Текст книги "«Жил напротив тюрьмы…». 470 дней в застенках Киева"

Всё это было бы смешно, если бы не было так грустно. Политическим заключённым на Украине не легче от того, что все здравомыслящие люди признают нелепость предъявляемых им обвинений.

Я так подробно в этой главе пересказал юридические аспекты моего дела, утомив и себя, и кого-то из читателей, чтобы стала понятной простая и очевидная вещь – про право в моей истории говорить не приходится. Сплошная политика и неуемная жажда власти тех, кто принимал решение о моем аресте.

Глава 4

Меня часто спрашивают после освобождения – почему я отказался от обмена летом 2018 года, ведь тогда бы не пришлось находиться 15 месяцев в заключении. К тому же тем летом я готов был отказаться от украинского гражданства. Чтобы понять, надо ещё раз раскрутить кино с начала.

Я уже говорил в самом начале своего рассказа, что предложения обменять меня появились сразу же, практически в первые минуты ареста. До всякого предъявления обвинения. Выглядело это так: мы с адвокатом сидим в моей квартире, СБУшники проводят обыск и адвокат показывает мне по мобильнику, что в этот момент появляется в информационном пространстве – заявление пресс-службы СБУ о том, что раскрыта широкомасштабная сеть русских пропагандистов, подрывающих основы украинской государственности. Пресс-конференция одного из высших чинов СБУ, на которой он также вещает о «большой сети», поимке «большой рыбы» и прочее. Одновременно следуют заявления пресс-службы Кремля, где есть слова о недопустимости ареста журналиста, то есть меня, за его профессиональную деятельность.

Я понимал, что пока я сижу в своей трёхкомнатной квартире в шестнадцатиэтажке даже не в самом центральном районе Киева, за стенами этой квартиры заваривается большая политическая каша. Уже тогда мне стало ясно, что в моей истории речь будет идти не о законе, а о политике.

Обыск у меня начался в половине девятого утра. А уже в три часа дня пошли заявления знаковых персон Украины и России. Народный депутат Антон Геращенко, тогда советник министра внутренних дел Авакова, своего рода его рупор, прямым текстом заявил, что меня надо менять на Сенцова. Такое же заявление сделал глава пресс-службы Министерства внутренних дел Украины Артём Шевченко. Ирония судьбы в том, что с Артёмом я дважды работал вместе, в одной редакции. Сначала в Днепропетровске, когда я только начинал свою карьеру, он был у меня журналистом в редакции новостей «11-го канала». Затем в Киеве на телеканале «ICTV», где я был выпускающим редактором. Этого парня я знал ещё со студенческой скамьи, и он меня тоже хорошо знал. Мы здоровались, поддерживали отношения, у нас была масса общих знакомых…

Вся эта мешанина – обвинения нет, подозрения тоже нет, но меня уже собираются менять – помогла мне понять, что ради этого всё и затевалось.

В Херсоне вокруг меня тоже создавался соответствующий антураж – я уже говорил, что меня поместили в камеру «бээс», где держали людей, находящихся под пристальным вниманием. Туда было не стыдно привести людей из международных организаций, проверяющих условия содержания заключённых.

Я не говорил в предыдущих главах, что после помещения меня в эту камеру для бывших сотрудников прошел совершенно уникальный персональный шмон – обыск. В принципе, шмоны в тюрьме – явление обычное, даже рутинное. Обыскивают камеры, ищут в них наркотики, телефоны, оружие – все, что запрещено. Но это был шмон особенный! Пришли два майора, несколько офицеров чином пониже, и возглавлял этот обыск представитель центрального управления из Одессы, в состав которого входили тюрьмы Херсона и Николаева. При этом обыскивали не камеру, а только меня и мои нары! Всех остальных вывели из камеры, и целая толпа офицеров осматривала мои вещи (я к тому времени уже немного успел прибарахлиться) – переворачивали матрас и так далее. Такие «почести» новому заключённому можно было объяснить только большим политическим интересом к моей скромной персоне.

