Текст книги "И. П. Павлов – первый нобелевский лауреат России. Том 2. Павлов без ретуши"

Увлекаясь театром и сама выступая в любительских спектаклях, я со школьных лет мечтала о сцене. Правда, играя роль, никогда не могла я добиться, чтобы сердце у меня «кипело», как у Ольдриджа⁴⁷, игра которого меня поразила еще в детстве.

Будучи в гимназии, я выступала часто. Затем пошли экзамены, поездки на курсы, серьезная работа там, особенно в первое время, и мне решительно не было времени даже подумать о выступлениях. Все же я ухитрялась на первом курсе довольно часто посещать Александринку. Правда, места бывали самые дальние.

Серафима Карчевская. 8 июня 1880 г. На обороте фотографии подпись: «Милейшему Ванечке от Сарочки»

Когда я на втором курсе особенно усердно посещала передовые кружки, нам приходилось часто устраивать спектакли для сбора денег в пользу высылаемых членов кружка. В то время я увлекалась Савиной и выступала поэтому в ее ролях. Все же это меня не удовлетворяло. Решилась я выступить в серьезной роли и играла Аксюшу в «Лесе» Островского. Скажу правдиво, что имела успех.

Мое исполнение одобрял даже Иван Петрович, с которым я была уже хорошо знакома в то время. На мои слова:

– А все же кипения в сердце у меня не было, – он ответил:

– Вот мы с вами смотрели в «Грозе» Стрепетову⁴⁸, и Вы сами нашли, что у нее тоже не было кипения в сердце.

Я возразила, что это было одно из ее неудачных выступлений.

Это было мое последнее появление на сцене. Я убедилась, что таланта у меня нет, а быть заурядной «актеркой» я не желала.

Вполне же почувствовала я отсутствие сценического таланта, когда увидела игру нашего знаменитого Самойлова⁴⁹. Я просто с ума сходила от его игры.

В то время он уже ушел с Александрийской сцены и приезжал только на гастроли. Игра его была так совершенна, так высокохудожественна, что даже такие люди, как профессор Сеченов и знаменитый адвокат Спасович⁵⁰ постоянно встречались со мной при выступлениях Самойлова в его коронных ролях: Кардинала Ришелье, старого барина («Пальма») и Гувернера (Дьяченко).

Чтобы не пропустить ни одного спектакля с моим любимцем, мне подчас приходилось покупать очень дорогие билеты и все же это не останавливало меня, а только заставляло брать лишние уроки, перегружать себя работой, но зато и не лишать себя такого огромного удовольствия.

Мы, все его поклонники, буквально наслаждались каждым его жестом, каждым выражением лица. Вот про Самойлова, действительно, можно было сказать, что сердце его не только кипело, но клокотало. После каждого действия к нему ходил Сеченов. Он передавал мне, что бедный старик почти без сил лежит в кресле, как тряпка. Я думала: да, вот это настоящий артист!

* * *

Как-то к нашей дорогой Елене Алексеевне приехала с визитом важная барыня Наталья Петровна М., ее старая знакомая. Елена Алексеевна была занята примеркой платья и просила меня принять гостью. Мы с Натальей Петровной очень весело и оживленно проболтали до прихода Елены Алексеевны. Я думала, что на этом кончится наше знакомство. Но оказывается, что добрейшая Елена Алексеевна наговорила очень много лестного обо мне. Между прочим, она упомянула, как успешно идут мои занятия с ученицами, которых я подготовляю к экзаменам. Наталья Петровна осведомилась, когда удобнее всего застать меня дома и, спустя несколько дней, заехала уже прямо ко мне.

– Ну, заноза, – сказала она, смеясь (так отрекомендовала меня Елена Алексеевна, рассказав о прозвище, данном мне ее племянником, так же хорошо знакомом Наталье Петровне), теперь я лично к Вам по серьезному делу.

У меня есть племянница, единственная дочь у родителей. Она поэтому очень избалована, к тому же еще наивная девочка. Любит только веселиться, есть и спать. Сидит в третьем классе уже второй год и имеет такие плачевные отметки, что может перейти в следующий четвертый класс при условии очень хороших отметок на экзамене. Я знаю Ваши условия. Приходите завтра ко мне завтракать, Вы познакомитесь с девочкой и с ее матерью. Проэкзаменовав Киску (так зовут девочку), Вы уговоритесь с матерью о вознаграждении и времени занятий. Я же со своей стороны обещаю Вам, если Киска перейдет в 4 класс, заплатить еще столько же, сколько и ее мать. Живу я совсем близко от Вас на Сергиевской. Вам не придется тратить много денег на дорогу.

