Текст книги "Мы едем к тебе"

Я быстро сообразила, как читается наоборот «Мур-мур, чик-чик», и направилась в коридор, надеясь сейчас купировать её сладкий приступ… Но столкнулась с врачом, который уже приехал.

Место было своеобразное. С потолков палат свисали сталактиты, в клозете пахло нефтью. Зато врач оказался хорошим во всех отношениях. Он осмотрел меня и велел принимать имеющиеся у меня травы дальше. И всё будет хорошо.

А вот вашей подруге стало совсем плохо, и её перевели в одиночную тяжёлую палату. Да, я не хочу врать, – серьёзно и спокойно пояснил он.

Смеркалось. Не хотелось ни о чём думать. Кажется, судьба обернулась совершенно неизведанным зигзагом… Мне хотелось домой. Только домой. Но пока что я не могла оставить Марианну.

Я заглянула к ней в палату, и она сразу позвала меня поближе к себе. Она лежала в тусклом свете посреди маленькой тесной камеры.

– Наташенька, – просипела она мучительно, измождённо, – выслушай меня.

– Я слушаю! – заверила я, сидя рядом ни жива ни мертва, не в силах опустить глаза.

– Натулик, – протянула она холодную, сухую руку. – Мне очень плохо… Просто ужасно. Возможно, мы сейчас говорим с тобой в последний раз.

– Марианна, что ты! Окстись! – чуть не заорала в голос я.

– Наташа, не надо! Восприми это серьёзно и спокойно! Я чувствую, а предчувствия у меня особенные. И я наконец должна тебе сказать. Теперь уже нечего таить. Я не хотела говорить это и скрывала от многих, даже от тебя. Но теперь ты должна знать, потому что… Короче – мои предки, бабушка и дедушка – из Вейка!

Мы молчали несколько мгновений. Мне не верилось, однако стало ясно, что теперь уж она точно не обманывает.

– Прости, родная, что я виляла, немного тебя морочила! Но знай – это так.

– Потому ты так хорошо видишь в темноте? – разлепила губы я. – И так всё особо чувствуешь? И вычислила, куда именно нам идти? И, в конце концов, довела меня почти до Вейка?

Марианна кивнула – мол, да, ты поняла всё совершенно точно и верно!

– Прости, Наташа, если когда что было не так с моей стороны!

– Что ты, Марианночка! Спасибо тебе за всё, что ты сделала мне! – сказала я.

Тяжко болеющую Марианну не следовало больше беспокоить. Я вернулась в свою палату. А потом протрусила в коридор, в мягких тапочках и рубахе почти до полу…

Там теперь сидел только один человек. Бритый. С сигаретой. У него были чуть-чуть седые виски.

…Я не верила. А где же длинная борода? И курил он раньше трубку…

Но тут раздался знакомый, тихий голос:

– Доченька! Наташенька!

– Папа! – почти беззвучно всё моё существо потряс этот тихий крик.

Я не помнила, как оказалась рядом. Моё лицо было у него на груди.

Однако мне не снилось. Нет.

Мы смотрели друг на друга. Кажется, он заметил и понял… Но ничего пока не сказал. А мне отчётливее всего бросились в глаза кончики его отросших волос на висках, поседевшие за одно вроде бы лето.

– Не волнуйся. Теперь я свободен, – только и обронил он. – И я здоров.

Я знала, что предстоит большой рассказ. И мой. И его… Я же слышала его голос там!..

– Папа, значит, ты… был в той башне?

– Да, доченька, – сказал он. – И увидев вас, я крикнул про подземный ход. И вы меня услышали.

– Но как ты оказался там?

– Сам.

– Что? – не поняла я.

– Завтра, – коротко обронил он, и я осознала и приняла это. – Завтра, – повторил мой отец.

Ночью что-то случилось. Я просыпалась и слышала беготню, возню, отдалённые сдавленные крики мужчин и женщин.

Утром я вышла в коридор. Ранний пациент в шлафроке читал вслух, то ли себе, то ли как бы всем в пространство, в частности, мне, свежую газету:

– О-о, – читал он, – как показывают датчики в Ягли, Радапоге и в других наблюдательных точках – коэффициент магнетизма в тропосфере перестал нарастать… Уже несколько дней как стабилен. Впервые за столько, значит, лет!

Я особо не обратила на него внимания. Я держала курс на Марианнину палату. И дорогу мне преградил врач. За его спиной я различила силуэты суетящихся нагнувшихся сестёр.

– Пожалуйста, – сказал он. – Вам нельзя сейчас туда.

Он твёрдо смотрел на меня.