Следить за этими политическими играми я мог только одним способом – по сообщениям о самом себе в украинских новостях. Мой арест, моя история, суд по моему делу в Херсоне – всё это было в новостях. Поэтому, когда я вошёл в камеру, обо мне уже всё было известно, меня ждали. И я ждал, что ко мне скоро придут с каким-то важным разговором – раз уж поспешили озвучить слово «обмен».

Буквально через неделю или две я узнал из новостей, что состоялся телефонный разговор между Путиным и Порошенко. Процесс обмена между Россией и Украиной застопорился с декабря 2017 года. И вот теперь президенты поговорили и решили, что обмены должны продолжаться. Поручили конкретное согласование этого процесса омбудсменам. С российской стороны это Татьяна Николаевна Москалькова, с украинской – Людмила Денисова.

Я понял, что рано или поздно Денисова окажется в херсонской тюрьме. Точно, дня через два после телефонного разговора президентов нас предупредили с утра, чтобы в камере навели порядок – снять всё лишнее с кроватей, бельевых верёвок, натянутых между верхними койками… Ждём омбудсмена!

И вот открывается дверь, входит госпожа Денисова в сопровождении начальника СИЗО и еще каких-то депутатов Рады и помощников. Мы строимся. Она сначала делает вид, что это просто плановый обход. Спрашивает всех, какие претензии, пожелания, замечания, и только потом обращается ко мне. С теми же словами, что ко всем: «Есть ли замечания по содержанию?» Я в ответ был немногословен. Сказал, что свой арест считаю незаконным и не вижу никаких оснований для содержания меня в тюрьме. Она мне напомнила, что я являюсь гражданином Российской Федерации, имею второй паспорт. Я возразил, что согласно украинскому законодательству это не более чем административное правонарушение – второй паспорт. И находиться за него в тюрьме я уж точно не должен, поскольку двумя, а то и тремя гражданствами на Украине даже бравировали высокопоставленные чиновники – например, про три свои гражданства когда-то говорил экс-губернатор Днепропетровской области И. Коломойский, два паспорта было у главы Государственной фискальной службы (налоговой) Украины Насирова. И это госчиновники, а не я, простой журналист. Прозвучали ещё какие-то необязательные слова, из чего я сделал вывод, что внимание ко мне налицо, но главный разговор впереди.

Этот разговор состоялся через неделю. В кабинете начальника СИЗО, где были только я, Денисова и её помощник. Тут начался разговор о главном – об обмене. Мне предложили подписать заявление на обмен. Моя первая реакция – без своего адвоката никаких документов не подписываю. И второе – я вообще не понимаю, в чём суть такого понятия, как «обмен». Что это за юридическая процедура? Кем я выхожу после этого обмена, в каком юридическом статусе? Мне ответили, что это «политическое решение»: «Вас поменяют и всё забудется…» На это я вполне логично сказал: «Если бы мы разговаривали с вами на улице, где-нибудь в кафе, и вы сказали бы: «Сделай доброе дело, согласись на обмен. Тебя куда-то отправят, сюда мы привезём людей, все окажутся в более комфортных условиях, чем сейчас», – я бы искренне удивился, но не так, как сейчас. Я сегодня в тюрьме, и вдруг ко мне приходят люди и делают предложение об обмене – а у меня в портфолио статья 111, то есть «госизмена». Она предусматривает наказание, начинающееся с 12 лет заключения. В такой ситуации разговор в подобном ключе – давай мы тебя как-нибудь поменяем, а там всё забудется и это будет политическое решение – как-то не очень меня устраивает, слишком все расплывчато и неконкретно.

