Текст книги "В конце пути"

Глава 15

– Хорошая была охота, хорошее убийство, мы всю тушу использовали, всю до кусочка…

– Во время испытаний данного продукта ни один кролик не пострадал.

– Что они творят? Это мерзко, мерзко до ужаса…

– Охота с гончими – старинная традиция…

– Вурдалаки!

– Они мажут кровью лица…

– Давай начистоту, ладно, поговорим начистоту? Понимаешь, бедняки нам завидуют…

– Я против законов, которые запрещают оружие, да, против – мне оленей стрелять надо.

– А счетчик все тикает…

Меню ресторана «Полярная звезда», Нуук, сентябрь 2015

Копченая скумбрия с хреном, горчичными зернами и молоком.

Сердце овцебыка, подается со спельтой, облепихой и домашним майонезом.

Седло северного оленя, краснокочанная капуста, костный мозг и ежевика.

Суаасат – суп из тюленя, с луком, картофелем и лавровым листом.

Соус тартар из нарвала, подается с хрустящим картофелем и компотом из водяники.

Все блюда готовятся из самых свежих и самых лучших продуктов.

Приносите свою рыбу!

Глава 16

Ане преподавала в школе. Ане сама была школой. Когда Ане не преподавала, она мастерила украшения из кости, кожи и камня. Работы Ане выставлялись в Нууке – одно украшение купил американец для какого-то своего знаменитого клиента, который якобы участвовал в кампании в поддержку коренных народов; правда, этого украшения Ане больше не видела и чем дело кончилось, не знала, да и вообще, она была полукровкой и не понимала, как люди в Лос-Анджелесе собираются ее защищать, и от чего именно, но что поделаешь, хоть деньги заплатили, и то хорошо.

Сейчас Ане стояла в кухне своего маленького домика, расположенного там, где соленая вода встречается с белым льдом, и тихо, тягуче перешептывалась с мужем, с которым жила пятнадцать лет, а в соседней комнате на старом мамином топчане, предназначенном для редких гостей, сидел вестник Смерти и безуспешно ловил сигнал мобильного телефона, и смотрел в огонь, и ждал.

Он же не…

…но приехал сюда…

…не значит…

…летний лед…

…Уле ушел без собак…

…всегда без собак…

Узнаем ли мы Смерть, если он появится?

Не знаю. Не знаю.

Наконец, когда тени вытянулись и небо приобрело фиолетово-серый оттенок, когда настала долгая, пропитанная светом ночь, тогда Ане со Свеном вошли в комнату к Чарли, и Ане сказала:

– Четыре дня назад Уле отправился в сторону Витувасскат. Без собак, почти без еды и воды. Он умрет?

– Не знаю, – ответил Чарли, затем торопливо добавил: – Меня отправляют вперед. Я не… Мое прибытие – это не конец. Иногда меня посылают как последнюю любезность, а иногда – как предостережение. Я никогда не знаю, в каком именно качестве выступаю.

– Предостережение?

– Предостережение, благодаря которому Смерть может обойти стороной.

– Вам об этом известно? – резко спросила Ане, маленькая женщина, шарик в плетеном пальто; она выглядела еще ниже на фоне своего высокого мужа, а тот на ее фоне казался тонким, словно жердь. – Известно о предостережениях?

– Я лишь посланник, – ответил Чарли с вымученной улыбкой. – Больше я ничего не делаю.

Муж посмотрел на жену, жена – на мужа. Дом у них был тихим. И городок был тихим. В таком маленьком поселении пересуды отравляли жизнь, и люди тут не судачили. С холма на востоке редко сходил снег, поэтому они не обсуждали изменение климата, или морей, или небес. В темные месяцы, с ноября по апрель, когда ни одно судно не рисковало сюда плыть, а вертолет прилетал лишь за умершими, тогда продуктовый магазин стоял пустым, если не считать мясных консервов да ферментированной птицы с костями и перьями. На льду или в море ветер уносил слова охотников прочь, а поселковый Интернет работал медленнее, чем ползли глушившие его ледники, – он был таким капризным и слабым, что не мог заполнить здешний мир цифровыми новостями и историями. С друзьями Ане говорила на калааллисут, с рыболовами – по-датски, со старшими учениками, которые мечтали куда-нибудь съездить и жутко боялись уезжать, – по-английски; удерживая в голове столько языков, Ане не испытывала потребности разговаривать во время отдыха. Их со Свеном брак протекал в тишине, и общались они молча – читали малейшие движения рук и глаз, выражали ими мысли, которые не привыкли выражать словами.

