Текст книги "Сотканный мир"

– А что будет с нами? – спросил Кэл.

– А что с вами?

– Нам дадут посмотреть?

– На что посмотреть?

– На Фугу, черт побери! – воскликнул Кэл, выведенный из себя этими людьми – у них не было ни тени вежливости или признательности.

– Вас это уже не касается, – заявил Фредди.

– Еще как касается! – возмутился Кэл. – Я видел. Едва не погиб из-за этого!

– Лучше держись подальше, – посоветовал Джерико. – Если так печешься о своем здоровье.

– Я не это хотел сказать.

– Кэл… – Сюзанна положила руку ему на плечо.

Она старалась его успокоить, но Кэл распалился еще сильнее:

– Не надо их защищать!

– Дело не в том, кто кого защищает… – начала Сюзанна, но он не утихомирился.

– Тебе-то хорошо! – обиженно говорил Кэл. – У тебя есть родственные связи…

– Ты несправедлив.

– …и этот менструум…

– Что?! – вскричала Апполин, заглушая Кэла. – У тебя?

– Похоже, да, – сказала Сюзанна.

– И он не спалил тебя живьем?

– С чего бы?

– Только не при нем, – произнесла Лилия, взглянув на Кэла.

Это стало последней каплей.

– Ладно, – сказал он. – Не хотите говорить при мне, прекрасно. Катитесь ко всем чертям.

Он пошел к двери, не обращая внимания на попытки Сюзанны остановить его. У него за спиной захихикал Нимрод.

– И ты тоже заткнись на хрен, – бросил он младенцу и вышел из комнаты, оставив ее во власти незваных гостей.

IV
Ночные страхи

1

Шедуэлл очнулся от сна об империи: привычная фантазия, в которой он был владельцем такого огромного магазина, что зал его казался бесконечным. И торговля приносила такую прибыль, что бухгалтеры рыдали от счастья. Груды товаров всех видов громоздились со всех сторон – вазы эпохи Мин, игрушечные обезьянки, говяжьи туши, – а люди осаждали двери, отчаянно желая присоединиться к толпе покупателей.

Но сон, как ни странно, был не о прибыли. Деньги утратили свою ценность с тех пор, как Шедуэлл встретил Иммаколату, способную извлечь из воздуха все, в чем они нуждались. Нет, это был сон о власти: будучи повелителем товаров, из-за которых люди бились насмерть, Торговец стоял в стороне от толпы и улыбался обворожительной улыбкой.

Но вдруг он проснулся, шум толпы затих, и он услышал чье-то дыхание во тьме комнаты.

Шедуэлл сел на постели. Пот только что пережитого восторженного волнения холодил лоб.

– Иммаколата?

Это была она. Иммаколата стояла у дальней стены, шаря руками по штукатурке в поисках опоры. Глаза ее были широко раскрыты, но она ничего не видела. Во всяком случае, ничего, что мог бы заметить Шедуэлл. Он уже наблюдал ее в таком состоянии, в последний раз это случилось дня два-три назад, в фойе того самого отеля.

Шедуэлл выбрался из постели и накинул халат. Иммаколата ощутила его присутствие и пробормотала его имя.

– Я здесь, – ответил он.

– Опять, – сказала она. – Я снова чувствую его.

– Бич? – уточнил он угрюмо.

– Именно. Мы должны продать ковер и покончить с этим делом раз и навсегда.

– Продадим, продадим, – заверил он, медленно приближаясь к ней. – Приготовления идут полным ходом, ты же знаешь.

Он говорил размеренно, успокаивающе. Иммаколата была опасна и в обычном состоянии, но в таком виде Шедуэлл ее особенно боялся.

– Приглашения разосланы, – произнес он. – Покупатели едут. Они только и ждали вестей от нас. Скоро они прибудут, мы заключим сделку, и все останется позади.

– Я видела место, где он обитает, – продолжала она. – Там были стены, громадные стены. И песок, внутри и снаружи. Похоже на край света.

Теперь взгляд Иммаколаты устремился на него, и видение, захватившее ее, постепенно таяло.

– Когда, Шедуэлл? – спросила она.

– Что «когда»?

– Аукцион.

– Послезавтра. Как мы и договаривались.

Она кивнула.