– Ну, что ж, – сказала я, – мои денежные дела в очень плохом состоянии. Я слишком потратилась на дорогие билеты, когда выступал мой кумир Самойлов, и не прочь поправить свои финансы.

На следующий день я отправилась к Наталье Петровне. Девочка была безобразно толста, имела капризный и сонливый вид. Только в глазах ее я приметила насмешливые огоньки. Вот эти-то огоньки и побудили меня на проверку знаний толстухи. После экзамена я определила количество уроков в неделю, которое потребуется мне на занятия с Киской. При этом заметила, что плата будет только за мою работу. За успех не ручаюсь, хотя и имею некоторую надежду на это достижение.

Работала я с большим напряжением, пока не достигла того, что Киска проснулась и начала проявлять интерес к занятиям. Наталья Петровна встретила меня как-то на лестнице и сказала, что все родные очень заинтересованы моей работой и даже некоторые держат пари: одни за мой успех, другие за провал. Сама я ждала экзаменов Киски с трепетом. Я никогда до этого не замечала, что во время экзаменов моих учениц всегда ставила стакан воды возле себя. На экзамене Киски я наполнила этот стакан несколько раз, ни на минуту не опускала глаз с нее, точно хотела так передать ей свои знания.

Ко всеобщему удивлению, а моему удовлетворению, девочка по всем моим предметам получила круглую пятерку, и только по немецкому и французскому получила тройку и четверку. Она была страшно огорчена тем, как эти отметки испортили блестящий результат ее экзаменов.

Вот тут-то я почувствовала кипение сердце и поняла, что педагогика мое истинное призвание, что на этом поприще я должна трудиться и работать в дальнейшей жизни.

Был устроен торжественный завтрак у родителей Киски. Все поздравляли как девочку, так и меня. Дядюшка Киски, добродушный моряк, сказал ей: – Ах ты, безобразница! Я так надеялся на твою толщину, сонливый вид, а ты меня подвела. Я проиграл пари и, как видишь, плачу твоей тете 50 рублей – сумму нашего пари.

Я получила массу подарков от родных моей ученицы. Тут были и торты, и конфеты, цветы и фрукты. Мать от себя поднесла мне 6 пар чудесных перчаток, так как у нас с ней был один и тот же номер. Наталья Петровна в хорошеньком портмоне вручила мне такую же сумму, как и ее сестра. Выпили на прощанье шампанского за мое здоровье. Под общее «ура» и выражение общей благодарности я отправилась домой в сопровождении Киски, нежно меня обнимавшей.

Девочка очень хотела посмотреть, как живут студентки. Зная, что ее одну не отпустят, она упросила своего дядю-моряка пойти с ней ко мне. Тем более, что надо было помочь мне нести все подарки. И Киске, и дядюшке очень понравилась наша комнатка: светлая, чистенькая, с двумя белоснежными кроватями, у изголовья которых висели небольшие образки. Моряк подошел к столу, за которым мы занимались, и спросил, которая половина моя. Когда я указала, он заметил:

– Какая же Вы скромница! Не сказали, что так серьезно изучаете математику и проходите высшую алгебру. А по какому такому случаю у Вас портрет нашего любимца Павла Петровича?

Я отвечала, что это мой дорогой крестный, с которым я делила все радости и горести моей жизни в чужом городе.

Моряк очень пожалел, что не знал этого раньше. Вскоре они с Киской ушли, пожелав мне всяческих успехов.

Но вот кончились праздники. Стала я читать Огюста Конта⁵¹ и получила много дельных указаний от Ивана Петровича. Он при этом прибавлял: «Все же вам лучше начинать с моего любимого автора – Спенсера».

Всегда с интересом он расспрашивал меня, о чем говорили и какие рефераты читали в передовых кружках. По правде сказать, к этому времени начал меня сильно интересовать и сам Иван Петрович.

С. В. Карчевская и И. П. Павлов. 1880 г.

В эту зиму с братьями Павловыми жила старуха-мать, которая очень хотела найти им богатых невест. Потому, когда мы приходили к ним в гости, старушка, открывая дверь, окидывала нас грозным взглядом и говорила:

– Дома нет.

Не успевали мы отойти от их квартиры, как раздавались быстрые шаги и взволнованные голоса кричали:

– Остановитесь! Вернитесь!

Мы останавливались, но вернуться отказывались.

