Текст книги "Роковая строка Памеджаи"

Верховный жрец нашел нового Памеджаи

Верховный жрец божественного фараона Рамсеса был одним из самых мудрых и знающих людей в стране. В молодости он был жрецом храма Исиды на маленьком острове вблизи Первого порога. Когда владыка обеих земель призвал его к себе и доверил ему все тайное и все явное, когда он доверил ему сооружение и украшение великих храмов, верховный жрец почувствовал свою силу и понял, что настало время осуществить самые свои заветные замыслы. Одним из таких замыслов был этот пещерный храм на берегу Нила, который жрец Исиды увидел в этой красной горе тогда, когда это была еще просто гора. Он первый сказал об этом фараону, и, увидев, как радостно принял это предложение владыка великой страны, он потребовал от него множество рабов и самых лучших мастеров страны, которые смогли бы осуществить дерзкий замысел. Рассказывая фараону о том, каким он себе представляет этот удивительный храм, верховный жрец нередко сравнивал это сооружение со многими прекраснейшими сооружениями страны и всегда завершал свой рассказ одной и той же фразой: «Подобного не знали твои великие предки, потому что даже величайшая пирамида Хеопса не потребовала такого умения и таких знаний. Ведь там все просто: хорошо уложены превосходные плиты, доставленные из наших богатых каменоломен. А здесь надо будет выдолбить в горе громадные красивые залы, нужно увидеть в этом песчанике уже готовые статуи богов, и стены этого святилища нужно так украсить, чтобы спустя тысячи лет потомки наши увидели твое величие, будь ты жив, здрав и невредим, мой великий господин!»

Рамсес не жалел затрат. И какая надобность была жалеть рабов, когда они подобны стадам на тучных пастбищах фараона. Рамсесу очень хотелось увековечить себя и свою младшую, самую молодую и красивую супругу, на которой он женился на тридцать четвертом году своего царствования. Победа над хеттами и такое безропотное подчинение очень задиристого и непокладистого хеттского царя, который, желая угодить владыке великой страны, прислал в жены свою прекрасную дочь с богатыми дарами, – такое событие требовало благодарности богам, оно требовало большой жертвы. И вот эта жертва принесена. Осуществлен замысел верховного жреца, воздвигнут храм, какого, должно быть, нет на всем белом свете. Мало того, что этот храм так безмерно красив и величав. Мало того, что он так необычен. Помимо всего, он несокрушим. Он будет стоять дольше, чем стоят пирамиды. Даже пыльные бури ему не страшны. И нашествие врагов ему нипочем. Впрочем, стоит ли думать о нашествии врагов правителю такой великой и могучей страны?

Жрец Исиды был удовлетворен тем, как великий фараон оценил его многолетний труд и труд его бесчисленных помощников – художников, скульпторов, каменотесов. О труде десятков тысяч рабов он не думал. Это было так естественно, что десятки тысяч рук изо дня в день осуществляли замысел мудрого жреца. Но радость, которую испытывал верховный жрец, была омрачена пустяком. Однако об этом пустяке надо было помнить. Желание царицы заполучить во дворец скульптора и камнереза Памеджаи требовало немедленного выполнения, а выполнить эту прихоть оказалось невозможным по той простой причине, что Памеджаи не оказалось нигде. Писец Ш – беса, который поручал Памеджаи сделать посвятительную надпись на брачной стеле Рамсеса, уверяет, что он видел Памеджаи у колодца тяжко больного, в сильном жару, страдающего от безмерной жажды. Пабеса уверяет, что он предложил Памеджаи вернуться в свою хижину с тем, чтобы лекарь из рабов попытался его исцелить, но Памеджаи говорил о том, что не уйдет от колодца, пока страшная жажда, мучающая его, не пройдет. И вот Пабеса оставил раба у колодца, и больше его никто никогда не видел. Если верить писцу Пабесе, то получается, что раб Памеджаи умер у колодца, а люди, которые пришли за водой, отдали ему последний долг. Не впервые рабам приходится хоронить раба без священных пелен и бальзамировщиков. Но кто сделал это и когда, невозможно узнать. За десять дней, которые прошли с тех пор, как Пабеса видел раба Памеджаи у колодца, умерло больше десятка рабов из тех, кто живет в поселке пещерного храма. Где и как узнать об этом?

