Текст книги "Всё началось с грифона"

– Постоянно, – ответил он. – Нужно научиться быть двумя разными людьми – тем, кто знает, и тем, кто не знает.

– Я как будто ненавижу ту часть меня, которая не знает, – сказала я.

– Я тоже, – подтвердил Себастьян.

Мы разговаривали по видео. Я сидела в подсобном помещении клиники, а он был в пустом читальном зале своей шикарной школы-пансиона. Под взъерошенными волосами лицо Себастьяна – немного обесцвеченное и искаженное камерой и чуть сонное – все еще было таким же выразительным и живым, каким я его запомнила с нашей первой встречи. В чертах его лица и в том, как они сочетались друг с другом, было что-то, что я никак не могла до конца удержать в голове; словно бы какая-то неразгаданная тайна, в которой я хотела разобраться. Разговаривая по видео, я могла повнимательнее рассмотреть лицо Себастьяна; при этом я не производила странное впечатление и не было ощущения, что я пялюсь. Я вглядывалась в его черты каждый раз и все же так и не смогла понять, что в них такого и почему я никак не могу отвести взгляд.

– И что ты делаешь? – спросила я. – Когда злишься.

– Иду к Киплингу, – ответил он. – И сижу с ним. Напоминаю себе, почему оно того стоит.

– Что делать тем, у кого под рукой нет грифона?

– Можешь вернуться в любое время, – сказал Себастьян.

– Ты приглашаешь меня на свидание? – поинтересовалась я.

– А ты согласна?

Себастьян улыбнулся. Он, конечно, шутил – и я тоже.

– Себастьян? – позвала я. – Как думаешь, мне можно это делать?

– Делать что?

– Общаться с тобой.

– Почему нет?

– Не знаю. Мне просто кажется, что могут быть какие-то правила или что-то вроде того. Скорее не для тебя, а для меня. Не думаю, что папа заводил дружбу с клиентами.

– Хочешь прекратить? – отозвался Себастьян. – Мне больше тебе не писать?

– Ну уж нет, – возразила я. – Думаю, если мне будет не с кем об этом говорить, я буквально взорвусь. Да и это в каком-то смысле круто. Не знать. Так даже веселее.

Он снова улыбнулся.

– Что? – спросила я. – Я что-то не так сказала?

– Ты заявила, что это весело, – ответил он. – Мне тоже так кажется.

Когда тем вечером я выходила из клиники, у меня перед глазами все еще стояли лицо Себастьяна, его улыбка и глаза. В нем по-прежнему было что-то такое, что никак не получалось понять. Я все еще слышала его голос, потрескивающий в динамике, и мне было хорошо. Я чувствовала надежду. Когда я крутила педали, направляясь домой, в груди затрепетало что-то крошечное, теплое и непонятное.

Подойдя к дому, я увидела на пороге коробку пиццы. На приклеенном к ней стикере был нарисован смайлик.

Я прокричала «спасибо» в направлении дома Франчески, в ответ мне раздался собачий лай. Я занесла пиццу в дом, намереваясь отправиться с ней в комнату и поесть там.

Ковер в коридоре на втором этаже был словно мягче обычного, и мне казалось, что я просыпаюсь от чего-то, возвращаюсь к жизни. А потом я увидела дверь в комнату моего отца – как всегда закрытую, – и во мне поднялся гнев, заглушив хорошие чувства все до единого.

Проходили недели. Абсолютно все вокруг – мои друзья, школьный психолог, с которым я несколько раз встречалась, доктор Пи, фельдшеры в клинике – считали, что рано или поздно я продам папин бизнес, но этого пока не происходило.

Я и сама не могла объяснить, почему мне было так трудно расстаться с клиникой. Я не была ветеринаром, да и дела шли очень плохо. Дэвид Джинн, бухгалтер моего отца, а теперь и мой, подтвердил это однажды вечером.

– Особых надежд не внушает, – признался он по телефону.

