Текст книги "Мое милое детство"

VII. «Расскажи, что вправду было»

В квартире нашей тихо. Всюду полумрак. Только в детской горит на столе сальная свеча да у образов, как всегда, теплится лампада.

Родителей наших нет дома. Как мы любим такие вечера! Значит, нянечка всецело наша. Она прибрала свою кухню, и мы все уселись на любимый кожаный диван.

Начало всегда одно и то же. Няня спрашивает:

– Ну, мои птички, какую же вам сказку сказывать: смешную, жалостливую или страшную?

– Нет… нет… Сегодня не надо сказки. Расскажи, что вправду было.

– Что же вам рассказать-то?

– Расскажи, как дедушка женился на бабушке, расскажи про папу и маму, какая мама была «вольница», расскажи про царя, как он волю дал…

– Я уже это вам много раз рассказывала.

– Ничего, расскажи еще… Это так интересно… Наша прабабушка была строгая?

– Да, очень была строгая ваша прабабушка. Надежда Ивановна, Царство ей Небесное… Но доброе у нее было сердце, отходчивое, справедливое… Как есть начальница. Ваш дедушка ее побаивался. И по-старинному во всем слушался.

–А приют ваш был большой, хороший?

– Приют наш был не только что хороший, а лучше и быть нельзя. Комнаты большие, светлые, везде чистота. Девицы все благонравные…

– Ну, расскажи, нянечка, какая была наша бабушка? Так интересно…

И я с сестрой Лидой приготовляемся чуть не в сотый раз слушать хорошо знакомый рассказ… Мы боимся пропустить малейшую подробность. Да и нянечка с любовью повторяет эту старую историю… Она усаживается поглубже на диван, мы прижимаемся к ней…

– Какая была бабушка?..

– Бабушка ваша была такая милушка: румяная, беленькая, ну вот как картинка, как куколка сахарная… Скромная, такая-то степенная, старательная. Всех девиц в приюте лучше… Бывало, не слышно ее, идет и глаз не поднимет от совестливости… А глазки у нее, как бусинки голубые, роток крошечный, нос пряменький, а косы чуть ли ни до полу… Ну, уж скажу я вам по совести: в жизни своей я таких кос не видывала.

– Как у нашей мамы или у тети Надюши? – спрашиваем мы.

– Нет, уж где ихним косам до бабушкиных… У нее они были как завитые и такие длинные, даже головку оттягивали… В то время девушки этих затей на голове, как ваши тетушки, не делали, а волосы заплетали в две косы… Так и наши воспитанницы носили… Чистенько, скромненько – любо глядеть…

– Ну а дедушка какой был?

– Дедушка ваш из роду хорошего, дворянского, древнего… Они в шестой книге дворянства записаны…

Мы уже это отлично знали… Не раз слышали от дедушки.

– Расскажи, няня, какой он тогда был?

– Он был тогда гимназист; такой бедовый, что поди… Вы не смотрите, что он горбатый… Бывало, идет из гимназии быстро, важно… Головку задерет, в мундире… Глазки у него были черные, быстрые… Разговор такой приятный, умный… Сам веселый: все шутит да чудит… Все девицы на него заглядывались.

– И бабушка заглядывалась?

– Нет… Она была очень скромная: всегда ходила глазки вниз опустивши. Разве полагается скромной барышне на молодого человека смотреть?

– А как же ты говоришь, что все девицы на дедушку заглядывались? – ловим мы нянюшку на слове.

– Так то другие… Да и так, к слову сказать… Что вы пристали… У нас Костенька был не ветрогон какой… Не то что нынешние молодые люди. У нас, у его матери Надежды Ивановны, дети строго были ведены… Костенька маменьку ослушаться не смел… Дома, бывало, только картинки рисует или стишки пишет. Ни куренья, ни других глупостей у нас не дозволялось… А то сядет на клавикордах играть, шутит, смеется… как и теперь… И всем с ним весело.

– Как же он бабушку высмотрел?