Верховный жрец вдруг поймал себя на мысли о том, что слишком много думает о каком-то жалком рабе, хотя он и был искусным камнерезом. «Какое имеет значение, – подумал он. – Я тотчас же позову искусного мастера и велю ему назваться Памеджаи. Надо вспомнить, каким был по возрасту Памеджаи… Примерно лет за тридцать?… Вот такого и надо послать во дворец».

В тот же день во дворец был послан искусный мастер, один из многих сотен мастеров, которые работали на отделке пещерного храма. И по приказанию верховного жреца этот мастер назвал себя Памеджаи. Мало того, верховный жрец не побоялся согрешить и велел соврать, будто этот мастер делал все то, что сделал Памеджаи. Новый Памеджаи был польщен. Он отлично знал работу настоящего Памеджаи, и ему показалось весьма лестным, что его посылают во дворец, да еще с такой рекомендацией. Впрочем, хоть он и отдавал должное настоящему Памеджаи, в своей работе он нисколько не сомневался и был уверен в том, что выполнит все задуманное великой царской женой.

Новый Памеджаи принялся за украшение покоев царицы в только что воздвигнутом прекрасном дворце. Но работать ему пришлось недолго и даже не довелось закончить отделку одной стены. А случилось это вот почему…

* * *

Как только верховный жрец, мудрый жрец Исиды, нашел нового Памеджаи и избавился от этой ненужной заботы, он тотчас же вспомнил, что его величество, будь он жив, здрав и невредим, пожелал, чтобы его любимый сын, прославленный своей ученостью Сатни-Хемуас, прочел брачную стелу в пещерном храме. Теперь ему, верховному жрецу, предстояло вместе с сыном фараона снова побывать в пещерном храме, и тогда все главные заботы и тревоги, которые не оставляли его на протяжении всех тех лет, пока долбили храм в горе, уйдут от него. Ему останется только позаботиться о том, чтобы жрецы доставили из Фив и Мемфиса прекрасные благовония, а садовники из цветущих садов фараона доставили бы для священных жертв самые превосходные плоды и самый сладкий виноград. Подумав о том, как близок час почти уже совсем беспечной жизни, верховный жрец улыбнулся. Ему было приятно сознавать, что все задуманное им для того, чтобы возвеличить фараона, а заодно и себя, – все сделано, все выполнено.

На следующий день Сатни-Хемуас в сопровождении верховного жреца прибыл в священный храм, и снова жрецы и юные жрицы встретили их с зажженными факелами в руках, и снова белели на головах красивых девушек лепестки нежного лотоса, а в руках звенели систры. И вот Сатни-Хемуас принялся читать посвятительную надпись. Он с удовлетворением заметил, что сделана она искусной рукой камнереза и, как ни странно, вполне грамотно. Он прочел первые строки и сказал верховному жрецу, что вполне удовлетворен работой мастера. Пока он читал, медленно и внимательно, верховный жрец с удовольствием рассматривал картины, рассказывающие о великих походах владыки обеих земель. Он молча рассматривал картины, а сын фараона тихо шевелил губами, стоя у брачной стелы. Но вот сын фараона уже прочел значительную часть посвятительной надписи и уже слегка согнулся для того, чтобы прочесть то, что было написано совсем низко…

И вдруг верховный жрец услышал визгливый голос Сатни-Хемуаса:

– Как он смел! Он загубил прекрасную стелу нашего бога!..

Верховный жрец мгновенно очутился рядом с сыном фараона и, согнувшись, стал рассматривать стелу.

Он понял возглас Сатни-Хемуаса – он увидел, как небрежно сделаны последние строки, увидел, что не дописан конец, и почувствовал, какие неприятности грозят ему, несмотря на все то прекрасное, что удалось сделать для возвеличения фараона.