Наш разговор длился минут 40–45. Потом я узнал, что на такой же разговор пригласили мою соседку по тюрьме, девушку на шестом месяце беременности. Её звали Лена Одновол, она тоже шла по статье 111. Её вина заключалась в том, что она возглавляла одну из комиссий по организации референдума в Крыму весной 2014 года. После этого она спокойно жила в Крыму, а родственники её мужа – в Херсоне. Лена неоднократно пересекала границу, никаких претензий к ней не было. Но в начале 2018-го, во время очередного посещения херсонской родни, её вдруг арестовали и предъявили обвинение в гос измене. Во время ареста она была на четвёртой неделе. Тогда следственные органы СБУ об этом вроде даже не знали. И вот на шестом месяце беременности, когда её состояние было очевидно для всех, её держали в соседней со мной камере СИЗО. И предлагали обмен, что стало знаковым показателем политической ситуации на Украине в те дни. Человек не осужден, следствие идет, может, он еще окажется ни в чем не виновным, суд же своего слова не сказал, но его хотят обменять на уже осужденных и отбывающих свой срок преступников в России. Абсурд, но для тех, кто оказался в украинской тюрьме, – суровая реальность.

На разговор с госпожой Денисовой пригласили беременную девушку и меня, вот такая получилась компания. Мы оба отказались от обмена, поскольку не понимали, что это такое. Мы в тюрьме, никаких юридических гарантий, никаких объяснений, зачем и кому это нужно. Хотя я уже понимал, что идёт игра для поднятия политического рейтинга Порошенко, ему на тот момент уже нечего было предъявлять стране, обманутой его обещаниями. Он решил, что история с обменом ему поможет заслужить поддержку украинцев на предстоящих выборах. В дальнейшем плодами этой истории воспользовался не Порошенко, а Зеленский. Как показала жизнь, на сегодняшний день это чуть ли не самое значительное, что вновь избранный президент может поставить себе в заслугу.

Ещё одно обстоятельство, представляющееся мне очень важным. В тюрьме так – каждый, кто туда попадает, поневоле становится юристом. Ведь все решения о содержании в тюрьме на Украине принимает суд. К человеку, там находящемуся, должны быть конкретные претензии, доказанные в строгом соответствии с юридическими процедурами, по Уголовно-процессуальному кодексу. Обвинения должны быть не просто словами. Поэтому все, кто в тюрьме, листают Уголовный кодекс и УПК, стараются сами разобраться, насколько законно то, что с ними происходит.

Ситуация с обменом была чрезвычайно странной с точки зрения закона. Речь шла о Сенцове, который продолжал считать себя украинским гражданином. Что получается? В российской тюрьме находится украинец (таким считал себя сам Сенцов, и таким его считали в Киеве) с приговором за подготовку террористического акта. Другой украинец – Вышинский – находится в украинской тюрьме даже без какого-либо обвинения, только с подозрением. Как можно их обменивать друг на друга? Украинца на украинца? Человека, чья вина доказана и есть приговор (Сенцов), на невиновного, только с подозрениями (Вышинский). С юридической точки зрения это нонсенс.

Об этом мне говорили и адвокаты во время свиданий – например, западники из украинской миссии ОБСЕ не понимают, как можно менять украинца на украинца. Да ещё и один из них без приговора суда – а вдруг он невиновен?

Порошенко заварил кашу с великим множеством правовых нестыковок. Я вообще не понимал, как это может быть сделано. Зато я хорошо понимал – на меня будут давить. Я-то к тому времени уже был к этому готов. Да и что мне могли сделать? Ухудшить условия пребывания в тюрьме? Вряд ли. Те, кто заварил эту кашу, явно боялись большого общественного резонанса. Применить меры физического воздействия? Тем более нет. Я сижу по нашумевшему делу, регулярно встречаюсь с адвокатами, могу в любой момент оказаться в суде. Любой синяк, след насилия бросится в глаза, и это сыграет против тех, кто на меня давит.