И я послушалась. Я ведь точно была уже не одна. Я могла навредить ему. Или ей, я не имела на это право! Но я уже догадывалась, что произошло перед рассветом…

Не в силах сдержаться, я взглянула и успела увидеть кое-что на полу палаты. И тотчас отвернулась. И врач уводил меня.

– Не смотрите! Образумьтесь и не смотрите! Прошу вас!

– Да-да, – пробормотала я.

Слёзы уже текли. Но доктор был умный и мудрый. Едва он успел отвести меня в процедурную и посадить на кресло, как они хлынули.

– Ничего, это можно, – кивнул врач. – Это даже хорошо. Произойдет разрядка. Плачьте. Только я побуду рядом, вот там.

Слёзы лились потоком. Затем я забилась, и тогда врач подошёл ко мне и вовремя остановил:

– А вот так не надо! Не доводите себя до истерики! Теперь успокаиваемся! Потихоньку, дышим! Дышите глубоко! Вместе со мной!..

Слёзы капали. Капали. Капали… Но я уже пришла в себя. По команде мудрого врача дыхание нормализовалось.

– Как себя чувствуете? – спросил он, и я не сомневалась, что́ он в основном имел в виду. Я ответила:

– Нормально. – Он спросил, не тошнит ли меня, и я сказала, что сейчас редко.

А потом появился папа. Они вдвоём были рядом – доктор, почти как та самая доктор Лидия, только в мужском обличье, и папа, который нашёлся!

Этой ночью Марианна умерла от рака. Ей сделалось совсем плохо, и её стало рвать прямо на пол палаты кровью. С кровью выходили мелкие кусочки легких, и сёстры, и доктор, увидев это, разумеется, поняли – конец.

Они не успели даже ещё убрать кровавые лужи (я и заметила их краем глаза). Потому что состояние Марианны странно изменилось. Она вдруг успокоилась. Бледно-жёлтое измождённое лицо посветлело. И – она умерла с улыбкой.

Вот как случилось: я в это время плакала о Марианне, а она – улыбалась. Так и застыв безмятежно, с радостным выражением лица на смертном ложе.

Мы сидели рядом. И он рассказал всё.

Экономика менялась, менялись законы. И папа не признавался нам тогда, что его картель отмывал деньги не самым честным путем.

Он понял, что как пить дать наказание теперь наступит. Конечно, тюрьмы у нас были не такие страшные и суровые, как темницы в той же империи Раму-Аму, и всё же папе не хотелось туда. И он решил сам принести повинную, и отправился с ней к губернатору, сделав вид, что уехал из дома и исчез. Он рассчитывал на снисхождение и его получил.

Солидную часть капитала он отдал в виде штрафа государству, ещё одну часть пожертвовал на благотворительность. И – удостоился заключения в одиночной тюрьме возле озера со звероящером. Этот последний стал его молчаливым стражем, лишь изредка подающим свой красноречивый рёв, холодящий душу до самых глубин. И для искупления папа посылал остальные части своего капитала нам, в семью, в виде посылок, и намеревался делать это и дальше.

Никто его не беспокоил, кроме ненавязчиво надзирающих вдали лиловых полумесяцев. Так что он мог даже покидать свой каменный однокомнатный домик с решёткой и гулять вокруг по лесам. Только далеко он уйти не мог – ящер в такие моменты начинал красноречиво подавать голос из пучины недвижного озера. И папа вынужден был возвращаться в свой ссыльный дом.

Но он жил там не совсем уж ужасно. Темнело в каменной одиночной тюрьме задолго до заката, и ночью падало лишь несколько синих лунных лучей. Кругом спали тёмные леса, а над горизонтом мерцали зарницы.

Днём светило яркое солнце, и папа сидел на матрасе и читал газеты, которые ему приносили туда. И – снова вернулся к любимому ранее делу. Он рисовал углём и пастельными карандашами, потому что времени на это тут было много. Только теперь не пел при этом самовлюблённые песни. Он рисовал красивое граффити на стене каменной камеры, на пергаменте тоже. И становилось почти хорошо.

Ел он в основном манку, хлеб, сосиски и яблоки. Иногда можно было заварить чай или кисель. Он боялся сразу сообщить нам, где именно он. Он решался это сделать, но… Но мы сами отправились за ним.

В общем, так миновало почти всё лето. Конечно, он не рассчитывал на окончание срока сейчас. И вдруг, в очередной раз гуляя вокруг своего каменного временного дома, он увидел упавший с дороги лиловый полумесяц, потерпевший аварию. Он приблизился.

Внутри оказались мужчина за рулём и – совсем маленький мальчик рядом, в специальном кресле для ребёнка. Мужчина явно погиб – голову пробило так, что виднелись брызги мозга. Однако ребёнок, поскольку был лёгонький и крепко пристёгнутый, остался жив и, похоже, даже совсем не пострадал.

