Текст книги "Мое милое детство"

Нам с Лидой не терпится. Хочется скорее, скорее рассмотреть корзинку, что в ней заключено… На дворе при хозяйках смотреть, конечно, неловко. И мы, не помня себя от радости, бежим к бабушке и няне. Они в кухне моют и убирают посуду.

– Бабусенька! Нянечка! Опять нам хозяйки корзиночку спустили. Они сказали, что это «ангел с неба принес».

– Смотрите, смотрите, какая красота! Сколько всего…

И чего-чего не положено в эту корзиночку руками любящих детей женщин: непременно два крашеных яичка, два апельсина, леденцы, две фарфоровых фигурки (барашек и девочка), коробочки (от лекарств), наполненные бусами, цветные ленты и лоскутки, сеточки на головы и даже куски какого-то вкусного кекса.

Мы, конечно, в неописанном восторге: разбираем, делим, всех угощаем… И надолго, надолго хватит нам радости забавляться этой корзиночкой.

* * *

Так просто, скромно и незатейливо проводили мы праздники в нашей родной семье.

Когда я их теперь вспоминаю, пожалуй, они мне кажутся очень патриархальными и бедными. Тогда, в детстве, мы ничего не знали и не желали лучшего. Нас охраняли близкие от житейской нужды, горя, забот. Мы не знали роскоши ни в чем и не желали ее. Среди нашей бедности было много духовных интересов, было много такого, что будило воображение, заставляло интересоваться всем окружающим, любить все кругом; была поэзия и красота.

Потом мы узнали, что если даже придет богатство и все материальные блага, но не будет в жизни живого духа, интереса мысли, поэзии, ничто уже не создаст радости и счастья.

Счастлив тот, кто может довольствоваться очень малым!

IV. Серенький домик с зелеными ставнями и его обитатели

В Петербурге, на Васильевском Острове, за Малым проспектом до сих пор еще сохранился в целости дедушкин серенький дом с зелеными ставнями. Домик этот деревянный, двухэтажный, вокруг него расстилался большой сад. Как дорог и памятен мне этот домик!

Когда я прохожу мимо него, то мною овладевает такое волнение, такой душевный трепет, что я непременно должна остановиться… Я останавливаюсь в немом молчании, как перед дорогим памятником. Сколько отрадных воспоминаний из далекого прошлого пронесется перед взором, как в панораме. Сколько незабвенных картин переменится в одно мгновение… Сколько милых, любимых лиц мелькнет перед глазами. Вот они все, точно живые, смотрят из окон этого родного домика. Их уже нет давно, но в моей памяти они будут жить вечно.

Я не хочу знать, кто живет теперь в сером домике. Там теперь, наверно, все иначе, и жизнь течет другая. Пусть будут эти жильцы счастливы… Но к ним мне было бы тяжело заглянуть. Наверно, там уже не так уютно и чисто, как было у бабушки.

Милые, незабвенные комнатки, как вы мне милы и дороги! Как святы мне воспоминания о тихой жизни в этих уютных комнатах! Это колыбель моего счастливого детства, моей первой чистой любви ко всему живому и прекрасному.

В сером домике, в двух небольших комнатах и кухне, слишком тридцать лет прожили дедушка и бабушка.

И я не могу себе представить жизнь моих старичков иначе, как в этих комнатах и в необыкновенной, единственной в своем роде – кухне. Дедушка, бабушка, тетушки и квартира их – сливаются для меня в одно неразрывное целое.

Бывало, мы ночуем с сестрой у бабушки. Нас обыкновенно укладывали в кухне на огромную деревянную кровать. Кровать эта стояла в левом углу за ширмой. На большой зеленой ширме были вышиты тетушками цветы. И мы с сестрой Лидой любили смотреть на них. Нам казалось, что это – прекрасный цветущий сад.

Бабушка и тетеньки уложат нас заботливо. С одного края ляжет бабушка, с другого – тетя Манюша, а мы – в середине. Как тепло, хорошо и мягко утонуть в большой пуховой перине. И как отрадно засыпать под ласковый шепот. Что может быть для ребенка дороже родной ласки? К ней, как к солнышку, рвется детская душа.