– Что мне делать? – спросила я.

– Избавляться от клиники при первой же возможности, – ответил Дэвид.

Он начал работать с отцом в первые месяцы после смерти мамы, странные и радиоактивные. Не так много людей готово было добровольно войти в облако смятения, которое собой представляла наша жизнь в тот год. Дэвид был единственным, кто остался с нами.

Я знала, что он прав. Обычно так и было. В то же время я, наверное, ждала, даже надеялась, что зазвонит телефон и странная девушка, которая познакомила меня с Киплингом, снова заглянет в дверь моего кабинета. Я хотела приносить пользу и желала получить еще один шанс.

Однако в следующий раз пришла не она.

– Первым делом тебе нужно знать, что я ведьма.

Это было первое, что сказала мне Мэллорин Мартелл, после того как представилась. В вестибюле не оказалось никого, кроме нас двоих и Доминика, который разговаривал по телефону. Три дня назад был Хеллоуин, а с тех пор как я встретила Киплинга, минуло уже почти два месяца. За все это время не произошло ничего хоть немного необычного, но в один прекрасный день я зашла в клинику после уроков и обнаружила, что в вестибюле меня ждет девочка, тайком таская из вазы на стойке регистрации остатки хеллоуинских конфет.

Мэллорин Мартелл выглядела словно помесь непоседливого щенка и эмо-подростка. На ней были футболка с Тоторо, выцветшая джинсовая куртка, черные легинсы и зеленые мартинсы. С одного плеча устало свисал старый рюкзак, усеянный нашивками с потертыми колдовскими символами, нарисованными фломастером. У девочки были вьющиеся светло-русые волосы, непокорная челка и теплые ореховые глаза, которым даже обилие дымчатых теней для век не мешало ярко блестеть. У ее ног спокойно стояла картонная переноска для кошек, из которой не доносилось ни звука. У меня перехватило дыхание. Это то, чего я ждала? Она одна из них? Может, это мой шанс? Не сказав больше ни слова, я жестом пригласила девочку в офис.

Как только мы вошли, она поставила переноску на пол. Изнутри ненадолго послышалось шебуршание какого-то пушистого зверька, который явно устраивался поудобнее в узком пространстве, но у меня не получилось ничего разглядеть через маленькие отверстия для дыхания.

– Ведьма, – сказала я, закрыв за нами дверь.

– Зато не злая, – ответила она со смехом. – Не переживай.

Я тоже попыталась рассмеяться, но не была уверена, что поняла шутку.

Злые ведьмы существуют? Мне и правда стоит переживать?

Существовало два варианта: я говорила либо с ведьмой, либо с сумасшедшей. Кем бы ни была эта девчонка, в кошачьей переноске в любом случае кто-то сидел, и мне хотелось знать, кто именно.

– Так там, э-э, твой черный кот? – спросила я.

Вопрос оказался неудачным.

Лицо Мэллорин помрачнело, улыбка исчезла, а глаза потускнели от усталости. Я могла поклясться, что она застонала от разочарования.

– Ну конечно, – сказала девочка, – у каждой ведьмы должна быть черная кошка.

– А разве нет?

– Нет, – она свирепо посмотрела на меня. – Не у всех нас есть черные кошки. Не все из нас летают на метлах. А еще мы не всплываем на поверхность, когда нас топят. Я развеяла твои стереотипы?

У меня возникло ощущение, что для нее этот разговор происходил не впервые. Не успела я и слова сказать, как выражение лица Мэллорин смягчилось.

– Извини, – произнесла она. – Это было грубо с моей стороны. Неделя выдалась тяжелой. И для меня, и для Зорро.

– Зорро – это…

– Мой фамильяр, – пояснила девочка.

Должно быть, на моем лице отразилось замешательство, потому что она понимающе кивнула и терпеливо продолжила:

– Творить магию в одиночку невозможно – ее сила слишком велика. Чтобы установить связь с эфиром, нужен духовный медиум.