– Странно, – произнесла она, голос ее внезапно сделался совершенно будничным. Скорость, с какой менялись ее настроения, всегда обескураживала его. – Странно, что эти кошмары не проходят.

– Все из-за того, что ты увидела ковер, – сказал Шедуэлл. – Он пробудил воспоминания.

– Нет, дело не только в этом, – возразила она.

Иммаколата подошла к двери в другую комнату апартаментов Шедуэлла и открыла ее. Мебель в той комнате за дверью была сдвинута к стенам, чтобы на полу уместилась их добыча, Сотканный мир. Иммаколата застыла на пороге, разглядывая ковер.

Из какого-то суеверия она не решилась ступить на него босыми ногами и обошла по периметру, пристально вглядываясь в каждый дюйм.

У середины противоположной стороны она остановилась.

– Смотри, – сказала она, указывая на Сотканный мир.

Шедуэлл подошел к ней:

– Что там такое?

– Не хватает клочка.

Он проследил за ее взглядом. Иммаколата была права: небольшой кусочек ковра был оторван, скорее всего во время стычки на складе.

– Ничего страшного, – заметил он. – Наших покупателей это не смутит, поверь мне.

– Меня волнует не цена, – отозвалась она.

– Тогда что же?

– Раскрой глаза, Шедуэлл! Каждый из узоров – это один из ясновидцев.

Шедуэлл опустился на корточки и изучил орнамент на кайме. В узоре трудно было увидеть лица. Скорее пятна краски.

– И это люди? – удивился он.

– Ну да. Самые отбросы. Низшие из низших. Вот почему они помещены на край. Здесь опаснее всего. Но они все равно полезны.

– Чем же?

– Они – первая линия обороны, – ответила Иммаколата, не сводя глаз с дырки в ковре. – Они первыми попадают под удар и первыми…

– Просыпаются, – завершил Шедуэлл.

– Да, просыпаются.

– Так ты думаешь, они уже где-то здесь? – спросил он и перевел взгляд на окно.

Занавески были задернуты, чтобы никто не увидел их сокровище, но Шедуэлл прекрасно представлял ночной город за стеклом. Мысль о том, что где-то там находится высвобожденная магия, неожиданно встревожила его.

– Именно так, – кивнула Иммаколата. – Я думаю, они проснулись. И Бич чует их во сне. Он знает, Шедуэлл.

– Так что же нам делать?

– Мы отыщем их раньше, чем они привлекут к себе внимание. Бич, наверное, уже совсем дряхлый. Может быть, он стал слабым и забывчивым. Однако его сила…

Голос Иммаколаты затих, как будто слова не имели смысла перед лицом подобного ужаса. Она тяжко вздохнула, прежде чем начать снова.

– Каждый день, – сказала она, – с помощью менструума я ищу признаки его приближения. А он придет, Шедуэлл. Наверное, не сегодня ночью. Но придет. И тот день, когда он придет, станет последним днем магии.

– Даже твоей?

– Даже моей.

– Значит, мы должны отыскать их, – решил Шедуэлл.

– Не мы, – возразила Иммаколата. – Нечего нам марать руки, – она пошла обратно в спальню Шедуэлла. – Они не могли уйти далеко, – говорила она на ходу. – Они чужаки в этом мире.

У двери Иммаколата остановилась и повернулась к нему.

– Ни в коем случае не выходи из этой комнаты, пока мы тебя не позовем, – приказала она. – Я собираюсь кое-кого пригласить в качестве наемного убийцы.

– Кого? – спросил Шедуэлл.

– Ты его не знаешь, – ответила Иммаколата. – Он умер за сотню лет до твоего рождения. Впрочем, у тебя с ним очень много общего.

– И где он находится сейчас?

– В усыпальнице, где и закончилась его жизнь. Он, видишь ли, пытался доказать, что он мне ровня, и соблазнить меня. Поэтому и захотел сделаться некромантом. Может, у него и получилось бы. Он был готов пойти на все. Но дело не заладилось. Он вызвал из какого-то низшего мира Хирургов, а им это совсем не понравилось. Они гоняли его по всему Лондону, и в конце концов он ворвался в усыпальницу. Умолял меня отправить их обратно, – Иммаколата понизила голос до шепота. – Но разве я могла? Он сам сотворил заклинание. Я могла лишь позволить Хирургам сделать то, что они должны делать. И в конце, когда он превратился в кровавое месиво, он попросил меня: «Забери мою душу».

