Текст книги "Книга крови 4"

Откровение

«Revelations» перевод М. Галиной

В Амарилло только и было разговоров, что о торнадо: о коровах, автомобилях, а иногда и о целых домах, которые поднимались в воздух и вновь опускались на землю, о поселениях, опустошенных всего за несколько сокрушительных минут. Возможно, именно поэтому Вирджиния сегодня вечером ощущала такую тревогу. Поэтому, или из-за усталости, накопившейся за время путешествия по пустынным шоссе, когда единственным пейзажем за окном были расстилавшиеся над ними мертвенные небеса Техаса, когда ничего не ждет тебя в конце пути и надеяться не на что – опять бесконечные гимны и адское пламя. Она сидела на заднем сиденье черного «понтиака», спина у нее болела, и изо всех сил пыталась заснуть. Но овевающий затылок горячий воздух вызывал сны об удушении, так что она оставила свои попытки и удовлетворилась зрелищем пшеничных полей да подсчетом проносящихся мимо элеваторов, ярко-белых на фоне собирающихся на северо-востоке грозовых туч.

На переднем сиденье автомобиля Эрл вел машину, напевая себе под нос. Рядом с ней Джон – всего лишь в двух футах, но недостижимый для ее притязаний – читал Послания святого Павла и бормотал отдельные прочитанные слова и фразы. Когда они проезжали через Пантекс-вилледж (они тут собирают боеголовки – загадочно сказал Эрл и больше ничего не пояснил), начался дождь. Он хлынул внезапно, когда уже темнело, и добавил тьмы, торопливо опустив шоссе Амарилло-Пампа в мокрую ночь.

Вирджиния подняла стекло в окне – дождь, каким бы освежающим он ни был, быстро промочил ее скромное голубое платье – единственное, в котором Джон позволял ей появляться на собраниях. Теперь за стеклом ничего нельзя было увидеть. Она сидела, и тревога росла в ней с каждой милей их приближения к Пампе, прислушивалась к водяным струям, бьющим в крышу автомобиля, и к своему мужу, который бормотал у нее под боком:

"Посему сказано: встань, спящий, и воскресни из мертвых и осветит тебя Христос.

Итак, смотрите, поступайте осторожно, не как неразумные, но как мудрые.

Дорожа временем, потому что дни лукавы".

Он сидел, как всегда, очень прямо, держа все ту же потрепанную Библию в мягком переплете, которая столько лет лежала, раскрытая, у него на коленях. Наверняка, он знал те главы, которые читал, наизусть, он возвращался к ним довольно часто, и в голосе его звучала такая странная смесь уверенности и удивления, что, казалось, это слова не апостола Павла, а его собственные, только что произнесенные впервые. Эти страстность и напор сделают со временем Джона Гаера величайшим евангелистом Америки, в этом у Вирджинии сомнений не было. На протяжении всех этих изнурительных, лихорадочных недель турне по трем штатам, ее муж демонстрировал исключительные уверенность и зрелость разума. Его проповеди не имели ничего общего с нынешней модернизированной манерой – они были все той же старомодной смесью проклятий и обещаний спасения, которую он практиковал всегда, но теперь он получил полную власть над своим даром и в городе, и за городом. В Оклахоме, Нью Мексике, а теперь в Техасе собирались сотни и тысячи жаждущих услышать и вновь вернуться в Царствие Божие. В Пампе, которая лежит впереди на расстоянии тридцати пяти миль, они уже, должно быть, собираются, невзирая на дождь, чтобы иметь возможность как можно ближе поглядеть на нового проповедника. Они приведут с собой детей, принесут свои сбережения и жажду получить прощение.

Но прощение будет завтра. А поначалу они должны добраться до Пампы, а дождь лил все сильнее. Эрл, как только полил дождь, прекратил свое пение и сконцентрировал все внимание на расстилающейся перед ним дороге. Иногда он тяжело вздыхал и потягивался на сиденье. Вирджиния пыталась не вмешиваться в то, как он ведет машину, но, когда хлынул этот потоп, беспокойство вконец овладело ею. Она наклонилась вперед на заднем сиденье и начала таращиться сквозь ветровое стекло, наблюдая за машинами, едущими в противоположном направлении. Катастрофы в таких ситуациях происходили достаточно часто: плохая погода, усталый водитель, жаждущий оказаться в двадцати милях от того места, где он находился на самом деле. Джон почувствовал ее беспокойство.

