Текст книги "Тихая квартирантка"

Глава 19
Женщина в доме

Боли внизу живота начались в пятницу днем. Их не было несколько лет. Вначале ты думала, что месячные прекратились из-за стресса, ведь твой похититель осторожен и пользуется презервативами. Какое-то время ты ждала возобновления цикла. Потом решила, что причина – в значительной потере веса. Возможно, таким образом тело упрощало себе жизнь в сарае.

Скоро пойдет кровь. Тебе необходимы прокладки или тампоны; нужно, чтобы он их купил. Придется просить. От подобной перспективы внутренности скручивает еще сильнее.

Ты уже разозлила его этим утром. Одеваясь в ванной, обратила его внимание на пуговицу джинсов, ставших узкими в талии. Теперь он не ограничивает тебя в еде, и ты набрала вес.

– Как думаешь, нельзя ли… – неуверенно начала ты. – Прости. Но нельзя ли достать другие, на размер больше? Когда сможешь…

Он вздохнул. Посмотрел так, будто ты сделала это нарочно, назло ему.

Ты не в том положении, чтобы просить что-то еще. По крайней мере, пока.

Ты пытаешься лечь в позу эмбриона, положив голову на сгиб прикованной руки. Это доставляет неудобство. Тупая боль в животе нарастает. Тело испытывает твои пределы, вынуждая превозмогать новую боль.

◾ ◾ ◾

За ужином он вынимает из кармана телефон. Такова жизнь в доме: из ниоткуда появляются телефоны, оживает телевизор, проезжает машина, пока вы сидите на кухне. И каждый раз ты чувствуешь покалывание в кончиках пальцев.

– Я поеду в магазин на выходных. – Отец смотрит на дочь. – Тебе что-нибудь нужно?

Поразмыслив, Сесилия заказывает четырехцветную ручку и шампунь.

Он кивает и делает заметку в телефоне.

– Что-нибудь еще?

Его взгляд по-прежнему прикован к ней. Девочка отрицательно качает головой.

Ты изо всех сил пытаешься сидеть прямо. Внизу живота все пылает. Ты отвыкла от таких сильных резей, боль из самого нутра расходится по телу. Ты сжимаешь челюсти до зубовного скрежета. Не в твоих силах это остановить. Тебе нужна помощь. Чертовы прокладки или тампоны.

Он уже убирает телефон обратно в карман, как вдруг ты говоришь:

– Вообще-то, если можно, тампоны или прокладки… пожалуйста.

Ты неловко хихикаешь, словно человек, который только что выставил напоказ частичку личной жизни. Будто она у тебя есть.

Он морщит лоб. Палец на миг замирает над телефоном. В присутствии дочери он сама любезность, как полагается. Передает тебе посуду и столовые приборы, иногда услужливо накладывает еду на тарелку. Но твоя просьба его явно не обрадовала. Ничего не записав, он кладет телефон обратно в карман, встает и начинает убирать со стола. Сесилия вызывается помочь.

– Ступай наверх, я сам, – говорит он дочери.

Затем ждет, пока не закроется дверь ее спальни. Не успеваешь ты придумать, как бы ускользнуть, он хватает тебя за руку, вытаскивает из-за стола и прижимает к кухонной стене. Сдавливает шею так, что трудно глотать. Ты будто вернулась в сарай, в мир, который полностью принадлежит ему, куда не проникает свет. Четыре стены, никаких окон. Один прием пищи в день. Единственный мир, который знала Рейчел.

– По-твоему, это весело? Отправлять меня за покупками? Я тебе кто, мальчик на побегушках?

Ты пытаешься помотать головой, но не в состоянии шевельнуться. Не в состоянии сказать, что сожалеешь, что ничего такого не хотела.

– Вечно то одно, то другое… Сначала новые штаны, теперь тампоны…

Из твоего горла вырывается бульканье. Тряхнув тебя, он отпускает. Ты остаешься на месте. Как бы ни хотелось рухнуть на стул, опустить голову к коленям, перевести дух, ты знаешь, что сейчас не время. Мужчина на кухне с тобой не закончил.

– Я начинаю думать, что сделал ошибку, привезя тебя сюда.

Потирая затылок, ты наклоняешь голову вперед, затем поворачиваешь влево-вправо, как после долгого сидения за компьютером.

– Прости, я не собиралась… Ты прав. Абсолютно прав.