– Что ты сделаешь с этим мастером, с этим ничтожным рабом, для которого священные слова о владыке обеих земель ничто?! Намерен ли ты его наказать?

– Наказать немедленно и строго, – ответил верховный жрец. – Знаешь ли ты, великий сын божественного отца, нашу крепость, которую очень хорошо назвали «Обуздавшая чужестранцев»? Поистине эта крепость многих обуздала. Но служить там не сладко. В наказание за такую небрежность я велю отослать этого раба Памеджаи в эту крепость. Пусть он трудной и верной службой искупит свою вину.

Вот почему новый Памеджаи недолго проработал во дворце великой царской жены. Новый Памеджаи был отослан в гарнизон крепости с причудливым названием «Обуздавшая чужестранцев».

Таметс – хозяйка дома

Может быть, он был и не самым прекрасным городом страны Куш, но, что несомненно, этот город оказался самым лучшим для Памеджаи, Пааама, Бакёт и Таметс. Царский сын Куша, узнав о талантах и способностях этих людей, предоставил им дом и велел трудиться на благо его дворца. Дворец у него был большой и богатый. Нужно было постоянно пополнять его новыми скульптурами, всевозможной резьбой по камню и дереву, что весьма успешно делал Памеджаи, с великим увлечением и благодарностью. Именно благодарностью, потому что у Памеджаи была насущная необходимость отблагодарить царского сына Куша, который отнесся к нему с таким доверием и помог ему стать свободным и счастливым человеком.

Настало время, когда Памеджаи смог употребить для себя такое красивое, такое необыкновенное слово, как «счастье». За долгую его жизнь это слово появилось у него только в Миме, потому что здесь он оказался свободным и здесь он сделал свободной и счастливой маленькую рабыню Таметс, которая стала его женой.

В большом просторном доме половина комнат принадлежала Бакет и Паааму. Пааам стал придворным знахарем и довольно успешно лечил всю челядь дворца. Вблизи города Мима, среди полей и садов, Пааам нашел много целебных трав, из которых он готовил настойки, притирания и мази. После того неудачного случая в Икенском порту, когда он чуть не погиб от рук взбунтовавшихся грузчиков, Пааам стал строже относиться к своей работе, и, хотя трудно его обвинить в преступлении, потому что все те лекарства, которые он давал грузчикам, несомненно, были безвредными, он все же с большой опаской относился к новым, еще малознакомым ему способам лечения и, как правило, прежде всего пробовал их на себе и Бакет.

Маленькая Таметс долго смеялась, когда узнала, что Бакет пила очень горькую и противную настойку, которая должна была лечить от удушливого кашля. Но у Бакет не было никакого удушливого кашля, и Пааам, который нисколько не сомневался в том, что такой кашель можно вылечить именно этой настойкой, хотел лишь узнать, не причинит ли она какого-либо вреда. Но так как Бакет осталась живой и невредимой, то новая настойка нашла свое применение.

Постепенно Пааам становился все более известным своими целебными настойками, и к нему стали ходить со всей округи, требуя лечения решительно от всех болезней. Старая Бакет еще больше прежнего помогала мужу, и так как за долгие годы она многое от него узнала, то и сама прослыла знахаркой, к которой охотно ходили женщины. Все это очень радовало Пааама не только потому, что его повсюду встречали с доброй улыбкой, но и потому, что ему в дом приносили много нужных и полезных вещей. Люди, возделывающие поля вблизи города Мима, приносили ему зерно, овощи и виноград. Ткачи приходили с кусками тонкого полотна, а башмачники постоянно делали для него и для Бакет удобные красивые сандалии. Пааам очень радовался своим удачам и сожалел лишь о том, что оказался в этом прекрасном городе уже в старости. Голова у него была уже совсем-совсем белой.