Она замолчала. Затем продолжила:

– Я так и сделала.

Она посмотрела на Шедуэлла.

– Сиди здесь, – сказала она и закрыла дверь.

Шедуэлл и сам предпочитал держаться подальше от сестер, когда они что-то затевали, а еще лучше – вообще никогда не видеть ни Магдалены, ни Старой Карги. Однако призраки были неотделимы от своей живой сестры, и каждая из них непостижимым образом являлась частью другой. Этот гнусный союз являл собой лишь одну из их тайн помимо множества других.

Усыпальница, например. Там собирались приверженцы ее культа в те времена, когда Иммаколата была в полном расцвете сил и амбиций. Но она утратила прежнюю власть. Ее желание править Фугой, к тому времени обратившейся в горстку разрозненных селений, не осуществилось. Враги Иммаколаты разоблачали ее, они составили список ее преступлений, начиная с совершенных в материнской утробе. Она вместе со своими приверженцами отвечала ударом на удар. Произошло кровопролитие, хотя Шедуэлл так и не выяснил его подробностей. Но о последствиях он знал: оклеветанной и униженной Иммаколате было запрещено впредь переступать границы магической Фуги.

Она плохо переносила изгнание. Не в силах обуздать свою природу и таким образом затеряться среди чокнутых, она превратила свою жизнь в череду кровавых вылазок, преследований и новых вылазок. Ее до сих пор помнили, ей поклонялись посвященные, придумавшие для нее дюжину имен: черная мадонна, матерь скорбей, матер малифекориум; но она стала жертвой собственной странной непорочности. Безумие привлекало ее как единственное убежище от банальности Королевства, куда она изгнана.

Вот такой была Иммаколата, когда ее встретил Шедуэлл. Безумная, она толковала о каких-то неслыханных вещах. И если бы только он сумел заполучить эти вещи, они сделали бы его могущественным.

И вот теперь они были перед ним, все эти чудеса. Заключенные в прямоугольник ковра.

Шедуэлл вышел на середину, глядя вниз, на спираль стилизованных облаков и молний, именуемых Вихрем. Сколько бессонных ночей он провел, размышляя над этим сгустком энергий? Каково это – быть богом? А может быть, дьяволом?

Его вывел из задумчивости вой, донесшийся из соседней комнаты, и лампа у него над головой внезапно потускнела, как будто весь свет засосало под соседнюю дверь. Предвестие непроглядной тьмы, приближавшейся издалека.

Он отошел подальше от двери и сел.

«Долго ли еще до рассвета?» – подумал он.

2

Еще не рассвело, когда – казалось, много часов спустя – дверь отворилась.

За ней была только тьма. Оттуда раздался голос Иммаколаты:

– Зайди посмотри.

Шедуэлл поднялся и подтащился к двери на онемевших ногах.

Волна жара встретила его на пороге. Ощущение было такое, будто он вошел в печь, где пеклись плюшки из человеческой грязи и крови.

Он смутно видел Иммаколату, стоявшую – или парившую? – недалеко от него. Воздух душил, ужасно хотелось уйти. Но она поманила его.

– Смотри, – приказала она, уставившись в темноту. – Пришел наш наемник. Вот он. Доходяга.

Сначала Шедуэлл ничего не увидел. Затем сгусток текучей энергии взлетел по стене и, наткнувшись на потолок, скатился вниз полосой гнилостного света.

Теперь он увидел того, кого она назвала Доходягой.

Неужели это существо прежде было человеком? Шедуэлл верил с трудом. Хирурги, о которых говорила Иммаколата, подробно исследовали его анатомию. Он висел в воздухе, как раскроенное пальто, его тело немыслимым образом вытянулось в длину. Затем, словно подхваченное ветром снизу, это тело задергалось и пришло в движение. Его верхние конечности – клочья человеческой плоти, неуклюже скрепленные ниточками подвижных хрящей, – поднялись, подобно рукам распятого. От этого жеста покров, прятавший его голову, упал. Шедуэлл не сдержал крика, когда понял, что именно Хирурги сотворили с Доходягой.

