сторону, увлекая за собою сонных последователей его спины, делал ответвление и заворачивал поток в хоровод. Они кружились и падали замертво прямо на тротуар, но основная колонна непоколебимо шла по своему основному маршруту.

– Альберт!

– Да… Прости, отключаюсь…

Они выехали на шоссе и через пару кварталов встали в утренней свежей пробке. По понедельникам перекрестки гудели жизнерадостнее. К концу недели это проходило. Люди становились заметно злее и агрессивнее. В понедельник они жили еще остатками выходных, запахом ее духов или легким раздражением от его щетины, скандалом с тещей или бабушкиными пирогами. Но выхлоп и сигналы клаксона ядовитым очистителем смывали этот налет и оставляли головы сухими, отмытыми с хрустящей, стерильной поверхностью…

– Альберт, все это может быть гораздо ужаснее, – Чура не повернулся, но понял, что привлек внимание. – Все, что случилось… Я не должен тебе говорить, но теперь уже все равно. Это болезнь. Они подозревают Тото.

Чура вцепился в руль и стал резко вращать его в стороны, совершая непозволительные маневры через все возможные полосы движения.

– В чем подозревают?

– В том, что он болен.

Снова резкая остановка в очередной пробке. Альберт потер лоб и как будто свел пальцами нахмуренные брови еще больше вниз.

– Что за болезнь?

– Они не знают. Несколько приступов в Москве. Тото – первый в Питере. По всему миру с пол тысячи случаев. Все в больших городах. Начали поступать почти одновременно. На днях выступят перед прессой. Как только найдут, за что зацепиться. Пока они ничего не знают. Ну, это только все, что знаю я.

– Лекса, Мишеля и Ясэ изолировали?

– Да. Я думаю, они уже увидели Тото, в каком состоянии бы он ни был.

– Ты знаешь, где они?

– Догадываюсь, но даже мне туда нельзя.

– Что делать?

– Будем ждать. Летальных исходов, пока, насколько мне известно, не было. Может, у него и нет ничего. Отпустят скоро. Сегодня попробую узнать.

Они выехали на один из Московских радиусов, напрямую ведущих к большому кольцу. В сторону пригорода транспортного застоя не наблюдалось. Почти у самой невидимой столичной границы Чура свернул и остановил во дворе маленькой по здешним меркам гостиницы.

– Альберт… – Чура посмотрел на него взглядом друга поддерживающего в беде второго, испугавшись оставлять его одного в трудную минуту. – Я заеду вечером.

– Хорошо, – Альберт, принимая поддержку, кивнул и вбежал по каменным лестницам крыльца к входу.

Машина торопливо развернулась и унесла опаздывающего на службу хозяина. Альберту улыбалась девушка из-за приветственной гостиничной стойки. Безразличные рыбы в огромном аквариуме медленно парили в зеленой воде из стороны в сторону за ее спиной.

– Добро пожаловать!

Девушка вытянулась вверх и повторила приветствие на английском. Альберт почти рассмеялся в ответ. Он выглядел наконец-то счастливым после долгого перерыва человеком.

– У вас заказан номер?

– Нет… Мне не нужен номер.

– Тогда, чем я могу помочь?

– Наклонитесь, я скажу вам на ухо.

Девушка чуть сократила улыбку и по-собачьи повернула голову в бок. Чуть наклонившись, она все-таки рискнула. Альберт говорил не долго. По лицу его слушательницы понять настроение сказанного было бы невозможным. В аквариуме рыбки вдруг дернулись в сторону от неожиданно появившейся струйки из пузырьков воздуха. Она поднималась наверх с самого дна, создавая снаружи звучное бурление.

Альберт закончил. Улыбнувшись на прощание, он попытался изобразить нечто подобное участливому выражению лица и вышел обратно на улицу…

Тото

Тото медленно вытянул себя из сна. Подсвеченный фонарем, снег ложился неслышно во дворе на твердую, стянутую в панцирь землю. Морозы стояли уже неделю. Чтобы выйти на балкон, требовались большие пушистые тапки, штаны и плед, пропахший табаком вследствие доставшейся ему незавидной доли доспеха для комфортного пребывания курильщиков снаружи.

