Текст книги "От разногласий к близости. Почему взлеты и падения – ключ к лучшим отношениям"

Эдвард Троник, Клаудия Голд
От разногласий к близости. Почему взлеты и падения – ключ к лучшим отношениям

Издано с разрешения Hachette Book Group, Inc. и Andrew Nurnberg Associates International Ltd. c/o Andrew Nurnberg Literary Agency

Научный редактор Анна Лемза

Все права защищены.

Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

This edition published by arrangement with Little, Brown and Company, New York, New York, USA. All rights reserved.

© Ed Tronick and Claudia M. Gold, 2020

© Перевод на русский язык, издание на русском языке, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2021

⁂

Посвящается коллегам по Университету Массачусетса и Бостонской программе психогигиены отношений между родителями и детьми

Введение. С чего все начиналось

Эта книга предлагает по-новому взглянуть на себя и свои взаимоотношения с людьми. Годы исследований и клинических испытаний были, по сути, посвящены главному для нас вопросу: почему одни люди налаживают обширные социальные связи и наслаждаются общением, а другие страдают от одиночества? Почему одни печальны, замкнуты, у них низкая самооценка, других распирает гнев, они агрессивны и действуют непродуманно, а третьи счастливы, любознательны, уверены в себе и относятся к окружающим с теплом и любовью? Каким образом способность ощущать привязанность к людям, принадлежность к человеческому сообществу связана с развитием ощущения собственного «я»? И, наверное, самое главное: каким образом ответы на подобные вопросы помогут нам обрести и связи, и близость, особенно когда мы чувствуем себя одинокими – а ведь чувство одиночества и разобщенности в той или иной мере испытывал каждый. Но прежде чем начать рассказ о том, что мы узнали в ходе исследований, позвольте представиться и поведать вам свои истории, а также объяснить, почему мы написали эту книгу вместе.

История Клаудии: от коррекции к выслушиванию

В 2004 году я работала в детской консультации в маленьком городке, считалась признанным специалистом по проблемам поведения, но все острее ощущала, что моя профессиональная подготовка и почти двадцатилетняя практика не вооружили меня необходимым инструментарием для преодоления трудностей в моей повседневной деятельности. Я задавала вопросы, предлагала решения, давала советы – и все же попытки поведенческой коррекции часто вызывали ощущение беспомощности и бесполезности моих усилий, возникавшее и у меня, и у семей, с которыми я работала. И вдруг два моих пациента – трудный подросток и трехмесячная девочка, страдавшая «коликами», – полностью все изменили.

Я беседовала с пятнадцатилетним Алексом уже почти 30 минут: именно столько времени предписывается для оценки СДВГ – синдрома дефицита внимания и гиперактивности. Затем пригласила в кабинет его родителей Кармен и Рика. Алекс сидел на уголке стола, сгорбившись, плотно запахнувшись в куртку и упорно глядя в пол. Кармен и Рик, скрестив руки на груди, стояли передо мной на максимально возможном расстоянии друг от друга. Мой маленький кабинет был наполнен гневом и отчужденностью.

Во время первой встречи с Алексом и его родителями я придерживалась обычного порядка диагностики СДВГ. Судя по их ответам на мои вопросы, поведение их сына соответствовало всем критериям этого расстройства согласно шкале оценки СДВГ. Мы договорились о следующем визите: предстояло продолжить опрос и обсудить лечение.

Вторая встреча состоялась спустя несколько недель, но за это время мои подходы к оценке состояния мальчика полностью изменились. К тому моменту я уже занималась в Психоаналитическом институте Беркшира. Институт предлагал специализированный курс для клиницистов, не имевших подготовки в области психогигиены. Здесь я столкнулась с новыми для меня идеями, не входившими в программу обучения педиатров – при их подготовке уделяют удивительно мало внимания роли взаимоотношений в росте и развитии ребенка.