– Господь нас не оставит, – сказал он, не отрывая взгляда от убористых страниц, хотя теперь было слишком темно, чтобы читать.

– Это тяжелая ночь, Джон, – сказала она. – Может, нам и не пытаться сегодня доехать до Пампы? Эрл, должно быть, устал.

– Я в порядке, – вставил Эрл. – Это не очень далеко.

– Ты устал, – повторила Вирджиния. – Мы все устали.

– Ну, я думаю, мы можем найти какой-нибудь мотель, – предложил Гаер. – А ты как думаешь, Эрл?

Эрл пожал своими массивными плечами.

– Как скажешь, босс, – ответил он невыразительно.

Гаер повернулся к жене и мягко похлопал ее по тыльной стороне руки.

– Мы найдем мотель, – сказал он. – Эрл может позвонить оттуда в Пампу и сказать им, что мы будем там утром. Как тебе это?

Она улыбнулась ему, но он на нее не смотрел.

– Следующий пункт по шоссе – «Белый Олень», – сказал Вирджинии Эрл. – Может, у них есть мотель.

* * *

Вообще-то мотель «Тополь» лежал на полмили к западу от «Белого Оленя», на обширных равнинах к югу по шоссе США 60, маленькое заведение, где в проеме между двумя низкими строениями стоял мертвый или умирающий тополь. На площадке перед мотелем уже набралось достаточно машин, а в большей части комнат горели огни – там уже расположились товарищи по несчастью – беглецы от приближавшейся бури. Эрл заехал на площадку и припарковался как можно ближе к конторе управляющего, потом побежал через залитую дождем стоянку, чтобы узнать, есть ли у них свободные номера на ночь. Когда, мотор замолк, а по крыше барабанили струи дождя, сидеть в «понтиаке» стало еще тоскливее, чем раньше.

– Надеюсь, у них найдутся для нас места, – сказала Вирджиния, наблюдая, как играет неоновыми отблесками стекающая по стеклу вода. Гаер не ответил. Дождь барабанил по крыше. – Поговори со мной, Джон, – сказала она ему.

– Зачем?

Она покачала головой.

– Неважно. – Пряди волос прилипли у нее ко лбу: хотя дождь и шел, жара в салоне не спала. – Ненавижу дождь, – сказала она.

– Он не будет идти всю ночь, – ответил Гаер, проведя рукой по своим густым седым волосам. Этот жест он использовал в качестве пунктуации – разделительного знака между одним высказыванием и другим. Она знала его риторику, как словесную, так и физическую, слишком хорошо. Иногда она думала, что знает о нем все, что только можно было знать, что он не мог сказать ничего такого, что она по-настоящему хотела бы услышать. Но возможно, подобное чувство было взаимным: они уже давно притерпелись к такому браку. Сегодня ночью, как и каждую ночь, они лягут в отдельные кровати и он заснет глубоким, легким сном, который так легко овладевает им, тогда как ей всегда приходилось проглотить таблетку-другую, чтобы добиться благословенного забвения.

Сон, часто говаривал он, это время для общения с Господом. Он верил в вещие сны, хотя никогда и не обсуждал с ней, что именно он видел. Настанет время, когда он откроет всем то великолепие, которое приходит к нему во сне, в этом она не сомневалась, но пока что он спал один и держал свои мысли при себе, оставляя ее наедине с тайными печалями. Легко было озлобиться, но она противилась этому искушению. Его участь была величественной, к ней его предназначил Господь, но с Вирджинией Джон обращался не строже, чем с самим собой, обрекая себя режиму, который разрушил бы более слабого человека, и все же осуждал себя за малейшее проявление слабости.

Наконец Эрл появился из конторы и пробежал к машине. В руке он сжимал три ключа.

– Номера седьмой и восьмой, – сказал он, задыхаясь, дождь затекал ему в глаза и нос, – и ключ от проходной комнаты тоже.