– Духовный медиум, – повторила я.

– Ага, поэтому нужно призвать фамильяра. Это первое серьезное заклинание в карьере ведьмы, что-то вроде посвящения или… или выпускного экзамена без права на пересдачу. Ты получаешь все или ничего, другого варианта нет. Дается всего один шанс, и облажаться нельзя, иначе все закончится. Если призвать фамильяра не получилось, то все двери закрываются и никогда уже не получится творить магию. Но если заклинание сработает, то это значит, что тебя избрали и ты действительно оказалась ведьмой.

Когда Мэллорин говорила, все в ней словно танцевало. Ее руки двигались, светлые локоны над мерцающими глазами подрагивали, на розовых щеках то появлялись, то исчезали крошечные ямочки.

– Избрали, – повторила я. – Кто должен тебя избрать?

– Ну, во-первых, фамильяр. Но играют роль также более могущественные силы – духи, которые обитают за завесой мира, в эфире. Они должны принять тебя, а если не примут, то фамильяр не придет, и никакой тебе магии.

– Но тебя приняли.

– Да, – подтвердила она с гордостью.

Ее рука осторожно легла на переноску.

– Откуда ты все это знаешь? – спросила я.

Мэллорин ухмыльнулась, сняла с плеча рюкзак, расстегнула его и вывалила на стол стопку дешевых потрепанных книг в мягкой обложке. Названия вроде «Зов ведьмы» и «Сестринство полуночи» напечатали объемными шрифтами, которые были популярны году эдак в 1970-м. Обложки украшали психоделические рисунки, фотографии кристаллов в стиле нью-эйдж и силуэты обнаженных тел на фоне луны. Я пролистала парочку книг и не впечатлилась.

– И с помощью них ты призвала… – начала я.

– Не кошку, – закончила за меня Мэллорин.

Она наклонилась и открыла переноску. Внутри было темно, тесно, лежало очень много покрывал, но я смогла разглядеть, как задвигался какой-то пушистый и изящный зверек. Навострились заостренные ушки, тонкая лапка протянулась и мягко прикоснулась к стенке переноски. Длинная изящная морда медленно высунулась наружу.

Зорро оказался серым лисом.

– Он самый послушный лис из всех, – сообщила Мэллорин. – Даже к туалету приучен. Держу пари, такого ты не ожидала.

Я взглянула на девочку снизу вверх. Она смотрела на меня без тени улыбки.

– Я не глупая, чтоб ты знала. Вижу, когда мне не верят.

Зорро заморгал, привыкая к яркому свету. Он уперся двумя грациозными лапками в край переноски и навалился всем весом, заставив ее опрокинуться. Лис выполз наружу, выглядя очень гордым своим небольшим трюком, взобрался по ноге Мэллорин, свернулся калачиком у нее на руках, а затем уткнулся мордой в изгиб локтя. Она одной рукой почесала оранжево-серебристый мех между его ушами.

– Как ты меня нашла? – спросила я.

– Рубашкин, – произнесла девочка.

– Э-э, будь здорова? – не поняла я.

– Заклинание отбора Рубашкина, ну?

Она говорила так, как будто напоминала мне общеизвестные вещи. Я покачала головой, и Мэллорин вздохнула.

– Я положила имена всех ветеринаров в городе в мешок и вытащила твое – ну, во всяком случае, твоего отца. И поскольку он скончался, я решила, что заклинание указывало на тебя.

– Это и есть заклинание отбора Рубашкина?

Издав еще один вздох, Мэллорин оживленно продолжила:

– Знаю, знаю, Рубашкина развенчали еще в восьмидесятых, – сказала она. – Технически это не заклинание. Но главное же, что оно сработало?

Она широко и с надеждой улыбнулась. Внезапно мне в голову пришла мысль, вызвавшая приступ паники.

– Кто-нибудь знает, что ты принесла его сюда?

