Текст книги "S"

Глава 6

Лекс не приехал.

До назначенного времени оставалось около тридцати минут. «Как раз к закату», – подумал Чура, всматриваясь во двор с высоты девятого этажа. Он вышел курить на общий балкон, хранивший воспоминания о первом опыте с портвейном и табаком, запечатанные юношескими автографами на грязных бетонных стенах. Солнце садилось по июньскому обыкновению очень медленно. Чуре никак не удавалось накуриться вдоволь, и он беспрерывно продолжал наполнять окурками любезно оставленную кем-то в углу жестяную баночку от горошка.

Внизу, на игровой площадке не было никого. Детей гулять одних не пускали, да и сами взрослые выходили на улицу с опаской. Телевизор призывал всех оставаться на местах и бояться эпидемии, хотя и обещал скорое избавление от ужасной заразы. Гаражи по-прежнему оставались на своих местах, но траву и кусты за ними давно прикатали асфальтом.

Чура всматривался в каждый закоулок двора, пытаясь поймать взглядом волнистую рябь или сразу Альберта, но никого не находил. «А было бы здорово, если кто-нибудь сейчас позвал попинать мяч», – подумал он. «Оказаться вдруг в два раза ниже, в тысячу раз беспечнее…».

Время. Пора.

Он остановился около двери в квартиру и, почти передумав, все-таки зашел домой переодеться. Мяч громко прыгал по ступенькам вниз, иногда изящно отскакивая от стены на площадке и самостоятельно продолжая путь к выходу. Оказавшись на поле, Чура запустил его высоко вверх. Хлопок от его удара о Землю эхом закружил вдоль образующих двор домов и выстрелил как из нарезного ствола в небо.

От ворот до ворот. Чура бегал туда сюда, непременно забивая голы. Его футболка очень быстро начала темнеть. В очередной раз сравняв счет, он остановился за неспособностью далее дышать. Мяч, укутанный сеткой, остался в воротах. Чура присел на скамейку неподалеку и на секунду совсем забыл обо всем, лишь силясь наполнить грудь посвежевшим к ночи летним воздухом.

– Наигрался? – Альберт добродушно хмыкнул и протянул Чуре бутылку с водой.

Блаженная секунда беспамятства прошла. Они смотрели друг на друга около минуты в тишине. Чура взял бутылку и выпил почти целиком.

– Какого хрена, Альберт?

Альберт присел рядом.

– Темнеть ведь больше не будет? – всматриваясь в редкие подсвеченные лампами окна, спросил он.

– Какого хрена, Альберт? – еще раз прохрипел Чура. Его зубы были сжаты с такой силой, что скулы и даже сама голова немного дрожали.

– Что ты хочешь знать? – он подернулся прозрачной рябью также, как делал это раньше.

– Что происходит с людьми? Ты убиваешь их? – у Чуры начало получаться брать такого неуловимого себя в руки.

– Я не знаю, что такое «убивать». Такая категория может существовать только во второстепенной системе, там, откуда можно что-то достать или привнести из системы первоначальной. Я – часть того, где ничего не пропадает и не появляется. И тем более не умирает…

Чура вдруг вспомнил до самого конца, и даже больше, все, что знал об Альберте, о его фокусах с невидимостью, о его постоянном спокойствии стороннего наблюдателя, чтобы он не делал, на что бы ни смотрел.

– Вы – тоже часть первоначальной системы, истинного мира, – продолжал Альберт. – Но вы вырастили здесь еще один, свой, на фундаменте основного, «по образу и подобию» – помнишь?

Альберт улыбался, обычно, как и всегда, совсем немного приподнимая и вжимая внутрь уголки рта, создавая на щеках глубокие ямки. Чуру выводило это из себя. Он ловил, снова отпускал, и снова удерживал себя от того, чтобы броситься на Альберта с кулаками.

– Успокойся, – Альберт дотронулся до его плеча. – Люди растворились, исчезли. Но никто не умер, никто не сделал с ними никакого зла, никакой беды. Тебе нужно выкинуть все эти прежние названия из головы. Если ты хочешь понять. Все теперь поменялось. Меняется. И изменится до конца.

– До конца… – Чура хотел переспросить, но получилось лишь тихое эхо. – Значит, я тоже умру?