И тут из опрокинутого автомобиля повалил дым.

Мой папа понял сразу, что надо действовать без промедления. Он отцепил ремень, вытащил пацана из кресла и со всех ног с ним на руках помчался прочь. И вовремя – через пару мгновений показался огонь, грохнул взрыв и весь лиловый полумесяц полыхнул как огромный факел… Чёрным, пустым и оплавленным мы и видели его потом.

И вскоре оказалось, что в полумесяце, потерпевшем аварию рядом с озером ящера, ехали личный водитель полковника спецслужб и – его маленький сын, которого иногда вот так одного перевозил шофёр.

Полковник, узнав о происшедшем, не только благодарил папу, а подал заявление о его досрочном освобождении за его поступок.

Папа просто выполнил тогда долг, подсказанный его существом. Перед ним был ребёнок, маленький невинный человек, не важно, чей сын. И он не колебался ни секунды. Сделал что требовалось. И – освободил себя.

Через три дня решение вынесли окончательно. Однако ещё раньше мы достигли озера.

Папа увидел нас. Вряд ли он в самом деле мог узнать меня под маской и мантией, да ещё не на самом близком расстоянии… Или всё-таки родительские сердца обладают особым даром? В любом случае он не мог выйти к нам – в ту же минуту предупреждающе завыл ящер… И тогда он изо всех сил, издали крикнул, где укрытие – подземный ход. Он давно его разведал. Но знал, конечно, что с другой стороны – гвардейская застава, и потому сам не мог пойти туда. Ведь его дело ещё не решили окончательно.

Но теперь – мы сидели рядом, и папа курил сигарету вместо трубки, и рассказывал, что в заточении у него в конце концов появилась идея большой картины. Возможно, самой главной своей работы. Не исключено, что писать её он будет до старости.

Полковник не только походатайствовал за моего папу, он ещё распорядился о двух дальнорейсовых дирижаблях, на которых, с одной пересадкой, мы должны были отправиться домой.

Мы дошли; и он вернулся. С чуточку поседевшими висками, бритый, иной. Измождённый и… обогащённый.

Мы прошагали через холл санатория. Там снова сидел тот, в шлафроке. И опять сообщил, читая свежую газету:

– Иди ты! Уже который день магнитное поле атмосферы стабильно не повышается! Остановилось!

Марианна лежала под саваном. С улыбкой.

В стенах этой больницы я потеряла подругу. Как точно так же потерял своего непутевого дружка этот самый Тимка, некогда учившийся вместе с Марианной на техника швейного оборудования.

Она проделала со мной весь путь. Без неё я ни за что не сумела бы его одолеть. И перед смертью она открыла свою главную, сберегаемую тайну.

Она так, увы, и не смогла до конца преодолеть собственное прошлое, исподволь влияющее на неё. Она сгорела сама, но осветила нас. Вернула нас с папой окончательно.

Всегда буду помнить тебя, Марианночка!..

Слеза капнула на руку, но я знала – мне нельзя доводить себя до истерик. Я уже стала ощутимо тяжёленькой.

– Да? – спросил коротко и тихо папа.

– Да, – ответила я, прекрасно сознавая смысл его вопроса. Мы поняли друг друга без лишних слов.

Я возвращалась ведь и к Павлину тоже! Я знала, что он, хоть и неожиданно, хоть и в смятении, но – конечно, с радостью примет мой «подарок» ему, который на склоне зимы следующего года станет нашим общим. Сын или дочка – я пока не знала. Новый человек! И – станет ли тоже новым… он, Павлин?

Мы парили над освещённой солнцем землёй, отбрасывая расплывчатую баснословную тень. Рядом со мной был папа. И – будущий дедушка.

Мы сидели в мягких креслах, а внутри дирижабля вещал репродуктор, выдав сенсацию: коэффициент магнетизма в тропосфере начал снижаться! Это отметили все наблюдатели, в том числе в Радапоге.

Вот он, под нами, красивый дом Хава и Аневер!

На крыльце стояли они четверо. Я высунулась из дирижабля и помахала. Они увидели и помахали ответно, кто руками, кто платочком. Изящнее и милее всех жестикулировала их дочь.

Когда дирижабль пролетел, Хав повернулся к Аневер и погрозил ей пальцем:

– Ах, Аневер, ну будь же мне верна! Случайные связи… – начал было он известное.

– Ах ты, мой озорник! Ах ты, мой проказник! – рассмеялась, перебивая, Аневер. И, как бы в пандан своим словам, потрепала резиновую детскую соску, висящую на цепочке на мужниной шее.

