Текст книги "Балет моей жизни"

Часть II
Звезда балета

Глава первая

Мне, как балерине, сопутствует удача. – Женщина, которую фотографируют больше всех в мире. – Меня выбрали королевой красоты, несмотря на Мельбу, Сесиль Сорель[75]75
  Сорель Сесиль (наст. имя. Селин Эмили Серр) (1873–1966) – французская комическая актриса, пользовалась большой популярностью и была известна своими экстравагантными костюмами.


[Закрыть] и Сару Бернар. – Статуя Фальгьера[76]76
  Фальгьер, Жан Александр Жозеф (1831–1900) – французский художник и скульптор. В 1896 г. создал статую «Танцовщица». При этом скульптору позировал., что привело к скандалу в обществе. 1 10


[Закрыть]. – Мы переезжаем на улицу Капуцинок. – Терраса с видом на бульвары. – Я получаю предложение играть роль Фрины в Руайане. – Мое первое большое путешествие: «Тристан и Изольда» в Мюнхене. – В Австрии: возврат к корням. – Воспоминание о Бетховене в Медлинге. – Цена славы. – В моей жизни появляется любовь. – Помолвлена…

Когда я вспоминаю, как начинался мой путь в балете, мне кажется, что какая-то божественная рука забрала меня из гнездышка на улице des Écoles и поставила на сцену Оперы… Удача, благодаря которой я стала в очень нежном возрасте обласканной публикой и начальством артисткой, тоже представляется мне просто волшебной. Я была вполне счастлива своей судьбой и не желала ничего лучшего, чем следовать в этом прекрасном театре своему пути танцовщицы.

Мои шансы на успех были тем более высоки, что никто в театре не мог мне навредить благодаря симпатии и отеческому отношению Гайяра, который почти с самого моего поступления не переставал печься обо мне. Было и еще одно, благодаря чему я стояла особняком: я не была ни на кого похожа, и новая прическа с ободком только подчеркивала мою непохожесть, потому что все танцовщицы носили волосы заколотыми в высокие пучки, обнажавшие затылок и виски. В общем, можно сказать, что я была в единственном числе, а все остальные – во множественном.

Когда критики начали осыпать меня похвалами, а газетчики поминать мое имя чуть ли не каждый день, мне стали поступать приглашения сниматься у знаменитых фотографов: Бенка, Оге, Ретлингера, Мануэля. Начав посещать их мастерские, я, словно ученик волшебника, открывший запретный сундук, выпустила на волю ураган, который остановить было невозможно. Лучшие фотографии бессовестно копировались и выпускались в виде открыток в бесчисленном количестве. Их продавали почти везде, и любой за несколько су мог позволить себе иметь под рукой фотографию «Клео», танцовщицы с лентой вокруг головы. Театральные брошюры и журналы под любым предлогом печатали мои портреты с лирическими комплиментами в мой адрес.

События, которые последовали за этим, словно волны, набегающие на берег, только содействовали этой моде публиковать мои портреты по поводу и без повода. Первым стало мое избрание королевой красоты в 1896 году.

* * *

Тогда не существовало таких конкурсов красоты, как сейчас, когда соперницы выходят на сцену, раздетые до белья. На этих конкурсах выбирают Мисс Францию, Мисс Европу или Мисс Вселенную, но этим «королевам» они приносят лишь преходящую славу, поскольку повторяются каждый год. Конкурс, о котором я говорю, никаким, даже малейшим образом меня не затрагивал и тем более не подразумевал, что я буду вертеться так и сяк под взглядами какого-то жюри. Инициатором этой избирательной кампании был Рене Баше, директор журнала L’Illustration. Он собрал «панораму красоты» в форме фотоальбома, состоявшего из ста тридцати одного портрета известных артистов театра, которые считались самыми красивыми в то время. Эти портреты были выставлены в зале депеш в «Эклер». Людей просили проголосовать за самую красивую актрису на свете. Для голосования в провинции альбом был напечатан.