Таким вот способом Ане и Свен завели друг с другом долгую трудную беседу, стоя в дверях гостиной, и наконец Свен сообщил Чарли:

– Завтра пойдем искать старика вместе.

Обсуждение было закончено.

Глава 17

Чума сидит в салоне эконом-класса самолета, выполняющего многочасовой рейс, и рассуждает:

– …разница полов. Видите мужчину, вон там? В кино показывают сексуальную сцену, а он изображает невозмутимость, полную невозмутимость, ягодицы туда-сюда, груди прыгают на весь экран, – подумаешь, совсем не возбуждает, что тут сексуального. Зато вон там женщина, смотрите, она украдкой проверяет, не видит ли кто, загораживает экран, ей бы хоть капельку уединения, но уединения нет, где его взять посреди ночного полета в эконом-классе, в классе для отбросов. Люблю я вот так летать, люблю летать с кучей народа…

Голод сидит дальше, впереди, в премиум-экономе. Не совсем бизнес-класс – не совсем; члены общественных организаций и правительственные чиновники низкого ранга не могут себе позволить бизнес-класс, как не могут они и признать, что времена настали тяжелые, что пора привыкать к бюджетным путешествиям, что с деньгами очень напряженно и очень…

– Я буду карри из курицы, – выдыхает она так тихо, что за ревом двигателей бортпроводница ничего не слышит и наклоняется ближе. – То есть, если карри еще есть.

Война летит первым классом. Шампанское, шампанское, торговцы оружием и шампанское, мягкие ягодицы бортпроводниц, кокетливые взгляды на бортпроводников с прилизанными волосами, порой такие же кокетливые взгляды в ответ.

Однажды в аэропорту Хитроу Война протянул золотую карту сотруднику, который успокаивал плачущую женщину. Та приехала в аэропорт встречать сына, а он не сошел с самолета. Сын был арестован на турецкой стороне за совершение теракта, и мать рыдала, выла и причитала, что мальчик у нее хороший, а человек в форме авиакомпании, с блестящими запонками и шелковистым галстуком, утешая мать, твердил, что это наверняка ерунда и ошибка, много шума из ничего, что подобные недоразумения всегда разрешаются благополучно.

Война полюбовался трогательной сценкой, а потом протянул престижную золотую карту, символ уважаемого клиента авиакомпании, и прошептал сотруднику на ухо:

– Мальчик этот на прошлой неделе обезглавил трех женщин и подростка, однако мне нравится твоя отзывчивость, сын мой, нравится твоя чуткость.

Смерть летает, поскольку это современно, но особого наслаждения от самолетов не получает – кроме тех редких случаев, когда он путешествует впереди, с пилотом.

Глава 18

Это – рассвет?

Здесь, где под ногами было море, а над головой – небо, Чарли впервые ощутил вращение Земли и поверил в то, что Солнце стоит на месте, а Земля крутится, и решил, что теперь он понимает древних, которые в утренней заре видели Бога.

В ледяном краю вечного солнца…

Вот бы больше никогда не спать и жадно пить это небо. Поначалу Чарли думал фотографировать все свои путешествия, но почему-то не решался; ведь фото не способно отразить того, что чувствуешь, когда у тебя на глазах солнце описывает круг над горизонтом.

Да и как подписывать такие снимки в Интернете?

Гора над безбрежным коралловым морем, солнце встает над цветущим лесом, здесь я сообщил одной женщине о том, что она умрет. #работа #очереднойрабочийдень

Чарли не фотографировал. Вместо этого он до боли в глазах смотрел вокруг и старался запечатлеть увиденное в сердце.