Тогда на меня оказали огромное влияние (и продолжают оказывать) работы педиатра и психоаналитика Дональда Винникотта. Он разрабатывал свои идеи в послевоенной Англии, где, как и в большинстве западных стран, перед матерью ставили прежде всего базовые задачи ухода за ребенком: кормление, купание, одевание. Взаимоотношениям между матерью и ребенком не придавалось особого значения. Во времена Второй мировой войны детей вывозили из Лондона, подальше от постоянных бомбежек, и разлучали с семьями. О том, что повлечет за собой расставание, мало кто беспокоился. Так же, не размышляя о последствиях, детей надолго забирали у родителей при госпитализации. Одним из первых, кто задумался об этом всерьез, был Винникотт.

Незадолго до второй встречи с Алексом и его родителями я изучала работу Винникотта об «истинном я». По мнению Винникотта, родители, поглощенные своими проблемами, имеют искаженное представление о том, что на самом деле представляют собой их дети и о чем говорит их поведение. Ярчайшей иллюстрацией идей Винникотта был запрос одной из знакомых мне матерей. Ее очень расстраивало поведение старшего сына: он всегда лез вперед всех и стремился играть главную роль. Ему было пять лет, младшему – два года. Во время одного из визитов женщина, рыдая, рассказала о смерти своего старшего брата. Она тогда была совсем маленькой. Родители, пытаясь избавиться от тяжелых воспоминаний, переехали на другой конец страны; в доме никогда не говорили об утрате. Когда ее дети подросли и достигли примерно того же возраста, что и она с покойным братом, женщину снова захлестнула волна горя.

Старший сын тихо сидел на полу и что-то рисовал, а потом вскарабкался матери на колени и протянул ей картинку: на поле стоял человечек. Мальчик заявил: «Это ты, а не я». Его поведение было типичным проявлением соперничества между братьями, но горе матери, в течение многих лет загнанное внутрь, мешало ей увидеть взаимоотношения своих детей в перспективе, а собственная чрезмерная реакция усугубляла ситуацию. Рассказав свою историю в тишине и безопасности моего кабинета, она смогла разглядеть «истинное я» старшего сына и спокойно и решительно очертить границы между тем, что ему можно и что нельзя. Градус соперничества между братьями значительно понизился.

Новые знания, полученные в институте, помогали мне иначе воспринимать и понимать происходящее, в частности с Алексом и его семьей, и предлагать изменения. Позже я смогла сознательно воспроизводить собственные наработки. Это были первые шаги на долгом пути от коррекции к выслушиванию пациентов как основной задаче моей работы. Становилось ясно, что поведенческие проблемы возникают при отсутствии контакта между родителем и ребенком – такую ситуацию Эдвард называет нестыковкой, или сбоем. Выслушивая истории родителей, я видела, что они начинают понимать собственные чувства, мешающие разглядеть «истинное я» своих детей, – часто это был целый клубок эмоций: стыд, гнев, горе. Теперь я не спешила ставить диагноз и назначать лечение, зато научилась с интересом слушать родителей и задавать побуждающие к размышлениям вопросы, например: «Как протекала ваша беременность?», «Как ваш ребенок вел себя в младенчестве?», «Не напоминает ли он своим поведением кого-то из членов семьи?» Когда родителей таким образом приглашают к разговору, они раскрываются и без стеснения рассказывают свои истории. Помня уроки, полученные от Винникотта, я выслушивала их, чтобы потом вместе понять смысл проблемного поведения детей. Что ребенок пытается сообщить нам таким поведением? Каким образом распознать его сигналы? И как только нам удавалось достичь того драгоценного мига, когда в семье восстанавливался контакт, во взаимоотношениях и поведении ребенка происходили разительные перемены. Именно так и случилось с Алексом и его семьей.