– Я была осторожна. За кого ты меня держишь? – сказала Мэллорин. – Будто бы я раньше никуда его с собой не брала. Мне известны законы, и я знаю, что мне нельзя держать его у себя.

– Твои родители не против?

Она на мгновение замолчала.

– Они не знают, – ответила девочка наконец. – И не узнают.

По ее взгляду я поняла, что на этом история совсем не заканчивается, но мне ничего рассказывать не собираются.

– Где ты вообще его достала? И как дрессировала? Лис же вообще нельзя приручить, разве нет?

– Если тебе приходится приручать своего фамильяра, ты что-то делаешь неправильно, – изрекла Мэллорин. – И я его не достала, а призвала.

– Призвала. Вроде как из ниоткуда?

– Я не знаю, откуда он появился, – ответила Мэллорин. – Правда, Баджинс? Просто однажды ты оказался у моей двери, да, милый?

Она прижала лиса к себе, и он издал какой-то фыркающий, мурлыкающий звук.

– Я призвала его. Он пришел на зов, и я его люблю. Да-да.

Последняя фраза была обращена явно не ко мне – таким голосом не говорят с другим человеком, разве что с совсем маленьким ребенком.

– Знаешь, он ведь не обычный лис, – сказала она, – а особенный.

– Не сомневаюсь.

Мэллорин ощетинилась.

– Ты мне не веришь. Потом увидишь. Можешь верить во что хочешь. Нам не привыкать.

Девочка заключила Зорро в крепкие покровительственные объятия и одарила меня взглядом, который не оставлял сомнений в том, насколько она к нему привязана.

– Так что с ним не так? – спросила я.

Лицо Мэллорин смягчилось. Она с любовью посмотрела на Зорро.

– Мы не знаем, правда, милый? – проворковала она, поглаживая его уши.

Она наклонилась ко мне, как будто собиралась поделиться секретом.

– Но у меня есть теория.

– Что за теория? – спросила я.

Она понизила голос.

– Думаю, его прокляли.

– Прокляли?

– Напустили злые чары, – пояснила Мэллорин.

– Кто мог это сделать?

– Низшие демоны, духи из других измерений, злонамеренный колдун, – перечислила Мэллорин. – Кто угодно.

Зорро открыл пасть и тяжело задышал. Выражения морд животных бывает трудно понять, но если видеть их достаточно часто – например, если проводить все детство в ветеринарной клинике, – то начинаешь лучше считывать их чувства. Уголки глаз Зорро приопустились ниже и потеряли остроту, веки казались тяжелыми и утомленными. Пасть открылась, но она была безжизненной и вялой, без малейшей улыбки – это могло указывать на боль или дискомфорт.

Зорро что-то беспокоило, и я очень сомневалась, что это были «низшие демоны». Был только один способ узнать наверняка.

– Можно его погладить? – спросила я.

Мэллорин поменяла положение рук, давая мне доступ. Когда я протянула руку, Зорро закрыл глаза и наклонил ко мне морду, позволяя прикоснуться. Я провела костяшками пальцев по его переносице и между ушами. Сначала я ничего не почувствовала, но потом, зарывшись пальцами в густую жесткую шерсть у основания черепа, начала ощущать покалывание. Мэллорин вновь заговорила. Жестом свободной руки я велела ей замолчать, а затем закрыла глаза, чувствуя, как покалывание распространяется по всему телу.

Грудь сдавило, и, как бы я ни старалась сделать глубокий вдох, воздуху словно некуда было идти. Сердце колотилось о ребра слишком медленно, слишком сильно, вызывая тошноту. Мэллорин, может, и не была ведьмой, но в двух вещах она была права: во-первых, в Зорро и правда было что-то особенное, во-вторых, с ним творилось нечто очень нехорошее.

– Что с ним? – спросила Мэллорин. – Это все демоны?

– Он болен, – отозвалась я. – Возможно, чем-то серьезным.

– Что нам делать?