Он отворачивается к окну, шторы на котором всегда задернуты. Не боится стоять к тебе спиной, что ты прыгнешь на него сзади, дотянешься до шеи. У этого человека нет причин тебя бояться.

– Я не подумала. Прости.

Ты протягиваешь к нему руку, но тут же одергиваешь себя.

Слишком непредсказуем. Неудачный жест в неподходящее время – и тебе конец.

– Может, пойдем наверх? – предлагаешь ты взамен.

Он оборачивается в еще большем раздражении. Ты делаешь шаг назад.

– Наверх? – шипит он. Пальцы вновь смыкаются на твоем предплечье. – Отличная идея. Великолепная. – Ты не понимаешь, пока он не поднимает взгляд к потолку: – Она только что ушла. Гений, мать твою.

Сесилия. Все еще бодрствует в своей комнате. Его дочь тебя в могилу сведет.

Он толкает тебя обратно на стул.

– Просто сядь и заткнись, хорошо? Можешь заткнуться на секунду?

Ты сидишь, стиснув губы. Он еще несколько мгновений нависает над тобой, затем с отрешенным взглядом выпрямляется. Под кухонным столом в твою голень врезается ботинок, нанося сокрушительный удар. Ты подскакиваешь. Кусаешь губы, сдерживая всхлип. Он не из тех, кто часто пинает. Он сжимает, выкручивает, тянет и делает кучу вещей, требующих меньшей силы. Удары ногами – карта, которую он разыгрывает, если не в состоянии придумать ничего другого. Как в тот раз, когда, зайдя в сарай, понял – по одному только взгляду, по виноватому выражению твоих глаз, по положению тела рядом с дверью, – что ты возилась с замком. В тот вечер тебе крепко досталось. И несколько раз после. Если он бьет, то всегда ногами. Руками – никогда.

Он возвращается к кухонной стойке, избегая твоего взгляда. Бывают моменты, когда он не может на тебя смотреть. Тогда ты понимаешь, что где-то глубоко внутри него до сих пор живет стыд. Похороненный, задавленный и подвергнутый забвению, но все равно стыд. Тебе нравится думать, что время от времени он пробуждается. Сжигает его изнутри.

◾ ◾ ◾

Когда засыпает дочь, он является к тебе в спальню.

Резь в животе не исчезла, но кровотечения еще нет.

После его ухода тебя захлестывает новая волна боли. Ты цепляешься за каркас кровати, словно утопающий за бревно. Кусаешь щеки изнутри, ощущая металлический привкус.

Не борешься. Позволяешь боли взять верх. Растворяешься в ней.

Ты здесь.

У тебя идет кровь.

Ты жива.

Как только волна отступает, другие проблемы заявляют о себе: ты проводишь свободной рукой по голеням, ушибленной и здоровой. Проверяешь кости – целы. Начинаешь сгибать пальцы ног.

Глава 20
Эмили

В день забега я встаю в шесть часов и еду на стареньком отцовском «Цивике» к месту старта. Эрик и Юванда отсыпаются. «Похмелье адское, нет сил глядеть на бегущую толпу, – пишет Эрик в групповом чате. – Развлекись за меня, детка. Вдовцу привет».

Я на городской площади. Добровольцы с рассвета подготовили и расчистили трассу. Как мне сказали, примерно через милю будет первый пункт питания с апельсиновыми дольками Гарсиа. Разминаясь, участники в нейлоновых костюмах обсуждают прошлые забеги и делятся планами на грядущие. Судья Бирн обходит толпу, приветствуя всех.

Я прячу руки в карманы, пытаясь отогреть пальцы. Первоначальный план состоял в том, чтобы установить раздачу с горячим какао до начала гонки. Однако я, как и Эрик, накануне пропустила несколько стаканчиков и физически не смогла встать с постели раньше. Раз уж теперь повсюду толкутся люди, почему бы мне тоже не пройтись и не осмотреться – вдруг замечу Эйдана?

Он подъезжает на белом пикапе. Бессовестно красивый даже в старой ушанке, лыжных перчатках и зимних ботинках. Куртка застегнута не до конца, под ней – фланелевая рубашка. При взгляде на его обнаженную шею я поеживаюсь от холода. Рядом с ним дочка, укутанная в блеклую дутую куртку и белую шапку, держит руки в карманах. Есть в ней какая-то серьезность, что-то слишком тяжелое. Трудно сказать, застенчивая она, грустная или то и другое. Возможно, все девочки-подростки такие, и я просто не замечала?.. Судя по моему опыту, быть подростком отнюдь не легко. Особенно если ты только что потеряла мать.