– А так высмотрел: ходил из гимназии по двору да через решетку все заглядывал, как девицы в саду гуляют… А она там, бывало, среди них, милушка, точно уточка плавает… Только раз вечером, уже я спать собиралась, Костенька пришел ко мне и показывает картинку… Он всегда, бывало, разные шутки на всех рисовал: то сестриц с пяльцами в огромных кринолинах, а то даже и меня с ухватом или кочергой… А тут он спрашивает: «Няня, кто это?» Смотрю, – красавица… Ну, я сейчас косы узнала… Говорю: «Никак это ты, Костенька, нашу Танечку, срисовал?» А он как запрыгает, как бросился меня обнимать да целовать и все говорит: «Я так и знал! Это Татьяна… Татьяна… Пушкина…»

А я спрашиваю: «Какая такая Татьяна Пушкина… Иванова ее фамилия». А он смеется. Конечно, молод был и глуп. Молодость для всех одинакова… Только уж после я узнала, что он это все из книжки вычитал.

Кончил он гимназию, поступил в школу учиться рисовать… Очень он был к этому склонен… Поучился, кажется, года два и пристал к маменьке: «Хочу жениться».

Она спрашивает: «На ком?»… Говорит: «На Танечке Ивановой».

Господи, что тут было сначала… И плакала Надежда Ивановна и бранила-то его, ни за что не хотела женить: во-первых, что рано ему, а во-вторых, что невеста была из простых… Наш-то был дворянского рода, а она сиротка-мещаночка… Константин Никифорович так-то затосковал, так запечалился, что не пил, не ел… Я сама извелась, глядя на него…

Стала говорить с Надеждой Ивановной, что, мол, женить его… Не помер бы с горя… А она уже и сама видит, что дело плохо: сердце матери жалостливо… Стала она будто по делу звать к себе на квартиру Танечку, то пошить, то узор нарисовать, то по хозяйству помочь. Познакомились они с Константином Никифоровичем, и наша скромница очень вашего дедушку полюбила, рада была, что ей такой жених достался. Вы не смотрите, что он горбатый… А за него каждая барышня из высокого рода замуж бы пошла.

– Нянечка, а какая у дедушки с бабушкой свадьба была?

– Свадьба была такая веселая… Просто пир горой. Не то что теперь. Два дня пировали. Прабабушка ваша уже все забыла и полюбила Танечку, как родную дочку… Все приданое ей в приюте сшили. Да и платье подвенечное… И такая-то она, голубочка, была, ну просто куколка сахарная… А уж косы-то, косы… Все дивовались и любовались. В то время и барышня наша заневестилась… Александра Никифоровна очень хорошую партию сделала. Муж ее был важный и богатый чиновник…

Вскоре Надежда Ивановна померла. Константин Никифорович из академии художественной должен был выйти да на службу поступить… Служба нелегкая… Семья большая, да, слава Богу, прожили ваши дедушка с бабушкой век душа в душу… Я сначала к нему переехала… Вместе с Татьяной Степановной детей растили… А после к Клавденьке… И вот вас, моих пташек, нянчаю… Так-то в старину бывало.

Кончит няня рассказ, бросишься к ней на шею и хочется слушать, слушать еще и еще.

– Ну, расскажи, как папа с мамой женились, – просим мы нашу старушку – это была ее излюбленная тема для рассказов. Она с удовольствием вспоминала, какое счастье послал Господь ее барышне.

– Владимир Васильевич был такой деликатный, такой скромный, обходительный, как красная девушка. Придет, бывало, постучит в калитку, мы по стуку догадывались, что он; спросишь: «Кто там?» А он там вежливо, тихо: «Это я, Мирец-Имшенецкий… Спросите, нянюшка, Татьяну Степановну, не помешаю ли я барышням». Бабушка ваша, конечно, была рада такому кавалеру для своих дочек… Милости просим… А он всем угождает: шелка подберет, шерсть размотает, с тетушками займется, маме вашей тетрадки перепишет и дедушке во всех мастерствах поможет… Видим мы, что тихий, непьющий и по домашности клад, к тому же образованный и дворянского рода… Стали мы с Татьяной Степановной Бога молить о счастье Клавденьки… Пора ей было замуж… И он вскоре посватался… С тех пор вот как голубки живут…

– Нянечка, папа маму очень любит… – говорим мы.