Бабушка начнет приготовляться к ночному покою. А мы выглядываем потихоньку из-за ширмы. Вот она распустила свои седые косы и расчесывает их. Они упали почти до пола и теперь еще так густы и длинны. Эти косы были когда-то темно-русые, шелковистые и прекрасные. Няня наша много рассказывала про них.

Бабушка наша такая чистенькая, спокойная, кроткая. Она встала в углу перед образами и начала молиться.

В кухне полумрак. Только в правом углу у божниц горят лампады; да не одна, а целых три. Они спускаются на блестящих цепочках с потолка. Весь угол занят образами, точно в часовне. Посредине – угольник, а на угольнике большой образ святителя Николая чудотворца. Этот образ писал сам дедушка. Он был у нас художник. Образ почитался в нашей семье как чудотворный и спас нас от многих бед и несчастий. Благодаря ему не сгорел во время сильного пожара серый дом, молитвы перед ним спасли дедушку от смерти… Он послал счастье нашим тетушкам. Так говорили и так верили в нашей семье.

Я так любила смотреть на благодатный лик Святителя. И куда бы я ни отошла – мне казалось, он поворачивает добрые глаза в ту же сторону и благословляет меня.

Бабушка молилась долго и усердно. Она шептала молитвы, клала частые земные поклоны и, припадая к полу головой, плакала. Совсем как моя нянечка.

«О чем вздыхает и плачет бабушка? – думала я. – Все у нее так хорошо. И кухня такая чудесная… И бабушка такая счастливая». Спросить ее мы не решались. Но, может быть, эти слезы были слезами благодарности, радости и умиления.

Утомленная дневной суетой, наша старушка скоро засыпала. Но тетя Манюша, обнявши нас обеих, долго шепотом рассказывала свои думы, мечты и желания. Она была точно наша старшая сестра. И мы ее понимали.

Жизнь в сером домике начиналась очень рано. Пожалуй, часов в 5—6 утра. Бабушка вставала первая. Она всегда говорила маме:

– Жена и хозяйка должна вставать раньше всех… Тогда и порядок будет в доме и муж жену ценить станет… Свой хозяйский глаз – что алмаз[14]14
  Драгоценный прозрачный камень, отличающийся большой твердостью. Пословица, которую приводит бабушка, означает, что хозяйский глаз особенно внимателен и зорок.


[Закрыть].

Как подумаешь теперь, что это было за хозяйство в сером доме… Маленькое-маленькое… А сколько было с ним хлопот, забот, возни, дум… Сколько души, любви вкладывалось в эту крошечную семейную обстановку! Наверное, оттого она была для всех так привлекательна и жизнь прямо-таки на гроши казалась красивой, интересной и даже как будто в полном достатке. Много надо было уменья, трудов, изворотливости, чтобы жить с семьей на крошечные средства, чтобы все были сыты, довольны, веселы и не замечали бедности. Старики наши обладали таким волшебным даром.

Иногда в детстве я спала чутко и тревожно и просыпалась вместе с бабушкой. Интересно было из-за ширмы посмотреть, что она станет делать утром. Притаишься, лежишь и высматриваешь.

Бабушка умывалась в углу. Умывальник был глиняный, вроде чайника без ручки. Он висел на веревке. И, чтобы лилась вода, надо было наклонять этот чайник за носик.

Затем старушка опять долго-долго молилась, как и вечером.

После этого бабушка варила на тагане[15]15
  Железный обруч на ножках, под которым разводят огонь, ставя на него котелок, чайник и др.


[Закрыть]кофе и саламату[16]16
  Мучная каша, жидкий кисель.


[Закрыть]. Саламата предназначалась для нас и для дедушки. В то время тоже заботились о здоровье. По утрам нас всегда кормили какой-то саламатой с патокой[17]17
  Жидкий сахар.


[Закрыть]. Мы ее терпеть не могли, но нас заставляли ее есть. Бабушка и няня говорили: «Покушаете саламаты – будете полненькие, здоровенькие. И щечки будут розовые».

Иногда я даже плакала, но все-таки покорно глотала завтрак.

От кофе по всему дому шел приятный душистый аромат.