Остаётся одно – давить будут на моих родственников и коллег. После тех 10 обысков, что провели у родителей и моих сотрудников, я понимал: надо оградить близких мне людей от давления, сделать так, чтобы они почувствовали себя увереннее.

Поэтому на одном из заседаний суда по апелляции я сделал заявление. Сказал, что готов отказаться от украинского гражданства, но при этом прошу следствие оставить в покое моих коллег по редакции, которых начали таскать на допросы – пока в качестве свидетелей. У меня были опасения, что кого-то из них, из большого коллектива в 40 с лишним человек, могут сделать моим соучастником и в итоге человек тоже может оказаться в тюрьме. При очень расплывчатых подозрениях, что были мне предъявлены – обвинений и вовсе не было, – всё было возможно.

Сделав это заявление, я обратился к президенту России Владимиру Путину с просьбой защитить меня как профессионального журналиста. Было очевидно, что в политической плоскости мне больше опереться не на кого. На Украине – жёсткая кампания против меня. Украинское журналистское сообщество демонстрировало, мягко говоря, отстранение от ситуации. Не все, конечно. Были люди, которые меня поддержали. Например, мой коллега Вася Муравицкий, который просидел 11 месяцев в тюрьме по такому же обвинению в Житомире. Начиная с августа 2017 года мы за него боролись. Его взяли в роддоме, на третий день после рождения ребенка, его жена осталась с младенцем на руках, а муж сел в тюрьму. Когда Вася все же вышел под домашний арест, первым прислал мне посылку и письмо, в котором давал дельные советы, как себя вести в камере. Это было очень трогательно. В посылке были самые элементарные и необходимые вещи: пачка чая, сахар, лапша быстрого приготовления, две книжки. Он живёт в не самом богатом украинском городе Житомире. Сам не очень богатый человек, зарабатывал в то время преподавательской деятельностью и подрабатывал тем, что писал статьи. Он и его жена первыми меня поддержали.

Большую поддержку я чувствовал со стороны моего коллеги Игоря Гужвы и возглавляемого им сайта «Страна. юа» – ребята размещали мои тексты из тюрьмы, постоянно давали новости обо мне. Наверняка были еще какие-то попытки меня поддержать, но такие отдельные жесты со стороны моих украинских коллег никак не были показателем того, что происходило в информационном пространстве Украины. Там меня упорно величали не журналистом, а «российским пропагандистом». Из меня хотели сделать агента России, пойманного с поличным, как говорится, «на горячем»: «Этот «вражеский пособник» заслуженно сидит в тюрьме, и единственная польза от него для Украины может быть в обмене на нашего патриота, томящегося в российских застенках!»

Кампания была хорошо выстроена, в украинских новостях организовали массовую истерию, связанную с голодающим Сенцовым. Каждый день передавали, что он голодает 50-й день, 55-й… Митинги в его поддержку и тому подобное. Вывод из чётко отработанной кампании следовал только один – надо Сенцова срочно менять! На кого? Да всё равно – хоть на этого Вышинского.

Чем дальше, тем больше я убеждался – не в праве дело. Когда начал погружаться в материалы дела, увидел, насколько там всё сшито белыми нитками. Но это было потом. А тогда, весной-летом 2018-го, весь антураж был просчитан буквально по шагам. Смотрите сами, вот хронология событий:

14 мая, накануне открытия Крымского моста – Сенцов начинает свою голодовку;

15 мая, утро – меня арестовывают. Дальше начинается то, о чём я уже говорил. Херсон, суд, арест, апелляция;

конец мая – начало июня – хорошо подготовленная волна акций «Поменяем Сенцова!» Ежедневные сообщения о том, что он голодает из последних сил. К нему присоединяется еще кто-то из украинцев, сидящих в российских тюрьмах, потом они прекращают голодать;

9 июня – телефонный разговор между президентами Украины и России. Из сухих официальных сообщений понятно, о чем речь: «Была достигнута договоренность, что в ближайшее время заключенных посетят уполномоченные по правам человека обеих стран», – говорится в сообщении пресс-службы Порошенко. В Кремле уточнили, что достигнутая договоренность о визитах омбудсменов касается как украинцев, находящихся в заключении в России, так и российских граждан, находящихся в заключении на Украине. «Особое внимание уделено вопросам гуманитарного характера, включая обмен удерживаемых лиц. Владимир Путин подчеркнул необходимость незамедлительного освобождения российских журналистов, арестованных на Украине», – говорится в сообщении Кремля. Это по РБК.