Это время суток, заверил Свен, – ближайший эквивалент зари, который понятен растерянному, ослепшему организму Чарли, ведь летом ориентироваться по свету бесполезно; поэтому они взвалили на спину тяжелые рюкзаки, рассовали по карманам пакеты с вяленым воловьим мясом и двинули прочь от моря.

Без собак, пояснил Свен. Для нарт мало снега, земля слишком обнаженная и неровная. Придется пешком. Ты умеешь ходить пешком, вестник Смерти?

Умею, наверное, ответил он. Раньше я таким не занимался.

Свен поджал губы, но смолчал и подумал – какой, интересно, у Чарли опыт работы, и полезен ли он в снегах.

Солнце было здесь ненадежным спутником, и Чарли брел в некоем мареве между сном и бодрствованием, между движением и падением, ноги машинально переставлялись, глаза смотрели, Чарли карабкался, думал и не думал, время шло и не шло. Порой он вспоминал, что у него есть ноги и что они болят, потом забывал и вновь только брел-брел-брел.

Первая часть пути оказалась легкой, земля – твердой и каменистой, а неглубокий снег – нетронутым. Затем они полезли в гору, на черные скалы, выбеленные пометом, – его тысячелетиями оставляли мигрирующие птицы, а некоторые даже вили тут гнезда, – и от едкого воздуха у Чарли заболело в груди, засаднило в легких, и он предложил отдохнуть на вершине холма, а Свен посмотрел на спутника как-то странно – вполне возможно, с жалостью.

Чарли дал себе слово больше не просить передышки, глянул вниз и по другую сторону кряжа, вдали увидел лед. Не снег, нет – в последнее время для хорошего снегопада не хватало влажности, – а слежавшийся плотный лед, заполнивший фьорд; не гладкую волнистую поверхность, а неровную пустыню с дюнами и башнями, с выступами и шипами – их вздымал, стискивал, разбивал и вновь вспучивал ледник в долине. Чарли услышал громовые раскаты, но не увидел туч и понял: это ледник, он ползет, ползет, рушит сам себя и сам же возрождает.

Вестник Смерти – онемелый, неуверенный – посмотрел на Свена в надежде, что их путь лежит не туда, не на эту подушку, утыканную сине-белыми иголками. Свен поднял глаза к солнцу, словно ища у него такой же поддержки, затем перевел взгляд на Чарли и спросил:

– Ну? Куда дальше, знаешь?

– Мне нужно найти профессора Уле – а как его найти, мне не сказали.

Чайная жестянка – нелепая обуза, привязанная к рюкзаку. Две пары перчаток, вкус сушеного мяса во рту.

Свен еще раз кивнул и, злобно глядя в сторону фьорда, начал спускаться.

– У меня есть кое-какие соображения, где искать.

Белые небеса, белая земля. Наверное, Чарли со Свеном летели; наверное, они были белыми чайками, или нет, белыми червями и корчились на снегу. Есть такие черви, смутно припомнил Чарли, черви, которые живут в снегу и растворяются в солнечных лучах, тают с приходом лета.

Чарли со Свеном пошли по краю фьорда, вдоль границы между льдом и камнем, пошли по каменной стороне, и здесь скрежет, гул, треск, шорохи и глухие удары стали такими громкими, что они заглушили бы любое подобие беседы, даже если бы путники ее вели. Внезапно в ледяном потоке что-то раскололось, рухнула целая гора, Чарли подпрыгнул – бомба? вулкан? – завертел головой, но ничего не увидел, Свен остался совершенно невозмутим.

Как-то раз Чарли показалось, что он потеет, и ему тут же стало страшно, он представил, как пот на затылке замерзает в ледяную корку, и все, мгновенная смерть, – однако Чарли жил дальше, а пот, если и был, то не замерзал. В другой раз путники встали попить, поесть сухого мяса да рыхлых безвкусных батончиков, и тут Чарли ощутил, что ему холодно, что его колотит, притом сильно, и он вопросительно посмотрел на Свена – нормально ли это? Тот отреагировал спокойно, поэтому Чарли решил, ну и пусть себе зубы стучат, и побрел за Свеном дальше, а зубы постепенно стучать перестали.