– Хорошо, – сказал Гаер.

– Последние свободные номера, – сказал Эрл. – Подъехать ближе? Они в другом здании.

* * *

Интерьер двух смежных номеров был апофеозом банальности. Они уже останавливались в тысячах таких каморок, где покрывало на постели было ярко-оранжевого цвета, а на бледно-зеленой стене висел выцветший фотоснимок Большого каньона. Джон был равнодушен к тому, что его окружало, но Вирджинии все эти комнатушки казались достойной моделью Чистилища. Бездушное преддверие Ада, где никогда ничего не случается и никогда не случится. В этих комнатах не было ничего, что отличало бы их от остальных, но с ней самой сегодня что-то происходило.

Вряд ли это было из-за разговоров о торнадо. Она смотрела, как Эрл вносил и распаковывал сумки, и чувствовала странную отрешенность, словно смотрела на все сквозь завесу, толще, чем завеса дождя за окном. Она напоминала человека, ходящего во сне. Когда Джон тихо сказал ей, на какой именно постели она будет сегодня спать, она легла и попробовала расслабиться и снять это странное напряжение. Однако это было легче сказать, чем сделать. Кто-то в соседнем номере смотрел телевизор, и сквозь тонкую как бумага стену она слышала каждое слово ночного фильма.

– С тобой все в порядке?

Она открыла глаза. Эрл, как всегда заботливый, склонился над ней. Он выглядел таким же усталым, как она. Лицо его, загоревшее во время ралли под открытым небом, сейчас было скорее желтоватым. Он начал набирать вес, хотя эта грузность и гармонировала с его упрямым, широким лицом.

– Со мной все хорошо, спасибо, – ответила она, – только пить хочется.

– Я посмотрю, смогу ли раздобыть для тебя что-нибудь. Может, у них тут есть автомат с кока-колой.

Она кивнула, встретившись с ним взглядом. В этом обмене взглядами прятался подтекст, неведомый Гаеру, который сейчас сидел за столом и делал заметки к завтрашнему выступлению. На всем протяжении турне Эрл снабжал Вирджинию таблетками. Ничего экзотического, всего лишь транквилизаторы, чтобы успокоить ее растревоженные нервы. Но транквилизаторы – так же как и косметика, стимуляторы и драгоценности – не одобрялись человеком, который следовал Господним принципам, и когда случайно ее муж наткнулся на успокоительное, последовала безобразная сцена. Эрл тогда принял на себя гнев своего нанимателя, за что Вирджиния была глубоко ему благодарна. И хотя он получил четкую инструкцию никогда не повторять этого преступления, он собирался вновь дать ей таблетки. Их общая вина была тайной, которая почти что доставляла им удовольствие, и даже сейчас она читала это знание в его глазах точно так же, как и он – в ее.

– Никакой кока-колы, – сказал Гаер.

– Ну, я думаю, можно сделать исключение…

– Исключение? – переспросил Гаер, и в его голосе появились характерные нотки самолюбования. Риторика повисла в воздухе, и Эрл проклинал свой дурацкий язык. – Не для того Господь дал нам законы, по которым мы живем, чтобы мы придумывали всякие там исключения, Эрл. Ты же сам это знаешь.

В этот миг Эрл не особенно беспокоился по поводу того, что там говорил Господь. Он беспокоился из-за Вирджинии. Она была сильной, он знал это, несмотря на свою видимую томность уроженки юга и хрупкое сложение, достаточно сильной, чтобы улаживать все мелкие неприятности во время турне, когда Господь был занят другими делами и не стал бы помогать своему полевому агенту. Но ничья сила не безгранична, и он чувствовал, что она находится на грани срыва. Она столько отдала своему мужу: любовь и обожание, энергию и энтузиазм. И за последние несколько недель Эрл уже не один раз думал, что она заслужила лучшей участи, чем этот церковник.

– Не можешь ли ты принести мне немного воды со льдом? – спросила она, глядя на него снизу вверх. Под ее серо-голубыми глазами пролегли усталые тени. По современным стандартам она не была красавицей: ее черты были чересчур аристократически бесцветными. Усталость придавала им особую прелесть.