Снег шел редкий, и случись сейчас лето, никто бы и не подумал о зонте в такой дождь. Где-то со стороны большого перекрестка через два двора иногда доносились звуки скребущих асфальт шин. В некоторых окнах горели ночные рождественские треугольники свечей. Они отгоняли злых духов, которые в Рождество были особенно активны. Сердца стучали размерено. Их хозяева отыскали себе убежища на еще одну холодную ночь и беспечно дышали в теплые подушки, пережидая пугающую темноту.

Тото закурил. Кончик свернутой в трубочку папиросы захрустел. Ее дым съежился от холода и повис, не долетев до потолка, завитушками перистых облаков над головой. Запах поздней осени, самых последних капель переспелого тепла.

Тото глубоко вдыхал и тщательно выдыхал, наблюдая за использованными продуктами горения, распространяющимися, с трудом расталкивая морозный воздух, по пространству балкона. В глазах стали слышны удары в сердечный колокол вследствие повышающейся чувствительности всех мембранных оболочек тела. Хруст опускающегося снега и сама тишина наполнили раковины ушей гулом тех самых струн из обнадеживающей теории. Он опускал в него всю голову, как будто в теплую воду моря и становился подобным ему. Здесь не было дел, а следовательно проблем. Там, вовне, где оставалось его тело, без забот было нельзя. Из забот, казалось, состояло все вокруг. Дела… Это было его любимое слово. Как экскурсовод в музее он воздавал им хвалу в своих рассказах и как рок-звезда он шел по ним как по сцене, неся на себе ответственность за свой статус, их мнение и за надежность его роли в системе. Здесь на балконе он жаловался себе на усталость. Скидывал с себя форменный костюм и погружался головой в растворяющий все известное на свете звук, гул, вымывающий за считанные секунды из нее все дела, статусы и даже его самого…

Становилось прохладно, и тело приступило к предварительному дрожанию во избежание быстрого падения температуры. Тото открыл глаза. Лежа на полу, как на дне ванной, он еще немного поглазел из-под «воды» в потолок и, поддавшись наступающему ознобу, поднялся на ноги.

Дверь не открылась. Он пробовал еще и еще, аккуратно, плечом, не создавая резких шумов, но дверь не двинулась с места. Пластиковый панцирь затянулся и запечатал Тото внутри. Он сел на пол и попытался включиться в решение проблемы.

Он вдруг представил, как кричит что-то о помощи. Сюжет оказался очень неприятным, и Тото отложил его на самый крайний случай. Толстые стекла подобно солнечным батареям мгновенно поглощали все производимое тепло. Там, снаружи, темный зимний вакуум – разреженное пространство; оно заметило нарушение его границ, чужеродное тело, добычу, щупальцами облепив балкон, глазело внутрь. Тото дышал все громче, стараясь отогнать от ушей нарастающий гул, тот самый, в который так любил опустить голову. Теперь он понял – это она, пустота так дышит, дрожит. Там есть кто-то. Она сама и есть кто-то. И теперь она обратила свое внимание на него. Пар изо рта исчезал в нескольких сантиметрах от лица, где, казалось, начиналась граница. Тото встал, и по всему его телу пробежала дрожь, как будто его оборачивали в паутину. Руки были прижаты к телу, ноги друг к другу. Он впал в оцепенение и почти по самую макушку головы в подвывающий тем самым гулом страх, чистый, главный из всех страхов на это планете страх, рожденный на этой границе исчезновения всего, на краю, за которым уже нет тебя.

Сердце Тото стучало прерывисто, но довольно уверенно. Через все слои, сквозь которые ему пришлось погрузиться туда, где он пребывал, донеслись глухие стуки. Он резко вздохнул и повернулся к входной двери. За стеклом стояла Ясэ. Наматывая на указательный палец волосы у виска, она немного улыбалась и хлопала слипающимися сонными глазами. Открыв незапертые двери, Ясэ высунула лишь голову на балкон, не решаясь выходить на холод босиком:

– Ты чего? Сдурел?

Из комнаты вывалился теплый воздух. Тото развернулся:

– Включи свет.

– Хорошо, закрывай двери, холодно.

Тото дождался зажжения ламп и шагнул на свет. Закрыв за собой дверь, он взглянул через стекло. Там на балконе небольшой десант тепла, ринувшийся на его высвобождение, остался обреченным перед вновь наступающей темнотой…

Как только внутрь начало поступать тепло дома, усталое тело приступило к срочному погружению в сон. На кухне Ясэ гремела чашками и заваривала чай, что-то говорила, включала и выключала воду, но Тото с каждой секундой терял связь, и, в конце концов, не дождавшись чая, выключился из эфира…

Глава 3

Я очнулся рано утром,

Я увидел небо в открытую дверь.