– Знаешь, а это начинает немного раздражать, – Альберт поднялся. – Если тебе так угодно, то да! ДА!!! Умрешь! Всякий, кто задаст такой вопрос, умрет. Очень скоро.

Он отвернулся от Чуры, будто обиженный, но через секунду развернулся обратно, наклонившись к Чуриному лицу:

– Скажи, в тебе есть кто-то еще? Тот, кому неинтересна человеческая смерть? Тот, кто не собирается умирать?

Чура растерял весь свой запал и как будто повис в воздухе, машинально пытаясь сохранить равновесие:

– Я не знаю, – пробормотал он.

– А я тебе расскажу. Его почти в тебе не осталось. Он сморщенный такой, корявенький. И продолжает сохнуть и съеживаться. А ты вокруг него, как тонна жира, облепившая маленькое постукивающее сердце. Со всеми своими мыслями, теориями, остроумными мнениями и оправданиями давишь со всех сторон, сжимаешь. И сам же чувствуешь, что все это не совсем правильно, что тебе за это перед кем-то должно быть стыдно. Но не останавливаешься. Как алкоголик заливаешь свой рак до конца, как наркоман, повышающий дозу, пытаешься убить себя, чтобы дать сердцу стучать. Но лишь делаешь все еще теснее, еще уже.

Альберт хлопнул в ладоши.

– А теперь, Чура, будет инфаркт. Вот у этого твоего плаксивого и капризного «Я». И оно, как ты верно заметил, умрет.

Альберт вдохнул носом остывающий воздух и затих, ожидая от Чуры каких-нибудь реакций. Но он молчал, осторожно рылся в карманах и, найдя все необходимое, закурил.

– Чура, – Альберт спросил так, словно хотел стрельнуть сигарету. – Ты в Бога веришь? Ну, в какое-либо главенствующее, все определяющее сознание?

– Верю, – вместе с дымом выдал Чура. – В сознание.

– Так вот. Представь, что это сознание – кожа. Девичья.

Альберт покосился на недвижимого собеседника. Тот не согласился оценивать шутку.

– И кожа эта, – продолжил Альберт, – все что есть. Нет ничего кроме нее. И вдруг на коже начинает образовываться маленькое воспаление. Кто-то еще, второе сознание, из кожи делает что-то свое, аномальное. Сначала все выглядит не так и страшно, просто красное пятно. В океане тогда только появилась рыба. Потом кожа становилась плотнее, и звери вышли на сушу. А когда это новообразование начало менять цвет, появились вы. Начали ковырять, изучать, придумывать. И вырастили этот прыщ – уже не нужный коже, отвергнутый, отвратительный, лишний. Это ваше собственное накопленное сознание – тот гной из мертвых клеток когда-то живой кожи. Вы доросли до отказа от Бога, но это не ваша заслуга, такова природа формирования прыща. Говорят, сатана – князь мира сего. В чем-то они правы. Богу нет до вас дела, он не хотел вас, не планировал. Он избавится от вас. Но не из-за ненависти или злости, просто так все получилось.

– А, кто это – второе сознание? – Чура повернулся, и Альберт увидел в его глазах неожиданное для них обоих понимание услышанного. Его зрачки расширились, закрыв собою большую часть коричневых радужных оболочек.

– Я не знаю.

Коричневого в глазах Чуры не осталось.

– Я и не должен, – добавил Альберт. – Но я, кажется, догадался. И поэтому мне нужно идти.

Альберт встал и протянул Чуре руку.

– Это сейчас произойдет? – чуть подернувшись лицом спросил Чура.

– Ничего не произойдет. Я уйду. Все уже случилось. С тобой, с Лексом и Ясэ.

– Стой! А ты? А кто тогда ты, Альберт?

Чура взял его за руку и крепко сжал, чтобы не отпустить без ответа.

– Если говорить о коже, то я ее иммунитет, – Альберт покрылся прозрачной рябью и освободил руку. – Я вымою тут все от жира и от закутанных в него уже почти мертвых сердец.

Он обычным способом улыбнулся и пошел нормальным человеческим шагом прочь.