Дальше начинаются переговоры об обмене и составление списков. Денисова едет в Москву, а затем в Лабытнанги, Ямало-Ненецкий автономный округ, где сидит под воротами колонии, в которой отбывает наказание Сенцов, – чистой воды пиар, который ничего не дает переговорному процессу.

В июне 2018-го в разговоре с омбудсменом Верховной Рады Денисовой я отказался подписать заявление об обмене. Вернулся в камеру. Насколько я понял, Людмила Денисова уехала расстроенная или, по крайней мере, разочарованная. Её настойчивые попытки убедить меня, что «так будет лучше всем», ни к чему не привели. После этого она разговаривала ещё с моим адвокатом, с тем же результатом.

На следующий день меня вызвал капитан из тюремной администрации и как-то загадочно спросил: «Тут вчера женщина приезжала, велела узнать – вы вообще готовы к переговорам?» Это выглядело странно – он разговаривал со мной намёками, будто мы были на чужой территории. Хотя он-то был точно на своей – он охраняет, а я сижу.

Я был несколько удивлён, тем более что вызвали меня под вечер, полусонного. Ответил, подумав: «Что ж, пусть формулируют – посмотрим, что к чему».

Чуть позже через адвоката мне передали следующее предложение. Ему сказали так: «На оправдательный приговор ваш клиент может не рассчитывать. В самом лучшем случае – 12 лет лишения свободы по обвинительному приговору. А там возможен досрочный выход на волю по помилованию президента Украины. Но это только для обмена».

В такой данности я оказался в мае 2018 года. Ещё моему адвокату сказали: «Но при всём этом мы можем договориться. Один из вариантов договорённости: Ваш клиент может дать пресс-конференцию и во всём покаяться. Понятно, что после этого дорога в Россию будет для него закрыта. Зато мы можем вернуть всё его арестованное ныне имущество и организовать его выезд за рубеж, в одну из европейских стран».

После этих «предложений» стало понятно, что договариваться не с кем и не о чем…

Здесь нужно сделать уточнение по поводу статьи 111 «Госизмена» в украинском Уголовном кодексе. Эта статья существовала давно, но в 2014 году санкции по ней были ужесточены. В неё были введены два положения. Она превратилась в «безальтернативную» – это значит, что если вам предъявили обвинение по этой статье (а также по 109-й или 110-й, которые также входят в раздел УК Украины «Преступления против национальной безопасности»), то вы автоматически оказываетесь в тюрьме. Никаких залогов, выходов на поруки, личных обязательств – только в тюрьму.

И второе – эта статья стала конфискационной. При вашем аресте на имущество также автоматически накладывается арест, а после вынесения обвинительного приговора ваше имущество конфискуется.

Для чего это была сделано? Таким образом появилась прекрасная возможность разбираться с политическими противниками тех людей, что пришли после Майдана в Верховную Раду. Тот, кому предъявляют эту статью, лишается какой-либо возможности манёвра – не имеет возможности ни уехать, ни договариваться на свободе с кем-то во время суда. Сразу арест – человек сидит в тюрьме, у него уже не самое радужное настроение. Более того, на имущество наложен арест. Посадили в тюрьму, лишили свободы, всё арестовали – и дальше с человеком начинают разговаривать: «У вас нет никакого выхода, давайте договариваться». Это, с моей точки зрения, сильнейшее средство в борьбе майдановцев с политическими противниками, например, из «Партии регионов», которые при Януковиче были во власти. Там люди достаточно богатые, никогда не сидевшие – поставив их в такие условия, с ними можно договориться о чём угодно.