◾ ◾ ◾

Около семи часов судья Бирн берет микрофон. Визг обратной связи распугивает птиц с окружающих деревьев. Судья сражается с микрофоном, выключая и снова включая его, чем изрядно веселит толпу.

– Всем доброе утро, – наконец говорит он, справившись с устройством. – Для начала хотел бы сказать пару слов. – Толпа замолкает. – Мы собрались поддержать очень, очень особенную семью. Я невероятно горжусь тем, что живу рядом с такими людьми, которые заботятся друг о друге.

Раздаются аплодисменты. Судья выжидает несколько секунд.

– Хочу поблагодарить всех присутствующих: волонтеров, зрителей и, конечно, участников. – Очередные аплодисменты. Еще одна пауза. – Как вам известно, забег благотворительный. Я рад сообщить, что щедрые пожертвования для наших соседей и друзей уже составили две тысячи долларов.

Толпа одобрительно гудит. Я морщусь, представляя реакцию Эйдана, не решаясь глянуть в его сторону. Не знаю, кого я обманывала: мы устроили все это не для него, а для себя. Как будто своей помощью хотели выставить его неимущим.

Судья Бирн оглядывает собравшихся.

– А теперь… – говорит он, и микрофон вновь начинает фонить. – Где наш почетный гость?

О господи…

У меня мелькает надежда, что Эйдана не обнаружат и судья продолжит речь, но миссис Купер его сдает.

– Он здесь, судья!

Эйдан подходит и берет микрофон. На сей раз со звуком всё в порядке. Похоже, этот мужчина умеет обращаться с электроникой.

– Я не слишком хороший оратор, – начинает он, и мне хочется спрятать его за пазуху и увести подальше от людских глаз. – Но хочу сказать спасибо. Мы оба, Сесилия и я, всем вам благодарны. Мы очень скучаем по ее маме. С каждым днем все больше. Она была бы вам очень признательна.

По толпе вновь прокатывается волна аплодисментов. Эйдан еще пару раз благодарит присутствующих и возвращает микрофон судье. Тот откашливается.

– Теперь не самая хорошая новость: записаться на забег – еще полдела, вы должны преодолеть дистанцию. – Раздаются робкие смешки. – В добрый путь! Проведите этот прекрасный день с удовольствием. А если замерзнете, не забудьте, что на финише вас ждет горячее какао.

То есть я.

Племянник судьи, прошлым летом окончивший полицейскую академию, стреляет из стартового пистолета. Из динамика звучит хриплый голос Джейкоба Дилана, поющего One Headlight. Бегуны устремляются вперед.

Я иду в ресторан, отпираю входную дверь, щелкаю выключателем, и обеденный зал оживает. Здесь тишина и спокойствие. Я одна.

Из подсобки извлекаю на свет божий складной столик, который мы храним для подобных случаев, вновь запираю ресторан и со своей ношей направляюсь к финишу в квартале отсюда. Располагаю столик чуть дальше финишной черты, чтобы у бегунов было время перевести дух, прежде чем они доберутся до меня.

Сидя на корточках, проверяю защелку-фиксатор, как вдруг слышу: «Привет».

От неожиданности я вскидываю голову и с грохотом ударяюсь о край стола. Макушка взрывается болью.

Твою мать…

Эйдан придерживает столик, как будто хочет задним числом предотвратить столкновение.

Я встаю, потирая голову.

– Прости. Не хотел тебя напугать. – Он берет меня под локоть, помогая обрести равновесие. – Не сильно ушиблась?

Я натужно соображаю, подыскивая любую, хотя бы отдаленно пригодную комбинацию букв. Наконец с улыбкой выдавливаю:

– Привет. Все нормально. Правда.

В качестве подтверждения перестаю тереть кожу головы.

Эйдан оглядывается через плечо. Его дочь стоит рядом с судьей Бирном, который пытается втянуть ее в разговор – не иначе как излагает какую-нибудь захватывающую главу из истории города.

– Спасибо за все. – Эйдан взмахом руки показывает в сторону будущей раздачи какао. – Особенно в такую рань и к тому же в субботу.

