Текст книги "Мумия из Бютт-о-Кай"

Глава четырнадцатая

20 сентября

Из-под полуприкрытых век Айрис наблюдала за Жозефом. Он смотрел в потолок, сложив руки на одеяле, скрестив пальцы. Переносицу прорезала вертикальная морщинка, что, как она знала по опыту, свидетельствовало о мыслительных усилиях.

В последнее время Жозеф изменился. Не то чтобы он с меньшей нежностью стал относиться к ней и дочери или забросил работу. Она чувствовала, он чем-то озабочен. Когда он возвращался по вечерам, он не бросался к дочке, чтобы поиграть с ней. Ему трудно было набросать план будущего романа, а выход в свет «Мести призрака» его не воодушевил. Может, причина была в том, что он снова станет отцом?

На этот раз он явился домой поздно ночью. Она слышала, как он умывался. На рассвете, когда дал себя знать токсикоз, она обнаружила в корзине для грязного белья его одежду, всю в пятнах и с отвратительным запахом. Она точно знала, что он явился в столь поздний час не из-за женщины.

Он заснул. А она смотрела, как он сопит, вытянувшись на спине, с приоткрытым ртом, подложив руку под затылок, и улыбается во сне.

«Мой хитрый братец, видимо, заморочил ему голову, и он снова принялся за очередное расследование. Ведут себя как мальчишки! Лишь бы и на этот раз они остались целы и невредимы…»

Тихонько встав, она накинула халат и на цыпочках вышла. Усевшись у пианино, разложила на закрытой крышке листочки: кот с острова Мэн, высадившись в Шербурге, бродил вдоль доков, как вдруг встретил себе подобного. Айрис подумала и решила, что у представителей семейства кошачьих не существует языкового барьера, а потому им нет необходимости таскать с собой двуязычный словарь.

– Блэки, так будут звать кота-француза, – прошептала она. – А что касается нашего героя с острова Мэн, назовем его Шорти. Шорти сетовал на отсутствие хвоста, – закончила она, услышав мелкие шажки.

Это была Дафнэ, которой почему-то тоже не спалось.

Жозеф уже минут десять колотил в дверь, решив во что бы то ни стало поговорить с Виктором. Тот, с припухшим лицом, наконец отворил.

– Жозеф! Что это на вас нашло? Сегодня воскресенье! У вас круги под глазами, вы плохо спали?

– Мне нужно срочно рассказать вам одну вещь. Вообразите, я вернулся на улицу Корвизар, и…

– Так вот почему я не застал вас в лавке! Кэндзи сказал, у вас ангина! Я чуть не заявился к вам, хорошо еще, вовремя спохватился, зная вашу мамашу и ее сильнодействующие средства. Когда она берется вас лечить, я всякий раз опасаюсь, что однажды это закончится трагически. Заходите, не то я простужусь до смерти! – проворчал он, дрожа в своей пижаме.

– Таша спит?

– Нет, заперлась в ванной. Мигрень, головокружение… это меня беспокоит…

– Может, она тоже простудилась?

– Почему «тоже»? Вы правда заболели?

– Да нет, заболела мадам Керсон. Ничего страшного, Кэндзи позаботится о ней. Между прочим, после такой ночи, как сегодняшняя, у меня может начаться воспаление легких, но вам, кажется, на это наплевать!

Появилась Таша, бледная и пошатывающаяся. Виктор бросился к ней и проводил в комнату.

Вздохнув, Жозеф опустился на стул и вытянул из стопки под столом газету. Это был выпуск «Пасс-парту». Он пробежал глазами несколько рубрик, обратив внимание на заметку, которая была обведена красным карандашом:

Зловещая находка

Уличная торговка чуть не умерла от разрыва сердца, обнаружив фрагмент человеческого черепа в порту Сен-Николя. Полиция ведет расследование.

– Невероятно! Это ведь моя газета! Я сам выделил эту заметку! Черт возьми, ну, мама! Что мне с ней делать!

Он достал следующую газету, нервно пролистал ее и не мог сдержать негодования.

– Она рылась в моей кладовке! Я этого так не оставлю!

Преступная торговля

В Руанском порту обнаружены три поддельные мумии, предназначенные для коллекционеров. После того как из свежих трупов были извлечены внутренности, преступники набили их бумагой и обмотали бинтами. Рядом с телами, украшенными дешевыми амулетами, находилось около тридцати животных, также мумифицированных, из которых полдюжины – кошки.

Так значит, Эфросинья снова нарушила строгий запрет. Она позволила себе стащить часть его ценнейшего собрания о необычных происшествиях. Он посмотрел дату последнего выпуска: 10 января 1896 года – и продолжил чтение:

Как отличить подлинник от контрафакта? Фальсификаторы подделывают предметы искусства, вводя в заблуждение даже знатоков. Примером может служить скандал со скипетром Карла Великого, который выставлялся в галерее Аполлона в Лувре с 1805-го по 1882 год, после чего обман был раскрыт. Этот скипетр оказался всего лишь посохом менестреля[83]83
  Достоверный случай. (Прим. авт).


[Закрыть].

– Ну, это просто нахальство! Стянуть у меня такой ценный материал, чтобы сложить газеты у Виктора и использовать для розжига плиты! Проучить бы ее как следует! – воскликнул раздосадованный Жозеф.

– Это за что же? – прогремел голос позади него.

Эфросинья в ярости швырнула хозяйственную сумку к раковине.

– За что мне такое наказание? Собственный сын угрожает физической расправой!