– Если вашей матушке неприятно нас видеть, то пойдемте лучше к нам.

На это братья охотно соглашались.

В июне я сдала все экзамены и собиралась окончательно проститься с Петербургом.

Тринадцатого июня Иван Петрович набрался храбрости и предложил себя в спутники на моем жизненном пути.

В этот вечер я пила у них чай в университете. В одиннадцать часов Иван Петрович пошел меня провожать. До четырех часов утра проходили мы с ним по Марсову полю, а потом вокруг церкви Спаса Преображения.

Вернулась я домой. Кия и наши хозяева уже уехали, оставались только кухарка да я. Села на окно, не раздеваясь, в шляпе и пальто, и задумалась о важной перемене в моей жизни.

В таком состоянии утром застал меня крестный и удивился:

– Куда это вы так рано собрались?

Я бросилась к нему и сказала:

– Поздравьте меня, я выхожу замуж!

– Ну, поздравлять-то еще рано. Вот приезжайте с вашим женихом на дачу к нам обедать, тогда я узнаю, стоит ли поздравлять.

Я обещала исполнить его желание, и он ушел. Вслед за ним явился Иван Петрович. Мы напились чаю, отправились в Летний сад и прогуляли там до самого обеда. Обедала я у них в обществе обычных приятелей. Матушка их к тому времени уже уехала. Когда я передала приглашение моего крестного приехать к ним обедать, то Иван Петрович решительно заявил, что ни за что не поедет. Егор Егорович Вагнер и Дмитрий Петрович уговорили его, обещая поехать вместе с ним. На следующий день мы отправились.

Крестный в это время был уже женат. Он женился, когда я перешла на второй курс, на своей старой привязанности, немолодой девушке. Все шло у них хорошо, и я по-прежнему часто их навещала. На третьем же курсе, благодаря усиленным занятиям, а главным образом благодаря знакомству с Иваном Петровичем, я редко заглядывала к крестному. Старик огорчался и говорил жене: «Боюсь я за свою крестницу».

Жена его успокаивала:

– Прожила она благополучно два года. Теперь она кончает. Верно, очень занята и потому редко к нам заходит. Крестный возражал:

– Эх, Лиза, Лиза, разве ты не видишь и не понимаешь, что до сих пор она не позволяла себя любить, а теперь сама любит. Вот это-то меня и беспокоит. Любовь может завести в омут эту горячую головку.

Крестный и его жена встретили нас весьма любезно. Очень ловко крестный увел Ивана Петровича в отдельную прогулку. Во время этой прогулки он всячески старался в разговоре уронить меня в мнении жениха. Начал с того, что выразил удивление в решимости Ивана Петровича жениться на таком сорванце, как его крестница.

– Знаете, у нее нет ни гроша за душой, она ленива. Любит роскошь: я в этом убедился, когда на представление Росси брал ей билеты во втором ряду кресел. Она некрасива. Не хозяйка. Очень легкомысленна: вспомните, как она появилась на бенефисе Савиной одна в ложе бельэтажа с известным петербургским адвокатом.

На эту лестную рекомендацию Иван Петрович отвечал смехом:

– Довольно меня запугивать! Я ее знаю почти два года. Не только жизнь ее, но и все мысли прошли перед моими глазами, ведь она очень общительна и любит делиться своими переживаниями с друзьями. Я нахожу, что мы вполне подходим друг к другу.

Старик поцеловал его и сказал:

– Вижу, что Вы при выборе поступили основательно.

Вернувшись к обеду, крестный мне ничего не сказал. Но когда подали шампанское, он нежно поцеловал меня и прибавил:

– Теперь я могу вас поздравить, пожелать вам счастливой жизни и вполне одобрить ваш выбор.

Остальное время мы провели в веселых разговорах и, вполне довольные, оставили стариков в приятном настроении.

Впоследствии Иван Петрович говорил мне:

– Ты не думай, что я отвечал твоему крестному о знакомстве с тобой неосновательно. Вы с Киечкой и не подозревали, под каким строгим контролем в нашей компании прожили вы два последних учебных года. Кто-нибудь из нас заходил к вам ежедневно. Если у вас никого не было и вы занимались, он тотчас же уходил, не желая мешать вашей работе, но если был кто из посторонних, то наш контролер оставался и принимал участие в разговорах. Помнишь тот вечер, когда ты так хорошо оборвала адвоката. Мы всей компанией вернулись к нам домой и единодушно восторгались твоим отношением к людям. Один из нас воскликнул:

– Чудесные девушки, никогда у них не бывает пикантных разговоров, как у других наших знакомых.