Я киваю.

– Да без проблем. Ресторан ведь рядом.

Он кладет ладонь на столик.

– Давай помогу. Хоть так заглажу вину за синяк у тебя на голове.

– Необязательно, правда.

– Пожалуйста. – Он кидает взгляд на судью. – Я рад здесь присутствовать, но… как бы сказать…

– Не любишь толпу.

Эйдан кусает губу.

– Все настолько очевидно?

У меня екает в груди.

– Если подумать, – говорю я, – помощник мне пригодился бы. Особенно, как ты верно подметил, с учетом моей травмы.

– Больше ни слова.

Эйдан кладет ладонь мне на поясницу, подталкивая в сторону ресторана.

– Сис, – окликает он дочь, – тут нужна моя помощь. Побудешь немного одна?

Обернувшись, замечаю ее неубедительный кивок.

Возле ресторана я роюсь в карманах, отыскивая ключи, остро чувствуя каждое свое движение. Замок не поддается.

– Справишься?

– Да, – отвечаю я и вожусь еще несколько секунд. Наконец дверь открывается, перед нами предстает пустой обеденный зал. Столики накрыты к сегодняшнему вечеру, вилки, ножи и бокалы сверкают в ожидании гостей. По субботам только ужин; бранч по воскресеньям.

– Добро пожаловать в закулисье «Амандин», – говорю я.

Эйдан оглядывает помещение.

– Вот, значит, как тут все выглядит, когда люди расходятся восвояси…

Он встречается со мной взглядом. В прошлый раз мы оказывались наедине (к слову, именно здесь), когда я была подростком, а он – женат.

– Идем.

Это мой мир. Эйдан под моим началом, в моей власти. Мы скидываем куртки. Я веду его на кухню, включаю свет, являя взорам чистые раздачи, тщательно вымытые поверхности. Все предметы на своих местах, вся тара промаркирована и убрана. Каждый дюйм хрома блестит, каждая плитка сияет белизной. Эйдан присвистывает.

– Точно, – говорю я, словно ничего особенного не происходит. – Прошло много времени с тех пор, как ты сюда заглядывал.

– С тех пор меня никто не приглашал.

«Поэтому ты не мог переступить порог, как вампир». Однако я оставляю вампирские мысли при себе.

– Здесь… невероятно чисто, – продолжает он.

Я улыбаюсь, будто мне только что вручили «Оскар».

– Мы с моим шеф-поваром согласны в одном: никто не уходит домой после смены, пока кухня не вернется к первозданной чистоте.

Эйдан проводит пальцем по ближайшей рабочей поверхности и кивает, затем снова оглядывается.

– Итак, что от меня требуется?

– Ну, для начала можешь вымыть руки.

Я веду его к раковине. Мы молча намыливаем руки, по очереди ополаскиваем их под горячей струей. Я протягиваю Эйдану чистое кухонное полотенце. Он методично вытирает пальцы, один за другим.

– Что дальше?

– Сюда.

Он идет за мной в кладовую. Я беру какао-порошок, ваниль, корицу.

– Видишь где-нибудь пластиковую банку с наклейкой «Сахар-песок»? Она должна быть поблизости.

Мы дружно вглядываемся в темноту кладовой.

– Вот. – Эйдан тянется к герметичному контейнеру на верхней полке. Фланелевая рубашка приподнимается, и я мельком замечаю обнаженную кожу на животе. Заставляю себя отвести взгляд.

– Отлично.

Меня послушать, так все под контролем и это не я готова отдать почку, лишь бы навсегда остаться в кладовке с этим мужчиной.

Следующая остановка – у холодильника, где я беру по галлону молока в каждую руку. Эйдан повторяет за мной.

– Смотри-ка, – говорю я. – У тебя прирожденный талант.

Он усмехается. Мне в голову тут же приходят ассоциации с первым кусочком свежеиспеченного шоколадного печенья, теплой ванной после дождливого дня, первым глотком сухого мартини. И все это моих рук дело.

Мы возвращаемся на кухню и ставим емкости с молоком. Я беру диспенсер из нержавейки, хранящийся в углу. Эйдан наклоняется помочь, однако я уверяю, что справлюсь – сам по себе диспенсер не тяжелый.

– Не волнуйся; когда наполним его четырьмя галлонами какао, для тебя найдется работа.