Когда солнце повисло низко – но не село, нет, – Свен объявил:

– Тут сделаем лагерь.

Поднимался туман, быстро густел – легкая серая дымка торопливо ползла вверх, заволакивала вечное солнце.

Чарли скинул со спины рюкзак и чуть не упал.

Подо льдом, который на глазах исчезал в серой мгле, кипела настоящая промышленная работа: гибли и таяли рабы-кристаллы, возводились фабрики, рушились кафедральные соборы, и земля дрожала от этой бурной деятельности.

– Так, – твердо заявил Свен. – Ботинки не снимай. Захочешь в туалет – оставь рюкзак здесь, а к нему привяжи веревку. Не броди, не выходи на лед. В прошлом году один человек помер в десяти шагах от собственной двери, потому что не смог отыскать ее в тумане.

Ботинки Чарли не снимал и всю желто-белую ночь то и дело резко просыпался, уверенный, что он вообще не спит, а значит, и не просыпается.

Глава 19

На второй день пути Чарли взглянул на часы и с изумлением увидел, что сейчас только шесть утра. Пока он не-спал, туман растаял, и когда Чарли напряг мозги, он припомнил, как пробудился от своего не-сна и заметил исчезновение тумана, только, наверное, то был обман, наверное, Чарли просто воображал пробуждение, ведь он опять брел при свете дня.

Идешь-идешь по однообразному миру, слева ломающийся лед, справа камень. Чарли вновь посмотрел на часы и испытал потрясение – половина десятого! – а через несколько часов оказалось всего без четверти десять. После этого проверка времени стала навязчивой идеей. Он с ужасом обнаружил, что с очередной проверки миновало шесть минут, хотя Чарли точно брел целый час. Затем куда-то пропало три часа, а Чарли задремал на ходу и ничего не заметил. Эти удивительные метаморфозы, думал Чарли, определенно скрывали нечто важное, некую причудливую концепцию времени, таили в себе ответ на надоедливый детский вопрос. «Мамочка, что такое время?» – зудел какой-нибудь местный малыш в одной только вязаной шапочке да рукавицах на длинной резинке и слышал: «Вот оно, время, дитя, вот оно – живет здесь, где ничего не меняется, где лед возник после извержения Кракатау; бреди здесь хоть веки вечные, вокруг будут лишь белизна да шум».

Немного погодя Свен велел:

– Дай сюда эти чертовы часы.

То были его первые слова за весь день. Чарли открыл рот для возражения, посмотрел Свену в глаза, молча отдал часы – и едва не зарыдал от облегчения.

У кромки льда, где мир трещал и хрустел, Чарли оторвался от внимательного созерцания пустоты, от ходьбы-ходьбы-ходьбы, поднял голову и на вершине хребта заметил пятерых человек, шествующих в обратную сторону. Они носили сверхпрочные зимние ботинки на толстой подошве и пояса с ледорубами, кошками и флягами; тащили большие рюкзаки защитного цвета, туго затянутые лямками на плечах и животе. На руках у всех имелись перчатки, а на двух головах из пяти – шапки. Из оставшихся троих двое были блондинами, а еще один – жгучим брюнетом. Другая одежда отсутствовала. Незнакомцы помахали. Чарли помахал в ответ и посмотрел на Свена – видит ли тот их, или у Чарли галлюцинация? Свен поднял руку, приветствуя туристов, но вежливо отвел от них взгляд.

Потом у кромки льда нашелся рюкзак, похожий на рюкзаки Чарли и Свена. Мудрый Свен присел, поворошил содержимое находки, цокнул языком и заключил:

– Рюкзак Уле.

– Почему здесь?

– Уле, должно быть, его бросил. Тут еда, питье, компас…

Чарли промолчал. Ноги в ботинках, похоже, расплющило. Когда он снимет обувь, то наверняка увидит ступни без костей – отбивные с заплатками кожи. Чарли взглянул вперед, на подвижный скрежещущий лед, затем назад – и там вдруг узрел бледного всадника на белом…

Чарли моргнул, потряс головой – нет, не узрел, конечно. Не узрел, и все тут.