– А ты бы попробовал рассказать пикантную штучку, – посоветовал мой брат Дмитрий.

– Спасибо. Чтобы мне предложили прекратить посещение? Нет, уж лучше попробуй сам!

Брат Дмитрий восхвалял красоту Евдокии Михайловны. Все соглашались, что она очень красива. Но большинство нашло, что ты лучше всякой красавицы. В комнате не было только Т. Вдруг вошел он, порядочно выпивши, и сказал:

– Ну, господа, нам нечего терять время около Сары Васильевны. Как видите, я с этим примирился и разрешил себе порядочно выпить.

– В чем дело? – закричали мы все.

– Я познакомился с ее одноклассницами и двумя технологами, ее старыми знакомыми еще по гимназии. И они мне сообщили, что Сара Васильевна безумно влюблена в их учителя словесности!

Мы все приуныли. Тогда Егорка Вагнер сказал:

– Разве вы не понимаете, что тут было лишь стремление к идеалу? Это стремление заставляло ее строго разбирать людей и требовать от них высоких качеств ума и сердца.

Мы признали его правоту, и это нас всех успокоило.

Уехать мне не удалось до конца июня. Мы оба находили всевозможные предлоги отдалить день разлуки. Наконец, финансы заставили меня ехать немедленно домой. Иван Петрович обещал в самом непродолжительном времени устроить свой отпуск и приехать к нам на юг, чтобы познакомиться там с моими родными.

Он приехал, действительно, очень скоро и прожил у нас до конца августа, так как 1 сентября должен был быть на службе.

Родным моим он всем понравился. Но велико было разочарование нашей кухарки! Она мне заявила:

– Таких-то докторов и у нас целая куча. Я думала, Вы там подхватите графа или князя.

А нянюшка печально покачала головой:

– Что делать, барышня! Любовь зла – полюбишь и козла.

Обе они меня как-то любили и высоко ценили.

Некоторое время мы прожили в Ростове у сестры Раи.

Вениамин Васильевич Оримнов – учитель словесности. На обороте фотографии надпись: «Зима 76–77 года. Сарре Васильевне от Оримнова Вени в память чего?»

На одной из прогулок в городском саду я познакомила Ивана Петровича со своим любимым учителем Вениамином Васильевичем. К моему большому удивлению и огорчению они не понравились друг другу. Иван Петрович заметил:

– Этот человек может говорить интересно только за стаканом вина.

Таисия Васильевна Карчевская (Ася) – сестра Серафимы Васильевны

А Вениамин Васильевич сказал мне:

– Я ожидал от Вас более блестящего выбора.

Знакомство их не продолжалось, несмотря на то что я очень старалась об их сближении.

С тех пор прекратилась моя переписка с любимым учителем.

Из Ростова мы всей компанией поехали пароходом в Мариуполь, где жила в то время моя третья сестра Ася.

Матушку и сестру Раю всегда укачивало на море. Они на пароходе немедленно легли. Две маленьких племянницы 4 и 5 лет остались на моем попечении. Их тоже укачивало и тошнило, но тем не менее они кричали:

– Саичка, мы хотим кушать, мы голодные!

После еды снова повторялась та же история.

Когда, наконец, я выбрала минутку и выбежала на палубу, то там нашла Ивана Петровича тоже в плачевном состоянии. Брат и зять хохотали до слез и крикнули мне:

– Скажи своему жениху, что нет никакой необходимости кормить рыб в море. А он только тем и занимается, бегая от одного борта к другому.

Все были очень рады, когда, наконец, прибыли в Мариуполь.

Здесь, в кругу родных, мы весело и беспечно провели две недели.

Ездили пикником к месту сражения с татарами на Волге. Иван Петрович в оплату за насмешки над его страданиями на море закидал мне всю голову репейниками, а потом был в отчаянии, увидав, сколько погубил моих волос.

Из Мариуполя мы уже вдвоем съездили в Керчь, но, к сожалению, не видели двоюродного брата Алешу, уехавшего куда-то лечиться. Очень сожалели, что не могли побывать у старшей сестры, проживавшей в Екатеринославской губернии, в деревне. Откровенно говоря, на эту поездку у нас не хватило денег. Тут же Иван Петрович признался, что на обратную дорогу в Петербург у него не осталось ни копейки. Пришлось дать ему денег из своих небольших сбережений. Эти сбережения получились независимо от моего желания. Лишь только я стала много зарабатывать – половину заработка отсылала матери. Она не тратила этих денег, а копила для меня. Когда же я стала невестой, она мне их подарила.