Я, не будучи ни «регионалом», ни супербогатым человеком, тем не менее оказался по этой статье в тюрьме. И со мной начались такие переговоры-уговоры на заведомо не лучших условиях – от 12 лет заключения.

Итак, мне сделали прямое предложение, суть которого в следующем: не хотите непонятного обмена, а хотите юридическую схему – хорошо, вот она, пожалуйста. Вы признаёте свою вину, вас быстро осуждают, тут же вас помилует президент Украины, затем все-таки обмен и всё – все довольны, все смеются.

Я резонно отвечал, что в число этих довольных не попадаю, поскольку ни в чем не виноват. Что мне признавать в таком случае? На этом переговоры-уговоры между мной и украинскими политиками зашли в тупик. Их не устраивала моя позиция, но я её менять не собирался. А просто упрятать меня в тюрьму по 111-й статье им было недостаточно. Из ситуации с моим арестом хотели выжать гораздо больше пользы, чем просто избавление от ещё одного журналиста, который критикует Порошенко и пишет правду о том, что происходит на Донбассе. Тем более что вокруг меня и обмена Сенцова уже были созданы завышенные ожидания – украинская сторона во многом сама же и спровоцировала их поспешными заявлениями о моём предстоящем обмене.

Такова основная канва событий, связанная с вопросом об обмене, от которого я решительно и однозначно отказался ещё в 2018 году.

А что же произошло в сентябре 2019-го, когда я прилетел в Москву вместе с еще 34 людьми, выпущенными из украинских тюрем. Это что было? Обмен или нет?

После освобождения из Лукьяновской тюрьмы 27 августа 2019-го мне пришлось отвечать на огромное количество вопросов коллег-журналистов по этому поводу – желающих взять интервью у меня в ту пору было немало. Поэтому несколько слов о том, что было до и сразу после освобождения, а потом цитата из одного из моих интервью.

Летом 2019-го, после победы Зеленского на президентских выборах, стало понятно – для тех, кто сидит в тюрьме по политическим обвинениям, начнутся подвижки. Первая из них – Конституционный суд Украины в июне отменил безальтернативное содержание в тюрьме по политическим статьям. Политических начали выпускать на свободу – в течение месяца вышли на свободу трое из моих соседей по этажу в тюрьме. Обвинения не снимали, дела не закрывали, но выпускали на свободу – уже что-то. У меня было несколько судов в конце июля – начале августа, и я надеялся, что тоже выйду на свободу. Но ждать пришлось дольше…

Мне ещё раз где-то в мае-июне предложили старый вариант – покаяться, получить приговор, получить помилование и выйти на свободу с вариантом обмена. Я снова отказался – каяться не в чем.

И вот 27 августа Апелляционный суд Киева принимает решение, которого я так ждал, – заменить мне содержание под стражей личным обязательством перед судом и выпустить на свободу. Я выхожу из здания суда, говорю по телефону с родными и коллегами, заказываю билет на рейс Киев – Минск – Москва на 28 августа, когда уже забираю свои вещи из Лукьяновского СИЗО, у меня происходит разговор с неким высоким чином СБУ – обойдемся в этот раз без имен и фамилий. Сначала угрозы: «Мы не выпустим Вас из страны, найдем способ задержать в аэропорту, на границе». Затем просьбы: «Не уезжайте, готовится большой обмен, 34 на 34, Вам нужно лететь с этими людьми». Я понимаю, что украинская сторона просто боится – я вышел на свободу, юридически у меня нет ограничения на выезд из страны, и они просто боятся, что после моего отъезда обмен не состоится. Эти люди с украинской стороны думали, что для России судьба остальных 34 человек не имеет никакого значения – журналиста вытянули, а там трава не расти… То ли степень доверия в ходе переговоров, которые шли по обмену больше года, совсем сошла на нет, то ли сама украинская сторона готова была на подобный шаг и, как говорится, всех меряла по себе, но я увидел отчетливый страх в глазах этого эсбэушного человека… Я поставил ему условие – без разговора с российским омбудсменом Татьяной Николаевной Москальковой ни на какие просьбы украинской стороны реагировать не буду. Эсбэушник тут же связался с ее помощником, и через 10 минут разговор состоялся.