Клео де Мерод. Открытка

Моя голова фигурировала там по крайней мере три раза: в анфас, в профиль, с разными прическами. Под одной из этих картинок можно было прочесть следующий комментарий без подписи: «Эта красивая женщина – самая востребованная фотомодель в Париже, и не без причины! Можно бесконечно смотреть на эти бархатные глаза, белоснежные зубы и изящную фигуру в томной позе». Под другим портретом красовалось такое личное мнение… тоже анонимное: «Самый прекрасный цветок балетной труппы Оперы. Она пришла к успеху с помощью головы, а не ног. Этот ободок уже известен по всему миру». В этих словах сквозила легкая ирония, поскольку я все-таки в первую очередь была балериной.

Голосование, по правде говоря, не могло истинно отражать мнение всех жителей Франции, поскольку всего набралось 7000 голосов. Но как бы то ни было, я набрала большинство голосов, и этот конкурс, которым я вообще не интересовалась, был разрекламирован во всех журналах. Скипетр королевы красоты достался мне благодаря 3076 голосам. Второе место заняла Сибилл Сандерсон с 2295 голосами, а третье – Ванда де Бонеза, получившая 1884 голоса. Среди тех, кто шел далее по списку, были следующие имена (в том же порядке): Сесиль Сорель, Отеро, Кассив, Эглон, Сегонд-Вебер, Мельба, Джейн Хейдинг, Марта Бранде, Бартет, Эмма Кальве, Андре Мегар, Сара Бернар, Рейян, Лавальер, Жанна Гранье, Баретта, Сюзанна Райхенберг.

После этого мои фотографии стали тиражироваться больше обычного. В последние годы века продажа моих портретов достигла невообразимых масштабов. На витринах магазинов они красовались на почетном месте между Эдуардом XII и Вильгельмом II.

После выступлений в больших городах за границей я сразу замечала у лоточниц, продававших газеты и журналы, и на книжных развалах на вокзале целую россыпь открыток с моим лицом. Если я появлялась на улице, за мной тут же бежала стайка девчонок с просьбой поставить на открытке автограф. Это превращалось в настоящее преследование, так что в конце концов я просто старалась не покидать гостиничный номер.

* * *

В тот 1896 год со мной происходили разные лестные и удивительно приятные события, и даже если бы какой-то злой гений решил меня погубить любой ценой, все равно ничего бы не изменилось. Почти одновременно с моим избранием королевой красоты произошла история со статуей Фальгьера.

Клео де Мерод. Открытка

Фальгьер, знаменитый скульптор, автор многочисленных статуй, признанных шедеврами, был родом из Тулузы, как и Гайяр, с которым он близко дружил. Он часто посещал Оперу, однажды вечером в Танцевальном фойе вдруг остановился передо мной, замерев, потом представился и начал мне говорить разные приятные вещи. Он внимательно рассматривал меня с разных сторон, в анфас, в профиль, чуть сбоку, а потом без предисловий прямо попросил прийти к нему в мастерскую позировать для бюста. Это был невысокий седеющий мужчина уже довольно пожилого возраста, но энергичный, с бодрым громким голосом, в котором явственно звучал гасконский акцент. Я не знала, что ему ответить, и растерялась. У меня не было столько свободного времени, и вообще… позировать для скульптора… Что может от меня потребоваться? «Ну что ж, мое прекрасное дитя, вы согласны?» Он очень упорно настаивал, так что в конце концов я довольно робко ответила «да». Тем не менее сочла необходимым уточнить:

– Но ведь речь идет только о голове, господин Фальгьер?

– Безусловно!

Когда моя мать, никогда не бывавшая в Фойе, услышала эту новость, то заняла твердую позицию: «Ты не должна была этого обещать! Но что теперь поделать! Конечно же, я пойду с тобой!» И мы отправились на улицу Assas, где у Фальгьера находилась мастерская.