А по соседству, во второй половине дома, постоянно был слышен стук молотка о звонкий камень. Памеджаи трудился над новыми скульптурами. Уже были сделаны отличные изображения царского сына Куша из черного базальта, его старшего сына, его старшей и младшей жены, его брата и племянника, а впереди еще было много-много работ. Никогда еще Памеджаи не трудился с такой радостью и готовностью. Радость была вызвана не только тем, что работа его нравилась высокому господину, который хорошо за нее платил. Радость была еще в том, что каждая работа вызывала чувство восторга у маленькой Таметс. Обычно, когда Памеджаи заканчивал очередную скульптуру, Таметс подходила и говорила:

– Тхутисенбу, волшебник, вот эта работа самая прекрасная из всех твоих работ. Царский сын Куша должен подарить тебе много золотых украшений в дар за эту работу.

– Ты слишком добра ко мне, Таметс. Тебе всегда кажется, что мои работы хорошие, даже превосходные… Впрочем, они не хуже других работ… Не хуже того, что я видел во дворце, и, как говорил мне царский сын Куша, не хуже того, что есть во дворце самого великого на свете. Недавно у него был по поручению фараона помощник главного писца Пабеса, о котором я много тебе говорил. Он отлично понимает в этих делах. И он сказал нашему принцу вот такие слова: «Тебе можно позавидовать, царский сын Куша, я вижу, ты обзавелся отличными мастерами. Это похвально. Вельможа обязан думать о своих потомках, и потому его долг – увековечить себя в камне. И вот, я вижу, у тебя целый хоровод отличных скульптур из черного базальта. Поздравляю».

Вот так сказал сам Пабеса. К счастью, я его не видел, и он меня не видел. Но я думаю, что он давно позабыл обо мне, потому что дел у него много, и все это царские дела, не наши. А я виноват перед Пабесой. Я покинул Икен, не дождавшись его. И, видит бог, я сделал это потому, что не хотел причинить ему хлопот. Я благодарен ему за то, что он хотел мне помочь…

– Он не только хотел! – воскликнула Таметс. – Насколько мне известно, он помог тебе тем, что позволил бежать. Как я ему благодарна! И еще я тебе благодарна за то, что ты не остался в Икене. И еще я благодарна грузчикам, которые хотели убить Пааама. Если бы этого не случилось, Пааам остался бы в Икене вместе со своей доброй Бакет, и все вы никогда бы не встретили маленькую Таметс, и маленькая Таметс стояла бы сейчас прикованная цепью к жерновам, и не было бы у нее таких пышных красивых волос, какие выросли сейчас от сытной еды и от хорошей жизни.

И, нисколько не стесняясь, маленькая Таметс заплакала, обливаясь потоком слез, но это был не горький, не соленый поток – это был какой-то сладостный поток, который, как ей казалось, обновил ее и снова сделал ее моложе и красивее. Но ей и не надо было становиться моложе и красивей. Таметс была и молодой и красивой. Прежде этого нельзя было увидеть, потому что от голода и тяжелой работы она была худой как скелет. К тому же она не имела никакой одежды, кроме маленького фартука, а сейчас на ней была такая красивая голубая юбка со множеством мягких складок, и прозрачная белая накидка, брошенная на худенькие плечи, очень украшала ее миловидное лицо. Она давно уже переменилась, стала полнее, щеки у нее порозовели, а большие глаза, искусно подведенные синей краской, казались громадными, как звезды. Когда у Таметс подросли густые красивые волосы, Бакет сделала ей удивительно красивую прическу, похожую на парик царской жены. Она смазала ей волосы благовонным маслом, и когда Таметс увидела себя в маленьком бронзовом зеркале, которое ей подарил Памеджаи, она вначале даже не узнала себя, а когда узнала, радостно рассмеялась и поверила в то, что она совсем недурна.