Между тем дедушка тоже давно поднялся. Он чистил клетки своих птиц и заходил в кухню в халате и ночном колпаке. Бабушка будила дочерей и Дуняшу.

Все поднимались рано. Бабушка требовала, чтобы тетеньки и Дуняша с утра были чисто одеты и гладко причесаны. Только нас жалели и давали понежиться. Но вскоре бабушка наклоняется и начинает гладить нас по спине и приговаривать:

– Вставайте, внучатки… Вставайте, мои потягунюшки… Уже кофе готов. И масляные булочки дожидаются… Скоро дедушка в кухню придет.

Так хорошо потягиваться и нежиться под этот ласковый говор. И притворяться, что еще спишь… И улыбаешься и вспоминаешь масляные булочки.

Бабушка всегда пекла особенные, блестящие маленькие булочки. Мы их называли масляными за их блестящую поверхность и очень любили.

Вот уже все готово. Вся семья в сборе. Ждут дедушку. Дуняша тоже стоит у плиты. Кофе пили в кухне.

Появление дедушки бывало всегда торжественно.

Впереди шла тетя Манюша и несла в одной руке подушку, а в другой бутылку с водой (её дедушка называл «старушкой»). За ней шествовал дедушка в халате, но уже без ночного колпака. В руках он держал газету «Сын Отечества».

Тетя Манюша клала подушку на дедушкино кресло.

Прежде чем сесть в кресло, дедушка спрашивал:

– А где же мои друзья? Ему отвечали:

– Гуляют во дворе с ночи…

– Зовите их на крыльцо! Друзья желают подачек… Просят свою долю, – говорил дедушка.

Между тем в окно кухни из хозяйского сада пытался впрыгнуть огромный серый кот. Он стоял во весь рост и мяукал. Сестра Лида давно ему улыбалась и манила рукой. Дедушка сам открывал форточку. Кот впрыгивал на свое насиженное место: на спинку кресла дедушки. А на дворе неистово лаяли собаки.

Дедушка плотнее запахивал халат и выходил на крыльцо. Все ждали у окна представления. А тем временем на крыльцо с лаем, вприпрыжку врывались два веселых шумных пса: Каштанка и Каро. Они бросались к дедушке, прыгали, виляли хвостами и всячески выражали свою радость. Мы, стоя на стульях у окон, тоже радовались, особенно Лида. Она так любила собак и кошек.

– Лидинька, садись и ешь саламату, – говорила строго тетя Саша.

Но легко ли унять волнение, когда знаешь, что сейчас начнется интересное представление.

– Каштанка, друг мой, пора начинать обучение… Покажи, насколько ты прошел науку… Не осрамись, – серьезно говорил дедушка.

Умная собака садилась на задние лапы и умиленно посматривала на хозяина. Дедушка клал Каштанке на нос сухарь. Пес сидел, не шелохнувшись. Дедушка поднимал кверху указательный палец и говорил медленно и раздельно:

– Теперь, Каштанка, ты должен во всеуслышание прочитать всероссийскую азбуку.

Собака так смотрела на хозяина понятливыми черными глазами, что всегда казалось, вот-вот она заговорит.

– Начинай: аз, буки, веди, глаголь, добро, есть!.. – При слове «есть» Каштанка подбрасывал сухарь, ловко ловил его в рот и съедал. Дедушка за удачный экзамен дает Каштану кусочек булочки.

Мы приходим в неописуемый восторг. Сестра Лида прыгает, смеется и всплескивает руками.

– Каштаночка, милый, умный, душка!! Дедушка, пусть он еще прочитает всероссийскую азбуку, – стучит по стеклу сестренка.

Мы радовались до тех пор, пока тетя Саша не прикрикнет на нас:

– Дети, садитесь и ешьте вашу саламату…

Бабушка укоризненно обращалась к дедушке:

– Костенька, не корми ты собак булочками. Ведь самому мало… Таких животных не накормишь… Им овсянку сварят.

Представление продолжалось. Каштанка снова «читал» всероссийскую азбуку. Каро «читать» азбуку не умел, но зато он умел ходить на задних лапах по крыльцу как бы приплясывая, и прыгал через дедушкины руки.

Дуняша, уйдя в уголок, около плиты, еле удерживалась от хохота.