Старый художник не торопился. Сначала он сделал маску, очень удачную, необычайно похожую на оригинал. Как ни странно, но эта заготовка была украдена из шкафа, куда ее положил скульптор. Мы так и не узнали разгадку этого происшествия, очень рассердившего Фальгьера. Затем он взялся за саму скульптуру, вылепливая мое лицо из комка глины. Работа продвигалась медленно, он все уничтожал и начинал снова и снова, пока результат не начал ему нравиться. Работа требовала нескольких сеансов позирования. Произведение получилось в конечном итоге неплохое, но гораздо хуже пропавшей маски, по моему мнению.

Наконец, художник вылепил из глины голову и шею, соответствовавшие его задумке. Я уже считала свою задачу выполненной и собиралась уходить, когда Фальгьер, все еще не вполне довольный, попросил меня слегка расстегнуть корсаж, чтобы он мог изучить мои плечи, и снова принялся за свою глину. После плеч он захотел, чтобы я приоткрыла грудь. Помня о нашей договоренности, я отказалась. Пытаясь сломить мое сопротивление, он громко сказал дрожащим голосом: «Искусство не только оправдывает, но и требует жертвы! А красота имеет все права! Разве Паулина Боргезе не позировала во всей роскоши своей наготы для Кановы? Если бы из стыдливости она отказалась это делать, мир был бы лишен прекраснейшего шедевра! Вы что, целомудренней сестры Наполеона?» Он продолжал с горячностью меня уговаривать, приводя и другие убедительные примеры, но я не позволила ему себя упросить и твердо стояла на своем: «Нет, мой дорогой мэтр, нет! Того, что есть, вполне достаточно! Почему бы не оставить этот бюст таким, какой есть? А если вы хотите целую фигуру, почему бы вам потом не поработать с кем-нибудь из ваших обычных натурщиц? Чтобы никто не подумал, что я позировала обнаженной, я прошу вас сделать статую с легкой драпировкой».

Фальгьер, немного разочарованный, тем не менее был признателен мне за услугу, рассыпался в благодарностях и затем принялся за статую уже без моего участия. Сам ли он работал с мрамором или поручил эту часть ученику? Точно сказать не берусь. Это произведение было выставлено в Салоне под простым названием «Танцовщица». Фальгьер меня не послушал: его «Танцовщица» была полностью обнажена. Это была молодая женщина c прекрасной фигурой в изящной позе, совершавшая руками какое-то замысловатое движение. Ее тело, стройное, нежное, миниатюрное, могло принадлежать девушке лет восемнадцати – двадцати. Но этот дьявол Фальгьер подчеркнул сходство статуи со мной, чего не делал на сеансах. Теперь же все: профиль, ободок, прическа в греческом стиле с пробором – все было детально вылеплено, точно скопировано! Неудивительно, что зрители то и дело вскрикивали: «Это же Клео!»

«Танцовщица», скульптор Жан Фальгьер, 1896

Поднялся довольно шумный переполох. Пресса охотно тиражировала историю, и, так и сяк обсасывая подробности, слухи достигли даже заграницы. Лавина писем и газетных статей, постоянные атаки журналистов, которые штурмовали мои двери! Их обескураживавшие вопросы по поводу этой несчастной «Танцовщицы»… Я довольно четко пояснила, что позировала лишь для бюста, но никто мне не верил. Я страшно злилась, но ничего не могла поделать с убеждением, которое уже намертво засело в головах.

Охваченная неясными подозрениями, я долго не решалась пойти на вернисаж. О, как же я была права! Мы лишь однажды появились в Салоне той весной, что очень нас огорчало, потому что мы с Зенси никогда не пропускали этих выставок. Меня часто спрашивают, что стало с той статуей. Ее тут же купили, еще до закрытия Салона, я не знаю, кто это был и в какой коллекции она находится сейчас[77]77
  В настоящее время скульптура находится в Музее д’Орсэ. 1 16


[Закрыть].

