Текст книги "Космическая трилогия"

Глава V

Видимо, Рэнсом заснул, едва выбрался на берег, потому что больше он ничего не помнил до тех пор, пока его не разбудил голос птицы. Открыв глаза, он увидел и саму птицу – длинноногую, вроде миниатюрного аиста, только пела она как канарейка. Свет был дневной, такой яркий, какой может быть на Переландре, и в предчувствии славных приключений Рэнсом быстро присел, а там и поднялся на ноги. Раскинув руки, он огляделся. Он был не на оранжевом острове, а на том самом, где жил с тех пор, как попал на Переландру. Стоял мертвый штиль, и дойти до берега не составило никакого труда. Там он замер от удивления: остров, на котором жила Зеленая Женщина, плыл рядом с ним, всего в пяти шагах. Весь мир вокруг него изменился. Моря нигде не было, со всех сторон – только плоские острова, поросшие лесом. Десять или двенадцать островов на время соединились. На том берегу, отделенная от него узкой расщелиной, показалась Зеленая Женщина. Она шла, чуть наклонив голову, что-то плела из голубых цветов и тихо напевала, а когда Рэнсом окликнул ее, остановилась и поглядела ему в глаза.

– Вчера я была молодая, – начала она, но Рэнсом едва разобрал ее слова. Теперь, когда они встретились, он был совершенно потрясен. Поймите меня правильно. Его потрясло совсем не то, что Женщина, как и он сам, была совершенно голой. И похоть, и стыд были слишком далеки от этого мира; если он и стеснялся своего тела, то не из-за различия полов – просто он знал, что он сам все-таки смешон и неловок. Зеленый цвет ее кожи не отпугивал его – напротив, в ее собственном мире этот цвет был и красив, и уместен; это его тело, с одного бока – тускло-белое, с другого – почти красное, казалось здесь уродливым. Нет, у него не было особых причин смущаться, и все же что-то сбивало его с толку. И он попросил ее, чтобы она повторила свои слова.

– Вчера, когда я над тобой смеялась, я была еще молодая, – повторила она. – Я не знала, что в вашем мире люди не любят, когда над ними смеются.

– Молодая?

– Да.

– А сегодня ты уже не молодая?

На минуту она задумалась, так глубоко, что цветы незаметно выпали у нее из рук.

– Теперь я поняла, – сказала она наконец. – Странно говорить про себя, что ты сейчас молодая. Но ведь завтра я стану старше. И тогда я скажу, что была сегодня молодой. Ты прав. Ты принес мне большую мудрость, Пятнистый.

– Какую мудрость?

– Теперь я знаю, что можно глядеть и вперед, и назад, и все – разное: одно, когда приближается, другое – когда уже здесь, и третье – когда ушло. Как волна.

– Со вчерашнего дня ты не могла стать намного старше.

– Откуда ты знаешь?

– Одна ночь – это не так уж много, – объяснил Рэнсом.

Она снова задумалась, заговорила, и лицо ее снова засияло.

– Вот, поняла, – сказала она. – Ты думаешь, у времени есть длина. Ночь – всегда только одна ночь, что бы ты за это время ни сделал, как до этого дерева столько шагов, быстро идешь или медленно. Вообще-то это правда. Но ведь от волны до волны всегда одно расстояние. Ты пришел из мудрого мира… если это мудрость. Я никогда не выходила из жизни, чтобы поглядеть на себя со стороны, как будто я неживая. А в вашем мире все так делают, Пятнистый?

– Что ты знаешь о других мирах? – спросил Рэнсом.

– Вот что я знаю: над крышей нашего мира – Глубокие Небеса, самая высь. А наш, Нижний мир – не плоский, как нам кажется, – она повела рукой вокруг себя, – он соткан в маленькие шарики, в такие кусочки этого, Нижнего, и они плывут в вышине. На самых старых и больших есть то, чего мы не видели, да и не сумели бы понять. А на молодых Малельдил поселил таких, как мы, – тех, кто рождается и дышит.