А потом Хав и сын, положив на плечи удочки, отправились на затон, рыбалить. Они шагали от резного терема почти в ногу; из одного кармана Хава торчал копчёный окорок, из другого – бутыль пива. Он жевал сыр и попутно рассказывал сыну про опарышей. В виде небольшой лекции, – то наглядно показывая на удочку, а то делая пальцами характерные движения, означающие изгибающегося червяка.

Тем временем Аневер с дочерью сидели в резном родном доме, включив трансляцию на настенном экране. Опять передавали новости. И показался фотоснимок со сверхвысотного стратостата. На вечерней земле были видны точки массированных свечей Яблочкова и мутные пятна.

– Как видим, – заговорил приятный баритон за кадром, – над Вейком, столько времени погружённым в тень, в некоторых местах зажглось электричество.

Скользнувшая рисованная стрелка указала на плане эти места.

– Трудно ещё судить о дальнейшей судьбе Вейка и его окрестностей. Существует проект построения новой дороги туда, и вроде бы теперь он не встречает сопротивления со стороны условной верхушки Вейка. Пока что точно можно сказать лишь факт – тени там совершенно определённо стало меньше.

Наш дирижабль продолжал полёт. Вот мы пролетели над хребтом Полхар. А вот и залив океана разостлался под нами. И вон – та закрытая от ветров безлюдная бухточка, отделённая живой изгородью. Где возле грота была могила доктора Лидии. И всё вместе: накатывающие тихие волны, пустынный берег, скала словно великанья раковина и – пещерка в ней – напоминало о древней стране Лидии, откуда происходили предки маленькой необыкновенной женщины.

Мы возвращались домой. Втроём. Мы снижались и снова поднимались к облакам.

А магнитное поле, столько лет накапливавшееся над землёй в тропосфере, теперь с каждым днём становилось всё менее заряженным. Процесс, настораживающий весь учёный и не только мир больше десятка лет, отпустил и пошёл в обратную сторону. Теперь уже точно. Стабильно.

И научный мир так и не мог толком объяснить почему.

– Вот мы и в долгожданном отпуске, – со странным выражением сказал Александр.

Две девочки, юные красавицы в цветастых одеждах и соломенных шляпках, сидящие рядом, молчаливо поняли это выражение.

Парусно-моторная прогулочная яхта легко шла по океанской волне.

Они не глядели ни на её стилизованный скульптурный нос, ни на деловитого рулевого. Они смотрели за борт, на пролетающие мимо синие воды. А потом спустилось несколько чаек, покружило рядом. И две дочурки с папой стали бросать им кусочки вкусных лепёшек. Морские пернатые хватали их в воде и на лету, благодарили своими криками. И – продолжали парить кругами, плавно, ненавязчиво сопровождая шхуну, покачивающуюся в лёгких длинных прыжках по волнам.

Александр и дочки его и Марианны не улыбались, но глаза их, уже не красные, светились тихим, робким светом. Они мало о чём говорили сейчас. Просто Александр знал, что сделает теперь всё, чтобы вырастить двух любимых девочек, всеми силами восполнить потерю, которую понесли они трое. Как уж удастся. Насколько хватит моральных сил.

Остров Квадрига принял их на свои жемчужные пляжи, в города, где дома были украшены портретами Рыцаря печального образа. Ночами там танцевали под свет стробоскопов во многоярусных клубах. В закусочных, на высоких площадках, в вёдрах со льдом охлаждалось молодое вино, а на экранах над залами закусочных показывались музыкальные клипы. Такова была Квадрига, где они нашли покой и солнце, пока не подживёт немного рана в душах троих.

Яхта почти бесшумно плыла по океану. Чайки почти незаметно улетели. И тогда младшая из двух сестёр тихонько и сладко задремала.

Папа Алекс и старшая улыбнулись. И аккуратно молча заботливо укрыли её пляжным покрывалом.

Об авторе

Рожков Кирилл Кириллович.

Родился в 1976 году в Москве. В 1998 году окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Член Союза писателей Москвы с 1999 года.

Печатался как прозаик и поэт в различных бумажных и сетевых изданиях. Наибольшее количество публикаций – в журнале «Юность», литературную премию которого как прозаик получил в 2004 году, и в литературно-научном портале «Русский переплёт». Неоднократно попадал в шорт-лист номинации «Поэт года» под эгидой портала Stihi.ru. Немало стихов, рассказов и повестей напечатал в серии сборников сетевой поэзии и прозы, долгое время выходящей благодаря главному её редактору Татьяне Помысовой, которой, увы, уже полгода как нет с нами.

Повесть «Мы едем к тебе» автор считает для себя совсем новым этапом своего творчества, неожиданным для себя творческим экспериментом. И, хочет надеяться, удачным.

В настоящее время, помимо литературного творчества, работает в астрономическом НИИ.