– Ахти-тошеньки! Ахти, светы мои! – вскрикивала она.

Серый кот Мусташ поджидал дедушку на спинке кресла. Дедушка усаживался за стол обмакивал сухарь в кофе и будто нечаянно проносил его мимо мордочки кота. Тот всегда ловил его лапой… Если долго ему ничего не попадало в рот, он садился на плечо к дедушке и терся мордой об его голову и мурлыкал: точно укорял хозяина, что тот его дразнит, и всегда выпрашивал свою долю.

Вы, конечно, можете себе представить, как все это занимало и веселило нас – детей.

Дедушка очень любил животных… И кого-кого не перебывало в его крошечной квартирке! Он всегда много занимался ими и выучивал разным фокусам. Если все это описывать, то, пожалуй, выйдет целый большой том. У него бывали ученые мыши, морские свинки, птицы. Была раз черепаха, обезьяна и сурок. О собаках и кошках и говорить нечего.

Конечно, представления дедушка давал не каждый день, но чтобы потешить и повеселить нас.

После кофе он усаживался у окна в кресло и читал свою газету «Сын Отечества».

Бабушка начинала уборку и стряпню в кухне. Это был ее мир, ее царство… Ах, что эта была за кухня!.. Такую кухню можно иметь только там, где нет прислуги или где хозяйка не спускает внимательных глаз со своей помощницы и следит за каждым ее шагом. Так следила бабушка за своей Дуней.

– Бабусенька, мы в кухне будем обедать? – спрашивает Лида.

– Нет, в зале… – шутит бабушка.

– Пожалуйста, в кухне… Милая, дорогая.

– Мы так любим вашу кухоньку… Лучше ее нет на свете комнаты.

– Ну, конечно, в кухне… Сегодня ведь гостей не будет, – отзовется ласково бабушка.

Кажется, только одна тетя Саша не одобряла бабушкиной кухни. И то, я думаю, скорее из вечного протеста, присущего ее нраву…

– Успокойтесь, милые… Нам и негде обедать, кроме кухни… И так вся жизнь проходит в кухне, – язвительно замечала тетя Саша.

– Ах, Сашенька, пустое ты говоришь, обедаем же мы и в зале, – вступалась тетя Надюша.

– Кухня у нас, правда, очень славная, – замечала тетя Манюша.

– Ну, еще бы. Где еще найдется такая старинная рухлядь!

– Эх, матушка, – слышался голос дедушки. – Благодари Бога, что кухня-то есть. Да и стряпню в ней заводите каждый день… Слава Богу, сыты, обуты, одеты. У других и того нет…

– Папенька, оставьте этот тяжелый разговор… От этого унижения у меня душа вся изныла… Мы – дворяне из хорошего рода, а света, людей не видим, – сквозь слезы возражала тетя Саша.

– Ничего, матушка… Зато честно живем. В долги не лезем, никому не обязываемся.

– Зато у нас в доме порядочного человека не бывает… Кроме ваших грязных уличных мальчишек, никто и не заглядывает.

– Было бы на душе чисто… А за моими мальчишками грязь уберешь, и следа не останется. Жалею я их, люблю – и баста. Нечего и толковать…

Бабушка волновалась и успокаивала обоих. Она не хотела дать разгореться ссоре. То она кротко убеждала дочь:

– Сашенька… Оставь… Нехорошо… Неблагородно… Не спорь с папенькой…

То она подходила к дедушке и шепотом говорила:

– Костенька… Охота тебе с ней связываться… Оставь ты ее… Тоже жизнь ее невеселая…

– Эх и дочь же у тебя: занозистая. Скорее состарилась, чем ты.

Тетя Саша больше всего обижалась на эти слова и начинала горько плакать. Бабушка суетилась…

– Сашенька… Перестань… Нехорошо. И чего ты, право… Отец ведь спроста…

– Папенька знает, чем горче всего обидеть меня… Он и норовит сказать всегда такое… – сквозь рыдания едва выговаривает тетя Саша.

– Папенька – человек старинный. На отца обижаться нечего… Поди погуляй, милушка, день такой хороший.

Если бывали праздники, то жизнь в маленьком домике проходила по-праздничному. Тетеньки наряжались и шли гулять. Только тетя Манюша садилась играть на своих клавикордах.