Я понятия не имела, как обратить испытанные мгновение назад ощущения в более-менее приличный диагноз. С тем же успехом на Зорро могло и правда лежать проклятие. Так или иначе, даже просто пустив лису в клинику, я, скорее всего, нарушила несколько законов в области охраны дикой природы. И все же… В глазах Мэллорин я видела страх. Она не только переживала о Зорро, но и боялась, что я откажусь им помогать. Я понимала, что, кроме меня, обратиться им будет не к кому.

– Прямо сейчас ничего сделать нельзя, – сказала я.

Было почти четыре часа, и я не хотела рисковать и проводить тщательное обследование, пока в клинике находились люди.

– Ему придется провести здесь ночь.

Мы закрылись в пять, и вскоре после этого я услышала, как по коридору проехал велосипед доктора Полсон. Еще около получаса в клинике суетился медперсонал, протирая поверхности, подметая полы, приводя в порядок документы и запасаясь инвентарем на следующий день. Затем, один за другим, они тоже ушли, заперев за собой входную дверь.

Мы с Мэллорин решили, что раз все видели, как она заходила в здание с переноской, лучше будет забрать ее с собой, пусть даже из-за этого Зорро сможет свободно разгуливать по кабинету. Мэллорин обняла лиса, шепотом попрощалась с ним и еще раз заверила меня, что он не натворит глупостей. К счастью, она оказалась права. Зорро свернулся калачиком в углу за моим столом и так и лежал там, не издавая ни звука.

Как только в клинике все стихло, я выглянула из кабинета и осмотрела коридор. Мы с Зорро были одни. Я распахнула дверь и жестом позвала лиса за собой. Мы быстро шли по коридору в направлении процедурной. Звук цокающих по линолеуму пустой клиники лисьих когтей странно успокаивал.

Я знала, как пользоваться нашим новым рентгеном, потому что в прошлом месяце слышала объяснение торгового агента, но я совсем не умела читать рентгеновские снимки и не знала, на что следует обращать внимание. Мне только было известно, что Зорро с трудом дышал, а сердце у него в груди билось слишком тяжело. Может быть, сделав рентген, я смогу понять, в чем проблема.

Новый аппарат, белый и сверкающий, состоял из рентгеновского пистолета, плоскопанельного детектора на регулируемом кронштейне и монитора, который показывал изображения. Зорро оказался сговорчивее большинства других животных, и уже через несколько минут у меня было три снимка его груди с разных углов. Я подняла лиса с процедурного стола и осторожно опустила его на пол. Он сел у моих ног и стал наблюдать за тем, как я выводила изображения на экран и просматривала их, пытаясь разобраться в увиденном.

За полосами его ребер в бледно-молочном облаке скопления органов виднелось сердце, темное и полупрозрачное. С другого ракурса было видно, как на фоне легких, похожих на крылья ангела, разветвляются кровеносные сосуды и альвеолы. Смотря на сегменты спинного мозга, можно было проследить нервные пути, поднимающиеся к мозгу. Кем бы Мэллорин ни считала Зорро, внутри он был таким же, как любое другое мелкое млекопитающее.

Янтарные глаза Зорро встретились с моими. Его не волновало, что я до сих пор не имела ни малейшего представления о том, как управлять клиникой, и по большей части злилась на весь мир. Он не интересовался долгами, ипотекой и тем, что я скрывала от самых близких мне людей. Смотря на людей, животные не разбираются во всех сложностях нашей жизни и видят нас ровно такими, какие мы есть в данный момент. Им не стыдно, они не боятся.

Я мало что понимала в рентгеновских снимках, но все же кое-что бросалось в глаза. В одном месте я заметила яркое пятно, которого, вероятно, не должно было там быть, в другом – тонкую темную волнистую линию, показавшуюся мне подозрительной. Грудная полость в целом тоже выглядела не совсем правильно. Я почти наверняка знала, что все это имело какое-то значение, но ничего больше сказать не могла – на этом мои знания в области ветеринарии заканчивались. Я снова и снова листала рентгенограммы в надежде на озарение. Но оно так и не пришло.