Они изрезали его, как филе. Вынули из тела все кости и сделали из него существо, более подходящее для океанской волны, чем для атмосферы: истерзанный остаток человека, вырванный из лимба и оживленный заклятиями трех сестер. Доходяга покачивался и дрожал, лишенная черепа голова принимала дюжины разных очертаний, пока Шедуэлл смотрел на него. В один миг всю голову занимали выпученные глаза, а в следующий – огромная, воющая от недовольства пасть.

– Тсс… – сказала ему Иммаколата.

Доходяга передернулся и вытянул руки, будто хотел прикончить женщину, сотворившую с ним такое. Но он все-таки замолчал.

– Донвилль, – произнесла Иммаколата. – Ты когда-то признавался мне в любви.

Он запрокинул голову назад, словно в отчаянии от того, куда привело его желание.

– Ты боишься, мой Доходяга?

Донвилль смотрел на нее, и глаза его походили на кровавые мозоли, готовые лопнуть.

– Мы дали тебе немного жизни, – продолжала Иммаколата, – и достаточно силы, чтобы вывернуть улицы этого города наизнанку. Я хочу, чтобы ты применил свою силу.

Глядя на жуткое существо, Шедуэлл разнервничался.

– А он себя контролирует? – шепотом спросил он. – Вдруг он впадет в неистовство?

– Ну и пускай, – ответила Иммаколата. – Ненавижу этот город. Пусть спалит его дотла. Если он убьет ясновидцев, мне плевать, что он сделает еще. Ему нельзя останавливаться, пока он не исполнит мой приказ. Смерть – лучшее, что ему когда-либо обещали.

Кровавые мозоли глаз Донвилля по-прежнему были устремлены на Иммаколату, и этот взгляд подтверждал ее слова.

– Отлично, – произнес Шедуэлл и развернулся, направляясь обратно в свою комнату.

Он увидел столько магии, сколько может воспринять человек.

Сестры имели к ней вкус. Им нравилось полностью погружаться в такие ритуалы. Что касается Шедуэлла, он был доволен тем, что родился человеком.

Ну, почти доволен.

V
Устами младенца

1

Заря осторожно спускалась на Ливерпуль, словно опасалась того, что может там увидеть. Кэл наблюдал, как свет снимает покров с города, и все вокруг, от дренажных канав до печных труб, казалось ему серым.

Он прожил здесь всю жизнь, это был его мир. В телевизоре и в глянцевых журналах он видел иные просторы, но почему-то до конца не верил в их реальность. Они оставались далеки от его нынешнего жизненного опыта и даже от того, что он надеялся постичь годам к семидесяти, – как звезды, мерцавшие у него над головой.

А Фуга была иной. На короткий сладостный миг Кэлу почудилось, что это тот самый мир, к которому он по-настоящему принадлежит. Но он смотрел на дело слишком оптимистично. Земля Фуги, может, и принимала его, а вот народ – нет. По их мнению, Кэл был презренным человеческим существом.

Он около часа бродил по улицам, наблюдая, как начинается еще одно ливерпульское утро понедельника.

Неужели они такие плохие, эти самые чокнутые, к племени которых он принадлежал? Люди улыбались, здоровались со своими котами, возвращавшимися после ночных прогулок, обнимали своих детей, расставаясь с ними до вечера. Они завтракали, а их радио пело песни о любви. Кэл смотрел на них и преисполнялся решимости. Пропади все пропадом, но он вернется и скажет ясновидцам, что они просто ханжи.

Подходя к дому, он заметил, что входная дверь широко распахнута, а молодая соседка – он знал ее в лицо, но не по имени – стоит на дорожке и вглядывается внутрь. Только когда до дома осталась пара шагов, Кэл заметил Нимрода. Тот стоял на коврике перед дверью в солнечных очках (он стянул их со столика возле кровати Кэла) и в тоге, сотворенной из хозяйских рубашек.

– Это ваш ребенок? – спросила соседка, когда Кэл открыл калитку.

– До некоторой степени.

– Он барабанил в окно, когда я проходила мимо. Неужели за ним некому присмотреть?

– Теперь уже есть, – заверил Кэл.

Он посмотрел на ребенка, вспомнив слова Фредди: «Он только выглядит как младенец». Сдвинув солнечные очки на лоб, Нимрод одарил соседку взглядом, вполне подтвердившим правоту Каммелла. Однако у Кэла не было иного выбора, кроме как изобразить папашу. Он поднял Нимрода на руки.