Он вновь смеется. Рядом с ним мне как-то уж слишком легко, слишком комфортно, в противовес всем сложностям мира в остальное время.

Мы трудимся бок о бок, его жесты копируют мои. Вместе мы доводим молоко до закипания в большой кастрюле. Добавляем какао-порошок, сахар, ваниль, корицу. Я бегу обратно в кладовую и возвращаюсь.

– Вот, понюхай. – Эйдан наклоняется и вдыхает. – Молотый перец анчо.

– Правда?

Говорю, что на нем настаивал папа, рецепт его; попробуешь раз, и назад пути отрезаны.

– Я тебе доверяю.

Его слова трогают меня больше, чем следовало бы.

Эйдан наблюдает, как я добавляю щепотку анчо и перемешиваю. Затем тянусь за ванилью и вдруг улавливаю краем глаза какое-то колебание, движение с его стороны.

– Что это? – Он протягивает руку к ямке у основания моего горла. Пальцы ложатся на медальон, который я надела утром. Электрический ток пронзает меня от шеи до живота.

– А-а… Это мамин.

Я приподнимаю вещицу, чтобы Эйдан разглядел рисунок. Три женщины – три грации, по словам ювелира, – в развевающихся платьях держатся за руки, одна указывает на что-то вдалеке. На небо, наверное. Думаю, художник просто изобразил женщин на прогулке, но мне всегда казалось, будто они вершат какой-то ритуал. Накладывают чары.

– Я не ношу его на работу: слишком… вычурный. Маме он нравился тем, что не походил на остальные безделушки. А мне нравится, потому что напоминает о беззаботной стороне ее натуры.

Эйдан вновь касается медальона, приподнимает двумя пальцами, словно взвешивая.

– Думаю, это прекрасная память о ней, – говорит он, выпуская подвеску.

Призраки наших покойников парят по кухне. Я не мешаю им и выжидаю несколько мгновений, прежде чем нарушить молчание.

– Дома ты много времени проводишь на кухне? Или предпочитаешь еду навынос?

Да, он готовит. Так, ничего особенного. Эйдан обводит рукой кухню: «Ничего такого». Домашняя стряпня, практичная. Хочет, чтобы дочка хорошо питалась. И готовка вовсе его не напрягает. Наоборот, помогает расслабиться.

– Это и раньше входило в мои домашние обязанности, до того как… – Он замолкает. В кастрюле пузырится молоко. Я сосредоточенно вожу половником, то погружая его в жидкость, то вынимая. – Ну, ты поняла, – добавляет Эйдан.

Наши взгляды встречаются. Мне непросто сбросить защитную оболочку, позволить ему заглянуть под нее, однако оно того стоит. Между нами рождается взаимопонимание. Вселенная преподнесла мне подарок: этого мужчину на моей кухне, целиком моего на несколько минут. Надеюсь, он слышит то, чего я не смею произнести вслух.

Что-то жалит мне тыльную сторону ладони: кастрюля выплевывает обжигающую каплю какао.

– Ой. – Я выключаю огонь, вытираю руку все тем же полотенцем и поворачиваюсь к Эйдану. – Думаю, готово. Хочешь попробовать?

– Только дурак откажется.

У меня в голове мелькает картинка: я подношу половник к его губам, подставив ладонь, чуть наклоняю и смотрю, как он пьет… Пожалуй, слишком. Слишком прямолинейно, слишком рискованно. Я кладу половник, достаю белую кофейную чашку из шкафчика над столешницей. Какао густое, идеального цвета, какой всегда получался у отца. Мы справились. Вместе.

– Вот.

Эйдан берет чашку. Наши пальцы соприкасаются, у меня внутри екает. Я выжидающе смотрю, как он делает глоток, прикрывает глаза, затем открывает: в них пляшут искорки.

– Черт возьми, – говорит Эйдан. – Извини. Я просто не знал, что у какао бывает такой вкус.

Он делает еще один глоток. Я улыбаюсь. Нечего сказать, нечего добавить. Момент идеален, и даже мне хватает ума принять единственно разумное решение: отойти в сторонку и насладиться им.

◾ ◾ ◾

Эйдан вызывается ополоснуть свою чашку. Я уверяю, что мне не трудно, все равно мыть посуду.

– Позволь мне, – говорит он.