* * *

Вернемся в 1896 год. Из-за того что работа становилась все напряженнее, поскольку роли я получала уже серьезные и требовавшие упорных репетиций, улица de la Terrasse стала тоже казаться слишком удаленной от театра. Я всегда так боялась опоздать, что под обычную одежду надевала элементы балетного костюма и начинала раздеваться уже на лестнице. Я мечтала жить рядом с Оперой, чтобы не тратить время на дорогу, и часто говорила об этом желании нашим друзьям Бове. И вот мадам Бове, прогуливаясь, нашла для нас очень милую квартиру на улице Капуцинок. Дом стоял на углу улицы и бульвара, а квартира, понятное дело, находилась очень высоко, на пятом этаже. В доме, очень красивом с виду, была большая дверь с навесом и лестница, как в замке. В нашем распоряжении было множество комнат, некоторые из них выходили в очень красивый круглый внутренний дворик, но окна большой гостиной смотрели на бульвар. Света было много благодаря двум верандам, выходившим на большую террасу, которую мы закрыли тентом из тюля и поставили там много горшков с цветами. Получился прелестный висячий сад, в хорошую погоду мы там обедали. Это было очень приятно и доставляло нам много радости!

Вместо полной тишины и спокойствия на улице de la Terrasse до нас доносился постоянный уличный шум: автобусы, шедшие по маршруту Madeleine-Bastille, бесчисленные повозки, сигналы фиакров, топот и фырканье лошадей, все многоголосье людного бульвара… Этот гомон первое время мешал нам спать по ночам. У нас не было ни центрального отопления, ни горячей воды, но в большой гостиной была огромная фаянсовая печь, совсем недурная с виду. Чтобы помыться, приходилось заказывать горячую воду с улицы Волни, нам привозили два больших резервуара из кожи, полных кипящей воды. Двое мужчин с трудом затаскивали к нам наверх это средневековое приспособление, один из них, водонос, тащил резервуары на коромысле, перекинутом через плечи. Процедура на первый взгляд кажется сложной, но все проходило довольно гладко. Кстати говоря, все это не длилось долго, потому что через несколько лет я сделала в квартире нормальную ванную комнату.

Внизу открылась пивная от пивоварни Туртель, там было очень оживленно, людно, и цыганский оркестр развлекал музыкой разнежившихся от щедрых порций гостей. Кухня там была вкуснейшая, мы попробовали много фирменных блюд, например запеченные телячьи котлеты с соусом бешамель и теплым салатом. Когда там были «котлетные дни», мы посылали горничную взять нам несколько порций.

Улица Капуцинок!.. Сколько воспоминаний о годах, прожитых там! В этой квартире я пережила столько светлых, веселых, ярких, неожиданных, бурных и необыкновенных моментов. Я бы хранила об улице Капуцинок только самые счастливые воспоминания, если бы жизнь там не была прервана самой горестной из утрат.

* * *

После долгих лет семья моей матери, горя желанием вновь увидеть ее и познакомиться со мной, убедила ее приехать в Австрию вместе с дочерью. Тщательно все продумав, мы запланировали путешествие на весну того же 1896 года. Самым сложным делом было получить разрешение директора. В Опере в то время отпуск для танцовщиц вообще не был предусмотрен, а тем более «оплачиваемый». Можно было получить иногда лишь пятнадцать дней в середине лета, и мы готовились к ним очень заранее. Этой милости я удостоилась два или три раза. Но мой туристический размах ограничивался двумя поездками в Дьепп и одной в Лушон. Вот и все, что я знала об огромном мире.