– Пошли, – отрывисто приказал Свен и рванул вдоль ледяного фьорда.

Чарли помедлил, посмотрел на брошенный рюкзак. Тот почему-то вызывал мысли то ли о мусоре, то ли о крушении надежд, и Чарли решил его подобрать, но Свен рявкнул:

– Не тронь!

Чарли оставил рюкзак в покое и поспешил следом.

Гренландец, который до этого уверенно брел по пустынной земле, теперь ускорял шаг. Лицо у Чарли горело, легкие саднило от холодного воздуха, а путники все пробирались вдоль ворчащего глетчера, почти бежали по белесому грязному крошеву, лезли на скалы, где иногда расцветали тощие белые цветочки, но обычно ничего не выживало. Однажды Чарли увидел что-то над головой – кажется, хищную птицу – и стал гадать: интересно, она ест только свежее мясо или не брезгует и разложившейся человечиной? Затем ему померещился белый медведь, и Чарли едва не закричал Свену «смотри, смотри», но тут «медведь» – горбатая ледяная глыба – на глазах у Чарли раскрошился в пыль.

Он налетел на какую-то стену, да-да, на твердую стену, и начал переставлять ноги обдуманно, осторожно, поднимать и опускать их усилием воли. Когда шагать наконец стало проще, его затопила легкость, захотелось бежать, хохотать, веселым щенком прыгать вокруг медлительного Свена. На минуту Чарли ощутил себя бессмертным, неуязвимым и тут же понял, что он в опасности, и испытал восторг. Чарли мог упасть, мог замерзнуть, оголодать, поскользнуться, заплутать, и это его восхищало, будоражило, ведь он вестник Смерти, предшественник, а Смерть ни в коем случае не придет за своим вестником так рано, а значит, он, Чарли, заговорен, неуязвим.

Осмелев, он чуть не засмеялся в голос, выпрямил плечи, переступил с ноги на ногу и сразу же потерял опору, рухнул на спину, дыхание перехватило, затылок впечатался в рюкзак, в шее хрустнуло, а Свен повернул голову и внимательно посмотрел, и смущенный Чарли переполз на четвереньки, встал и покорно заковылял дальше по снегу.

Солнце едва коснулось горизонта – что это здесь означало? – и вновь поползло вверх.

Сила, тепло и мысль угасли, Чарли позабыл о своем бессмертии и вновь вспомнил о вечной ходьбе. Лед стал другим, теперь было меньше пирамид и шпилей, их сменяли невысокие волны из старого скристаллизовавшегося снега, фьорд рос вширь и вглубь. Внезапно Свен замер, встал на колени у снежной кромки и произнес:

– Там!

Чарли – ноги дрожат, руки дрожат, на плечах борозды от лямок рюкзака – посмотрел и увидел след от ботинка, один-единственный едва заметный отпечаток в том месте, где снежной толщины хватило, чтобы сохранить о нем память.

– Уле пошел на лед, – прошептал Свен, и за его толстыми зеркальными очками расцвел ужас. – Черт побери.

Следом за Свеном Чарли поглядел на замерзший фьорд. Здесь словно застыло ласковое море, покрытое легкой рябью, и лед был уже не мрачным серовато-белым, как в начале пути, а темно-голубым. Тем не менее под ним шумело, скрежетало, хрустело и рычало, и во все стороны бежали кривые трещины и рваные разломы, создавая впадины и уступы, туннели и обрывы. По ровным участкам ледника текли тонкие ручейки воды, они следовали какому-то необъяснимому уклону поверхности, струились в деловитом молчании на фоне промышленного грохота. Глетчер таял. Холодное солнце грело кожу Чарли, грело землю, и мир таял.

Свен ступил на лед и зашагал к горизонту, который Чарли все никак не мог различить – белое на голубом на белом.