Все мои догадки подтвердились – доверие на нуле, украинская сторона боится срыва обмена, в страхе готовы на любые шаги… Татьяна Николаевна все обрисовала прямо и исчерпывающе, попросила: «Задержись, полети одним бортом с теми, кто идет по обмену. Так всем будет спокойнее, и «нашим партнерам» в первую очередь». Как ни хотелось оказаться в Москве уже завтра, отказать я не мог.

Началось ожидание без понимания точной даты отлета – все время шли какие-то согласования, утрясались списки и имена. Обстановка нервозная, к тому же старая команда Порошенко делала все, чтобы сделать её ещё более накалённой – банальная фраза, но в ход шли любые провокации. Оно и понятно – Зеленский за несколько месяцев своего президентства смог сделать то, что Порошенко обещал, но не сделал за полтора года до выборов.

Одна из таких провокаций – сообщение от имени тогдашнего генерального прокурора Луценко, что я будто бы добровольно согласился войти в списки на обмен и даже подписал какой-то документ. Причём скан, какую-то мутную копию этого якобы «документа», которого я никогда в глаза не видел, опубликовала его пресс-секретарь, а потом быстро удалила.

Вот какой разговор по этому поводу произошёл у меня с журналистом популярной на Украине интернет-газеты «Страна.ua». Он проливает свет на ситуацию.

* * *

– Пресс-секретарь экс-генпрокурора Луценко Лариса Сарган опубликовала документ с Вашей подписью, из которого следует, что якобы Вы согласились на обмен. Это правда?

– Мне неизвестно происхождение документа, опубликованного Ларисой Сарган. В интернете, соцсетях ежедневно публикуется масса разных вещей. Но мы с Вами журналисты и знаем, что кроме информированных источников существуют еще надежные и ненадежные источники. Последние, ненадежные, те, что не заслуживают доверия, могут публиковать недостоверную информацию. Юрий Витальевич Луценко и его пресс-секретарь Сарган – это ненадежные источники. Со всеми вытекающими последствиями.

– Почему?

– Уже бывший прокурор Луценко – человек без юридического образования, который прокомментировал решение Конституционного суда об отмене безальтернативности меры пресечения по статьям, связанным с преступлениями против основ национальной безопасности (которые мне инкриминируют), матерными выражениями. Когда после этого решения КС Подольский суд мог меня отпустить, отпустить по закону, как отпускали многих других людей с такими же статьями, этот человек призвал «улицу» в судебное заседание, чтобы этого не допустить. Я не знаю, чем лично я ему так насолил. Думаю, он осознает свою персональную ответственность и своё участие в том, что со мной произошло. Он понимает, что суд состоится и примет не то решение, которое он захочет, а значит, возникнет вопрос об ответственности тех людей, которые организовывали это дело. В страхе он совершает судорожные движения, поэтому я считаю, что ни он, ни его пресс-секретарь, ни тем более их страницы в соцсетях, где появляются, а потом исчезают какие-то размытые бумажки, не являются надежными источниками информации.

– Но пока ещё они – официальный источник информации и они утверждают, что Вы идёте на обмен.