Целыми днями Таметс трудилась, устраивая все лучше и лучше свое маленькое хозяйство. Каждую работу она делала с величайшей готовностью и радостью. Она любила ухаживать за цветами, которые росли в их маленьком дворике. Она издалека приносила воду, чтобы напоить каждый цветок и помыть зеленые листки. Она охотно размельчала зерна на своей маленькой зернотерке и пекла тонкие лепешки в печурке, которую сделал ей Памеджаи. В свободное время она занималась плетением циновок, корзин и сосудов, какие давно когда-то умела делать мать Памеджаи. Таметс была рада, когда ей удалось сплести точно такую же ложку, какую Памеджаи хранил в память о своей матери.

Надо сказать, что маленькая Таметс только и думала о том, как бы угодить своему Памеджаи, сделать ему что-нибудь приятное. Она очень сожалела, что совсем лишена дара, которым был награжден ее муж. Она не владела резцом и молотком. Она только могла подавать ему нужные инструменты, но работать, участвовать в его деле она не могла.

Вот так двое рабов – Памеджаи, раб фараона, и Таметс, рабыня храма богини Хатор, – стали счастливыми и свободными. Может быть, благодаря Паааму, а может быть, потому, что, как они думали, боги вняли их мольбам и помогли им обрести желанную свободу.

* * *

Но настал день, когда простолюдины прекрасного города Мима заговорили о небывалом. Давно уже в городе Миме подобного не случалось.

– Богиня Хатор любит ее, – говорили женщины.

Они говорили о маленькой Таметс, которая родила близнецов. И то, что эти близнецы выжили и весело улыбались каждому, кто брал их на руки, и то, что никакие болезни не приходили в дом Памеджаи, – все это говорило о какой-то колдовской силе, которая явно покровительствовала камнерезу Памеджаи и его маленькой Таметс.

– Тебе многие завидуют, – говорила Бакет, стараясь помогать молодой женщине.

На всякий случай она приносила Таметс настойки каких-то трав, которые советовала пить, для того чтобы дети росли лучше и чтобы мать была здоровее. А Пааам, отказавшись от своих целебных трав, теперь все чаще пользовался заклинаниями, в которые очень верил с тех пор, как в дом к другу пришла такая радость.

Таметс и Памеджаи не знали, но Пааам хорошо помнил о том, какие заклинания он произносил незадолго до того, как родились близнецы. Он делал это от всего сердца, с полной уверенностью, что поможет друзьям. Ему очень хотелось, чтобы у маленькой Таметс, которую он полюбил и к которой привязался, родился хороший, здоровый сын. И вот родилось двое прекрасных сыновей. Как тут не поверить в заклинания?

Время шло, и сыновья Памеджаи, как уверяла Бакет, росли не по дням, а по часам. Любуясь ими, дедушка Пааам, как теперь называли его малыши, каждый раз вспоминал о том, как он сделал татуировку Памеджаи, и всегда заканчивал свой рассказ обещанием сделать мальчикам еще более красивую татуировку, чтобы все знали и видели, к какому хорошему племени они принадлежат, откуда они.

Старший из сыновей Памеджаи, тот, который первым показался на белый свет, был назван Памеджаи, а второго назвали Моси. Они были очень похожи друг на друга, и Таметс нередко огорчалась, когда не могла распознать, кто же из них Моси и кто Памеджаи.

Им было не более пяти лет, когда они уже охотно участвовали в работе отца. Моси подавал инструменты, а Памеджаи убирал мусор, приносил глину, когда нужно было делать слепок, иногда садился с резцом за работу и, взяв маленькую плитку, отрезанную отцом от камня, пытался вырезать на ней изображение собаки. В доме Памеджаи была собака, которая следовала за мальчишками повсюду и была их любимицей. Памеджаи не столько различал сыновей по внешности и голосу, сколько по их наклонностям к работе. Но случилось так, что и отец ошибся, потому что вдруг застал Моси за той же плиткой, которую усердно обрабатывал Памеджаи. Увидев, как сын старательно высекает рисунок, он сказал ему, что если сын всегда будет работать так медленно и старательно, как сейчас, то скорее достигнет цели. И отец напомнил (как он думал – Памеджаи), что три дня тому назад он делал свою работу небрежно. И тогда Моси хитро улыбнулся и признался отцу, что небрежно сделанная плитка принадлежит Памеджаи, а он, Моси, впервые принялся за это дело и потому так старается. Отец было рассердился и прикрикнул на сына, чтобы тот не морочил ему голову. А потом призадумался над случившимся и весело рассмеялся. В самом деле было смешно от того, что мальчишки так забавно пользовались своим сходством. На то они и были мальчишками!