– Уж так-то любит… Больше и нельзя… Дай Бог им всю жизнь в таком согласии прожить. Клавденька-то наша горячая… А Владимир Васильевич все ей в глаза смотрит, балует… А жена должна мужу угождать и слушаться и семью беречь и наблюдать…

У нашей няни и у бабушки были очень определенные и строгие взгляды на обязанности жены и матери.

Как мы любили наши тихие вечера втроем с няней… Много поэзии было в ее сказках; многое из рассказов того, что «вправду было», запало в детские сердца и осветило жизнь тем примирительным светом, какой видели кроткие глаза нашей дорогой старушки…

И, сидя на кожаном диване, прижавшись к няне, мы не уставали повторять:

– Расскажи еще, что вправду было… Расскажи про царя… Как вам волю дали…

– Ну уж это в другой раз, – ответит няня.

И мы с нетерпением ждем не дождемся этого другого раза.

VIII. Cестры

Сестры совершенно не походили друг на друга. Наружность, характер, способности, стремления – все у них было своеобразное, оригинальное в каждой. Они росли вместе, при одной и той же обстановке, их воспитывала, как умела, любящая семья… Но между ними как будто ничего не было общего. Отчего это бывает? Трудно объяснить. Было что-то родственное в их манере говорить и в улыбке… Кроме того, у всех четырех сестер были чудные, длинные волосы – наследство от бабушки. Самая младшая сестра была наша любимица – тетя Манюша; самая старшая – наша мама.

* * *

В жизни человека часто бывают странные, непостижимые события. Будучи глубоко верующей, я убеждена, что судьбы людей в руках Божиих и Он помогает своим избранникам: на каждом шагу бывают поразительные примеры. Но люди часто приписывают их случаю, совпадению… Так было и с нашей тетей Манюшей.

С малых лет у нее были большие способности к музыке. Еще пятилетним ребенком она прекрасно играла по слуху на своих разбитых старинных клавикордах. Говорят, что в день обручения нашей мамы явился в дом бабушки священник и был поражен: он увидел, что крошечное существо сидит на стуле и малюсенькими ручонками наигрывает «Коль славен…».

– Диво-дивное… Младенец бессловесный прославляет Господа, – проговорил батюшка и благословил крошку. Он никак не мог поверить, что тете Манюше всего 8 лет и она так хорошо играет… Она ведь была горбатенькая и такого крошечного роста, что ее едва было видно из-за фортепиано.

К сожалению, у дедушки не было средств учить своих дочерей. Кое-как он выучил их только первоначальной грамоте, а бабушка обучила их хозяйству и разным рукоделиям. Один дедушкин приятель, старый чиновник, показал тете Манюше ноты. И вот она стала их разбирать, стала учиться играть самоучкой и по-своему глубоко понимала музыку и страстно любила ее. Но достать ноты было трудно. Она искала их всюду, просила у всех и сама, как умела, переписывала.

Дома ее не одобряли за игру на фортепиано: она должна была рукоделием зарабатывать деньги. А душа ее стремилась к музыке. Она не могла жить без искусства, без вдохновения… Все кругом нее выливалось в какие-то звуки. Они ей слышались неведомые, прекрасные… Куда-то манили ее, вдохновляли и наполняли ее жизнь.

Тетя Манюша была, как я уже сказала, горбатенькая. Она была очень маленького роста. Мне было 8 лет, а ей 17, и мы были одного роста.

Н аша тетя была сама кротость, сама доброта… «Машенька у нас добродетельная», – говаривала нянечка. И все любили это нежное, ласковое, уступчивое существо. А мы ее просто обожали. Она была наша старшая сестра, друг, советник и товарищ в играх.