– Они могут утверждать все что угодно. Тем не менее все, что исходит от этого человека, Луценко, для меня ненадежная и вызывающая активное неприятие информация. Я не понимаю, как генпрокурор (уже бывший прокурор. – Ред.) может требовать от суда – вы такое решение принимайте, а такое нет. А если не сделаете, как мы считаем нужным, то лучше на улицу не выходите. Речь ведь идет о законности, а законно или незаконно – это решает только суд. Суд, а не адвокат или прокурор, пусть он даже генеральный. И в тот момент, когда это произошло, мне стало безразлично, что он говорит и делает.

– То есть Вы опровергаете новости с громкими заголовками, что «Вышинский согласился на обмен пленными»?

– Опровергаю. Новость о том, что меня можно «обменять», озвучили несколько украинских политиков и чиновников в тот момент, когда в моей квартире шёл первый обыск. Я не имел тогда ни статуса подозреваемого, ни обвиняемого, а меня уже собирались менять. Я провёл год в СИЗО, познакомился с Уголовным кодексом и сейчас понимаю, что «обмен» – это некий юридический процесс. Наверняка у него есть какая-то политическая подоплека, но процесс этот точно идет в рамках закона. «Обмен» – это обмен людьми, которых суд признал виновными или которые под судом, но суд принял решение о возможности их перемещения из одной страны в другую по определенным договоренностям. Я – ни первое и ни второе, я на свободе под личные обязательства приходить в суд на заседания. И поэтому к процессу обмена не имею никакого отношения.

Я отказался подписывать заявление на обмен еще в 2018 году, поскольку юридически мне никто не смог объяснить, что это означает для меня, какое меня ждало будущее. Я тогда говорил и сейчас так считаю – если я иду в процесс, то в конце концов буду оправдан или осуждён, однако это будет некая определённость для меня. А какой была бы моя судьба после обмена? Я что, так бы всю жизнь был подозреваемым? Что это значило – был бы в розыске и не мог выехать в страну или мне заочно вынесли бы какой-то приговор? Когда я иду в суд, у меня есть возможность защитить себя и свое будущее. При обмене все было бы очень туманно, мягко говоря. ТОЧКА!!!!

* * *

Другая «утка», запущенная тогда же, – будто бы предложения о моём обмене исходили от российской стороны. И якобы представители России были настолько в этом заинтересованы, что приезжали в тюрьму меня уговаривать. При этом конкретно называли имя омбудсмена РФ по правам человека Татьяны Москальковой. Это полная нелепость. Татьяна Николаевна Москалькова давно заявила о том, что моя персона как объект обмена «раздувается» украинской стороной и что подобные вещи недопустимы. В Киев, в Лукьяновское СИЗО, она действительно приезжала, но там её интересовали в первую очередь условия моего содержания. Конечно, мы говорили с ней о том, какие процессы идут по обмену. Моя позиция ею воспринималась с пониманием – я не хочу получить свободу любой ценой, а хочу справедливости. Вот и все, о чем мы с ней говорили.

Но слухи казались настойчивыми, и мне пришлось в очередной раз опровергать их в интервью моему старому другу, главному редактору журнала «Русский репортёр» Виталию Лейбину:

– Мне все время говорили: «Ну слушай, это политическое решение, они сюда, а ты туда, ну а потом что-то как-то оно забудется». Я говорю: «Что значит забудется? Мы же с вами разговариваем не в кафе на улице, типа сделай доброе дело, помоги нам, помоги себе. Вы со мной разговариваете в тюрьме. У вас есть конкретное подозрение по отношению ко мне. Вы меня отправляете туда, соответственно, я ухожу отсюда из-под юрисдикции суда, но при этом остается возможность, например, заочного обвинения. И откуда мне знать, что я буду еще лететь или ехать, а вы уже примете в заочном режиме какое-то решение – суд, например, признает меня виновным. Ну зачем мне это нужно?» И все на меня смотрели, как на идиота, типа пацан, ты же из тюрьмы выйдешь, на свободу, какая тебе разница. А я на них смотрел, наверное, точно так же.