Чарли качнуло, он едва не упал, кое-как восстановил равновесие, упер руки в бока, тяжело задышал и не сошел с места. Ощущение неуязвимости слабело, химические вещества, которые наполняли тело радостью, улетучивались.

Свен повернул голову, и в голосе его впервые просквозило сочувствие.

– Можешь вернуться. У меня есть телефон с навигатором. Тебе необязательно идти дальше.

В конце концов, это всего лишь работа.

Всего лишь работа.

Чарли вдруг заметил, что он стоит на чужих следах; следах того, кто прошел здесь раньше. Чарли торопливо переставил ногу – он словно оскорбил некую святыню, – посмотрел на Свена и, кажется, увидел кой черт знает, что именно Чарли увидел?

Он вздрогнул, вовсе не от холода, и шагнул на лед.

Спустя какое-то время в краю, где времени нет, Чарли упал и больше не поднялся.

Он смутно сознавал, как Свен разбивает палатку, натягивает на Чарли спальный мешок, поит Чарли тепловатым чаем, вталкивает в Чарли еду, а потом злой ветер стихает и перестает кусать за лицо, и тогда Свен заползает в тот же спальник и крепко прижимает Чарли к себе, пока тот не перестает дрожать.

Наверное, Чарли спал – сказать было сложно, – и когда он открыл глаза, то Свен спал рядом, в том же мешке, а солнце по-прежнему наворачивало круги по небу.

Свен спросил:

– Сможешь идти?

Чарли ответил:

– Да, – и ответил искренне.

Во сне он увидел конец света и по пробуждении понял, что предотвратить его под силу только ему, Чарли.

– Да, – повторил он и стряхнул с себя безумный сон. – Хочу закончить дело.

И они пошли.

Глава 20

На третий – наверное, третий – день они начали спуск с ледяного пика. Кошки и веревка, ледоруб и ледоступы.

В другое время Чарли испытал бы страх, но сейчас не испытал, он просто преодолел препятствие – человек, который преодолевает собственное тело, собственную неумелость. Чарли послушно выполнил все команды Свена и добрался до подножия пика, до полосы почти ровного льда, и Свен посмотрел на Чарли вроде бы с уважением, а еще с легким испугом и пробормотал:

– Чарли, ты как?

– Хорошо, – ответил Чарли и понял, что тот, кто это произнес, не соврал. – Идем дальше.

И они пошли.

Горизонт – неужели это горизонт?

Неужели вон там – конец льда, граница глетчера, и он встречается с землей, замерзший водопад, стремительное падение в никуда?

Или то просто обман зрения, спятившая перспектива, и нечем измерить пологое уныние, и нет возможности определить, что высоко, что низко, нет ни близи, ни дали, нет красок, одна только белизна.

Идти.

Вдалеке Чарли, кажется, узрел…

…да нет, конечно.

Потом он вновь посмотрел вдаль и, кажется, узрел…

…и на этот раз, как в случае с туристами на вершине хребта или с бледной фигурой, которую Чарли абсолютно точно не заметил у фьорда, он взглянул на Свена – видит ли тот, и тут Свен явно увидел: он резко охнул, бросил рюкзак, закричал и побежал вдаль.

Не зная, что делать в таких обстоятельствах, Чарли тяжело заковылял следом и поволок за собой рюкзак Свена.

На льду лежал мужчина.

Он словно спал, безмятежный ребенок – колени поджаты к животу, ладони под щекой, глаза закрыты. Мужчина, абсолютно точно понял Чарли, был мертв. Кожа его побелела, губы посерели, грудь недвижимо застыла. Свен уже падал на колени, скидывал рукавицы, неловко ощупывал незнакомцу горло, лицо, слушал, ловил хоть какие-нибудь признаки жизни. Чарли стоял рядом и смотрел – беззвучно, во сне. Что этот мужчина здесь делал? Почему белизна не поглотила его, как она поглотила их со Свеном? Он тоже умер в поисках профессора Уле?

Тут Свен гаркнул:

– Не стой пнем – помоги!

Оказалось, мужчина не умер.