– Что ты вытворяешь? – шепотом спросил он младенца.

– Ск’ты! – ответил Нимрод. Ему с трудом удавался младенческий лепет. – Бьюих!

– Кого?

Но не успел Нимрод ответить, как женщина, которая уже прошла по дорожке и остановилась в шаге от двери, заворковала:

– Он просто прелесть!

Кэл хотел извиниться и закрыть дверь, но Нимрод потянулся к ней руками, издавая хорошо отрепетированное гуканье.

– О… – выдохнула женщина. – Деточка!

И выхватила Нимрода из рук Кэла, прежде чем он успел ее остановить.

Кэл заметил, как заблестели глаза Нимрода, когда он прижался к пышной груди женщины.

– А где его мать? – спросила соседка.

– Она вот-вот вернется, – ответил Кэл, пытаясь оторвать Нимрода от его сокровища.

Тот отрываться не желал. Он сиял от счастья в объятиях женщины, его пухлые пальчики шарили по ее груди. Как только Кэл дотронулся до него, он принялся хныкать.

Соседка успокаивала его, прижимая все сильнее, и Нимрод принялся играть с ее сосками, проступавшими под тонкой тканью блузки.

– Прошу извинить нас, – произнес Кэл, разжимая кулачки Нимрода и забирая ребенка от ее груди, пока тот не начал ее сосать.

– Не стоит оставлять его одного, – женщина рассеянно дотронулась до своей груди там, где ее ласкал Нимрод.

Кэл поблагодарил ее за участие.

– Пока-пока, крошка! – попрощалась она с дитятей.

Нимрод послал ей воздушный поцелуй, и краска смущения залила лицо соседки. Она пошла обратно к калитке, и улыбка, предназначавшаяся ребенку, сошла с ее губ.

2

– Ну что за идиотизм!

Нимрод ничуть не раскаивался. Он стоял в коридоре, где его опустили на пол, и с вызовом смотрел на Кэла.

– Где остальные? – спросил Кэл.

– Ушли, – ответил Нимрод. – И мы тоже пойдем.

Он уже говорил вполне уверенно. И ходил тоже. Младенец заковылял к парадной двери и потянулся к ручке.

– Мне тут до смерти надоело, – сообщил он. – Слишком много плохих новостей.

Однако его пальцы на пару дюймов не дотягивались до ручки, и после нескольких безуспешных попыток открыть дверь он заколотил по ней кулаками.

– Я хочу все посмотреть, – заявил он.

– Ладно, – согласился Кэл. – Только придержи язык.

– Вынеси меня на улицу!

Это был крик отчаяния. Нет ничего страшного в том, чтобы совершить с ребенком небольшой тур по окрестностям, решил Кэл. Идея вынести волшебное существо на улицу, на всеобщее обозрение, доставила ему некое извращенное удовольствие. Еще большее удовольствие он ощутил от сознания того, что потешавшийся над ним ребенок будет полностью зависеть от него.

Однако его злость на Нимрода быстро испарялась, поскольку речь младенца делалась все более витиеватой. Очень скоро они увлеклись беседой, не обращая внимания на взгляды, которыми их провожали.

– Они оставили меня одного! – возмущался Нимрод. – Сказали, чтобы я сам о себе позаботился, – он взмахнул крошечной ладошкой. – Каково? Я тебя спрашиваю: каково?

– Объясни для начала, почему ты так выглядишь? – произнес Кэл.

– В свое время эта мысль казалась весьма удачной, – ответил Нимрод. – За мной гнался разъяренный муж, поэтому я спрятался в самом неожиданном обличье, какое сумел придумать. Думал, несколько часов отсижусь, а потом стану самим собой. Глупо, конечно. Подобные заклятия очень сильны. Сотворение Сотканного мира близилось к завершению, и уже ничего нельзя было сделать. Мне пришлось отправиться в ковер в таком виде.

– И как ты вернешься в нормальное тело?

– Никак. Пока снова не окажусь в Фуге. Я бессилен здесь.

Он снял солнечные очки, чтобы проводить взглядом проходившую мимо красотку.

– Ты видел, какие у нее бедра? – спросил он.

– Прекрати пускать слюни.

– Младенцам полагается пускать слюни.

– Но не по такому поводу.

Нимрод пожевал губами.