– Откуда ты это узнала? Крыша вашего мира слишком плотна. Ваш народ не мог увидеть сквозь нее ни Глубокие Небеса, ни другие миры.

До сих пор ее лицо оставалось серьезным, теперь она захлопала в ладоши, улыбнулась, и улыбка преобразила ее. Здесь, у нас, так улыбаются дети, а в ней не было ничего детского.

– А, поняла! – сказала она. – Я опять стала старше. У вашего мира крыши нет. Вы смотрите прямо вверх, вы просто видите Великий Танец. Вы так и живете в страхе и радости, вы – видите, а мы только верим. Как прекрасно все устроил Малельдил! Когда я была молодая, я не могла представить себе другую красоту, кроме нашей. А он выдумывает столько разного!

– А я вот удивляюсь, – сказал Рэнсом, – что ты совсем такая же. Ты совершенно похожа на женщин моего мира. Этого я не ожидал. Я побывал еще в одном мире, кроме моего, и разумные существа там не похожи ни на тебя, ни на меня.

– Что же тут странного?

– Не понимаю, как могли в разных мирах появиться одинаковые существа. Ведь на разных деревьях не растут одни и те же плоды?

– Но ведь тот, другой мир старше вашего, – сказала она.

– Откуда ты знаешь? – удивился он.

– Малельдил сказал мне сейчас, – отвечала она. Когда она произносила эти слова, мир вокруг нее изменился, хотя никакие наши чувства не уловили бы разницы. Свет был приглушен, воздух мягок, все тело Рэнсома купалось в блаженстве, но сад, в котором он стоял, внезапно заполнился до отказа, невыносимая тяжесть легла ему на плечи, ноги подкосились, и он почти упал на песок.

– Я вижу все это, – продолжала Женщина. – Вот большие пушистые существа, и белые великаны – как их?.. – сорны, и синие реки. Хорошо бы увидеть их просто глазами, потрогать!.. Ведь больше таких существ не будет. Они остались только в старых мирах.

– Почему? – шепотом спросил Рэнсом, не сводя с нее глаз.

– Тебе это знать, не мне, – ответила она. – Разве не в вашем мире это случилось?

– Что именно?

– Я думала, ты мне расскажешь, – удивилась теперь она.

– О чем ты? – спросил он.

– В вашем мире Малельдил впервые принял этот образ, – объяснила она, – образ нашего рода, твоего и моего.

– Ты это знаешь? – резко спросил он. Чувства его поймет тот, кто когда-то видел прекрасный, слишком прекрасный сон и всей душой хотел проснуться.

– Да, я знаю. Пока мы говорили, Малельдил сделал меня старше.

Такого лица, какое было у нее в ту минуту, Рэнсому никогда не приходилось видеть, и он не мог смотреть на нее. Он совсем уж не понимал, что же это с ним случилось. Оба помолчали. Прежде чем заговорить, он спустился к воде и с жадностью напился.

– Госпожа моя, – спросил он наконец, – почему ты сказала, что те существа остались только в древних мирах?

– Разве ты такой молодой? – удивилась она. – Как же им родиться теперь? С тех пор, как Тот, Кого мы любим, стал человеком, разум не может принять другого облика. Неужели ты не понимаешь? То – миновало. Время течет, течет – и вот будто повернуло, а за поворотом – все уже совсем новое. Время назад не идет.

– Как может такой маленький мир стать Поворотом?

– Я не понимаю. У нас поворот от величины не зависит.

– А ты знаешь, – не сразу спросил Рэнсом, – почему Он стал человеком в моем мире?

Пока они так говорили, он не решался поднять глаз, и ответ ее прозвучал словно с высоты, где-то над ним.

«Да, – сказал голос, – знаю. Но это не то, что знаешь ты. Причин было много, одну я знаю, но не могу тебе сказать, а другую знаешь ты и не можешь сказать мне».

– И теперь, – заключил Рэнсом, – будут только люди.

– Ты как будто огорчен.