Я убираю сухие ингредиенты, выбрасываю пустые контейнеры из-под молока. Вместе мы переливаем горячее какао в стальной диспенсер и поднимаем его. Эйдан стонет.

– Видишь? Я же обещала, что будет тяжело.

Мы осторожно шагаем из кухни в обеденный зал, подлаживаясь друг под друга. Эйдан толкает входную дверь плечом. Порыв ветра треплет его волосы, лицо озаряется солнцем.

– Вот вы где!

Под надзором судьи Бирна мы ставим емкость на складной столик. Я бегу обратно на кухню за бумажными стаканчиками и салфетками. Эйдан направляется следом.

– Ты не обязан и дальше помогать, – говорю я.

– Знаю. Но теперь я тоже причастен к твоей какао-миссии и не собираюсь улизнуть в последний момент.

Когда мы возвращаемся к финишной черте, на горизонте уже маячит миссис Купер, гибкая и элегантная в темно-синих легинсах и белом жилете; ее хвостик подпрыгивает в такт беговым движениям.

Я складываю ладони рупором.

– Почти у цели, миссис Купер!

Получается неестественно, натянуто. Однако произошедшее на кухне с Эйданом так меня воодушевило, что я готова подыграть. Миссис Купер машет рукой. Минута – и она становится официальным победителем первого семейного забега на 5 км.

Судья Бирн аплодирует и поздравляет. Нет ни вручения медалей, ни сувениров. Только горячее какао в бумажном стаканчике.

Эйдан стоит рядом со мной. Он открывает краник, я подставляю стакан. Прежде чем успеваю что-либо сказать, появляются еще двое бегунов: Сет, паренек из моей бывшей школы, и его отец мистер Робертс, который работает в соседнем городе. На пару с Эйданом мы наливаем две порции.

Вскоре бегуны финишируют один за другим. Мы действуем в слаженном ритме: Эйдан управляет краном, я подставляю бумажные стаканчики, затем вручаю какао участникам забега со словами восхищения: «Молодец, отлично, я бы не смогла». Эйдан сосредоточен на текущей задаче. Он возится со стопкой стаканчиков, проверяет, не остыл ли диспенсер. Мужчина, который не выносит чужого внимания; сидя в баре, втягивает голову в плечи, избегает смотреть мне в глаза. Его дочка устроилась на скамейке через дорогу, из кармана к ушам тянутся провода от наушников. Вся в отца.

Спустя примерно сорок минут поток финишеров редеет. Миссис Купер болтает с судьей Бирном, спрашивая, не проведет ли он свадьбу ее кузена в Покипси через три недели. Мы с Эйданом молча ждем следующего бегуна. Импульс, возникший между нами в разгар забега, угас. Нам больше нечем занять руки.

– Как дела на работе? – закидываю я удочку.

Он улыбается.

– Неплохо.

– Можно кое в чем признаться?

– Конечно.

– Если честно, у меня очень смутные представления о том, чем занимается электролинейщик. Полагаю, это как-то связано с линиями электропередачи. Но дальше – мрак.

Эйдан усмехается и закатывает глаза.

– Никто не знает, чем занимаются электролинейщики. Порой даже они сами.

По сути, говорит он, их задача – обеспечивать поступление электричества в дома.

– Вот почему мы вечно возимся там наверху с высоковольтными линиями. Ремонтируем поврежденные, обслуживаем работающие. Если во время грозы на линии случается обрыв, мы ее восстанавливаем. Иногда приходим к людям домой и обновляем оборудование.

Я киваю.

– Надо полагать, ты не боишься высоты.

Эйдан мотает головой.

– Мне нравится там, на высоте. Это так… умиротворяюще, если понимаешь, о чем я.

Конечно, понимаю. Он занят своим делом, буквально витая в облаках, где его никто не беспокоит, в своей стихии.

– Кроме того, оттуда прекрасный вид, – добавляет Эйдан. – Река, горы… Глянь, что я заметил на днях.

Он достает из кармана телефон и наклоняется ко мне. Я чувствую запах сосновой хвои, стирального порошка и свежевымытых волос. Мне хочется закрыть глаза и запомнить это сочетание, чтобы воспроизвести его в памяти ночью, приблизиться к Эйдану в следующий раз, когда буду стирать одежду или отправлюсь в поход. Однако он хочет мне кое-что показать, и я возвращаю внимание на экран. Большой палец листает череду фотографий. Мелькают холмы, крыши, скриншот рецепта вегетарианской лазаньи, его дочь на тропе.