Тогда моя нога еще не ступала за пределы Франции, и от радостной перспективы отправиться в Австрию по телу бежали мурашки. Наконец-то я увижу родину своей матери, познакомлюсь с дядями, от которых она мне столько рассказывала, поеду в разные незнакомые города, где меня ждут интересные неожиданности… Я еле дождалась встречи с Педро Гайяром, чтобы поговорить с ним о наших планах, но сказала об этом как бы между прочим, стараясь прощупать почву. Мне казалось, что он считает такие намерения неприемлемыми, поэтому я не без страха прямо сказала ему, что мы получили от дядей письмо, в котором они торопят нас приехать, маршрут уже расписан, и мы ждем только его позволения.

Добряк улыбнулся: «Договорились, есть у тебя разрешение уехать на три недели. Все-таки речь идет о том, что ты увидишь свою родину! Но это исключение я делаю лишь для тебя!»

И вот, когда мы уже упаковали чемоданы, мне совершенно неожиданно пришло очень интересное письмо от господина Кудера, директора Гранд-Казино в Руайане. Он предлагал мне роль Фрины в одноименном балете на музыку Луи Ганна, а либретто Огюста Жермена. Предоставлялись все костюмы вместе с сотней франков гонорара в день, что мне, тогда получавшей меньше трехсот франков в месяц, показалось громадной суммой. Мне впервые предлагали ангажемент, и предложение было крайне лестным, поскольку речь шла о еще неизданном произведении. Мама с горящими глазами читала и перечитывала письмо господина Кудера и испытывала огромную радость. Конечно, я согласилась, не колеблясь ни минуты. После длительных переговоров между Педро Гайяром, Кудером и мною было достигнуто соглашение, и договор был подписан 15 июня. Гайяр никоим образом не препятствовал моему выступлению в Руайане, он был тем более расположен к этому проекту, что его хорошая подруга Сандрини тоже была ангажирована Кудером: в балете Ганна она играла роль Праксителя.

Но все это требовало нашего скорейшего приезда в Руайан, к концу июля, когда начинались репетиции балета. Премьера планировалась примерно на первое августа. В результате наше пребывание в Австрии могло стать очень коротким.

* * *

Итак, следовало торопиться изо всех сил, и мое первое большое путешествие было похоже на вспышку молнии. Передо мной прошли, как во сне, Мюнхен и его храм пива, «Хофбройхаус»[78]78
  «Придворная пивоварня» (нем.) – известный во всем мире большой пивной ресторан с пивным садом, расположенный в Мюнхене.


[Закрыть], Театр Принца-Регента, где мы аплодировали «Тристану и Изольде», наконец, Пинакотека[79]79
  Картинная галерея в Мюнхене, одна из самых известных галерей мира.


[Закрыть], из-за затянувшегося визита в которую мы пропустили поезд в Зальцбург. Простите, Моцарт, за небольшое опоздание на эту встречу, которую так давно назначил Рейнальдо Ан!

Моя мать многого ждала от подъема на Шатберг, она сохранила самые яркие воспоминания об этом с детства. Фуникулер все еще работал, и в четыре часа утра гонг отеля, расположенного почти на вершине, разбудил нас, чтобы мы отправились в путь с восходом солнца.

Как только мы спустились с гор, сразу же отправились в Вену, где нас ждали дядя Шарль с женой. С дядей мне было тем более приятно познакомиться, что он оказался поразительно похож на Зенси: те же бархатные глаза, светлая кожа, шелковистые темные волосы… Раньше мне мама говорила, что их разница в возрасте совсем не чувствовалась, их часто принимали за близнецов. Шарль, человек очень симпатичный, был полон жизни, бурлил идеями и жил лишь искусством. А тетя Польди, наоборот, показалась мне спокойной, рассудительной, очень привязанной к дому и детям – идеальный управляющий, поглощенный своими обязанностями. Несомненно, разные, они, как ни странно, были очень гармоничной и дружной парой.

В Вене мы прошли по всем знаменитым туристическим маршрутам, но самые яркие мгновения, самые волнующие переживания во время этого возвращения к корням я пережила в Медлинге с его светлыми, тесно стоящими друг к другу домами на фоне восхитительного сельского пейзажа.