Устанавливая палатку, Свен забивал колья в лед с дикой силой, словно те были его врагами, а Чарли тем временем неуклюже запихивал замерзшего мужчину в спальный мешок и очень боялся поломать бедняге руки-ноги – такими задеревенелыми они были. Кончик носа у несчастного почернел; Чарли не стал строить догадки, какого цвета пальцы и ступни мужчины. От тепла его тела лед под ним сперва подтаял, потом застыл вновь, когда мужчина начал холодеть, поэтому его пришлось вынуть из примерзшей куртки и свитера, раздеть догола, до бескровной кожи, затем Свен скинул свою одежду и тоже залез в спальник.

Чарли сидел на рюкзаке и молча наблюдал, как Свен крепко прижимает к себе мужчину, греет его своим теплом, периодически щупает пульс, слушает дыхание и шепчет, то по-датски, то на калааллисут:

– Не умирай, идиот чертов, не умирай, мать твою…

Чарли понял – вот и все, конец, они прошли ледник и отыскали нужное, им оказался вот этот мужчина, этот мешок замороженного мяса, какое разочарование, обычный человек, а не грандиозная личность на краю света.

Чарли понял, что он невероятно устал и что мир для него умер, смытый белым цветом; понял, что его, Чарли, кровь еще никогда не была такой живой и горячей, и что род людской есть самая прекрасная драгоценность во вселенной, и что любая жизнь ничтожна, а истребление ее не имеет ни малейшего значения, и что все эти осознания справедливы, причем все одновременно.

Чарли понял, что плачет, – ощутил на щеках жгучие соленые дорожки. Он попробовал вытереть соль рукавом, но лицо запекло еще сильней, и Чарли позволил слезам течь, не ощущая печали, стал жевать сушеное мясо и ждать.

Интересно, должен ли он вообще тут сидеть, учитывая обстоятельства? Должен ли он был засовывать мужчину в спальный мешок? Ведь Чарли, как-никак, вестник Смерти, глашатай, который шествует впереди…

Он попил воды, нагревшейся от тела, и выбросил эти мысли из головы.

В небе стояло солнце, Свен крепко обнимал старика, Чарли клевал носом.

Грохот, рев… конец света все-таки настал. Чарли, по-прежнему сидевший на рюкзаке, резко вынырнул из дремы и увидел крах мира. Горизонт оторвался, усох и пополз ближе, земля задрожала, лед пошел трещинами, Чарли упал на четвереньки, добежал до палатки и стал сдирать парусину, перекрикивая гул:

– Лед! Лед ломается! Ломается!

Сонный Свен вылез из спального мешка и увидел, как подступает граница глетчера, лежавшая в нескольких сотнях метров отсюда, как летит в невидимую глубь застывший водопад и вздымает оттуда целые клубы кристаллов, как дрожит земля, словно от землетрясения, как трещит по швам мир, и в трещины эти откуда-то снизу выскакивают безумные змейки талой воды, бегут по леднику в разные стороны.

– Помоги! – взревел Свен, схватил спальник с неподвижным мужчиной и поволок его прочь, дальше от края глетчера, Чарли закинул за спину рюкзак и сгреб второй угол спальника.

Они тащили мешок по содрогающемуся льду, прыгали, роняли – ясное дело, мешок порвется, ясное дело, они упадут, – бежали, а мир за спиной летел вниз, земля била по ступням и взбрыкивала, выплевывала какую-то жижу, та булькала и пускала пузыри, словно мерзлая лава, поверхность таяла и уходила из-под ног, Чарли со Свеном падали и брели на четвереньках, вставали и падали вновь, а потом уже и вовсе ползли на животе, как червяки, волокли между собой мужчину в спальнике, как вдруг в отдалении заскрежетало, словно днище подводной лодки налетело на мель словно затрещал раскаленный металл, сунутый в холодную воду и мир вновь замер.

Чарли посмотрел назад. Горизонт, который раньше отстоял на сотни метров, теперь был метрах в двадцати, не больше. Палатка, рюкзак Свена, все исчезло, а на том месте кружил туман из снега и дробленых кристаллов, из потревоженной изморози и ледяных испарений. Чарли перевел взгляд на Свена. Тот лежал на спине и крепко прижимал к себе спальник с бессознательным грузом – костяшки побелели, но удержали, не выпустили.