Через несколько минут после начала второй встречи мама Алекса, расстроенная какой-то репликой мужа, выбежала из кабинета. Рик не обратил на это внимания и разразился речью, сплошь состоявшей из жалоб на сына: «Лентяй… Никого не слушает… Не думает ни о ком, кроме себя…» Желая проверить свои впечатления от реакции Рика на неприятности, а также стараясь уберечь Алекса от отцовского гнева, я поспешила перевести разговор на другую тему и стала расспрашивать Рика о его делах. Чем он занимается на работе? Когда обычно возвращается домой? Сколько времени проводит в кругу семьи? Получив возможность рассказать о себе, Рик успокоился. Я умолкла, и начался откровенный разговор. Поскольку я просто слушала, а не задавала вопросы в соответствии со шкалой оценки СДВГ, отец и сын расслабились, их позы больше не выражали напряженности и гнева. Они впервые смотрели друг на друга. Рик, почувствовав себя увереннее, больше не нападал на Алекса; он смог признаться в том, как его мучает увеличивающийся разрыв между членами семьи, каким беспомощным он себя чувствует, пытаясь найти контакт с подросшим сыном. Алекс, в свою очередь, с тоской, но и с облегчением от того, что может наконец высказаться, говорил, что его пугают родительские ссоры, предметом которых часто становится он сам. Все мысли мальчика были заняты семейным конфликтом, и поэтому он забросил школу. Теперь и я воспринимала ситуацию по-другому: передо мной раскручивалась спираль сигналов, на которые никто не обращал внимания, а между тем близкие люди теряли связь между собой. Кармен и Рик видели строптивого и ленивого сына, Алекс – постоянно недовольных им и разочарованных родителей. Его поведение становилось поводом для новых родительских ссор, и семья все глубже погружалась в пучину взаимонепонимания.

Я воздержалась от критики враждебного отношения Рика к сыну и своими вопросами продемонстрировала понимание того, что в любых сложных обстоятельствах родители любят своих детей и хотят им добра. Рик правильно воспринял мою мысль. Наше взаимодействие позволило ему иначе оценить поведение сына и, как следствие, восстановить с ним контакт.

Кармен вернулась в кабинет. Она была поражена изменившейся атмосферой. Когда мы в присутствии Алекса убедились в том, что можем доверять друг другу, я предложила супругам через несколько недель прийти уже без сына. Во время этой встречи они сообщили, что его поведение значительно улучшилось. Раньше родители считали его выходки проявлениями упрямства и выражением протеста, а теперь поняли, что такова реакция сына на напряжение в семье и стресс в школе. Они осознали, что поведение Алекса – всего лишь способ сообщить о своих чувствах и переживаниях. Кроме того, Кармен и Рик признали, что их отношения были натянутыми, однако в последнее время все потихоньку становилось на свои места. На сей раз супруги, рассказывая о том, как их радуют перемены во взаимоотношениях с сыном, смотрели друг на друга. Восстановление связи «отец – сын» дало возможность родителям Алекса возродить и свою связь. Продвижение от разрыва к восстановлению привело к положительным изменениям в семье. От меня не потребовалось особых усилий по интерпретации происходящего: я просто предоставила Кармен и Рику пространство, где они смогли спокойно поразмышлять о том, что происходит в их семье.

Во время занятий в Институте психоанализа Беркшира я открыла для себя труды других замечательных мыслителей в области психоанализа и развития ребенка. Работы и взгляды моего коллеги, психоаналитика Питера Фонаги из лондонского Центра Анны Фрейд, дали мне возможность переосмыслить собственный клинический опыт. По мнению Фонаги, способность признать, что различия между намерениями и мотивацией других людей могут отличаться от ваших – он называет эту форму социального познания ментализацией, – уходит корнями в отношения, возникшие в раннем детстве. Познакомившись с трудами Эдварда Троника, я поняла, что он предлагает научное осмысление истин, сформулированных Винникоттом в результате практического опыта.

Я узнала, что возникновение доверия – тот самый процесс, который я наблюдала у Рика и Алекса. Движение от непонимания к пониманию, то есть восстановление связи, позволяет сформировать более глубокие привязанности в социуме. Путь к доверию открылся передо мной и Риком потому, что я не осудила его вспышку, а просто приняла его опыт. В ответ отец полностью раскрепостился и сумел наконец понять сына. Мы, все трое, преодолели путь от гнева и осуждения к заинтересованному выслушиванию.

Такое развитие событий стало для меня привычным. Я заметила, что, как только мы с родителями приходим к осознанию смысла поведения ребенка, они, как правило, сами понимают, что им следует делать, и находят решение поведенческих проблем.

История с Алексом и его родителями стала для меня чем-то вроде «момента эврики»[1]1
  Куниос Дж., Биман М. Момент эврики. Киев: Книголав, 2017. Прим. ред.