Тетя Манюша была живая, веселая, жизнерадостная девушка… Н о в ней было что-то «не от мира сего». Она мало интересовалась обыденной жизнью и витала мыслями и чувствами где-то далеко, вдали от серого домика и людей. У нее было бледное худощавое лицо, длинные черные волосы и огромные, задумчивые глаза, которые всегда казались грустными. Эти глаза были даже чересчур велики для ее лица и роста… Но сколько в них выражалось прекрасного: вся ее чистая душа, доброта, кротость и любовь к возвышающему прекрасному искусству.

Бывало, она нас обнимает обеих и заговорит быстро и живо. Глаза уставит куда-то вдаль:

– Знаете, детки… я буду всегда, как теперь, – с папенькой и маменькой… Но я бы хотела прожить как-нибудь с пользой… Чтобы у меня были друзья. Если я к ним долго не прихожу, чтоб им меня не хватало… Чтоб обо мне скучали, ждали…

– Мы вас любим, тетя Манюша. И всегда скучаем, когда вы долго не приходите… – утешаем мы нашу любимицу.

– Не так… Я хочу быть особенно нужной и любимой чужими…

Чаще всего она нас тащила к своему фортепиано и импровизировала[33]33
  Импровизировать – сочинять художественное произведение без предварительной подготовки, в момент исполнения.


[Закрыть].

– Слышите… Вот птичка поет… Вот няня сказку рассказывает… смешную… теперь страшную… А вот куклы танцуют… Теперь девушка песню поет…

– Тетя Манюша, как это вы так умеете играть! Все понимаете. Как хорошо! – удивлялись мы.

– Нет. Нет. Я ничего не умею. Ничего не понимаю. Все делаю плохо; сестры за дело меня бранят. Я не играю, а бренчу… Я упрямая и настырная… Я им только мешаю, – с отчаянием говорила тетя Маня.

Ее бледные щеки разгорались. Глаза сверкали, и в голосе слышались слезы. Она всех любила, всем все прощала. Но только собой бывала всегда недовольна и себе ничего не прощала.

Тети наши почти нигде не бывали – ни в театрах, ни концертах, только изредка у родных и подруг. И вдруг через дядю Лиодора тетя Маня попала в оперу. Это было необыкновенное событие в нашей семье. У меня и теперь при воспоминании прошлого точно раздается в ушах какой-то восторженный гул. Все тогда радовались за тетю Манюшу и вместе с нею… А разговоров хватило на всю жизнь.

Тетя Манюша попала первый раз в театр, когда ей было 17 лет. И она услышала оперу «Фауст».

Помню, как она прибежала к нам, как целовала маму и нас и, задыхаясь, все твердила: «Это сон… Это лучшее в жизни… Я не верю, что я все это слышала и видела… Понимаете»… И она рассказывала содержание оперы до мельчайших подробностей, описывала костюмы, декорации. Она повторяла это всем по многу раз; дома бежала к своим клавикордам, тащила кого-нибудь и играла на память почти все мотивы и все говорила, объясняла и восторгалась… В нашей семье все полюбили эту оперу… Каждый мечтал видеть и слышать ее.

Конечно, впоследствии жизнь у всех сложилась иначе: и тетеньки увидели и услышали не только эту оперу, но и многие другие. Особенно насмотрелась всего в жизни наша мама. Но бабушка так никогда и не побывала в театре.

Тогда, в давно прошедшее время, хотя все девушки жили проще, но переживали все радостнее и ярче… Так и наши молодые тетушки.

– Я хочу достать себе ноты… Я хочу играть, выучить эту несравненную дивную музыку. Мне хочется все снова пережить, – твердила наша маленькая тетя.

Но даже всемогущий дядя Лиодор не мог исполнить желание своей кузины: достать ноты в то время не так-то было легко, а купить было не на что.

Однако судьба делала свое таинственное дело… На долю тети Манюши, как говорится, выпало большое счастье… О нем она и не мечтала.