Чарли отвернулся, снял рюкзак, подполз к самому краю глетчера и заглянул в пропасть, на тающую землю.

На землю, где деревья не растут.

Вода из-подо льда, лед на воде.

Земля камней, а за камнями море, оно тянется далеко-далеко, морской лед исчез, серо-голубое перемешано с зеленовато-черным, мрачная темнота на фоне вечного света, царящего наверху глетчера. Какое необыкновенное уродство, подумал Чарли и понял – Смерти совершенно незачем демонстрировать кому-то свое обличье раньше, чем наступит конец.

Свен сказал:

– В моем рюкзаке был спутниковый телефон.

Чарли не ответил. Свен сидел на корточках без куртки, без шапки.

– Глупо было здесь торчать.

Чарли устало посмотрел на бескрайнее ледяное поле в той стороне, откуда они пришли.

– Ты неси рюкзак. Я понесу его.

Свен лишь раз кивнул на мужчину в спальнике, и Чарли помог взвалить его Свену на спину.

Идти.

Если бы на Чарли по-прежнему были часы, он бы их разбил.

Чарли шел не спеша, шаг за шагом, потому что знал – если он пройдет еще десять шагов, то умрет. Поэтому Чарли ставил одну ногу впереди другой – победа, и не так уж сложно на самом-то деле, – потом ставил вперед другую ногу, и все получалось, да и вообще, это безусловно был первый шаг Чарли, первый шаг в его жизни, а значит, будет и следующий, и таким вот образом вперед.

Чарли шел.

Свен дважды терял равновесие и падал, ронял мужчину в спальнике. Первый раз мужчина застонал, второй – не шевельнулся.

Трижды им пришлось делать привал: один раз – чтобы Чарли перевел дух, два раза – чтобы Свен посидел на льду и подрожал. Чарли потихоньку скормил Свену последнее мясо: сказал, будто есть еще. Когда они увидели границу льда, у Свена открылось второе дыхание, он припустил чуть ли не бегом, но вскоре замер как вкопанный – дорогу перегородила глубокая расщелина, по дну которой бежала-бурлила вода. Они прошли вдоль расщелины еще десять тысяч шагов, пока не нашли в ней узкое место для переправы. Чарли не предлагал понести спящего мужчину; в здешнем стылом краю это было бы бессмысленно.

Скала далеко скала далеко

еще далеко

уже близко?

близко, но еще далеко

лед рокочет лед ломается лед ломается у тебя под ногами иди и

грохот за спиной, мир вновь стал маленьким, коллапс настигает

целые реки талой воды, ее все больше, она заливает Чарли в ботинки опасно очень опасно ноги мерзнут

ноги мерзнут

руки мерзнут

мокро, и все мерзнет

Свен дрожит

дрожит

влага – враг

мир рассыпается

В голом краю в краю, где под вечным солнцем все тает Чарли поднял голову и узрел на горизонте бледную фигуру, а бледная фигура посмотрела на Чарли и признала в нем своего, и Чарли с улыбкой отвел взгляд и зашагал дальше.

Спать.

Как вышло, что он уснул?

Лежа на скалистой земле, в нескольких метрах от ледника лежа на камне Чарли спал на спине, рюкзак по-прежнему за спиной, под спиной, тело выгнуто дугой, но мозгу все равно, он уснул.

Свен рядом, валяется тут же, и под боком у него – мужчина без сознания.

Чарли подумал, что, если бы он не устал так сильно, то ощутил бы обиду – за такую вот смерть, за свою смерть в условиях, которые, говоря начистоту, по гренландским меркам и не суровые вовсе

убьет его, ясное дело, влага, не холод даже

а безумная усталость

он вымотался, пока мир летел в тартарары

Потом голос, необычный, новый, дерзкий, произнес по-английски с мягким южным акцентом:

– Держись, сейчас снимем с тебя ботинки…

Чарли спал, и во сне ему было тепло.