– Холодная вода скоро прибудет, – сказал Эрл, стараясь говорить жизнерадостно, хотя сил у него на это не осталось.

Он пошел к двери.

– Почему бы не позвать коридорного, и пускай он распорядится, чтобы принесли воду? – спросил Гаер, когда Эрл уже собрался выйти. – Я хочу, чтобы мы сейчас просмотрели наш маршрут для следующей недели.

– Да это не проблема, – ответил Эрл. – Правда. Кроме того, я должен позвонить в Пампу и сказать им, что мы задерживаемся. – И он вышел в коридор, прежде чем ему успели возразить.

* * *

Ему нужно было выйти, чтобы побыть одному: атмосфера между Вирджинией и Гаером накалялась день ото дня, и это было отнюдь не приятное зрелище. Долгий миг он стоял, глядя, как льется дождь. Старый тополь в середине стоянки склонил перед потопом свою лысеющую голову – Эрл точно знал, как тот себя чувствует.

И пока он стоял вот так в коридоре гадая, как ему ухитриться сохранить здравый рассудок во время последних восьми недель турне, две фигуры сошли с шоссе и пересекли парковочную площадку. Он не глядел на них, хотя тропа, по которой они шли к номеру семь, была прямо в поле его зрения. Они прошли сквозь стену дождя на обширную площадку за конторой управляющего, где когда-то, в 1955 году, они запарковали свой красный «бьюик», и хотя дождь и лил потоком, их не коснулась ни единая капля дождя. Женщина, чья прическа успела со времен пятидесятых дважды войти и выйти из моды и чьи одежды выглядели такими же старомодными, на мгновение замедлила шаг, поглядев на мужчину, который с неожиданным вниманием рассматривал старый тополь. Лицо его было хмурым, но глаза, несмотря на это, казались добрыми. В свое время она бы полюбила такого человека, подумала она, но ведь ее время давно прошло, верно ведь? Бак, ее муж, повернулся к ней и настойчиво спросил:

– Ты идешь, Сэди? – и она последовала за ним по засыпанной гравием дорожке (когда она видела дорожку в последний раз, та была деревянной) и сквозь открытую дверь в номер семь.

Холод заполз Эрлу за воротник. Слишком уж долго таращился на этот дождь, подумал он, и слишком много бесплодных желаний. Он прошел до конца крытого дворика, потом стремительно пересек площадку к конторе, предварительно сосчитав до трех.

Сэди Дарнинг оглянулась, чтобы поглядеть на Эрла, потом опять повернулась к Баку. Годы не стерли чувство обиды, которое она испытывала к своему мужу, так же как не исправили они хитрые черты его лица или чересчур легковесный смех. Она не слишком-то любила его тогда, второго июня 1955 года, и она не слишком любила его сейчас, когда прошло ровно тридцать лет. У Бака Дарнинга была душа прощелыги – отец тогда еще предупреждал ее. Само по себе это было не так уж страшно – просто еще одна необходимая особенность мужчины, – но в результате это вело к такому грязному поведению, что она наконец устала от бесконечной лжи. Он же, ничтоже сумняшеся, воспринял ее унылое настроение, как намек на второй медовый месяц. Эта феноменальная самоуверенность вызвала у нее такое раздражение, которое в конце концов пересилило любые надежды на взаимную терпимость. Так что три десятилетия назад, когда они въехали в мотель «Тополь», она подготовилась к чему-то большему, нежели ночь любви. Она отправила Бака в душ, а когда он оттуда вышел, направила на него Смит-и-Вессон тридцать восьмого калибра и проделала в его груди огромную дыру. Затем она побежала, отбросив пистолет, и не слишком беспокоясь о том, поймает ли ее полиция. Когда ее поймали, она тоже не слишком беспокоилась. Ее посадили в тюрьму округа Карсон, в Панхандале, и через несколько недель привели на суд. Она даже не пыталась отрицать свою вину: в ее жизни и так было слишком много лжи и притворства – хватило бы на все ее тридцать восемь лет. Так что ее поведение нашли вызывающим, отправили ее в Хантсвилльскую государственную тюрьму и, выбрав солнечный денек в октябре, пропустили через ее тело в общей сложности 2250 вольт, почти мгновенно заставив остановиться ее нераскаянное сердце. Око за око, зуб за зуб. Она появилась на свет в результате этого простого уравнения морали и не возражала уйти из жизни на основании такой же математики.