– Прости, Зорро, – сказала я. – Не знаю, что с тобой.

Зорро посмотрел на меня снизу вверх, не прося ни о чем, и в тот момент я поняла, что обязана его вылечить.

Я сфотографировала рентгенограммы и отправила их доктору Полсон. Мгновение спустя мой телефон зазвонил. В пустом процедурном кабинете рингтон прозвучал так громко, что сердце у меня подпрыгнуло.

– Что это? – спросила она.

– Моя подруга привела свою… эм… собаку. Я хотела ей помочь. Вам ничего не кажется странным?

На другом конце линии воцарилось молчание.

– Ты все еще в клинике?

– Да, – ответила я, изо всех сил стараясь убрать нотки паники из голоса. – Все… эм… нормально. Я просто… зашла подруга, так что я…

Еще одна длинная пауза.

– Может быть, мне стоит прийти и взглянуть самой? – произнесла доктор Полсон.

На секунду я оцепенела, чувствуя, как вокруг меня смыкаются стены. Она вернется в клинику и увидит, что я притащила сюда запрещенное животное. Потом доктор позвонит в службу защиты животных, потому что так будет правильно. Зорро заберут, и бедная Мэллорин Мартелл никогда мне этого не простит.

– Не обязательно приезжать, – сказала я. – Я и отправила фотографии для того, чтобы вам не пришлось возвращаться. На них все в порядке? Или что-то не так? Если нужно, я сделаю еще несколько снимков. Я…

На другом конце снова повисло молчание.

– В грудной полости есть жидкость, – произнесла наконец доктор Полсон. – Ее видно на снимке.

– О, – сказала я, стараясь не выдавать облегчение. – Что это значит?

– Она затрудняет дыхание.

– Да, – подтвердила я, а потом поспешно сменила интонацию. – Правда?

– Маржан, все было бы намного проще, если бы я могла сама осмотреть собаку.

– Это не клиент, доктор Пи, – возразила я.

И не собака.

– Просто… скажите, что мне делать.

Она, должно быть, уловила отчаяние в моем голосе. Еще немного – и можно было услышать, как доктор решает, что делать дальше. Даже Зорро насторожился, словно почувствовав, что сейчас определяется что-то важное. Наконец доктор Полсон заговорила.

– Ты умеешь делать забор крови? – спросила она.

Папа показывал мне, как брать кровь и у собак, и у кошек.

– Ты знаешь, где у нас наборы для теста на антигены?

Я лично раскладывала их всего три дня назад.

– Хорошо, – скомандовала доктор Пи. – В таком случае возьмем немного крови и сделаем тест.

Уже через минуту я протирала переднюю лапу Зорро спиртом и вводила иглу в его головную вену. Лис вздрогнул, а потом расслабился. Кровь поползла вверх по трубочке, и, когда она достигла нужного уровня, я присоединила пробирку. А набрав необходимое количество, убрала ее и вынула иглу.

Затем я капнула кровью на тест-набор, и она медленно потекла к полоске антигена. В последний раз я видела нечто подобное, когда девушка, отправившая меня к Киплингу, говорила со мной о Гирканской династии.

– Результат будет готов через десять минут, – сообщила доктор Пи.

Я поставила таймер и уселась ждать. Зорро лениво расхаживал по процедурному кабинету, его великолепный хвост двигался из стороны в сторону. Доктор Полсон тихонько шуршала на другом конце провода: может, готовила ужин, или убиралась, или же просто сидела.

– Знаешь, – сказала доктор Пи через несколько минут, – довольно странно приводить собаку подруги в нерабочее время и самостоятельно проводить диагностику.

– Я просто подумала, что так будет проще, – ответила я.

– Допустим, так оно и есть.

Было понятно, что доктор Полсон еще многое могла сказать по этому поводу, но она предпочла оставить свои мысли при себе и сменила тему.