Если сумерки имели бы шкалу, то уперлись бы в верхний предел. Чура остался один в пустом дворе. Слегка онемевшими ногами, захватив мяч, он побрел домой. Летний вечер воскресения. В каждом движении листьев, в каждом звуке захлопывающейся двери его настроение, толстая спайка замкнутой лесенки, по которой все пытаются забраться. В тишине, в шепоте усталых людей можно было проследить уныние от понимания тесноты подчинившего их колеса. Оно заставляло их снова и снова делать этот мир, разговаривать о сделанном и восхвалять его. Только в воскресный вечер появлялась лазейка, маленький просвет туда, за барьер. В этом унынии было какая-то честная идея, истинный шанс принять для себя большую правду. Но люди боялись, бежали от нее. Чура с друзьями обычно прятались в Крестах и обливали свои потрепанные за выходные сознания холодным пивом. Теперь шансов попасть туда у Чуры было мало. Но он решился на попытку.

У входа стоял человек с удивительно правильным по геометрическим канонам округлым пузом и рыжим огоньком сигареты над ним.

– Знаешь, Дим, скорее всего это конец. Всему, понимаешь? – уже за стойкой внутри Чура, жадно запивая пивом предварительно осушенную стопку, уговаривал Диму поверить. Рассказал про Тото, про Мишеля, но ни слова об Альберте.

Люди в Кресты почти не ходили. Дима появлялся здесь, когда оставаться дома одному было невыносимо. Он отвез жену и сына в родную деревню, как только объявили об эпидемии. Наливал редким гостям бесплатно то, что еще осталось.

– Я думал об этом, – достав с полки початую бутылку виски и присев напротив Чуры, пробормотал Дима. – Конец так конец. Сына я родил, дом построил. Пил и ел вдоволь.

Дима широко улыбнулся и похлопал себя по животу в доказательство своих слов. Морщинки на его высоком лбу изогнулись в смайлики, и Чура почувствовал, как различная плотность алкоголя затаскивает его на обычный для такой кондиции вечер памяти и теплых чувств ностальгии, уже пробравшихся к его груди.

Они приготовили немного еды из остатков замороженных полуфабрикатов, открыли еще бутылку и уселись прямо на кухне, поднимая тосты за славные, оставшиеся в прошлом вечеринки, добрые издевательства над людьми и невероятного героизма пьяные подвиги. Каждый тост был озаглавлен словами: «А, помнишь?», а заканчивался звоном посуды и очередной сигаретой.

– Закончится этот мир, – вялым подпитым голосом говорил Дима, – начнется новый. Начнем заново. Куда же мы отсюда денемся?

Когда компания пребывала в увеселительном приподнятом состоянии достаточно долго, находившийся в ней Чура в какой-то момент обязательно вздрагивал умом и отделялся подобно выходу из тела в астральный мир, смотрел на компаньонов со стороны и наполнялся нестерпимым гневов. Он не мог выносить их свободного плавания и вольного поведения в этом пространстве из обычных мирских дел и желаний, из разговоров о себе. «А если не будет нового мира? А если мы все обратно растворимся в черный космос? Навсегда?».

– Пойдем, подышим, Дим?

Чура поднялся при помощи удерживающего движения руками о стол. На небе, замыленный серым, крапинками чернел тот самый космос. « Неудивительно, что Тото, когда падал, говорил о небе. Там, наверху, за этой подсвеченной сторожевыми огнями города границей, то, к чему так рвется вдруг нащупавшая лазейку душа. А я ей тюрьма. Я ей давно не друг и не дом. Я – враг и насильник ее».

Он одернул взгляд первый раз. Около затылка, где-то внутри головы как будто треснула корка. Дима протянул ему сигарету. Чура попытался посмотреть ему в глаза, но все вокруг выглядело теперь как негатив, как тени от холодного голубого света. Он видел, как небо и земля расходятся напополам, чувствовал, как получившаяся трещина пытается вытянуть из него что-то.

Дима поймал его уже недвижимым. Он смог бы открыть глаза, снова встать на ноги, но остался до конца там, в темноте, не найдя причин теперь возвращаться…

Лекс

Он выпил чаю. Бабушка Ясэ заварила каких-то сухих трав, сказала, что станет немного спокойнее. В деревне почти никого не осталось. На окраине, по словам бабушки, все еще валялось чье-то тело. Подбирать уже было некому. Еще она рассказала, что слышит, как в мире стало шумно. «Забегали, засуетились, как будто в октябре спохватились, что сена на зиму нет», – покашливая, бормотала она. Ходила бабушка совсем медленно, но в сигаретке на завалинке отказать себе так и не смогла.