Это не значит почти ничего,

Кроме того, что, возможно, я буду жить.

И. Кормильцев.

«Не приходил в себя…»

Так сказал этот в халате и костюме. Самый главный доктор. При разговоре он смотрел в глаза так, что, казалось, сейчас последует страшный диагноз и тебе придется разбудить все свое мужество для дальнейшего контроля над присутствием « в себе».

Лекс смотрел в маленький иллюминатор двери палаты, которую занимал Тото. Его брат лежал обмотанный проводами и трубками, иногда подергиваясь, но не подавая признаков возвращения.

Их привезли утром. Напоили чаем, накормили шоколадом и взяли все, что они смогли выдавить из себя на анализ. Мишель и Ясэ опустошенными провалились в белые кровати и пропали во сне. Лекс уставился в окошко палаты Тото, пытался следовать за ним, но, едва нащупав следы, пропадал в бесконечной темноте, той в которой блуждают люди, теряя себя.

«Ты не в себе…»

Так говорят. Там, где ты есть в таком случае, бывает чрезвычайно страшно. Неизвестно где неизвестно кто может оказаться на твоем пути. Или ты вдруг появишься на его дорожке.

Тропки пропавших.

Доктор что-то рассказывал о догадках и возможных причинах болезни. За решетками на здешних окнах находилось около сотни подозреваемых. Более десятка отправились куда-то вместе с Тото. Куда и зачем они покинули мир, оставив тела, выяснить никому не удавалось. Новости о похожих случаях поступали и из Европы, и из-за океана, но говорить вслух об этом никто не решался. Слов на официальное заявление было совсем мало. Люди разных возрастов, оттенков кожи и политических взглядов вдруг закатывали глаза и падали, сбросив с себя тела, как одежду.

«Как от этого уберечься? Что это вирус или генетическое? Или может быть рак? Может, нам нужно реже бывать на Солнце?» – спросили бы люди. « Нам ничего неизвестно!» – ответили бы официальные лица. И люди бы стали бояться сильнее обычного.

Тото дернулся и снова замер.

«А, люди», – думал Лекс, – « не могут так близко к неизвестности. Неизвестность напрямую связана со смертью для нас. И от того очень пугает. В положении заданного вопроса о местонахождении и форме существования, при имеющейся информации о возможной случайной собственной пропаже в любой момент, человек приближается к осознанию такого далекого для него в обыденности «сейчас». Обычно это «сейчас» приходит к нему на смертном одре. Поэтому большинство становятся такими понятливыми и благородными перед отправкой. Теперь это «сейчас» накатывает волнами, с каждой новой задираясь все нахальнее. Амплитуда растет, и она когда-нибудь достигнет необходимой границы. Мир лопнет, и человек оставит свое обличие еще одним пациентом здесь за решеткой…»

Доктор развернулся и ушел. Показалось, что привезли еще кого-то. Лекс качнулся в левую сторону и сделал шаг. Только после нескольких движений ногами он понял, что идет в направлении своей кровати, ведомый неизвестной силой.

Опустив голову на подушку, ему показалось, что здесь его давно ждала его часть, мучалась и растерянно пыталась отыскать недостающее. Теперь они были вместе, теперь пришел покой. Теперь у него наконец-то снова появились жабры для глубокого размеренного дыхания под теплой смолянистой водой сновидений, в которую он стремительно опускался, раскачиваясь брошенной на память в море монеткой.

***

Угли еле потрескивали, покрылись холодным серым налетом, но еще дышали горячим кислородом внутри. Был ли здесь кислород и подлинные химические реакции, Лекс не задумывался. Даже про себя он не смог бы сказать, что таковой здесь был. «Здесь» было тоже сомнительным. Длинная Пауза лежал на спине с закрытыми глазами и не шевелился.

– Ляг, – проскрипел он.

Лекс опустился на спину, и, сложив за головою руки, уставился на черный козырек грота, еле различимый своими неровностями в тусклом свете остывающих углей.

– Ты спрашивал, что было до всего этого? Я, пожалуй, расскажу. Но правдивым мой рассказ будет в неопределенной и непредсказуемой степени. Я измучался мыслями о подлинности моих воспоминаний.

Индеец вздрогнул, давая понять, что текущее положение было следствием испытанных им мук.