Иван Петрович остался доволен, познакомившись с моей родней.

Этим летом мы сговорились о необходимости отложить нашу свадьбу на год. Я непременно хотела стать сельской учительницей и поработать для народа. Предвидя, что впоследствии семья не позволит ему свободно располагать своим временем, Иван Петрович хотел за это время сдать докторский экзамен и защитить диссертацию на доктора медицины.

Увы, плохо знали мы жизнь и самих себя! Зимой мое дело в школе, как официальное, шло своим порядком. Но у Ивана Петровича, не связанного обязанностями, все время, по рассказам его брата, уходило на писание мне писем и чтение моих. Хорошо еще, что он хоть кончил свои экзамены.

Перед отъездом Ивана Петровича я вполне его успокоила относительно своей деятельности как учительницы сельской школы. Не раз и раньше я говорила, что задача моя не пропагандировать, не бороться с правительством, а только внести в темную среду крестьянства необходимые для них знания, а главное – разбудить в их душе стремление к идеалу, правде и истине.

На прощание Иван Петрович подарил мне книгу Спенсера со следующей надписью:

Дорогой невесте.

Социология, Сара, самая сложная, самая трудная наука, которую предстоит разработать, и почти еще сполна, человеческому уму, а не дело только чувства, разговоров, все быстро решающих сочинений односторонних, хотя и хороших людей. Это убеждение, надеюсь, глубоко и крепко вкоренит в твоей душе мой любимый автор.

Горячо желающий тебе правды

твой И. Павлов

1880 г. 25 июля

Эту книгу я основательно проштудировала во время пребывания в деревне.

К большому своему сожалению я не предвидела, как тяжело будет Ивану Петровичу пережить эту разлуку. Для меня условия жизни и работы были совершенно новы и захватывающи, а потому и время проходило незаметно.

Школа была новая, только что отстроенная, большой светлый класс и маленькая комнатка с русской печью для меня. Полагалась при школе одна сторожиха для уборки класса, топки печей и необходимых услуг учащимся и мне.

Серафима Карчсвская. На обороте фотографии дарственная надпись Ивану Петровичу Павлову: «5-го июля 1880-го года. Российской Простокваше от Сарры»

Рядом со школой помещалось волостное управление, где сторожем был старый глухой дед. При школе был большой двор, а по сторонам расположены были огороды, так что мое помещение находилось на окраине деревни.

Я не имела никакой библиотеки, кроме весьма ограниченного числа школьных пособий. Учеников и учениц набиралось 70 человек от 8 до 15 лет. Приходили они в школу в 7 часов утра, хотя я начинала занятия с 9. Оставались они до 3, когда приходила группа старших учеников и учениц, остававшихся до 6. Вечером же собирались взрослые: мужчины желали научиться писать письма домой во время отбывания воинской повинности, а женщины желали сами писать своим мужьям.

Я имела днем только короткий перерыв, во время которого наскоро обедала. Затем мне надо было поправлять тетради и составлять планы уроков на следующий день. Да еще надо было написать письмо Ивану Петровичу, которое трудно было отправлять ежедневно на станцию. Задержка же писем доставляла Ивану Петровичу большие неприятности и огорчения.

Однажды, когда я писала письмо Ивану Петровичу, в комнату вошли несколько женщин переговорить о своих учащихся детях. Человек уже ждал письмо, чтобы отвезти его на станцию. Я поторопилась и вместо письма отправила чистый листок бумаги. Позже я заметила ошибку, но раньше следующего дня отправить письмо не могла. И вот получаю телеграмму: «Шутка или конец?». Дмитрий Петрович говорил впоследствии, что собирался мне телеграфировать: «Приезжайте немедленно, Ванька помешался».

Работы у меня было много. И работалось так, как можно работать только в первый год по окончании курсов, еще имея в виду, что это первый и последний год такой работы.

Удивляло меня отношение крестьян к общественным делам.

Наступили холода. Сторожиха усердно топила печь, единственную для классной и моей комнаты, но тепла не было. Сторожиха мерзла на печи, дети в классе, а я спала, не раздеваясь, в шубе, прикрывшись сверху еще и одеялом.

Сторожиха уговаривала меня, успокаивая, что «это новая печь, и все обойдется». Когда же, потеряв терпение, я приказала позвать печника, то она ответила мне:

– Зачем печника? То староста и попечитель пропили вьюшки, оттого и холодно.