В будни же жизнь бывала без просвета трудовой, полной забот и усердия… Казалось, им, всем этим людям, некогда передохнуть. Но никто их не торопил, никто не заставлял их так усердно и много работать. Они сами укоренили в себе эту привычку, определили себе этот долг.

Они научили тому же и нас. И теперь, на склоне лет, я с уверенностью могу сказать, что долг труда – это лучшее счастье и украшение жизни. Привычка трудиться дает забвение невзгод, душевный покой, радостное сознание, что с пользою живешь на свете. И только после труда особенно сладок и отраден отдых и радость жизни чувствуется в малейшем ее проявлении…

V. Бабушкина кухня

Разве можно было не любить бабушкину кухню? Скажите, пожалуйста, встречали ли вы где-нибудь еще подобную кухню?

Это была большая светлая комната, в два окна. Самая большая комната в квартире. Окна выходили в хозяйский сад. Зимою из окон виднелись деревья, опушенные белым снегом. От них казалось в кухне ярко и бело. Оба окна были обвиты сверху донизу плющом, а на подоконниках стояли отростки разных растений, которые выращивал дедушка.

Но раннею весною бывала особенно привлекательна наша любимая кухня. Выставлялись зимние рамы, открывались окна. И тогда казалось, что на окнах поставлены огромные букеты лиловой сирени. Сирень тянулась даже в комнату и немного заслоняла свет. Но зато какой аромат врывался вместе с ней! И чудесные цветы радовали взор. В сиреневых кустах чирикали мелкие пташки…

Но я хочу описать кухню… Правый угол был весь заставлен и завешан образами. И перед ними всегда теплились лампады. Далее стоял большой старинный шкаф с платьями. Еще далее – полки с посудой, а под ними – узкий длинный стол. Полки эти были особенные – во всю стену. На них стояла, и лежала, и висела вся посуда бабушки. Доски полок были безукоризненной чистоты; все украшены фестонами, вышивками и картинками. Это была работа тетенек. Кастрюли, чашки, лотки стояли друг около друга. Ложки, поварешки, ножи и другие кухонные орудия висели на крючках.

Все вещи были старые-престарые. Они достались нашим старикам еще от прабабушки. Новую посуду покупать было не на что.

Я помню маленький пузатый самовар. Дедушка сам приделал к нему кран из ручки от зонтика, а на крышке его вместо ручек красовались две большие зеленые пуговицы от старой бабушкиной кофты. Мне с сестрой так нравилось, когда на кухонном столе появлялся этот друг-самовар и пел свою тихую песню[18]18
  Он посейчас еще у меня. Старичку, пожалуй, уже лет восемьдесят.


[Закрыть].

У большого фарфорового с позолотой чайника был сделан носок из олова. Многие тарелки были склеены и стянуты скрепками. У корзинки, которую носил в зубах Каштанка, была сделана железная ручка, обтянутая кожей. Мешок для провизии дедушка сплел из веревок… Он был мастер на все руки. Вероятно, и тети научились у него разным ремеслам. Ему ничего не стоило отремонтировать какую угодно вещь в квартире. Он сам чинил часы, фортепиано, обивал мебель, оклеивал комнаты обоями, столярничал, паял, золотил. За многие годы, конечно, все износилось, все пришло в ветхость. И каждая вещь в этом мирном приюте могла бы рассказать длинную историю своей жизни. Она поведала бы нам, как служила верой и правдой своим хозяевам и много видела от них любви и забот… Как ее берегли, ухаживали за ней и как старательно чистили…

Ах, эти милые старые вещи… Как я их ценю и как люблю! Если бы они все заговорили и передали свои воспоминания, мы бы заслушались их рассказами. Ведь это целая жизненная история… Впрочем, когда теперь я на них смотрю, они так много говорят мне, но я одна их понимаю…

Я вспоминаю бабушкину кухню… В левом углу стоял большой комод[19]19
  Невысокий шкаф с выдвижными ящиками, в которых хранилось белье.


[Закрыть] красного дерева с бронзовыми украшениями. Он был всегда покрыт вязаной салфеткой; на комоде – маленькое зеркало и разные безделушки тетушек, и каждая имела в комоде по собственному ящику.