– Там были дети. Много детей на истоптанной маленькой площади в центре деревни. Большинство из них были голые, двигались очень быстро, поднимая облако горячей песочной пыли. Я сидел в тени деревьев и наблюдал. К тому времени луна для меня умирала и вырастала вновь столько раз, что жители соседних домов считали вежливым принести мне воды и предложить помощь. Люди проходили мимо и улыбались мне, как улыбаются тому, кто уже сделал все, что должен был, все, что решил сделать, и теперь ждал назначенного времени отправления. Все знали, что когда-нибудь отправятся туда, но тогда они как будто провожали меня, улыбаясь, то ли радуясь за скорую мою свободу, то ли были счастливы за себя и за остававшийся у них запас отведенного срока. Но все случилось не так, как нам представлялось. Он появился вдалеке на дороге. Дети мелькали перед моими глазами, бегая по кругу, и я замечал его в промежутках меж их тел, сквозь клубы пыли и крики. Они походили на птиц, подумал я тогда, на кружащих в небе и отражающих солнце маленьких чирикающих птиц. А он… Он приближался, как сокол, откуда-то с высоты, не поворачивая головы и не отводя взгляда. Мне вдруг привиделись опустившие крылья, замирающие на мгновение и падающие вниз на горячую землю безумные птицы. Я чувствовал их удары о землю, видел поднимающуюся пыль. Это его шаги, от которых было невозможно оторвать взгляда. Рисунки на его правильном и крепком теле были совсем незнакомыми и напугали детей. Площадь опустела, и в компании нескольких вооруженных мужчин к нашему гостю вышел шаман. Он подошел очень близко, пытаясь заглянуть своими тусклыми, белесыми глазами в его, но вдруг начал трястись и упал на землю. Он кричал так, как кричат те, кто принимает преждевременную смерть в одиночку. Когда нет никого, кого стоит предупредить об опасности или того, кто смог бы помочь. Это было воззвание, но не к этому миру, а к тому, в который он уже видел дорогу, точно знал, что остаться в этом он уже не сможет. Войны бросились в атаку, но повалились оземь рядом с шаманом. А потом дети.

Длинная пауза повернул голову в противоположную от утеса сторону, в темноту, где, казалось, увидел тех, про кого говорил.

– А потом дети. Они прятались за матерей и за деревья. Но как птицам в небе им некуда было деться. Они закрывали глаза и опускались на колени, взывая к матерям. Я видел, как широко были открыты их рты, но не слышал их крика. Пришелец стоял посреди маленькой площади и, стиснув зубы, пытался, что есть сил, давить на них языком. Творимый им звук был почти не слышным, но сдавливал голову где-то в самом центре, будто наполняя ее сверх того, что она способна была поместить. Я оставался один несколько мгновений. Он посмотрел на меня тогда, и тело его вдруг покрылось рябью из прозрачных полос. Как будто пространство обратилось водою, а он был пятном света на ее поверхности. А я… Я падал головою в это пятно. На самом краю возможного для меня тогда обзора в бликах солнечного света растворялись люди. Они исчезали, как растворенная водою реки грязь с белых покрывал. В голове, как будто под той самой водою, гудело содержимое. Это он своим натужным мычащим звуком из-за сжатых зубов провоцировал и раздражал внутренности. И наконец стало страшно… Так страшно, как никогда не было. Я вдруг понял, насколько огромное количество страха хранилось внутри меня. И тогда он проснулся весь. Деревья и небо покрывались его черными пятнами. Он сжимал, как капкан, не оставляя возможности вырваться, ни одного шанса на спасение. Мир чернел и таял в темном тумане, а этот чужой, разрисованный чужеземными шрамами, скалил зубы и улыбался. Он был весел, мне показалось, и счастлив даже.

Длинная Пауза опустил голову и замолчал на пару минут. Лекс не решился вмешаться.

– Вскоре не осталось ничего. Одна темнота. Звезды где-то вдалеке. Но я догадался, что это только мои о них воспоминания. Звезды – первое, что пришло на ум, чтобы заполнить черноту. Я все еще боялся. Непонятно чего, но, знаешь, я понял тогда, что страх может не иметь объекта. Он как дыхание или сердцебиение, всегда работает в людях. Он – как одна из основ жизни. И тогда у меня остался лишь он один. Мы сидели с ним в темноте очень долго…

Лекс вдруг вспомнил о Тото. Это было похоже на прозрение, на вспышку где-то сзади, на звук лопнувшего воздушного шарика. Он был обязан успеть спросить:

– Так, кто же это был такой? Этот пришелец?