– Как у тебя, кстати, дела? Как учеба?

– Все в порядке, – заверила я.

– И только? – спросила доктор Пи.

Она была словно охотничья птица, терпеливая и скрупулезная.

– Вроде как возвращаюсь к нормальной жизни, – добавила я.

Надо было же сказать хоть что-то, да и к тому же это было правдой.

– Конечно, понятие нормальной жизни очень изменилось, но, думаю, я начинаю привыкать.

– Как и все мы, полагаю, – сказала доктор Пи. Она помолчала минуту, а потом продолжила: – Мы все очень по нему скучаем.

– Я тоже, – ответила я, желая, чтобы мои чувства и правда можно было описать так просто.

Больше мы не проронили ни слова, пока не запищал таймер. Я взяла тестовый набор и изучила результаты. Кровь исчезла, на ее месте были две ярко-синие точки.

– Так я и думала, – сказала доктор Пи, когда я сообщила ей результаты. – Это сердечный червь.

– Не проклятие, говоришь?

Ни шок от новостей, ни шумы паршивой телефонной связи не могли приглушить естественную певучесть в голосе Мэллорин. Я вернулась в кабинет и готовила рекомендованный доктором Пи курс лечения, а Зорро свернулся калачиком в углу.

– Низшие демоны к этому не причастны, – сказала я. – Просто комар. И немного червей.

– Оу, – в голосе Мэллорин чуть не прозвучало разочарование. – Итак… что нам делать?

Я пересказала ей слова доктора Пи: потребуются месяцы лечения и отдыха, чтобы артерии Зорро очистились. Для начала нужно будет пройти курс антибиотиков, потом сделать инъекцию мышьяка в поясницу, дать месяц на отдых, а затем понадобится еще два укола.

– Месяцы? Мышьяк? Ты уверена, что это необходимо?

Я рассказала Мэллорин все известные мне замечательные факты о сердечных червях: о том, что они вырастают до фута длиной и способны жить в артериях, легких и сердце целыми сотнями. После того как лекарство их убивает, тела разлагаются и распадаются на части, но, если животное ведет слишком активную жизнь, черви могут закупорить кровеносные сосуды и вызвать внезапную смерть.

– Нельзя, чтобы он умер, – сказала Мэллорин. – Зорро – все, что у меня есть. А еще он особенный.

– С ним все будет в порядке, – уверила я. – Возвращайся завтра утром, и мы разработаем план лечения.

Когда я отложила телефон, лис посмотрел на меня, вопросительно склонив голову набок.

– Ты меня слышал, Зорро, – обратилась к нему я. – Я не дам тебе умереть.

Я подошла к нему и погладила его по шерстке. Зорро вытянул шею под моей ладонью, и я снова почувствовала все, что испытывал он: тяжесть дыхания, медленное биение сердца, вызывающее тошноту, и мерцающий блеск его маленького лисьего разума, дикого, скачущего, юркого, снующего в низкой траве, охотящегося на сверчков и мышей.

Зорро встал и выгнул спину. Его мех, серый с рыжими пятнами, мерцал на свету. Хвост загибался крючком, подергивался в разные стороны, изогнутой волной поднимался над телом, скользил между изящными черными лапами. Казалось, он занимал все пространство вокруг Зорро и обладал собственным разумом, своей беспокойной волей. Грациозностью движений хвост лиса походил на струйку дыма.

А затем, словно он и правда состоял из дыма, хвост начал разделяться на части. Сначала на две, потом три, четыре – каждая часть отплеталась от других и разворачивалась красивым завитком. Они рассекали воздух и струились каждая в своем ритме. Одна колыхалась плавно и равномерно, как вода в реке, другая подергивалась, словно от электрического тока. Через какое-то время пространство вокруг маленького гибкого тела Зорро наполнилось движением и цветом.

Я отступила и осела на пол. У Зорро было девять хвостов.