На комоде стояли цветные фарфоровые чашки, статуэтки, коробочки, ящики, шкатулочки. В то время эти мелочи привлекали и забавляли молодых девушек. Теперь, конечно, жизнь сложнее, и требования ума и сердца далеко ушли вперед. Многих молодых девушек совсем не интересуют фарфоровые пастушки. Но в то время эти украшения были неотъемлемыми принадлежностями девичьей юности. Безделушки эти обыкновенно дарили тетям или «верхние» хозяйки или тетушка Александрина.

В правом углу, за ширмой, стояла огромная деревянная кровать с пуховой периной и грудой подушек. Покрывало на кровати было связано тетушками, как и все наволочки, накидки – все их домашнего рукоделия.

Все было красиво, но, главное, безукоризненно чисто.

Между окнами стоял большой кухонный белый стол. На нем пили кофе, обедали и стряпали. Каждый день Дуняша его мыла и скребла со всех сторон. Несколько табуреток, раскрашенных дедушкой, старенькое кресло, – вот и все скромное убранство кухни.

Плита была маленькая, чистенькая, на ножках. Над ней висел большой черный колпак – вытяжка. Плита стояла недалеко от входной двери. А между плитой и стеной за дверьми был укромный уголок; там стоял сундук Дуняши. На нем она всегда сидела, обедала, пила кофе; там же, в этом уголке, любили шептаться тетушки о своих секретах.

Я забыла еще сказать, что в кухне у бабушки не водилось никаких насекомых. Если же иногда они и появлялись, то все женское население серого домика так на них ополчалось, начиналась такая уборка, чистка, борьба, тетушки применяли в этой борьбе такие беспощадные приемы, что никакие насекомые не выдерживали грозного нападения и исчезали надолго и бесследно.

Впрочем, такая чистка квартиры происходила в сером домике каждую субботу, не говоря уже о больших годовых праздниках… Все мылось, чистилось, все выносилось на двор и вытряхивалось…

Если кто-нибудь из знакомых случайно попадал в эту суету, то непременно спрашивал:

– Уж не переезжаете ли вы?

По праздникам и в будни бабушка, Дуняша и тетя Надюша всегда занимались хозяйством. Тетя Саша по праздникам любила наряжаться: несколько раз переодевалась, примеряла свои скромные наряды и вертелась перед зеркалом комода. Тетя Манюша садилась в зале за фортепиано и часами играла и играла. В будни ей не позволяли много играть: она должна была работать.

Зала в сером домике тоже была особенная. Окна были обвиты, как и в кухне, плющом, и на окнах стояло множество цветов. Над окнами висели клетки с птицами. Клетки висели даже на потолке и по одной из стен… Их было не менее 12—15.

Дедушка ухаживал за птицами и разговаривал с ними, как с людьми. У него даже была особая клетка, в которой выводились птенчики.

В зале стояли два дивана, обитых цветным ситцем. У окон красовался длинный черный стол. В праздники на этом столе обедали, а после обеда крышку поднимали и на внутренней стороне устраивали игру «бикс». Хорошо я не помню, в чем она заключалась. Помню, что поднималась покатая доска, на ней были лунки и ворота с колокольчиками и отделения с цифрами. Надо было специальной длинной палочкой – кием ударять в шар и попадать через ворота в лунки или в отделения с цифрами. В детстве я умела и любила играть в «бикс», но теперь забыла.

Все стены залы были увешаны картинами. Дедушка их сам писал, сам делал незатейливые рамы из дерева, из бумаги, даже из еловых шишек.

* * *

Самой любимой комнатой была для нас, конечно, кухня, но самой интересной, заманчивой и таинственной – дедушкин кабинет. Он нам казался собранием редких сокровищ. Мы думали, что там – неиссякаемый источник чудес и богатств. Нам казалось, что там что-то особенное… Мы всегда рвались туда, мечтали все рассмотреть, узнать, особенно заглянуть в «таинственное бюро»[20]20
  Стол с настольными ящиками для хранения бумаг.


[Закрыть]. Но тетеньки не любили нас туда пускать.

– Там у папеньки всякие глупости, – говорила тетя Надя.