Много раз мы слышали потом всю эту историю. Ее рассказывали у нас на все лады. Передавали и подлинный рассказ маленькой тетушки:

«В тот вечер мне было очень грустно. Сашенька весь день сердилась и играть на фортепиано мне не позволила. Я подумала: такова моя жизнь будет всегда. Вечером я горячо-горячо помолилась перед образом Николая чудотворца. Я ничего не просила у Бога… Я просто изливала свою грусть… рассказывала свои думы… И Бог меня услышал… На другой день все изменилось. Нельзя выразить моей радости… Ведь это чудо!»…

– Ну, конечно, моя добродетельная, Господь тебе помог, – здесь всегда встревала няня.

Вот что случилось с нашей тетей. Она ехала в «город». (Васильевский Остров тогда считался как бы за городом). И если кто-нибудь ехал за Николаевский мост, на Невский проспект или куда-нибудь в центр, обыкновенно говорили: «Я еду в город».

Рядом с тетей сидела пожилая красивая дама. Они разговорились. Дама была такая приветливая, внимательная.

«Она все меня выспрашивала… Смотрела прямо в глаза. Всем интересовалась… Точно я ей была не чужая… И мне стало с ней так легко, точно я встретила кого-то родного… » – рассказывала тетя Манюша.

Она, конечно, сразу заговорила о своей любви к музыке… Как она выучилась играть… Рассказала, что дома ей не сочувствуют и много играть не позволяют… Что она слышала оперу «Фауст»… Мечтает когда-нибудь хоть на часок иметь эти ноты или хотя бы посмотреть на них.

Дама улыбнулась и сказала:

– Не странно ли, вот эта самая опера «Фауст» у меня в руках.

Действительно, у нее в руках был какой-то круглый сверток.

Тетя Манюша взглянула и сначала не поверила. Она думала, что та шутит. Так непостижимо показалось ей это совпадение.

– Да, да, милочка… Это ноты оперы «Фауст», – подтвердила дама. – Приходите ко мне… Я могу их вам дать домой на несколько дней.

Можете себе представить, что перечувствовала в те минуты наша тетушка?! Так нежданно исполнилось ее заветное желание! Разве это не было чудо?!

«Я, наверно, показалась очень смешной и глупой… Потому что не могла удержаться от слез и всю дорогу плакала».

Незнакомка чутким сердцем поняла, что переживала ее маленькая спутница… Она ласково сжимала руку тети Манюши и говорила:

– Так вы непременно придите ко мне… Как можно скорее…

Опера же «Фауст» при расставании вдруг перешла в руки тетушки. Эта встреча имела громадное значение в жизни тети Манюши.

Пожилая красивая дама оказалась известной в то время учительницей музыки[34]34
  К сожалению, я забыла ее фамилию.


[Закрыть]. Онапредложила бесплатно заниматься с тетушкой, заметивши в ней природный талант. И полюбила ее, как родную дочь… Через год тетя Манюша уже играла у нее на концерте и отличилась среди всех ее учениц.

Бабушка и дедушка, даже тетя Саша, благодаря вмешательству учительницы, уверовали в талант Манюши: ей разрешали играть на фортепиано даже в будни и позволяли меньше вышивать.

* * *

Все три тетеньки и наша мама всегда были заняты какими-то вышиваньями. Чаще всего они работали на пяльцах – золотом, шелками, канителью[35]35
  Тонкая витая золотая или серебряная проволока, употребляемая для вышивания.


[Закрыть].

Они сидели над этой работой целые дни… Затем эти вышивки относила и устраивала тетя Саша куда-то в монастыри, иногда в Гостиный двор[36]36
  Торговые ряды в Петербурге.


[Закрыть] или в частные руки.

Тетя Надюша работала хуже всех, и ей часто попадало от сестер.

– Наденька у нас ни к чему неспособна… Ни к ученью, ни к работе… Только и может, что на кухне маменьке помогать… да сладенькое подъедать… – говорили сестры.

Тетя Надюша даже и не обижалась.

– Не всем же Бог ум дает… У меня и памяти и сообразительности нет… В науке я ничего не понимаю, – откровенно сознавалась она.

– Ну уж и молчи тогда… Не вмешивайся в разговор… А то вечно так ляпнешь, что за тебя приходится краснеть, – говорила тетя Саша.