– Я думаю, что разума у меня не больше, чем у животного, – сказал Рэнсом. – Я сам не понимаю, что говорю. Мне понравились пушистые существа там, в старом мире, на Малакандре. Они уже не нужны? Неужели для Глубоких Небес они – только старый хлам?

– Я не знаю, что такое «хлам», – отвечала она. – Я не понимаю, о чем ты говоришь. Ты же не думаешь о них хуже, оттого что они появились раньше, а теперь уже не появятся? У них – свои времена, не эти. Мы – по одну сторону волны, они – по другую. Все начинается заново.

Труднее всего было, что он не всегда понимал, с кем именно разговаривает, – потому (или не потому) что так и не решился поднять глаза. Теперь он хотел кончить разговор. Он мог бы сказать: «Ну, с меня хватит», – не в пошлом, смешном смысле этих слов, а в самом прямом, просто «хватит», словно ты вволю наелся или выспался. Час назад ему было бы трудно это сказать, а теперь он естественно произнес:

– Я не хочу больше говорить. А вот перебраться на ваш остров я хотел бы. Тогда мы могли бы встретиться снова, если будет охота.

– Какой остров ты называешь моим? – спросила она.

– Тот, на котором ты стоишь, – ответил Рэнсом. – Какой же еще?

– Иди сюда, – сказала она, одним движением охватив весь мир вокруг себя, словно она – хозяйка этого дома.

Он шагнул в воду и выбрался на тот берег. Потом он поклонился – неуклюже, как любой современный мужчина, – и пошел прочь от нее, к ближайшему лесу. Ноги все еще подгибались и даже побаливали; он испытывал странную, чисто физическую усталость. Присев на минутку, он тут же заснул.

Проснулся он совсем отдохнувший, но почему-то в беспокойстве. Это никак не было связано с тем диковинным гостем, которого он увидел возле себя. У его ног, уткнувшись в них носом, лежал дракон; один его глаз был закрыт, другим он глядел на Рэнсома. Приподнявшись на локте, Рэнсом увидел у своей головы другого стража – пушистого зверька вроде кенгуру, только желтого, именно желтого, он в жизни не встречал такой яркой, чистой желтизны. Едва Рэнсом пошевелился, оба зверя стали тыкаться в него носами. Они тыкались и тыкались, пока он не поднялся на ноги, а потом принялись подталкивать куда-то. Дракон был слишком тяжел, Рэнсом не мог его отпихнуть, а желтый кенгуру скакал вокруг него, тоже отрезая все пути, кроме одного. Он сдался. Они подгоняли его, вели сквозь рощу каких-то деревьев, повыше и потемнее, потом через полянку, потом аллеей, где на деревьях росли пузыри, а там – через широкое поле серебряных высоких цветов. Наконец он понял, что звери ведут его к своей госпоже. Она стояла неподалеку, совершенно неподвижно, но не казалась праздной, словно и разум ее, и даже тело заняты какой-то невидимой работой. Впервые он внимательно разглядел ее – она его не видела, – и она показалась ему еще более странной, чем прежде; ни одно земное понятие не годилось. Противоположности соединялись в ней и переходили друг в друга. Мы себе и представить этого не можем. Попробую сказать так: ни мирскому, ни священному искусству не создать ее изображения. Прекрасная, юная, обнаженная и не знающая стыда, она была языческой богиней – но лицо дышало таким покоем, что показалось бы скучным, если бы не сосредоточенная, почти вызывающая кротость. Лицо это, напоминавшее о тишине и прохладе церкви, в которую входишь с жаркой улицы, было лицом Мадонны. Он пугался того напряженного покоя, который глядел из этих глаз; но в любую минуту она могла рассмеяться, как ребенок, убежать резвее Дианы или заплясать, как вакханка. А золотое небо висело над самой ее головой, звери подбегали приветствовать ее, стряхивая по пути лягушек с пушистых кустов, и воздух наполнился яркими комочками, похожими на капли росы. Когда дракон и кенгуру приблизились к ней, Женщина обернулась, приветливо подозвала их, и снова то, что Рэнсом увидел, было таким, как бывает на Земле, – и совсем иным. Она ласкала животных не как наездница, гордящаяся своим конем, и не как девочка, играющая с котенком. В лице ее было достоинство, в ласках – снисходительность; она помнила, что ласкавшиеся к ней твари ниже ее, и само это знание возвышало их, превращало не в балованных любимцев, но в слуг. Когда Рэнсом подошел ближе, она наклонилась и шепнула что-то в желтое ухо кенгуру, а затем, обернувшись к дракону, издала какой-то звук, похожий на его блеянье. Она как бы отпустила их, и они убежали в лес.