[Закрыть], и я почувствовала острую необходимость заниматься именно семейными взаимоотношениями. В то время педиатры все чаще ставили детям диагнозы СДВГ и «биполярное расстройство». Я же путем проб и ошибок пыталась создать для семей атмосферу, в которой они могли перейти от разрыва связей к их восстановлению. Мои эксперименты были вполне конкретными. Например, я стала отводить на прием 50 минут, а не стандартные полчаса, встречалась с семьями в более комфортабельном и просторном кабинете. Было очевидно, что более длительное время приема и удобное, безопасное окружающее пространство играют очень важную роль. Кроме того, от опросов и советов я перешла к простому выслушиванию, часто устраиваясь рядом с маленькими детьми на полу. Я наблюдала, как семьи, не умеющие справиться с гневом и разобщенностью, находили пути к воссоединению, восстановлению контакта; малыши бросались в материнские объятия. Часто, наблюдая, как родные люди снова открывают для себя радость любви, я чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы… и потом еще долго дрожали руки. Такие мгновения послужили для меня мощным стимулом поделиться своими открытиями и с родителями, и с коллегами-педиатрами. Из этого опыта родилась моя первая книга «Помня о ребенке» («Keeping Your Child in Mind»), предназначенная как родителям, так и профессионалам.

Мой подход к работе изменил также случай с трехмесячной Алией – ко мне принесли девочку, якобы страдавшую от мучительных колик. О ней мне рассказала моя знакомая, тоже педиатр, понимая, что стандартными рекомендациями здесь не обойтись. Обычно родители подразумевают под коликами не болезнь или расстройство – этим словом они описывают неспокойное поведение ребенка, чрезмерный плач и крик. Считается, что колики диагностируются по «правилу трех»: ребенок плачет больше трех часов в день, больше трех дней в неделю и больше трех недель. Общепринятые подходы – укачивание, белый шум, различные капли, изменения в диете матери – в данном случае результатов не принесли.

У Жаклин, матери Алии, была диагностирована послеродовая депрессия. Врач рекомендовал увеличить дозу антидепрессантов, но Жаклин, и так уже сама не своя от лекарств, боялась, что в этом случае не сможет в полной мере заниматься ребенком.

Жаклин пришла на прием со своим партнером. Та не знала, как справиться с углубляющейся депрессией близкого человека, тем более что к тому времени вернулась на работу. Жаклин продемонстрировала мне наглядный пример своего состояния: помимо прочего, она выгрузила из машины пакет с только что купленными продуктами. Одно яблоко выпало из пакета и покатилось по дорожке. Женщина разрыдалась.

Я не стала делать никаких назначений. Просто села на пол вместе с супругами и принялась наблюдать за поведением ребенка. Алия родилась слегка недоношенной, на тридцать шестой неделе беременности. В больнице ее поместили в обычную палату, а не в палату для новорожденных, требующих особого внимания, и никто из врачей и медсестер не предупредил родителей о возможных сложностях. Между тем педиатры знают, что у младенцев, родившихся на неделю или две раньше срока, нервная система созрела не полностью, поэтому их поведенческие сигналы труднее поддаются расшифровке. Итак, мы сидели на полу, наблюдали за спокойно спящим ребенком, и вдруг Кайла чихнула. Алия сжалась в комок, ручки взметнулись над головой, она проснулась и пронзительно закричала. Жаклин вскочила, схватила малышку на руки и принялась шагать по комнате, яростно ее укачивая. Кайла взглянула на меня: «Вот видите?»

Я кивнула. Мы сидели и ждали, что будет дальше. Через минуту Алия успокоилась. Я поделилась своими наблюдениями: скорее всего, из-за того, что девочка родилась недоношенной, она более чувствительна к внешним раздражителям, о чем родителям всегда следует помнить. Особенно важно стараться избегать нарушений режима, резких перемен. Обе мамы внимательно меня выслушали. Теперь Жаклин иначе понимала поведение дочери и перестала винить себя в том, будто она плохая мать и что-то делает неправильно. Чувство собственной неадекватности и тревожность начали понемногу отступать.