Палец Эйдана замирает на изображении, которое он искал: большая хищная птица с распростертыми крыльями скользит над буковыми деревьями за церковью.

– Ух ты!..

Теперь моя очередь наклониться: я хочу разглядеть снимок. Делаю вид, что меня не волнует близость его тела, сильные руки, подтянутый живот и шея – длинная, стройная, грациозная и гордая, как у лебедя.

– Очень… величественно.

– Я тоже так подумал.

Эйдан созерцает птицу, затем переводит взгляд на меня. Словно неделями хранил снимок в ожидании того, кто оценит по достоинству.

– Краснохвостый ястреб, – говорит он. – По крайней мере, если верить интернету.

– Какой огромный… Бьюсь об заклад, он мог бы поднять маленькую собаку.

Эйдан кивает. Я касаюсь пальцами экрана, увеличивая картинку.

– Только взгляни на него, – говорю. – Облетает свои владения. Высматривает добычу. Какой красивый…

Между нами витает некая глубинная истина, которую ни один из нас не может выразить словами.

– Прошу прощения. – Боб, муж миссис Купер, стоит у стола с бумажным стаканчиком в руке.

Я извиняюсь и наливаю ему горячего какао. Эйдан убирает телефон.

Бегуны сменяются идущими. Трое постояльцев дома престарелых пересекают финишную черту вместе, держась за руки. Мы выжидаем еще несколько секунд, пока судья Бирн не объявляет, что больше участников нет. Раздаются последние поздравления, затем люди постепенно расходятся.

Я собираю брошенные бумажные стаканчики, вытираю со стола брызги какао. Эйдан идет за мной в ресторан, помогает занести диспенсер и складной столик. На сей раз я не отказываюсь. Надоело делать вид, что мне не нужна его помощь.

Как только диспенсер вымыт дочиста, а стол убран в подсобку, Эйдан подыскивает слова.

– Спасибо, что позволила составить тебе компанию. Было очень… В общем, мне понравилось.

– Это я должна тебя благодарить. – Мне становится тепло и легко, словно тайна, которую слишком долго скрывали, наконец вырвалась на волю. – О лучшем помощнике и мечтать нельзя.

Эйдан улыбается и говорит, что ему надо найти дочь.

– Конечно. – Я отпускаю его взмахом руки, как будто меня вовсе не пугает перспектива его отсутствия.

Затем закрываю ресторан и направляюсь к «Цивику». Бросив куртку на заднее сиденье, поднимаю взгляд и настороженно замираю. Ключи от машины впиваются в ладонь. Под мышками выступает пот.

С другой стороны через окно пассажирской дверцы виден силуэт. Кто-то прислонился к машине. Хотя я никого не заметила и не слышала, когда несколько секунд назад шла по парковке.

– Извини. Я снова тебя напугал?

У меня гора падает с плеч.

– Нет. Это ты прости… Не узнала.

Эйдан вытаскивает из кармана телефон и слегка помахивает им.

– Я хотел дать тебе свой номер. На случай, если что-нибудь понадобится. Чтобы ты могла написать. Позвонить.

С аккуратностью хирурга, вскрывающего грудную полость, я выуживаю из заднего кармана джинсов свой мобильник. Эйдан ждет, пока я разблокирую экран, открою список контактов, затем диктует последовательность цифр.

– Готово, – говорит он, когда я заканчиваю печатать. Уже собираясь уйти, медлит и смотрит на «Цивик». – Не пойми меня превратно, но, похоже, твоя машина старше тебя?

В его глазах пляшут искорки, губы изогнуты в улыбке. Он не издевается. Просто дразнит.

– Почти угадал. Раньше она принадлежала отцу. Ты еще не слышал скрип приводного ремня. А про коробку передач лучше промолчу.

– Настолько плохо?

– Ужасно. Механика.

Эйдан сочувственно морщит нос.

– Хотя в целом она ничего. – Я хлопаю по крыше «Цивика». – Просто многое повидала.

Он кивает. Я смотрю на экран телефона, где по-прежнему высвечивается его номер, и нажимаю «Новый контакт». К тому времени, когда сохраняю имя, Эйдан уже исчез.

Я сую телефон в передний карман джинсов. Всю дорогу домой экран хранит тепло.