– Да и мальчишки вечно там торчат, – вторила тетя Саша.

Кабинет был небольшая узкая комната; единственное его окно выходило на улицу. Зимнюю раму этого окна дедушка выставлял очень рано, еще до Пасхи. И если он сидел у окна, то перед ним непременно толпились мальчуганы – его «босоногая команда».

Перед окном стояло высокое кожаное кресло. Сбоку – мольберт[21]21
  Деревянный станок на подставке, на котором художник помещает холст, натянутый на раму – подрамник.


[Закрыть] с начатой картиной. Письменный стол, кожаный диван, на котором спал дедушка, несколько кожаных стульев, высокая этажерка[22]22
  Узкий книжный шкаф без двери и задней стенки.


[Закрыть] и таинственное бюро с бронзовыми украшениями.

Это бюро занимало полкомнаты. Одна из крышек его откидывалась и получался письменный стол. А внутри было множество ящиков, отделений и полок. И чего-чего там только не было! Так же, как и на стенках кабинета. Все стены его увешаны были картинами, старинным оружием и всякими другими мелочами.

В бюро же у дедушки были разные книги, краски, рисунки, инструменты, были старинные монеты. Была спрятана и родословная, которую он с гордостью показывал нам.

Вынимая большой лист пожелтевшего пергамента[23]23
  Пергамент – это особо обработанная кожа животных, в старину до изобретения бумаги использовалась для письма. Слово употребляется и в значении – древняя рукопись, написанная на пергаменте.


[Закрыть], дедушка указывал на рисунок:

– Вот это наш род Горбуновых… Он очень древний дворянский и в шестой книге записан. Это родословное дерево.

Мы с удивлением смотрели на это родословное дерево «со множеством яблоков», как мы говорили тогда, и, конечно, не понимали его значения.

Кроме того, в кабинете стоял столярный станок и масса интересных начатых работ. То дедушка делал для своей босоногой команды волшебный фонарь, то клеил огромный воздушный змей, иногда делал кукольный театр, то что-нибудь чинил: разбирал старые часы или ружье, делал даже табуреты, стулья, шил сам сапоги.

В праздники дедушка всегда встречал день мольбертом. Утром, пока еще было светло, он неизменно писал картины. Дедушка был любитель-художник и поклонник красоты.

Почти до обеда, до часу дня дедушка обыкновенно рисовал в кабинете, тетя Манюша играла на фортепиано… Тетя Саша одевалась, прихорашивалась в зале. Она делала прически, примеряла разные ленточки… Вдруг в кабинете за тонкой стеной слышался шорох, затем грохот и сдержанный взрыв смеха…

– Это ужас! – вскрикивает тетя Саша. – Наверно, папенька опять мальчишек через окно перетаскивает…

В кабинете все затихало и некоторое время длилось молчание. Затем опять слышался взрыв приглушаемого смеха.

Тетя Саша начинала сердиться.

– В собственной квартире покоя нет… Вечно шум, гам, визг, смех…

– Ты бы пошла пройтись, – слышался голос дедушки.

Бабушка выходила из кухни и вступалась:

– Сашенька, оставь отца… Ведь сегодня праздник… Ему одна радость – забавляться с его ребятами.

Действительно, дедушка перетаскивал к себе своих уличных гостей через окно. Иногда они задевали за что-нибудь и производили грохот. Иногда дедушка сам смешил их рассказами… И в кабинете слышались веселые взрывы детского смеха. Как нам хотелось туда!.. Но тетеньки не пускали. «Барышням неприлично заниматься с уличными мальчишками», – говорили они.

Когда же тетушки по праздникам уходили гулять, бабушка нарезала полную тарелку мяса, ветчины или колбасы, накладывала груду хлеба, иногда и булок и, точно стесняясь чего-то, робко входила в кабинет дедушки.

– Вот, Костенька, угости своих ребят…

– Спасибо, тетенька… Спасибо! – пробегал шепот между детьми. Они радовались и жадно смотрели на угощенье. Все это были полуголодные, бедно одетые, босоногие обитатели подвалов и чердаков.

Дедушка, взволнованный, выходил за бабушкой в темненькую прихожую и здесь крепко обнимал и целовал ее.