– У вас тут животные почти разумны, – сказал Рэнсом.

– Мы делаем их все старше и старше, – отвечала она. – Разве не для этого и существуют животные?

Рэнсом уцепился за слово «мы».

– Я как раз хотел спросить, – сказал он. – Малельдил послал меня в ваш мир с какой-то целью. Ты знаешь с какой?

Она к чему-то прислушалась, потом сказала:

– Нет.

– Тогда отведи меня к себе домой и познакомь с вашим народом.

– Что такое «народ»?

– Твоя родня… ну и другие.

– Ты говоришь о Короле?

– Да. Если здесь есть король, лучше мне пойти к нему.

– Я не могу тебя отвести, – сказала она. – Я не знаю, где он.

– Тогда отведи меня к себе домой.

– Что такое «дом»?

– Место, где люди живут, хранят свои вещи, растят детей.

Она раскинула руки, охватив весь мир вокруг себя, и сказала:

– Вот мой дом.

– И ты живешь здесь в одиночестве? – спросил он.

– Что такое «одиночество»?

Рэнсом попробовал иначе:

– Отведи меня туда, где я смогу поговорить с другими.

– Если ты имеешь в виду Короля, я ведь сказала: я не знаю, где он. Когда мы были совсем молодые, много дней назад, мы прыгали с острова на остров. Когда он был на одном острове, а я на другом, поднялась волна и нас отнесло в разные стороны.

– Разве ты не можешь отвести меня к другим людям? Ведь не единственный же он человек, кроме тебя!

– Нет, единственный. Разве ты не знал?

– Должны быть и другие – твои братья, сестры, родичи, друзья…

– Я не знаю, что эти слова значат.

– Да кто же тогда Король? – в отчаянии спросил Рэнсом.

– Он – это он сам, – сказала она. – Как можно ответить на такой вопрос?

– Послушай, – сказал Рэнсом, – у тебя ведь есть мать. Она жива? Где она? Когда ты в последний раз ее видела?

– У меня есть мать? – спросила Женщина, удивленно, не совсем спокойно. – О чем ты? Это я – Мать.

И снова Рэнсом почувствовал, что говорит не она или не только она. Никакого другого звука не было, море и воздух застыли, но где-то в призрачной дали вновь началась песня огромного хора. И к нему вернулся страх, который рассеяли было ее нелепые ответы.

– Я не понимаю, – сказал он.

– И я не понимаю, – сказала Женщина, – но душа моя славит Малельдила, ибо Он нисходит с Высоких Небес, чтобы благословить меня на все времена, которые еще придут к нам. Он силен, сила Его укрепляет меня, и ею живы эти славные твари.

– Если ты мать, где твои дети?

– Их еще нет, – сказала она.

– А кто будет их отцом?

– Король, конечно, кто же еще?

– У короля тоже нет отца?

– Он сам – Отец.

– Значит, – медленно произнес Рэнсом, – ты и он – единственные люди во всем этом мире?

– Конечно. – Тут лицо ее изменилось. – Какая же молодая я была! – сказала она. – Теперь я вижу. Я знала, что в старых мирах, там, где хросса и сорны, много разумных существ. Но я забыла, что и ваш мир старше нашего. Я поняла, вас теперь много. Я-то думала, вас там тоже только двое. Я думала, ты – Отец и Король вашего мира. А там живут уже дети детей, и ты, наверное, один из них.