Лекс видел, как Ясэ присела на скамейку и закрыла глаза. Теперь они с бабушкой стали так похожи. Они были готовы к концу, к финалу своих сюжетов, наполнены чем-то совершенно иным, а, может, наоборот избавившиеся от чего-то. Он решил для себя, что стоит как раз на тонкой грани, за которой последует то же принятие, но отправится к нему, не хватало сил.

Нужно было спешить. Над головою несколько раз пролетел самолет. И Лексу показалось, что он тоже услышал, как шумит и волнуется весь мир. Ему представился муравейник, суетливые его обитатели и еще кто-то, поливающий их сверху водой.

Они ничего не сказали друг другу. Обнялись. Но никакого тепла не пришло. «Все-таки в ней пустота. Она была всегда, и теперь взяла все в свои руки», – решил Лекс. Он завел двигатель, тронулся и посмотрел еще раз в зеркало. Ясэ на дороге уже не было.

На обочине на самом деле валялось тело. Аккуратно объехав его, Лекс закурил, включил радио, но рабочей станции не нашлось. Он попробовал петь сам, потом стал открывать окна, но снаружи становилось все жарче. Асфальт нагревался очень быстро и испускал мазутный аромат масляным облачком над собой. В тишине ехать было невыносимо. Во время первой попытки Лексу показалось, что на пассажирском сидении сидел Альберт, а за боковым окном вместо леса многоэтажные дома мелькали вывешенным на балконах бельем. Он оглянулся. Все стало прежним. Лес. Пустое сидение.

Под монотонный гул мотора и шелест потоков воздуха о контуры машины зрение часто играло злые шутливые сценки с усталыми водителями. Кто-то видел стаи псов, кто-то птиц. Лекс же заметил впереди Тото. Он стоял, подняв руку, в белой футболке и шортах, так сильно светившихся на ярком Солнце.

Машину повело к обочине. Лекс успел схватить свою голову шеей за секунду до удара лба о руль. Сон, продолжавшийся несколько секунд, был похож на погружение в воду бассейна после прыжка с вышки. Провалиться получилось глубоко, но это будто немного зарядило так необходимой сейчас энергией. Лекс решил не останавливаться на пустой дороге и добраться хотя бы до живых людей.

Сквозь открытые окна пролетал едва прохладный воздух. Хотелось пить. Хотелось окунуть голову в холодную воду.

У самого края вышки. Еще шаг и полет…

Там вдалеке Тото снова махал рукой. Машина, заметив его, начала сближаться с краем дороги…

Воздух стал прохладнее. Лекс открыл глаза и ужаснулся темноте. Он сидел на холодной старой гранитной брусчатке у самой воды. Поверхность реки покрывала среднего размера рябь. Редкие лодки без огней болтались как поплавки удочек где-то посередине русла. Фонарей на берегах горела лишь малая часть. Людей и машин Лекс, обернувшись вокруг, не нашел.

С другой стороны каменного балкона сидел спиною к Лексу человек. Он был одет в джинсы и цветную рубаху, но его выдали растрепанные седые волосы.

– Длинная Пауза! – Лекс крикнул громко. Звук голоса разлетелся в разные стороны, разорванный изголодавшимся пространством.

– Лекс! – Индеец вскочил на ноги. – Ты здесь. Похоже, я снова схожу с ума, очень далеко и очень странно.

Они улыбнулись друг другу и сели напротив как тогда на утесе.

– Я могу сделать костер, если хочешь? – Длинная Пауза уже приготовился щелкнуть пальцами.

– Не надо. Тут не надо, – настоял Лекс.

– Где это мы? Ты знаешь?

Лекс еще раз осмотрелся.

– Это Петербург. Мой родной город.

Теперь индеец начал вертеть головой.

– Ишь, до чего дошло… Здесь живут люди? Где они?

– Они попадали и исчезли. Также как твоя деревня.

Длинная Пауза замер.

– Это он Лекс. Значит где-то рядом он.

Старик шептал, наклонившись к гранитной брусчатке ухом, пытаясь уловить признаки Его появления.