Но сегодня вечером она и Бак были избраны повторить путешествие, которое они совершили тридцать лет назад, чтобы выяснить, смогут ли они понять, почему их брак закончился убийством. Это была возможность, которая предлагалась многим погибшим любовникам, хотя на самом деле лишь немногие принимали эту возможность, скорее всего потому, что боялись, что вновь разразится катастрофа, приведшая их к разрушительному концу. Сэди, однако, не могла удержаться, чтобы не гадать, было ли все это предопределено – быть может, лишь одно нежное слово Бака или неподдельно влюбленный взгляд его пасмурных глаз могли бы остановить ее лежащий на курке палец и спасти жизнь им обоим. Эта остановка всего лишь на одну ночь могла дать им возможность проверить правильность хода истории. Невидимые, неслышимые, они последовали бы по тому же маршруту, которым прошли несколько десятилетий назад. А следующие несколько часов покажут, непременно ли этот путь ведет к убийству.

Номер седьмой был занят и номер рядом – тоже; проходная дверь была открыта, и в обоих номерах горели флуоресцентные светильники. Но населенность номеров не была для этой четы проблемой. Сэди уже давно привыкла к эфирному состоянию, невидимому странствию среди живущих. В таком состоянии она посетила свадьбу своей племянницы, а позже – похороны своего отца. Они вместе с покойным стариком стояли рядом с могилой и сплетничали по поводу скорбящих. Однако Бак, как существо более подвижное и живое, был склонен к некоторой беззаботности. Она надеялась, что сегодня ночью он будет осторожен. В конце концов, он хотел провести этот эксперимент точно так же, как и она сама.

Пока они стояли на пороге и оглядывали комнату, в которой разыгрался этот смертельный фарс, она гадала, сильную ли боль ему причинил выстрел. Она должна спросить его об этом сегодня, если представится такая возможность, подумала она.

* * *

Когда Эрл заходил в офис управляющего, чтобы заказать комнаты, там сидела молодая женщина с простоватым, но приятным лицом. Теперь она исчезла, а на ее месте сидел человек лет шестидесяти с недельной щетиной и в рубашке с подтеками пота. При появлении Эрла он близоруко взглянул на него из-за вчерашней газеты «Ежедневные новости Пампы».

– Чего?

– У вас можно раздобыть немного воды со льдом? – спросил Эрл.

Мужчина обернулся и крикнул:

– Лаура-Мэй! Ты здесь?

Сначала из дверного проема раздались звуки послеполуночного кино: крики, выстрелы, рев сбежавшего зверя, а потом и крик Лауры-Мэй.

– Чего ты хочешь, па?

– Этот человек хочет, чтобы его обслужили, – прокричал в ответ ее отец, не без иронии в голосе. – Может, ты все-таки выберешься и сделаешь хоть что-то?

В ответ ничего не донеслось, кроме криков с экрана телевизора, которые уже порядком надоели Эрлу. Управляющий взглянул на него. Один глаз у него был замутнен катарактой.

– Вы с этим евангелистом? – спросил он.

– Да… но как вы узнали, что это?..

– Лаура-Мэй узнала его. Видела фотографию в газете.

– Так что?

– Не упусти случая, парень.

Словно в ответ на этот намек, Лаура-Мэй вышла из комнаты за конторой. Когда ее карие глаза узнали Эрла, она явно пришла в хорошее расположение духа.

– О!.. – сказала она и улыбнулась, отчего черты ее лица смягчились. – Что я могу сделать для вас, мистер? – Эта фраза вместе с улыбкой, казалось, предполагала большее, нежели просто вежливое внимание, или просто ему хотелось так думать? Один раз он снял женщину на ночь в Помка-сити, Оклахома, но за исключением этого случая, за последние три месяца он обходился без секса. Так что, ловя удачу, он улыбнулся в ответ. Хотя ей было по меньшей мере тридцать пять лет, ее манеры были как у девочки-подростка, а тот взгляд, которым она одарила его, был обезоруживающе откровенным. Поэтому, встретившись с ней взглядом, Эрл подумал, что, предполагая в ней какой-то особый интерес, он был не так уж далек от истины.