– А тут у вас шумно, в этом мире, – заметил он. – И грязно.

– Грязнее, чем в девяносто шестом?

– Гораздо грязнее. Но мне здесь нравится. Ты должен рассказать о вашем мире.

– О господи, – вздохнул Кэл. – И с чего мне начать?

– С чего хочешь, – ответил Нимрод. – Вот увидишь, я очень быстро схватываю.

Это оказалось правдой. За полчаса прогулки по окрестным улицам Нимрод забросал Кэла самыми неожиданными вопросами – и о том, что он видел на улице, и отвлеченного характера. Сначала они поговорили о Ливерпуле, потом о городах вообще, потом о Нью-Йорке и Голливуде. С разговора об Америке перешли на обсуждение связей между Востоком и Западом, и Кэл перечислил все войны и кровавые события века, какие сумел припомнить. Они вскользь коснулись ирландской темы и курса английской внешней политики, затем поговорили о Мексике, которую оба страстно желали посетить, о Микки-Маусе, об основном принципе аэродинамики, а потом, через ядерные войны и непорочное зачатие, вернулись к излюбленной теме Нимрода: женщинам. Точнее, к тем двум, что привлекли внимание Нимрода.

В благодарность за краткий обзор жизни в конце двадцатого столетия Нимрод выдал Кэлу основную информацию по Фуге. Сначала он рассказал о Доме Капры, где собирается совет семейств, затем об Ореоле – облаке, скрывающем Вихрь, и о Коридоре Света, ведущем внутрь него. После чего заговорил о Небесном Своде и Заупокойных Ступенях. От одних названий Кэл преисполнился тоски.

Оба собеседника узнали много нового и поняли, что со временем они вполне могли бы подружиться.

– Теперь помолчи, – велел Кэл, когда они завершили круг у калитки дома Муни. – Ты младенец, помнишь?

– Разве такое забудешь? – отозвался Нимрод со страдальческим видом.

Кэл вошел в дверь и позвал отца. Однако во всем доме, от чердака до подвала, было тихо.

– Его здесь нет, – сказал Нимрод. – Ради всего святого, опусти меня на пол.

Кэл поставил младенца на пол в прихожей. Тот немедленно затопал в сторону кухни.

– Мне нужно выпить, – заявил он. – И я говорю не о молоке.

Кэл захохотал.

– Поглядим, что там есть, – сказал он и пошел в дальнюю комнату.

Первая его мысль при виде отца, сидящего в кресле спиной к саду, была такой: Брендан умер. Внутри все перевернулось, Кэл едва не закричал. Потом веки Брендана затрепетали, и он поднял глаза на сына.

– Па? – позвал Кэл. – Что случилось?

Слезы катились по щекам Брендана. Он даже не пытался вытереть их, не пытался подавить душащие его рыдания.

– Господи, папа… – Кэл бросился к отцу и присел на корточки рядом с креслом. – Все хорошо… – проговорил он, положив руку на предплечье Брендана. – Ты вспомнил маму?

Брендан отрицательно покачал головой. Слезы душили его. Он не мог говорить. Кэл не стал больше расспрашивать, а просто держал отца за руку. Он-то думал, что меланхолия Брендана начала проходить, что горе понемногу притупилось. Видимо, нет. Наконец отец заговорил:

– У меня… у меня было письмо.

– Письмо?

– От твоей матери, – Брендан смотрел на сына мокрыми глазами. – Я сошел с ума, Кэл? – спросил он.

– Нет, конечно, па. Конечно, нет.

– Так вот, клянусь… – он сунул руку между подушек кресла и вытащил мокрый носовой платок. Высморкался. – Оно лежало здесь, – сказал он, кивая на стол. – Посмотри сам.

Кэл подошел к столу.

– Оно было написано ее почерком, – продолжал Брендан.

На столе и в самом деле лежал листок бумаги. Его много раз разворачивали и снова складывали, а совсем недавно поливали слезами.

– Это было чудесное письмо, – говорил Брендан. – Она писала, что счастлива, что я не должен горевать. Она писала…

Он остановился, потому что снова задохнулся от рыданий. Кэл поднял лист бумаги. Он оказался тоньше любой бумаги, какую он когда-либо видел, и чистый с обеих сторон.