Я была очень рада и даже слегка удивлена, когда при следующей встрече Жаклин заявила, что чувствует себя намного лучше. Хотя я не давала никаких рекомендаций по лечению непосредственно колик, время, посвященное выслушиванию и пониманию, было потрачено не зря: поведение Алии изменилось, настроение Жаклин улучшилось, их отношения пришли в норму. Девочка время от времени еще покрикивала, но мать считала, что уже может справляться с ней. От депрессии Жаклин лечили медикаментозно, и я дала ей координаты психотерапевта. Однако она решила идти другим путем – предпочла записаться в класс йоги.

Жаклин вошла в мой кабинет, улыбаясь дочке, которая с обожанием взирала на нее из автомобильного креслица. Я видела, что они наслаждаются друг другом. «Что, на ваш взгляд, стало толчком к переменам?» – спросила я. Жаклин пояснила, что во время прошлой встречи я услышала и ее, и Кайлу. Она почувствовала, что теперь Кайла по-настоящему понимает и поддерживает ее. Жаклин осознала также, что не виновата в том, что Алия постоянно плачет, а ее крик – не результат неадекватности матери. Женщина перестала корить себя и сомневаться в своих силах, что дало ей возможность лучше понимать поведение дочери и правильнее реагировать на него. Девочка, в свою очередь, стала спокойнее и реже плачет.

Работая над проблемами в поведении детей разных возрастов, от младенческого до подросткового, я выслушивала бесконечные рассказы о разрушенных или зашедших в тупик взаимоотношениях. И пришла к убеждению, что даже если корни проблем уходят далеко в прошлое, все равно не нужно жалеть времени на то, чтобы выслушать и родителей, и детей и постараться сделать так, чтобы они услышали друг друга. Отношения всегда можно восстановить – независимо от возраста детей. Я поняла, что поведенческие проблемы каждого ребенка кроются во взаимоотношениях с важными для него людьми. И когда я фокусировалась скорее на восстановлении взаимоотношений, чем на изменении поведения ребенка, его развитие часто шло совершенно иным путем.

К сожалению, признание важности взаимоотношений в понимании поведения ребенка часто становится поводом для обвинения родителей. Люди считают, что проблемное поведение детей – результат неправильного родительского поведения. Однако более конструктивный подход предполагает принятие следующей идеи: при искажении отношений индивидуумы начинают бороться за них. Если проблема касается всех в семье, как в случае с Алией, то реакция на эту проблему того, кто заботится о ребенке, становится частью взаимоотношений. У каждой из сторон своя роль. Исполняя эти роли, стороны влияют друг на друга. Когда мы, никого не осуждая и не виня, рассматриваем борьбу в контексте взаимоотношений, связи восстанавливаются, а отношения улучшаются. Это относится не только к периоду детства – взаимоотношения выстраиваются на протяжении всей жизни.

Вскоре после истории с Алией сотрудник Психоаналитического института Беркшира рассказал мне о новой программе психогигиены младенца – развивающемся направлении, предусматривающем исследования в области психологии развития, неврологии и генетики с целью создания моделей профилактики, вмешательства и лечения. Взглянув на сайт программы, я сразу поняла, что именно этим я и должна заниматься. В основу была положена аналогичная программа, принятая на Западе США, – ею руководили Эдвард Троник и практикующая медсестра Кристи Брандт. Оказалось, что Эд возглавил реализацию обновленной версии программы, разработанной для Восточного побережья. Несколькими годами ранее я слушала выступление Эдварда, а во время занятий в институте узнала о его концепции «каменного лица» и осенью 2010 года подала заявление на участие в программе. В течение года я посещала лекции и занималась под руководством ведущих исследователей со всех концов света. Обычно занятия проходили раз в месяц, в «долгий уикенд» – пятницу, субботу и воскресенье. Во время напряженных дружеских дискуссий с тридцатью другими участниками программы, представлявшими самые разные направления, в том числе сестринский уход, психиатрию, раннее вмешательство, социальную работу, реабилитационную терапию, физиотерапию, дошкольное образование, я искала новые трактовки и новое понимание моего клинического опыта. Погрузившись в исследования, которые Эдвард вел с начала 1970-х годов, я узнала о новых моделях развития. Так началось наше сотрудничество, послужившее стимулом к созданию этой книги.