Действительно, слова тети Нади вошли у нас в пословицу… И говорили часто: ну вот, «ляпнула, как Наденька»…

Она была очень хорошенькая девушка, румяная, с серыми, немножко удивленными глазами. В движениях она была очень медлительна и, действительно, чаще всего молчала. Она любила поесть и обожала сладости… Что у нее было очень хорошо – это русые косы… Волнистые, красивые, почти до полу.

«Это наследие матери»… «Точно такие косы были у нее, когда я в нее влюбился», – рассказывал дедушка.

Папа наш занимался арифметикой и чистописанием с тетей Надюшей, как и с другими сестрами. Но с большим трудом и усилием выучил ее читать. Писание же она так и не одолела: и в старости едва умела написать безграмотное письмо.

– Боже мой, до чего неспособна Наденька…. Это что-то непостижимое среди такой даровитой семьи. Просто каждое слово приходится ей вколачивать, – говаривал часто с отчаянием отец после того, как часами бился со своей незадачливой золовкой.

А так тетя Надя была очень покладистая, кроткая и уравновешенная девушка.

* * *

В каждой семье, даже очень счастливой есть свои тернии, свое горе, «свой крест», что часто скрывают, но с чем скрепя сердце приходится мириться…

Так и в нашей патриархальной семье этим горем был ужасный характер тети Саши.

Бабушка наша и няня даже побаивались Сашу.

Дедушка иногда над ней подсмеивался, дразнил ее, но часто уступал и замолкал.

Мне кажется, что тетя Саша сама бывала не рада своему сварливому характеру.

Нашумит, накричит, заведет ссору, всех расстроит, а потом не знает, как загладить вину, и через час уже ласкова: ей совестно и тяжело. Она как ни в чем не бывало заговаривает с обиженным. Но след от ссоры остается, и не каждый может скоро забыть обиду.

Человек должен работать над собой: укрощать свой дурной характер, свои резкие вспышки, чтобы не отравлять жизнь близким. Наша тетушка была очень миленькая, особенно когда была чем-нибудь оживлена, обрадована. Высокая, худенькая, как тростинка, с белокурыми волосами; задорное подвижное живое лицо, прямой нос и тонкие упрямые губы. Серые быстрые глаза всегда как-то бегали. Говорила она быстро, взволнованно. Она скоро ходила, скоро говорила и очень скоро ела. Я не видывала, чтобы кто-нибудь так же скоро ел, как тетя Саша. Бывало, за обедом не успеешь оглянуться, у нее уже тарелка пуста…

– Сашенька, да неужели ты успела съесть? – спросит удивленно мама.

Она была очень способна и на все руки мастер. Если нужно было что-либо купить подешевле или переговорить о деле, все говорили в сером домике:

– Надо Сашеньку послать…

Тетя Саша умела все сделать толково, уговорить, упросить, все устроить.

Надо, например, попросить новую работу в магазине.

– Я не умею, – скажет тетя Манюша.

– Мне совестно, – промямлет тетя Надя.

– Вот глупости!.. Я иду!.. У меня не отвертятся – дадут и заплатят подороже, – решает тетя Саша, живо одевается, идет и все устраивает.

Или надо продать дедушкину картину. Опять говорят:

– Надо Сашеньку попросить.

И Сашенька отправляется. Говорит убедительно… Часто горячится… Но все-таки сумеет уговорить покупателя и продаст.

Просить ли подождать долг, купить ли что подешевле и получше, – всюду посылали тетю Сашу.

«Характерная девушка, сама себе не рада», – сетовала няня, но все-таки любила и жалела свою воспитанницу, которую тоже растила и нянчила.

Тетя Саша старательно занималась с нашим папой науками, и папа всегда говорил, что у нее «живой ум и большие способности к математике».

С дедушкой она спорила беспрерывно, и бабушка стояла между ними примирительницей: то и дело уговаривала, останавливала и мирила.