«Давай, наконец, посмотрим на мой родной дом!» – сказала мать. Старый фамильный дом нам больше не принадлежал: его продали, когда мать и ее братья делили наследство. Но новые владельцы, добрые понимающие люди, открыли перед нами большие ворота и пустили осматриваться столько, сколько мы захотим. Сколько сложных переживаний, сколько нежности вызвало во мне это путешествие в мир, где Зенси была девочкой, а потом и девушкой и который она мне так любовно описывала!

Смежный дом тоже был частью фамильного имения, и мы пошли посмотреть на него поближе. Это было, несомненно и сейчас есть, здание с термальными бассейнами Медлинга. Оно было построено как лечебное заведение для страдавших ревматизмом.

Мама до этого больше говорила о Медлинге, чем о Вене, рассказывала мне красивую историю об этом термальном источнике. Суровая тетя Катерина, которая ее воспитала, тоже проводила в Медлинге каждое лето, когда была ребенком, и поскольку санаторий принадлежал ее родителям, она свободно там гуляла, где хотела. И вот в Медлинг приехал Бетховен, великий, несравненный Бетховен приехал в санаторий, чтобы облегчить свои страдания! Как-то раз тетя Катерина, тогда семи или восьми лет, играла и баловалась в одном из коридоров рядом с купальнями. Двери купален закрывались при помощи защелки, которая держалась просто на палочке. Девочка увидела, что одна из дверей закрыта неплотно, и из любопытства заглянула в щелку. Ее глазам предстал спектакль, который она с тех пор не могла забыть: полуголый Бетховен отбивал такт при помощи той самой палочки-задвижки. Он, видимо, собирался уже выходить, но тут ему в голову пришел какой-то мотив, и он принялся дирижировать невидимым оркестром, схватив первое, что попалось под руку, и совершенно забыв о термальной воде и купальне!

Но вот пришло время нам уезжать. Мы с сожалением оставляли это красивое место, населенное нежными воспоминаниями и дорогими сердцу тенями прошлого! Нас ждала экскурсия в Верхнюю Австрию. Мы поехали на поезде в Штайр, где жил дядя Фердинанд, старший брат матери. Он тоже был очень похож на нее, но на меня еще больше! Мое лицо почти в точности повторяло его черты: у нас были одинаковые голубые глаза, линия профиля, оттенок каштановых волос, чуть светлее, чем у матери и дяди Шарля.

Брат и сестра были очень растроганы встречей, и дядя раскрыл мне объятия, словно я была его дочерью. Моя тетя Реси, красивая женщина, обладала ангельским характером. Веселая и непосредственная, она сразу завоевала наше доверие прямотой и искренностью, окружила нас обеих заботой и любовью. Мы провели несколько радостных, быстро пролетевших дней в их гостеприимном доме, где все было устроено с изысканным вкусом.

* * *

Обратная дорога подарила мне еще больше чудесных впечатлений и красивых видов: озеро Констанц, Цюрих, Шаффхаузен, Рейнские водопады, однако все это мы осмотрели очень бегло. Мы больше не располагали свободным временем, чтобы совершать долгие прогулки: срок, отпущенный мне на отпуск директором, истекал, я должна была вернуться в Оперу в назначенный день.

Стремительное путешествие, во время которого мы успели столько увидеть и пережить, подошло к концу. Вернувшись в Париж, я чувствовала себя так, словно очнулась от волшебного сна.

* * *

Читатель, вероятно, хотел бы спросить меня: «Во время этой поездки вы же не превратились в невидимку? Наоборот, вы должны были стать сенсацией! На вас, конечно, смотрели восхищенно мужчины? Почему вы не рассказываете о галантных поклонниках, осаждавших вас с разнообразными предложениями, в том числе и замужества? Возможно, некоторые из них удостоились внимания? Мы ждем любовных историй, которые, безусловно, ждали вас на пути!»