Ветер приносил с залива совершенно безвкусный воздух, как будто не морской, а отфильтрованный комнатный. Пустой. Лекс потрогал рукою воду. Ее как будто не существовало на ощупь. Он вспомнил Ясэ.

Индеец ползал по камням, бормоча слова. В них не было страха. Наоборот, Лексу почудилось, что старик воодушевился возможностью поменять что-то в своем бесконечном существовании.

И тогда появился Он. Обычным, каким всегда привык его видеть Лекс.

– Альберт…?! – тихое имя вырвалось изо рта.

– Я, Лекс.

Альберт поднял руки перед собою ладонями вверх.

– Ну, вот мы и подошли к финалу, господа, – с довольным видом прокричал он. – Тебе разве не нравится здесь без людей, Лекс? Тихо… Мишелю бы понравилось… А, вот твоему другу, – он кивнул головой в сторону Длинной Паузы, – показалось, что без людей скучно.

Индеец подошел к Альберту ближе, чтобы рассмотреть его лицо.

– Кто ты? – еле слышно проскрипел он.

– Я тот, – Альберт продолжал кричать, – кто избавит тебя от твоих скитаний, старик. И от всех этих фантазий, что ты умудрился раздуть. Лекс! Лекс! Хочешь послушать, что они придумали в своей деревне? Как, по их мнению, началась жизнь? Давай, старик, расскажи нам!

Альберт начал шагать по каменной площадке, иногда подпрыгивая, как ребенок в детском хороводе. Лекс схватил его за руку:

– Альберт, я умер?

Его лицо растеряло всякое веселье и сделалось привычно каменным.

– Ты же разговариваешь со мной сейчас. Значит еще не совсем. Тело, правда, развалилось на кусочки, но не беспокойся, съесть его теперь некому. Почти никого…

Альберт оглянулся вокруг, приглашая последовать его примеру, и предложил всем присесть.

– Разводи свой костер, старик. И расскажи нам свою историю о сотворении мира напоследок. А я расскажу свою, – Альберт снова улыбнулся и подмигнул Лексу, давая понять, что готов удовлетворить любопытство.

Они молчали. Долго. Лексу подумалось, что если пришлось бы ответить на вопрос о текущем времени года, он сказал бы, что это осень. Вода в реке была темнее обычного, почти смоляного цвета. Таким, должно быть, предстает перед путниками Стикс, а графские старые дома на том берегу – новым пустым, низшим миром преисподней.

В костре что-то треснуло. Лекс одернул взгляд, и Длинная Пауза тут же заговорил:

– Мой дед более всего на свете любил сидеть у входа в хижину и смотреть в сторону Солнца. Когда он стал совсем немощным, только этим и занимался. Чего только там в небе выискивал… Про летающего Бога говорил, того, что летал над землею и водою во времена, когда кроме воды и тверди ничего не было. Долго летал. Дед говорил, что мучился он, как муха в хижине, вырваться хотел, но все по кругу летал и летал. А потом замер однажды над песком у воды. Думать стал, как ему выбраться. Куда и откуда выбираться ему требовалось, дед мой не знал, чувствовал лишь только, что невыносимо ему тут. Висел туманом над берегом он до тех пор, пока чего-то не выдумал, и прежде чем улететь, на песке росчерк оставил, пометку что ли. Такой формы…

Индеец поднял руку над костром и провел волнистую линию в пространстве:

S

– Улетел, видимо, нашел выход. А из следа божественного со временем черви полезли, песок ожил, так как в самой жизни измазался. Так и началось заселение. Дед то мой, видимо, Бога этого в небе высматривал. Палкой на земле эту загогулину чертил везде, думал все, чего Он, дух этот, решил тут такой след оставить. Говорил, что знак это для тех, кто может также заплутать тут. Если кривую эту пополам сложить, то овал получится, ловушка эта как раз по форме. Может, в этом дело. Если и догадался дед, то все с собой к предкам унес.

Длинная Пауза выдохнул и сжал губы в знак окончания истории.

– Во как! – Альберт иронично кивнул в сторону Лекса. – Видал? Как у них там изогнуло то в головах, – он сделал жест пальцем, видимо, демонстрируя траекторию изгиба. – Теперь я вам, господа, свою историю расскажу, и собираться будем.

Альберт подошел к воде и захватил немного в ладони.

– Видишь, Лекс, как течет река?