Памеджаи с каждым днем все больше убеждался в том, что сыновья его непременно унаследуют способность отца воспроизводить виденное, а когда нужно – изображать даже и не виденное. Работая для дворца царского сына Куша, он не переставал готовить своих сыновей к будущим великим работам. Он делал это с таким же увлечением, с каким когда-то, будучи юношей, начинал свою работу у знаменитого Пао, скульптора царского двора.

Вначале слабыми и неумелыми руками, а потом более уверенно и с увлечением братья учились работать и с каждым годом все с большей готовностью делали все так, как им велел отец.

Им было уже по десять лет, когда у них появилась мечта увидеть пещерный храм на берегу Нила. Отец рассказывал много любопытного об этом храме. Он и сам мечтал увидеть его хотя бы еще раз в жизни.

Памеджаи и Моси знали во всех подробностях, как был устроен этот храм, как украшены стены святилища pi как были сделаны священные надписи, призванные увековечить великий поход самого фараона. Они знали о том, какая беда постигла отца. Знали не только потому, что это важное событие в жизни Памеджаи никогда не забывалось, но и потому, что на этом примере отец хотел научить своих сыновей всегда делать свою работу самым тщательным образом. Никогда не отступать от правил, всегда заранее все подсчитать и все предвидеть.

Сыновья Памеджаи даже не помнили, когда впервые им довелось услышать рассказ о брачной стеле фараона, но всякий раз они слушали этот рассказ с неизменным вниманием. И каждый раз у Моси замирало сердце, и он, протягивая руку к отцу, обычно просил:

– Повтори, отец, как это было.

И отец повторял:

– …И вот я вытащил из-за своего полотняного фартука священный свиток и стал снова проверять сделанную мной надпись, и вдруг сердце у меня остановилось, а в глазах потемнело. Я вдруг увидел, что конец священной надписи остается в моем свитке. Я увидел, что на стене не поместится конец священной надписи. Я стал писать мелко-мелко и от волнения писал криво, но как ни старался, а все строки священной надписи не поместились на брачной стеле фараона…

И тут всегда вступал в разговор Памеджаи. Он задавал один и тот же вопрос:

– А если бы ты не бежал, отец, что бы с тобой сделали?

– Не знаю, сынок, – отвечал Памеджаи.

Но ведь он отлично знал, что мог погибнуть. Потому он и бежал в Икен. Правда, ему еще не пришлось встретить человека, который бы точно знал, какое ему грозило наказание.

Сыновья Памеджаи очень хорошо знали, как был устроен пещерный храм, как он выглядел в дни торжественных молебствий и жертвоприношений и как прекрасно там бывает на рассвете, когда великий Гор, проснувшись, посылает в глубину храма, к подножию божественного Осириса, свои первые лучи. Но одно дело слышать о таком чуде, а другое дело – увидеть это чудо. Дети знали, что отец и мать мечтают о посещении этого храма все двенадцать лет, прожитых в Миме. И сыновья мечтали об этом путешествии. Они не раз вместе с отцом строили планы и обсуждали, как все это произойдет. Как отец добудет лодку и как она доставит их туда, ко Второму порогу великого Хапи.

И вот настал день, когда они отправились в далекое путешествие. Уже совсем состарившийся Пааам и его верная Бакет не могли позволить себе такого трудного путешествия. И пошли они вчетвером – Памеджаи, Таметс и сыновья. Каждый имел поклажу на голове, и каждый имел посох в руках. Им предстоял долгий путь пешком, а потом путешествие по реке.