Лекс кричал, но между ним и старым индейцем пространство вдруг превратилось в желе, звуки пропадали в нем, не успев побыть услышанными. Все вокруг стало содрогаться, как при землетрясении, и с утеса посыпались мелкие камни.

«Это топот. Панический топот ног», – подумал Лекс. Он закрыл глаза и понял, что откроет их уже на больничной койке. За дверями палаты по коридору бежали люди…

***

Чура притормозил. Уступил дорогу «скорой». Всегда в нем возникало подозрительно чувство, что врачи в таких могли знать немного больше о текущей ситуации в мире. А ситуация в свою очередь могла напрямую касаться и его.

Он перестроился за ней в правый ряд, а потом и вовсе свернул следом в необходимый поворот. Дозвониться до Альберта за целый день он так и не смог, поэтому поехал к нему сразу, как освободился. Альберт скорее всего спал, но больничная машина теперь внесла в это наивное предположение некоторую сумятицу.

Чура оставил машину задними фарами к крыльцу. Врачи остановились прямо у входа. Он видел в зеркале, как они суетливо поднимаются по ступенькам и вбегают в холл. Где-то гаснет ячейка, пиксель на мониторе. Они спешат устранить неисправность. Такая работа.

Он вошел за ними, но в холле было пусто. За стойкой регистрации, опустив голову, сидела девушка. Рыбы за ее спиной не имели к происходящему во всем мире никакого отношения. Как будто были мертвы, но кто-то оставил им способность держать равновесие под водою.

У нее были слишком красные для своей работы глаза. Плакала, решил Чура.

– Что случилось? – у него получился бы шепот, если бы не миллионы истребленных сигарет.

– Страшно, – она всхлипнула, не выдержала и разревелась вновь. – Она… Моя коллега, ей совсем плохо.

Чура решил немного оживить обстановку и достал удостоверение. Такой прием на здешней местности добавлял упорядоченности почти в каждой попытке.

– Что случилось? – настаивал он.

– Днем я вернулась сюда за стойку, а она плачет, говорит, что ей не хорошо. Дрожит. Боится. Отвели ее в комнату, дали таблетку. Она уснула. Так показалось. Через несколько часов закричала так, что напугала гостей с первых этажей. Вызвали скорую. Она стонет, дергается. Вот врачи с ней сейчас.

Девушка показала рукой в направлении нужной комнаты.

– Не плачьте. Успокойтесь.

– А вдруг это вирус, про который говорили по телевизору??!!

Девушка перешла на крик и мимические брызги.

Они все-таки решили сказать, подумал Чура. Сколько же тогда уже зараженных? Он сделал шаг назад.

– Когда говорили, что сказали?!

Чура хлопнул в ладоши, чтобы разбудить и ее самообладание, и в качестве превентивной меры для своего.

– Сказали, что неизвестный вирус. Больше ста человек.

Она вдруг остановила громыхающий насос, поставляющий слезы и сопли, и посмотрела на Чуру:

– А еще ее напугал один… Жуткий.

– Кто?!

– Лысый какой-то. До обеда заходил. Охрана на видео видела, как он пришел, что-то прошептал ей на ухо и ушел сразу. Она после этого вот и…

Чура выполнил прием с удостоверением еще раз, уже перед местными сторожами порядка. Он смотрел, как Альберт склонился над стойкой и почти прислонился щекою к ее щеке. Читать по губам Чура не умел, но без этого было видно, что Альберт не говорил слов. Губы и язык его двигались совсем неестественно, а потом и вовсе натянулись в странную улыбку. Зубы сжались, как будто он пытался выдавить сквозь них что-то. Альберт моргнул, расслабил лицо и выпрямил спину. Девушка опустилась на стул.

Чура уже хотел опустить удрученно глаза, но вскользь заметил на записи с камеры над крыльцом то, что вдруг заставило приподняться ворсинки на его спине. Он робко попросил включить именно это еще раз и уставился в монитор. Спускаясь по лестнице, Альберт в какой-то момент заморгал, как голографическая проекция. Всего лишь на мгновение. Это было похоже на рябь в телевизоре, так решили и местные слуги порядка. Но Чура уже видел такое. В парке у дома в детстве, на свадьбе Тото у реки. Это был он. Пускай прозрачный, но точно он…