– Ах ты, моя верная подруга!

Больше нельзя было порадовать дедушку, как сделать что-нибудь для его мальчишек, побаловать их, приласкать, накормить…

– Они ведь несчастные… Ни света, ни радости, ни ласки не видят… Всегда голодные… Люблю я таких ребят… – говаривал дедушка.

А бабушка – его верная подруга – это знала хорошо. Когда тетеньки уходили гулять, особенно – исчезала из дома тетя Саша, она всегда входила в кабинет дедушки и непременно несла туда тарелку с едой или с незатейливыми сладостями для «босоногой команды».

Старушка входила на кухню умиленная, особенно после ласки дедушки. Мы видели слезы на ее глазах. Обращая взор то к кабинету, то к нам, она говорила:

– Голубчик мой!.. Сам-то чист душою, как дитя… Уж если сделать что для его мальчишек – больше радуется, чем для себя…

– Бабушка, откуда же у дедушки столько мальчиков?

– Это все беднота василеостровская… Знают, что он их любит, жалеет, прикармливает, учит… Вот и рвутся к нему…

– Чему же он их учит?

– Всему хорошему… И заступается за них… Да вот подрастете, сами поймете своего дедушку.

И мы, действительно, позже поняли его, и оправдали эту его слабость, которую так осуждала тетя Саша, – слабость чистой, глубокой души ко благу другого.

Хорошо, кому это дано Богом… Для того и жизнь полна и интересна. Для этого не надо, оказывается, иметь ни много свободного времени, ни богатства, ни уменья. Надо только иметь живую, отзывчивую душу…

* * *

Мои воспоминания о сером домике были бы не полны, если бы я не упомянула еще об одном обитателе – о Дуняше.

В то время это была молодая деревенская девушка, друг и участница проказ нашей мамы и ее любимица… Они вечно о чем-то шептались. Дуня готова была в огонь и в воду пойти за свою любимую «боярышню»… Она всегда говорила: «боярышня», «боярин», «боярыня». Вскоре Дуня перешла на житье к нам и прожила в нашей семье более 50 лет.

Дуня поступила к бабушке прямо из деревни, лет 15—16. Это была черноглазая веселая хохотушка, очень наивная и глуповатая. Ее грубый голос, неожиданные взрывы хохота раздавались весь день. При этом она пересыпала свой смех своеобразными возгласами:

– Ахти-тошеньки! Мати, светы мой! Ай да уморушка! Угомону нетути!

Тетю Сашу она постоянно выводила из себя. Действительно, она до глубокой старости сохранила этот раскатистый, грубый, неожиданный смех, похожий на возгласы: «Ги-ги-ги! Го-го-го!».

Дуняша была усердная, сильная, выносливая работница. С улыбкой, охотно, беспрекословно она делала все, что ей приказывали. Могла работать, не покладая рук, целые дни. За это, вероятно, и дорожила ею бабушка.

Но ее наивность доходила часто до смешного… Долго она путала, перевирала, смешила всех и особенно нас. Пошлют ее за мясом. Она влетит в часовой магазин, расхохочется, оглянется удивленно, увидит, что кругом часы, и все-таки крикнет:

– Давайте скорее мяса на котлеты…

Ну, конечно, все приказчики над ней смеются.

Пришла она раз в зеленную и, предварительно расхохотавшись, сказала:

– Посылайте скорее к нам Сергея и Петрушку!

Вышло недоразумение. Оказывается, ее послали купить сельдерей и петрушку.

Или, чуть не усмотришь за ней, она что-нибудь напортит, натворит беду от усердия.

– На месте маменьки я бы эту деревенскую дуру и часа не стала держать, – постоянно говорила тетя Саша.

Но в нашей старинной, патриархальной семье как-то развилось особое чувство привычки и привязанности. Все привязывались к квартире, к мебели и ко всем неодушевленным вещам… А уж к людям – нечего и говорить. Торговцы разные: татарин с халатами, мороженщик, селедочница, грибник и другие ходили к нам десятки лет… Мы знали их детей, внуков, обстановку жизни, интересовались их судьбою и делились, чем могли. Прислуга жила у нас почти всегда до смерти и становилась членом семьи.