– Вода со льдом, – сказал он. – Я хотел узнать, ее можно раздобыть? Миссис Гаер неважно себя чувствует.

Лаура-Мэй кивнула.

– Я достану, – сказала она и на секунду задержалась в дверях, прежде чем вернуться в комнату с телевизором.

Шум, доносившийся с экрана, стих – возможно, там было минутное затишье, перед тем как вновь должно было появиться чудовище. В наступившей тишине Эрл мог слышать, как струи дождя барабанят по крыше и льются на землю, превращая ее в жидкую грязь.

– Неплохо сегодня поливает, а? – заметил управляющий. – Если так и завтра будет продолжаться, вас просто смоет.

– Люди ездят в любую погоду, – сказал Эрл, – а Джон Гаер хорошо водит машину.

Мужчина скорчил рожу.

– Из торнадо-то он не вырулит, – сказал он, явно наслаждаясь своей ролью предсказателя судьбы. – Мы сейчас как раз ожидаем такого.

– В самом деле?

– В позапрошлом году ветер сорвал крышу со школы. Взял и поднял ее в воздух.

Лаура-Мэй снова появилась в дверях с подносом, на котором стояли кувшин и четыре стакана. Лед звякал, ударяясь о стенки кувшина.

– Что ты там говоришь, па? – спросила она.

– Торнадо.

– Для этого недостаточно жарко, – возразила она с небрежной уверенностью. Ее отец что-то протестующе хмыкнул, но не возразил. Лаура-Мэй подошла к Эрлу, держа в руках поднос, но когда он сделал попытку принять его, она сказала:

– Я отнесу сама. Показывай дорогу.

Он не возражал. У них будет еще немного времени, чтобы поболтать, пока они дойдут до номера Гаеров. Возможно, она подумала то же самое, или же просто хотела поближе рассмотреть евангелиста.

Они вместе молча прошли до выхода из конторы и там остановились. Перед ними лежало двадцать ярдов размытой земли – от одного здания до другого.

– Может, я понесу кувшин? – предложил Эрл. – А ты понесешь на подносе стаканы.

– Ладно, – ответила она. Потом, поглядев на него так же прямо, как это было в ее обычае, она спросила:

– Тебя как зовут?

– Эрл, – ответил он ей, – Эрл Райбурн.

– А я – Лаура-Мэй Кэйд.

– Очень рад познакомиться с вами, Лаура-Мэй.

– Ты знаешь про это место? – спросила она. – Папа наверняка рассказал вам?

– Ты имеешь в виду торнадо? – сказал он.

– Нет, – ответила она. – Я имею в виду убийство.

* * *

Сэди стояла у изножия кровати и разглядывала лежащую на ней женщину. Она умеет одеваться, подумала Сэди, – ее одежда была тусклой и унылой, а волосы – не уложены. Женщина что-то бормотала в полудреме и вдруг – внезапно – проснулась. Ее глаза широко раскрылись. В них были тревога и боль. Сэди поглядела на нее и вздохнула.

– В чем дело? – поинтересовался Бак. Он уже поставил чемоданы и сидел в кресле напротив четвертого постояльца – крупного мужчины с жесткими, властными чертами лица и копной седых волос, которых бы не постыдился ветхозаветный пророк.

– Ни в чем, – ответила Сэди.

– Я не хочу делить комнату с этими, – сказал Бак.

– Но ведь это же та комната, в которой… в которой мы остановились, – ответила она.

– Давай переберемся в соседний номер, – предложил Бак, кивнув в сторону открытой сквозной двери в номер восемь. – Нам там будет поудобнее.

– Они ведь нас не могут увидеть, – сказала Сэди.