Да, были и томные взгляды, и комплименты, и пара записок и банкнот, переданных для меня портье отеля или ресторана. Я не вела этому учета. И да: я кое-кого полюбила, поэтому другие мужчины для меня не существовали. Вот что, несомненно, удивит любителей сплетен обо мне.

Рассуждения о цене репутации не просто пустые слова. Поскольку я была знаменита, благодаря и моим успехам на сцене, и красивой внешности, мне приписывали невообразимое количество невероятных историй, нелепых эпизодов и массу авантюр галантного характера, во главе которых связь с императором Леопольдом II!

Все эти домыслы – отсутствие ушей, «личный шофер-негр», хотя у меня и машины-то не было, постоянные посиделки в Maxim’s, хотя я никогда там не была – не имели к реальности никакого отношения и существовали лишь в изобретательном мозгу распускавших эти истории сплетников.

Я была такой же женщиной, как и все остальные, совершенно обыкновенной, довольно застенчивой, чрезвычайно эмоциональной и в глубине души уязвимой. Очень часто танцовщиц считают существами капризными, взбалмошными, непостоянными, не умеющими жить размеренно. Этот образ совершенно мне не соответствует. В моем представлении, танцовщица – такая же женщина, как другие. Я была чувствительная, привязчивая, любящая, но верная по натуре, и я всегда сохраняла достоинство.

В шестнадцать лет я, как и все остальные девушки, мечтала о будущем возлюбленном, а любовь все время меня окружала. Разве не о любви написаны все оперы, музыка которых наполняла мою жизнь, и все романы и стихи, которые я читала? Разве не о ней велись все разговоры моих подруг? Кроме того, в театре постоянно происходили какие-то любовные интриги, ссоры, примирения и свадьбы. Я дышала воздухом, наполненным любовью, и в растерянности призывала ее. Мои чувства к Рейнальдо были предтечей той любви, что я испытаю однажды, когда появится мужчина моей мечты – этот образ для каждого воплощает беспредметное еще влечение и надежду, отчего сердце беспокойно бьется.

Однажды вечером в Опере мираж обрел форму. Друзья представили мне за кулисами молодого человека. Его звали Шарль де П. Он был графом, но титулом меня было трудно поразить, а вот его манеры, внешность, голос меня очаровали, и, конечно, его взгляд, который будто обволакивал.

С этого вечера его лицо завладело моим воображением. А когда молодая девушка постоянно думает об отсутствующем молодом человеке, это серьезно. Вскоре он снова пришел с теми же друзьями, а потом и один. Он поджидал меня на выходе со сцены, и мы перекидывались парой слов. Через восемь дней он прислал мне в гримерную великолепный букет. Никогда еще цветы не доставляли мне такого удовольствия! После определенного периода, требовавшего сдержанности, Шарль попросил меня принять его с визитом. Мы долго разговаривали, открывая друг другу самые сокровенные мысли. К несчастью, как только он входил в комнату, его мягкость и обходительность, даже просто само его присутствие повергали меня в такой экстаз, что я не могла больше обманывать себя: да, это «он», тот самый долгожданный возлюбленный, о котором я так мечтала.

Шарль был очень красив, но мужчину же любят не за внешность? Нет, но тем не менее глаза – это те двери, куда проникает любовь. А если это не так, как же иначе может рождаться любовь с первого взгляда, что случалось со многими? Шарль был высокий, тонкий, элегантный, с прекрасными светлыми кудрями, точеными чертами греческой статуи, прозрачной кожей, небольшими золотистыми усиками и светло-голубыми глазами, чей оттенок напоминал чистую голубизну июньского неба. Когда они смотрели на меня, то в них появлялось нежное умоляющее выражение, какое бывает у детей, и это безумно меня трогало. В манере держаться, в разговоре Шарля сочетались простота и утонченность. Как описать его очарование, такое личное, этот дар заинтересовать и соблазнить всего легким движением руки или вскользь брошенным словом? Такая непосредственная грация, такое умение быть искренним, веселым и спонтанным, ни на шаг не преступая границы воспитанности! Никакой экзальтированности в речах, а между тем никто не говорил так проникновенно, его слова казались мне особенными, красивыми, выразительными, возможно из-за музыкального тембра его голоса.