– Да, – сказал Рэнсом.

– Когда ты вернешься, передай мой привет вашей Королеве и Матери, – сказала Зеленая Женщина, и впервые в ее голосе прозвучала изысканная, даже церемонная вежливость.

Рэнсом понял: она знает теперь, что говорит не с равным. Одна королева посылала свой привет другой и тем более благосклонно разговаривала с простым подданным. Ему нелегко было ей ответить.

– Наша Королева и Мать умерла, – наконец сказал он.

– Что значит «умерла»?

– Когда наступает время, люди покидают наш мир. Малельдил забирает их души куда-то – мы надеемся, что в Глубокие Небеса. Это называется «умереть».

– Что же ты дивишься, почему ваш мир избран для Поворота? Вы всегда глядите в Глубокое Небо, мало того – вас еще и забирают. Милость, оказанная вам, превыше всех милостей.

Рэнсом покачал головой:

– Это не совсем так.

– Наверное, – сказала она, – Малельдил послал тебя, чтобы ты научил нас умирать.

– Ты не поняла, – сказал он, – это все совсем не так. Это очень страшно. Смерть даже пахнет дурно. Сам Малельдил заплакал, когда увидел ее.

И голос его, и лицо, видимо, удивили ее. Она изумилась – не ужаснулась, просто изумилась, но лишь на секунду; потом изумление растворилось в ее покое, словно капля в океане. Она сказала снова:

– Не понимаю.

– И не поймешь, госпожа, – сказал он. – Так уж устроен наш мир – не все, что там есть, приятно нам. Бывает и такое, что руки и ноги себе отрежешь, лишь бы его не было, – и все же это есть.

– Как можно желать, чтобы нас не коснулась волна, которую послал Малельдил?

Рэнсом знал, что спорить не стоит, и все же продолжал:

– Да ведь и ты ждала Короля, когда повстречалась со мной. Когда ты увидела, что это не он, лицо твое изменилось. Разве ты этого хотела? Разве ты не хотела увидеть кого-то другого?

– Ох! – просто охнула Женщина и отвернулась от него. Она опустила голову, стиснула руки, напряженно размышляя. Потом вновь подняла взгляд и сказала: – Не делай меня старше так быстро, я не вынесу, – и отступила от него на несколько шагов.

Рэнсом пытался понять, не причинил ли ей вреда. Он догадался, что чистота ее и покой не установлены раз и навсегда, как покой и неведение животного, – они живые, а значит, хрупкие. Равновесие удерживал разум, его можно нарушить. Скажем так: велосипедисту нет причин упасть посреди ровной дороги, и все же это может случиться в любую минуту. Ничто не принуждало ее сменить мирное счастье на горести нашего рода, но ничто и не ограждало ее… Опасность, которую Рэнсом разглядел, ужаснула его; но когда он вновь увидел лицо Королевы, он уже сказал бы не «опасно», а «стало интересно», а там и забыл все определения. Снова не мог он глядеть на это лицо – он увидел то, что старые мастера пытались изобразить, рисуя нимб. Лицо излучало и веселье, и строгость, сияние его походило на сияние мученичества – но без всякой боли. А когда она заговорила, слов ее он опять не понял.

– Я была такая молодая, вся моя жизнь была как сон… Я-то думала, меня ведут или несут, а я шла сама…

Рэнсом спросил ее, что это значит.

– То, что ты показал мне, – продолжала она, – это ведь ясно, как небо, но раньше я не видела. А это происходит каждый день. Я иду в лес, чтобы найти там еду, и уже думаю об одном плоде больше, чем о другом. Но я могу найти другой плод, не тот, о котором думала. Я ждала одну радость, а получила другую. Раньше я не замечала, что в тот самый миг, когда я нахожу этот плод, я что-то… ну, выбрасываю из головы, о чем-то забываю. Я еще вижу тот плод, который не нашла. Если б я захотела… если б это было возможно… я могла бы все время глядеть только на этот плод. Душа отправилась бы искать то, чего она ждала, и отвернулась бы от того, что ей послано. Так можно отказаться от настоящего блага, и вкус плода, который ты держишь, покажется пресным по сравнению с тем плодом, которого нет.