– Она писала, что ждет меня, но что я не должен торопиться, потому что ожидание для нее в радость, и… что я должен просто наслаждаться жизнью здесь, пока меня не призовут.

Бумага была не просто тонкая, понял теперь Кэл. Она становилась все менее материальной, пока он смотрел на нее. Кэл положил лист обратно на стол, волоски у него на шее встали дыбом.

– Я был так счастлив, – говорил Брендан. – Ведь я хотел знать только одно: что она счастлива и однажды я снова окажусь рядом с ней.

– На бумаге ничего не написано, папа, – мягко произнес Кэл. – Лист чистый.

– Но было, Кэл. Клянусь тебе. Было. Там был ее почерк. Я узнал бы его где угодно. А потом, господи боже мой, все просто исчезло.

Он отвернулся от стола и увидел, что отец перегнулся пополам в своем кресле и зарыдал, словно от неутешного горя. Кэл положил ладонь на руку отца, сжимавшую потертый подлокотник.

– Держись, папа, – пробормотал он.

– Это какой-то кошмар, Кэл, – сказал Брендан. – Мне кажется, я потерял ее дважды.

– Ты не потерял ее, папа.

– Но почему же ее слова вот так исчезли?

– Не знаю, па, – Кэл бросил взгляд на письмо. Листок бумаги тоже почти растворился. – А откуда ты взял это письмо?

Старик нахмурился.

– Ты не помнишь?

– Нет… нет, не совсем. Все как в тумане. Помню… кто-то заходил к нам. Точно. Так и было. Кто-то приходил. Он сказал, у него есть кое-что для меня… у него в пиджаке.

«Скажи мне, чтó ты видишь, и оно станет твоим». Слова Шедуэлла эхом отозвались в голове Кэла. «Бери, что хочешь. Бесплатно, даром, без обмана». Конечно, это была ложь. Одна из множества. Платить приходится всегда.

– Чего он хотел от тебя, папа, взамен? Можешь вспомнить?

Брендан покачал головой, затем нахмурился, пытаясь припомнить.

– Что-то… связанное с тобой. Он сказал… то есть мне кажется, что он говорил… что знает тебя, – отец поднял глаза на Кэла. – Да, так он сказал. Теперь я вспомнил. Он сказал, что знаком с тобой.

– Это была уловка, папа. Обман.

Брендан сощурился, пытаясь осмыслить слова Кэла. Затем, как будто его внезапно осенило, произнес:

– Я хочу умереть, Кэл.

– Нет, папа.

– Да, хочу. Правда, хочу. Я не хочу больше страдать.

– Тебе просто грустно, – негромко сказал Кэл. – Это пройдет.

– А я не хочу, чтобы проходило, – ответил Брендан. – Не сейчас. Я хочу заснуть и забыть, что когда-то жил.

Кэл потянулся к отцу и обнял за шею. Сначала Брендан сопротивлялся – он никогда не любил проявления чувств. Но затем рыдания снова начали душить его, и он обхватил сына худыми руками. Они крепко обнялись.

– Прости меня, Кэл, – пробормотал Брендан сквозь слезы. – Можешь ли ты меня простить?

– Тише, папа. Не говори ерунды.

– Я подвел тебя. Я никогда не говорил… никогда не говорил о том, что чувствую. И ей тоже. Никогда не говорил ей… как сильно… никогда не говорил ей, как сильно ее люблю.

– Она знала, папа, – заверил Кэл. Теперь слезы застилали глаза и ему. – Поверь мне, она знала.

Они еще некоторое время держали друг друга в объятиях. Утешения это не приносило, но Кэл ощущал в себе жар гнева и знал, что слезы скоро высохнут. Здесь побывал Торговец со своим пиджаком, полным обманов. В складках его пиджака Брендану привиделось письмо из рая, и иллюзия длилась ровно столько, сколько Шедуэллу требовалось. Теперь Брендан не нужен – ковер нашелся. Магия больше не действует. Слова испарились, а за ними и бумага, все вернулось в неведомые пространства между желаемым и осуществленным.

– Я приготовлю чай, па, – сказал Кэл.

Именно так в подобных обстоятельствах поступала мать. Кипятила свежую воду, согревала чайник и отмеривала ложечкой заварку. Защищалась от хаоса домашним порядком, надеясь получить небольшую передышку в этой юдоли слез.