– Но зато я могу их видеть, – ответил Бак, – а это выводит меня из терпения. Да какая разница, если мы будем в другой комнате, Бога ради! – Не дожидаясь, пока Сэди согласится, Бак поднял чемоданы и внес их в комнату Эрла. – Идешь ты, или нет? – спросил он Сэди. Та кивнула. Лучше поладить с ним. Если она начнет с ним препираться, все пойдет по-прежнему, и они никогда не пройдут первого испытания. Согласие было основным условием этого воссоединения, так что она напомнила себе об этом и послушно отправилась за ним в номер восемь.

Лежа на кровати, Вирджиния думала о том, чтобы подняться и пройти в ванную, где, никем не замеченная, она могла бы проглотить таблетку-другую транквилизаторов. Но присутствие Джона пугало ее, иногда она чувствовала, словно он может видеть ее насквозь – все ее мелкие грехи были для него открытой книгой. Она была уверена, что если она поднимется и начнет рыться в сумочке в поисках лекарств, он спросит ее, что это такое она делает. А если он спросит, она не сможет скрыть правды. У нее не было силы сопротивляться огню его испепеляющих глаз. Нет, лучше лежать и ждать, пока Эрл не принесет воду. Тогда, пока они вдвоем будут обсуждать дальнейший маршрут, она сможет выскользнуть и принять запретные таблетки.

Свет в комнате был слабым и мерцал, он раздражал ее и ей хотелось смежить веки, чтобы не видеть его фокусов. Буквально за секунду до этого мерцающий свет сформировал мираж у изножия ее постели – нечто с крыльями, точно у ночной бабочки, словно застыло в воздухе, а потом растворилось.

Около окна Джон опять читал вполголоса. Поначалу она уловила всего несколько слов:

«И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы…»

Она мгновенно узнала этот отрывок – его ни с чем нельзя было спутать.

Это были строчки из Откровений Иоана Богослова. Она знала эти слова наизусть. Он постоянно декламировал их на собраниях.

«И сказано было ей, чтобы она не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих».

Гаер любил Откровения. Он читал их гораздо чаще, чем Евангелия, которые он знал наизусть, но чьи слова не воодушевляли его так, как нервный ритм Откровений. Когда он читал Откровения, он словно наблюдал Апокалипсис и возбуждался от этого. Голос его приобретал иные интонации: поэзия, вместо того чтобы исходить из него, проходила сквозь него. Беспомощный в ее длани, он покорно продвигался от образа к образу – от ангелов к драконам, а потом – и к Блуднице вавилонской, на алом звере сидящей.

Вирджинии хотелось, чтобы он замолчал. Обычно ей нравилось слышать, как ее муж читает стихи из Откровений, но не сегодня. Сегодня слова звучали так, словно теряли свое значение, и она почувствовала – возможно, в первый раз, – что он не понимает того, что говорит, что, пока он вновь и вновь цитирует эти фразы, их суть улетучивается. Она неожиданно для себя презрительно хмыкнула. Гаер тут же прекратил чтение.

– В чем дело? – спросил он.

Она открыла глаза, раздраженная тем, что прервала его.

– Ни в чем, – сказала она.

– То, что я читаю, тебя расстроило? – ему необходимо было знать. Такой допрос был очередным испытанием, и она тут же дала задний ход.

– Нет, – сказала она, – разумеется, нет.

В дверном проеме между двумя комнатами Сэди наблюдала за выражением лица Вирджинии. Конечно, эта женщина лгала, чтение, разумеется, расстроило ее. Оно расстроило и Сэди, но лишь потому, что казалось таким мелодраматически жалким, наркотиком – эта мечта об Армагеддоне, которая выглядела скорее комически, нежели угрожающе.

– Скажи ему, – посоветовала она Вирджинии. – Давай! Скажи ему, что тебе это не нравится.

– К кому ты обращаешься? – сказал Бак. – Они же тебя не слышат.

Сэди не обратила внимания на замечание своего мужа.

– Да скажи же ты этому ублюдку, – настаивала она.

Но Вирджиния просто лежала, тогда как Гаер опять взялся за эту главу, его пыл казался еще более глупым, чем раньше.

"По виду своему саранча была подобна коням, приготовленным на войну, и на головах у ней как бы венцы, похожие на золотые, лица же ее – как лица человеческие.