Но было еще нечто, самое главное, что было важнее всего остального: от него исходило какое-то свечение, когда мы были вместе, от него ко мне шли тайные вибрации, на которые все мое существо отзывалось, не издавая ни звука. Наши глаза уже все сказали раньше, когда мы наконец признались, что с того самого первого вечера испытываем друг к другу взаимные чувства. Стоит честно признать, что сравнение любви с ударом молнии – не просто измышление романистов.

Шарль любил меня глубоко, его чувство было ни на что не похоже. Никто не говорил со мной и обо мне так восторженно, так пылко. За всю жизнь я не испытала ничего настолько восхитительного и волнующего, как эта первая любовь!

Мы идеально подходили друг другу. Шарль разделял мои вкусы и увлечения. После окончания обучения он хотел посвятить себя истории искусства. Ничто не могло больше соответствовать моим занятиям и вызвать у меня большего одобрения! Шарль занимался спортом и прекрасно ездил верхом, мы любили скакать бок о бок по аллеям Булонского леса. Мы любили друг друга и просто купались в счастье. Казалось, что все сказки о любви написаны о нас.

Но не только я едва достигла возраста Джульетты, мой Ромео тоже был ужасающе юн: он еще даже не прошел воинскую службу. И Зенси, несмотря на то что мой возлюбленный вызывал у нее только симпатию, беспокоилась: «Куда это вас приведет? Вы же еще дети!» Тем не менее она всячески поддерживала наше намерение стать мужем и женой, и Шарль даже надел мне на палец кольцо, обозначив помолвку.

При этом он не скрывал от меня, что нам придется преодолеть множество препятствий. Его родители владели великолепным особняком в Сен-Жерменском предместье, они принадлежали к высокому аристократическому обществу и строго соблюдали традиции своей касты, оберегая ее привилегии. С этой стороны, впрочем, бояться было нечего, я могла легко потягаться с ними в благородстве происхождения. Но они были приверженцами ханжеской морали, принадлежали к обществу людей ограниченных взглядов и никогда бы не допустили, чтобы в их семье появилась женщина, принадлежавшая театру. Поэтому когда они узнали, что их сын влюблен в танцовщицу, то пришли в ужас. Шарль все еще жил в родовом гнезде, в окружении родственников, которые обращались с ним как с ребенком и требовали неукоснительного повиновения. Попытка их убедить не удалась. «Я верю в волшебное действие времени, – говорил он. – Когда я вернусь с армейской службы, тогда и посмотрим».

Клео де Мерод в сценическом костюме

Этот вопрос меня совершенно не беспокоил. Я была слишком юна для замужества. Мы с Шарлем виделись почти каждый день, я жила, окруженная искусством, любовью и заботой двух самых дорогих мне существ, которые меня обожали. Жила радостно и беззаботно.

Но вокруг меня ширились слухи и о моем успехе, и о том, что меня выбрали королевой красоты, и об этой истории с Фальгьером, и все это было моему жениху очень неприятно. Его терзала пробужденная всем этим ревность, и, уезжая на армейскую службу в Сомюр, он был неспокоен.

Дальнейшие события должны были его успокоить, показав, что мое сердце остается верным только ему. Напрасная надежда: каждый раз, когда я уезжала на гастроли, он погружался в мир мрачных навязчивых идей, будто меня похитят, насильно задержат за границей, некий магнат бросит к моим ногам свой дворец, а некий принц – свой трон… и тому подобных химерических размышлений.