Стала я после этого стыдить попечителя и пригрозила пожаловаться в управу, он засмеялся и заявил:

– Жаловаться не следует. Это дело домашнее. Ну, пропили, а теперь купим.

И на другой день прислал вьюшки.

Как-то узнала я, что все взрослые ученики разворовывали железнодорожные шпалы. В самой горячей речи я стала их убеждать, что они совершили воровство, что опозорили не только себя, но и своих родных. Мои горячие речи произвели впечатление. Юноши стояли, опустив головы. Вдруг я почувствовала, что кто-то тянет сзади меня за платье. Это был попечитель. Нагнувшись ко мне, он промолвил:

– Да что вы их так стыдите, они никого не обокрали. Эти шпалы казенные.

Пришлось ему доказывать, что казенное имущество также воровать нельзя.

– Чтобы Вы сказали, если бы я продала все книги, тетрадки и другие вещи из школы?

Он почесал голову.

– Это дело совсем другое!

Долго мне пришлось беседовать на эту тему, пока ученики поняли и мне поверили. На ночь в школе оставались я да сторожиха. Сторожиха Саломида была молодая красивая девушка, дочь нашего попечителя. Она меня очень полюбила и мне доверяла.

Вот однажды лежит она на печи, а я у стола поправляю тетради. Вдруг открылась ставня (они открывались снаружи). Три молодых лица показались в окне и я услышала:

– Отворите, пожалуйста, нам очень надо.

Сторожиха со смехом сказала:

– Это же они пришли, – и поспешила открыть дверь.

Вошли три моих старших ученика вместе со сторожихой, бухнулись передо мной на колени и завопили.

– Саломида уже два [года] гуляла с Гордеем, а теперь отец выдает ее замуж за сына богача Петра. Поговорите с попечителем, может, он Вас послушает.

При этом молодая пара залилась слезами.

Как я ни уверяла их, что мое вмешательство не может помочь им, они не отставали. В конце концов, чтобы их успокоить, я должна была пообещать поговорить с попечителем. Понятно, что он меня и слушать не стал, засмеялся, махнул рукой и прибавил:

– Да вы же нашей жизни совсем не знаете.

Действительность вполне его оправдала. Через две недели после свадьбы Саломида пришла ко мне веселая и счастливая. Муж оказался очень добрым и веселым, свекор со свекровью ее баловали, а главное, восторгалась она их богатством. Вот вам и двухлетняя любовь.

Поступила ко мне сторожихой вдова довольно преклонных лет. Тут вышел у меня конфликт со старшими учениками. Я сказала, что они молодые, сильные и должны приносить воду в школу, так как эта работа тяжелая для бедной старухи, они же гордо возражали.

– За эту работу она и деньги получает.

Только когда я сама потащила ведро с водой, они бросились, вырвали у меня ведро и после этого стали исправно носить воду в школу.

Однажды зимой отпросилась у меня сторожиха переночевать у своей больной матери. Я осталась на ночь одна в школе. Вдруг вечером открылась ставня и чей-то грубый голос закричал:

– Отворяйте скорее дверь, не ждать же мне на улице!

Я открыла дверь. Вошел человек высокого роста с большой палкой, с мешком за плечами, очень плохо одетый. Меня поразили его живые глаза и свирепый вид.

– Почему вы не пошли в правление? Оно напротив.

– Да я стучал. Никто не ответил, а у вас в окне увидал свет.

Я предложила ему напиться теплого чаю с хлебом и сахаром. Больше у меня ничего не было. Переночевать предложила в классе, где было очень тепло.

Закрыв дверь на крючок, продолжала я свою работу. Опять раздался стук и грубый голос спросил:

– Что же вы всю ночь так и будете сидеть? Лучше дайте мне огня, я хоть вшей поищу.

Дала я ему другую свечу и попросила меня не беспокоить, так как у меня спешная работа для завтрашнего урока.

Ушел мой посетитель утром. Я, откровенно говоря, заснуть не могла и только под утро, не раздеваясь, немного забылась. Когда пришли ученики, прохожий сказал им:

– Ну и храбрая же ваша учительница! Я таких люблю. Кланяйтесь ей, поблагодарите за угощение.

Хоть и незаметно проходило время на моей захватывающей работе, все же временами было трудно одной. Поддерживала меня переписка с Иваном Петровичем. Этот год разлуки лучше всего выясняется нашей перепиской. Вот отрывки из некоторых его писем.