И волосы у ней – как волосы у женщин, а зубы у ней были, как у львов".

Сэди покачала головой: просто-таки комикс ужасов, предназначенных, чтобы пугать детей. Почему людям нужно умереть, чтобы вырасти из подобной чуши?

– Скажи ему, – вновь вступила она, – скажи ему, до чего нелепо это звучит. – Как только эти слова сорвались у нее с губ, Вирджиния села на постели и сказала:

– Джон?

Сэди уставилась на нее, понуждая ее продолжать:

– Ну же! Ну!

– Неужели обязательно нужно все время говорить лишь о смерти? Это очень подавляет.

Сэди чуть не начала аплодировать, это было не совсем то, что она имела в виду, но каждый имеет право на свое мнение.

– Что ты сказала? – спросил ее Гаер, полагая, что, возможно, он неправильно ее понял. Неужели она бросает ему вызов?

Вирджиния поднесла к губам дрожащую руку, словно пытаясь задержать еще невысказанные слова, но тем не менее они вырвались.

– Эти строки, которые ты читал. Я ненавижу их. Они такие…

– Глупые… – предположила Сэди.

– Неприятные, – сказала Вирджиния.

– Ты идешь спать, или нет? – требовательно спросил Бак.

– Минутку, – ответила ему Сэди, не оборачиваясь. – Я просто хочу поглядеть, что тут происходит.

– Жизнь – это не мыльная опера, – заметил Бак. Сэди уже собиралась возразить, но прежде чем она открыла рот, евангелист приблизился к постели Вирджинии, сжимая в руке Библию.

– Это – правдивые слова Господа, Вирджиния, – сказал он.

– Я знаю, Джон. Но есть и другие главы…

– Я всегда думал, что тебе нравится Апокалипсис.

– Нет, – сказала она, – он меня расстраивает.

– Ты просто устала, – ответил он.

– О, да, – вставила Сэди, – это то, что они всегда тебе скажут, когда то, что ты говоришь им, слишком похоже на правду. Ты устала, говорят они, почему бы тебе не вздремнуть?

– Почему бы тебе не поспать немножко? – сказал Гаер. – А я пойду в соседний номер и поработаю там.

Вирджиния целых пять секунд выдерживала испытующий взгляд мужа, потом кивнула.

– Да, – согласилась она, – я действительно устала.

– Глупая женщина, – сказала ей Сэди. – Обороняйся, или он опять займется тем же самым. Только дай им палец, они всю руку откусят.

Бак возник за спиной Сэди.

– Я уже просил тебя один раз, – сказал он, беря ее за руку. – Ведь мы же здесь для того, чтобы снова стать друзьями. Так что давай займемся этим. – Он подтолкнул ее к двери, гораздо более грубо, чем это было необходимо. Она сбросила его руку.

– Не нужно так злиться, Бак, – сказала она.

– Ха! И это ты говоришь! – сказал он с безрадостным смехом. – Ты хочешь посмотреть, что такое злоба? – Сэди отвернулась от Вирджинии и посмотрела на своего мужа. – Вот это – злоба, – сказал он. Он снял пиджак, стянул с себя рубашку без застежек, чтобы открыть огнестрельную рану. На таком близком расстоянии пистолет Сэди проделал внушительную дыру в его груди, кровоточащую и с обгорелыми краями, она была свежая, как в момент его смерти. Он указал на нее пальцем, точно на орден. – Ты видишь это, золотко? Ведь это ты сделала.

Она без малейшего интереса поглядела на рану. Это наверняка было несмываемое клеймо – единственное, которое она когда-либо оставляла на мужчине, подумала она.

– Ты ведь изменял мне с самого начала, верно? – спросила она.

– Мы говорим не об изменах, а о стрельбе, – заметил Бак.

– Похоже, одно приводит к другому, – сказала Сэди, – и не один раз.

Бак сощурил свои и без того узкие глаза. Многие женщины не могли противиться такому взгляду, если учесть, сколько было на похоронах анонимных, но скорбящих дам. – Ладно, сказал он. – У меня были женщины. Что с того?