Рэнсом перебил ее:

– Ну, это не то же самое, что найти незнакомца, когда надеешься встретить мужа.

– Именно так я все и поняла. Ты и Король различаетесь куда больше, чем два плода. Радость встречи с ним и радость от нового знания, которое ты мне дал, меньше похожи друг на друга, чем вкус разных плодов. Когда разница так велика и благо, которое ты ждешь, так важно, первая картинка держится в уме гораздо дольше, сердце бьется много раз после того, как уже пришло иное благо. Вот это чудо, эту радость ты и показал мне, Пятнистый, я сама отвернулась от того, чего я ждала, и приняла то, что мне послано, сама, по своей воле. Можно представить себе иную волю, иное сердце, которое поступит иначе – будет думать только о том, чего оно ждало, и не полюбит то, что ему послано.

– В чем же здесь чудо и радость? – спросил Рэнсом.

Мысль ее была настолько выше его мыслей, глаза сверкали таким торжеством, что на Земле оно непременно обернулось бы презрением, но в этом мире презрения нет.

– Я думала, – сказала она, – что меня несет воля Того, Кого я люблю. А теперь я знаю, что по своей воле иду вслед за Ним. Я думала, благо, которое Он посылает, вбирает меня и несет, как волна несет острова, но это я сама бросаюсь в волну и плыву, как плывем мы, когда купаемся. Мне показалось, что я попала в ваш мир, где нет крыши и люди живут прямо под обнаженным небом. Это и радостно, и страшно! Подумать только, я сама иду рядом с Ним, так же свободно, как Он Сам, Он даже не держит меня за руку. Как сумел Он создать то, что так отделено от Него? Как пришло Ему это в голову? Мир гораздо больше, чем я думала. Я думала, мы идем по готовым дорожкам, а дорожек нет. Там, где я пройду, и будет тропа.

– А ты не боишься, – спросил Рэнсом, – что когда-нибудь тебе будет трудно отвернуться от того, что ты хотела, ради того, что пошлет Малельдил?

– И это я понимаю, – ответила она. – Бывают очень большие и быстрые волны. Нужны все силы, чтобы плыть вместе с ними. Ты думаешь, Малельдил может послать мне и такое благо?

– Да, такую волну, что всех твоих сил будет мало.

– Так бывает, когда плаваешь, – сказала Королева, – в этом-то и радость.

– Разве ты счастлива без Короля? Разве он тебе не нужен?

– Не нужен? – переспросила она. – По-твоему, что-то в мире может быть не нужно?

Ответы ее начали немного раздражать Рэнсома.

– Не похоже, чтобы ты очень скучала по нему, раз ты прекрасно обходишься одна, – сказал он и удивился своей угрюмости.

– Почему? – спросила Королева. – И еще, Пятнистый, почему у тебя такие холмики и впадины на лбу, почему ты приподнял плечи? Что это значит в твоем мире?

– Ничего, – поспешно ответил он.

Казалось бы, что такого, но в этом мире и так лгать нельзя. Когда он солгал, его просто затошнило. Ложь стала бесконечно большой и важной, заслонила все. Серебряный луг и золотое небо отбросили ее назад, ему в лицо. Сам воздух исполнился гневом, жалил его – и он забормотал:

– Я просто не сумел бы тебе объяснить…

Королева смотрела на него пристальней, чем раньше. Возможно, глядя на первого потомка, которого ей довелось встретить, она предчувствовала, что ожидает ее, когда у нее будут собственные дети.

– Мы достаточно говорили, – сказала она наконец.

Рэнсом думал, что тут она повернется и уйдет; но она не двигалась. Он поклонился, отступил на шаг – она ничего не говорила, словно забыла про него. Он повернулся и пошел сквозь густые заросли, пока не потерял ее из виду. Аудиенция кончилась.