– Папенька человек бессердечный, любит только себя… Если бы он хотел, мог бы хороших молодых людей к нам приглашать… И нас бы водил в летний сад… Мы бы познакомились там… Ведь мы не уроды какие… И похуже девушки свое счастье находят… У папеньки ведь и чиновники есть знакомые… А ему, кроме его грязных уличных мальчишек, никого не надо…

Бабушка вступалась за дедушку. Но тетя Саша от всей души ненавидела дедушкиных мальчишек, его «босоногую команду», бранила и выгоняла вон из серого домика. Она была уверена, что именно они-то отнимают и внимание и средства дедушки. В то время ей было 22 года; тете Надюше 20, а нашей маленькой любимице тете Манюше – 16. Тетя Манюша, конечно, никогда не мечтала о замужестве.

* * *

Теперь идет наша мама. Мама – это имя дорого и свято каждому человеку…

Но я обещала моим юным друзьям рассказать правдивую историю своей жизни…

Наша мама была самая способная, самая умная из четырех сестер…

Она не была красавица. Но в ее наружности, во всем облике было что-то такое необыкновенное, что всех привлекало. Это было лучше красоты. Живая, бурная, – она весело распевала с утра до ночи, всегда к чему-то рвалась, всему хотела учиться и ни на чем не могла остановить свой пытливый ум. Все ей давалось легко, и все скоро надоедало. Но она всю жизнь училась и испробовала разные поприща в жизни. Но нам и отцу не дала счастья.

«Буйная головушка», «вольница» называла ее наша няня, сокрушенно качала седой головой и тяжело вздыхала.

А сама как часто с материнской нежностью прижимала к себе эту буйную головушку, наставляла ее и укоряла, но горячо любила… Так же обожал ее отец и мы, ее дочери.

– Няня, я бы хотела, чтобы у меня была красивая обитая шелком мебель и на окнах тюлевые занавески и большие красивые цветы. Так мне надоела эта рухлядь! – вдруг неожиданно скажет мама, обрывая песню. Она почти всегда пела.

Прищуривая выразительные серо-зеленые глаза, она как будто делает вызов старушке. У нее была такая манера щурить глаза.

Няня, конечно, взволнуется.

– Господи, на что тебе шелковую мебель?.. Что в ней хорошего? На свете много чего есть – только не про нас с тобой… Завидовать грешно. У тебя муж – сокровище… Дети что ангелы. Красавица ты и счастливая и здоровая…

– Мне этого мало! Я хочу богатства!

– Господи, да что же тебе еще надо?! Сыта ты, обута, одета… Все нужное в доме есть…

– Я хочу все видеть, все знать, все испытать…

– Все увидишь в свое время… Владимир Васильевич до всего дослужится, – кротко урезонивала няня свою бывшую питомицу.

– Долго ждать, няня… Я хочу скорее… Пока я молода.

– Господи, что ты придумываешь, буйная моя головушка?! Была ты в девушках бедовая, а теперь ты мать семейства. Пора остепениться! Ты должна остерегаться и своим детям пример показывать.

– Нянюшка, такая у меня душа… Все чего-то ищет. К чему-то рвется, несется…

И вдруг мама срывается с места и громким голосом начинает петь свою любимую песню:

 
За рекой на горе лес зеленый шумит…
Под горой за рекой хуторочек стоит…
 

Потом пляшет, потом целует няню, тормошит нас и убегает. Уйдет на целый день: к бабушке, к подругам или уткнется читать книжку.

Мама рвалась к свету, хотела учиться, все знать… Ей было не до нас… То она читала книги, то списывала в тетради стихи, даже целые рассказы, много рисовала, то занималась с отцом. Она постоянно просила его:

– Володечка, займись со мной… Володечка, как решить эту задачу… Володечка, объясни это место.

И отец спешил ей все разъяснить, показать, научить.

Боже мой, как он любил ее! Не забыть мне его взглядов обожания, всегда устремленных на нее.

Для того, чтобы создать счастливую семейную жизнь, жена и мать должна первая и прежде всего горячо заботиться о счастье близких и, как в простоте душевной говорила наша няня, «пример показывать». Но для этого женщина должна свято сознавать свой величайший долг.