Лекс часто дышал, как при нехватке кислорода, хотя начинал догадываться, что в том месте, где они все находились, можно было и не дышать вовсе. Он не мог определиться готов ли он «собираться» и больше всего ждал от Альберта ответа на вопрос куда.

– Вижу.

– Представь себе, что кроме нее ничего нет, что каждая капля ее, ничем не отличаясь от какой-либо другой, содержит в себе все, «все» такого размера, о котором ты даже не представляешь. Ты способен лишь обозвать ее – «Бог». Она несет в себе все, всю энергию и сознание, поэтому слухи о ее доброте и милосердии – вранье. У реки нет выбора – любить тебя или ненавидеть, она просто делает тебя сырым. Но, как оказалось, в одном месте, а именно прямо здесь, у нее водопад или особенное препятствие на пути – нерастворимое ею еще одно сознание. Оно – тоже ее часть, но именно та, где течение вдруг опадает. В этом падении рожден ваш мир. Как это происходит, я не знаю. Но сознание, ныне организовавшее все это, перед тобой, – Альберт покосился на старика. – Помнишь, он показывал тебе свой грот. С каждым разом он создавал себе интерьер все более походящий на истинную суть. Тот поток из картинок и образов – это была твоя попытка увидеть Бога. Смотри, – он поднял палец к небу, – это Бог шипит, как радиоэфир.

Лекс поднял глаза. Звезды в небе мигали, создавая крошечные волны. Одна за одной среди них вспыхивали и загорались картинки из прошлого, старые вещи и давно забытые люди. Чаще всего появлялся Тото.

– Кто же тогда Я, способный видеть все это? – Лекс обратился к Альберту, но успел заметить, как седой старик склонил голову и уставился в камни под ногами.

– Люди…, -продолжал Альберт, – Когда вода из реки устремляется вниз, от ее потока отделяются крошечные капли. Падая в воду, каждая капля превращается в маленький пузырь. Ты – вот такой пузырь, а точнее только лишь его пленка, тоненькая плоская часть от Бога, половинка сферы. И вас таких огромная пена. Пузыри обычно сразу пропадают, лопаются. Но теперь вы стали прочнее, посчитали себя способными на выбор, нежелающими возвращаться в реку. Решили проникнуть все дальше и дальше, расправить свои пленки и начать самим контролировать направление течения. Вас становится все больше и больше, вы распространяетесь подобно метастазам, вызывая все новую пену. Но вы просчитались с масштабом. Все пузыри полопаются, уже почти никого не осталось.

– Ты это сделал?

– Я. Но я ничего не решаю сам, Лекс. Я – просто действие, я – просто природное явление, которое обязательно возникнет в заданных условиях, подобных тем, что создали вы. Вы тоже ничего не решали, так искривилось русло, так уронило течение его сознание.

Они посмотрели на индейца, но тот оставался недвижим.

– А он, как он оказался в такой роли. Его история про племя и падающих людей – неправда?

– Может, и правда. Он с виду такой же человек. Но как вдруг он оказался ключевым, я понять не могу. Я же говорю, я просто природное явление, процесс лопания пузырей.

Альберт улыбнулся и подернулся прозрачной полосой.

– Собираться, Лекс, придется в никуда. Твоя пленка лопнет, как сильно ты бы ее не держал, и капля Бога вернется в реку. Все превратится опять в спокойное течение, даже шума пустого эфира не будет, так как не останется того, кто его услышит, – Альберт поднялся и зашел за спину Длинной Паузы. – Поднимайся, старик. Теперь тебя на самом деле не станет.

Длинная Пауза поднялся как заколдованный. Еле удерживая голову от падения на бок, он шагнул в сторону воды.

– Ты тоже, Лекс. Или ты так и не решился сделать это самостоятельно? – Альберт ехидно щурил глаза.

Лекс подошел к краю и еще раз взглянул на тот берег. Все истории о проносящейся в критический момент перед глазами жизни – правда. Все содержимое пузыря в один момент оказывается голым и свободным. И распадается на атомы, электроны, кварки, такого размера частицы, существование которых больше никогда не будет заметно…

Лекс оттолкнулся ногами и, зависнув над водой, вдруг увидел, как отражение его распустилось на тонкие нити и выстроилось, подобно волосам на ветру или водорослям на дне, вдоль бесшумного течения реки.