– Это была метафора, – пробормотал Жозеф.

– Мета что? Ну давай, насмехайся над матерью, побеседуй с ней языке «бессмертных» академиков! Я вкалывала с восьми лет, у меня не было привилегии учиться в школе! Твой несчастный отец научил меня читать. Ах, если бы он был здесь, он бы тебе показал! Да, я женщина простая, и тебе придется с этим смириться! И вообще я ухожу, так что предупреди мсье Легри, что я приду сюда попозже!

И она величественно удалилась.

– Хорошо нападать на других, когда сам виноват! – крикнул Жозеф.

Продолжение статьи отвлекло его от инцидента.

Что касается мумий, спрятанных среди ящиков с апельсинами на грузовом судне «Дакар», возможно, их погрузили на борт во время остановки в Каире. Вероятно, в Египте таможенники проявляют великодушие, соблазнившись магарычом. Но египтян можно понять – экономике их страны был нанесен такой урон Европой и Америкой, что жители зачастую нарушают закон, пытаясь заработать немного денег. Впрочем, покупатели-европейцы, прекрасно понимая незаконность торговли антиквариатом, тем не менее охотятся за египетскими древностями. Ловкие арабы, пользуясь ситуацией, выкапывают свежезахороненные тела и мумифицируют их, выдавая за останки фараонов. Только на этот раз…

– С кем тут была перебранка?

Виктор подошел к Жозефу, недовольному, что пришлось прервать чтение.

– С матерью. Она утащила сюда мои газеты. Я сказал, что об этом думаю, а она разозлилась. Как Таша?

– Она приболела, и я позвонил доктору Рейно.

– Может, уйдем в какое-нибудь спокойное место, где нам никто не помешает? То, что мне надо рассказать, чрезвычайно важно, и как нарочно…

– Вы предлагаете мне оставить супругу в таком состоянии?

– Всего на час. В любом случае, мама с ней побудет. Она вышла на улицу – обижаться. Пойдите, объясните ей все, она поймет. У вас это получится лучше, чем у меня.

– Вы ее обидели?

– Ну, это уж слишком! – воскликнул Жозеф, сворачивая газету в трубочку.

– Успокойтесь! Я пошел одеваться. «Бибулюс» вам подойдет?

Виктор был не особенно религиозен. Его представления о загробной жизни сводились к одному большому вопросительному знаку. Но при этом он верил, что дорогие и любимые люди, уйдя из жизни, продолжают наблюдать за живыми и помогать им, и еще верил, что места могут хранить память о тех событиях, которые там когда-то произошли. В харчевню «Бибулюс» на улице Толозе когда-то захаживала Таша. Потому она была дорога его сердцу. Заходя туда, он с наслаждением вдыхал запах пива и табака. Кофеварка, газовые фонари, коридор, заканчивающийся бильярдной, – всего этого не было в то время, когда Таша встречалась со своими друзьями-художниками в мастерской под названием «Телемская капелла», однако старая обстановка навсегда осталась у него в памяти.

Фирмен, краснощекий трактирщик, с гордостью показал фотографию своих наследников и, поправив очки, стал расхваливать четырехлетнего Рюпера и Серве, которому было два с половиной. Усевшись друг напротив друга на плетеных стульях, Виктор и Жозеф не признавались себе в тоске по былым временам, когда зал был заставлен простыми трехногими столами и бочками вместо стульев. Жозеф рассказал о своей экспедиции и тут же зачитал статью из «Пасс-парту».

– Любопытно, что вы просмотрели эту газету именно сегодня утром!

– Да, в самом деле. Вы ведь могли выкинуть ее, ничего не подозревая. Но вот видите красный карандаш? Это означает, что заметка уже привлекла мое внимание. Я отложил газету в сторону, а мама… Ну не будем больше об этом. Не могу же я повесить замок на дверь! Она бы мне этого не простила. Как бы то ни было, я бы…

Внезапно Жозеф, сам тому удивившись, стал довольно громко и фальшиво насвистывать мелодию, услышанную в доме на улице Корвизар, чувствуя, как у него на затылке волосы встают дыбом. Виктор наблюдал за ним, нервно постукивая по столу.

– Жозеф, вы не обидитесь, если я проявлю нетерпение?

– Что? Да нет, я привык! Есть связь между тем, что напечатано здесь, и Аделаидой Лезюер, это очевидно! Как она порезалась? Когда чистила карпа, принесенного бродягой! Где, по его словам, он его выловил? В водоеме, полном дохлой рыбы, в двух шагах от барака, где валяются руки, ноги, перебинтованные кошки и собаки и иссушенный баран.

– Прочтите концовку еще раз.

Однако на этот раз произошел несчастный случай. Жан Дуссар двадцати четырех лет, отец тройняшек, был госпитализирован после жалобы на ранение плеча во время разгрузки «Дакара». Когда весь багаж тщательно осмотрели, были обнаружены останки, описать которые нам не позволяет приличие, настолько их состояние было плачевным. Компаньон мсье Дуссара заявил: «Жить-то надо! Мы рады любой работе. Бригадир зовет нас, и мы разгружаем все, что прикажут».

– Кто подписал репортаж?

– Вирус, точнее Антонен Клюзель собственной персоной.

– Он предоставил нам слишком мало сведений. Одно из двух – либо окончание было напечатано в следующем номере, либо Клюзель решил придержать информацию. Единственный способ узнать правду – это встретиться с ним. Я предлагаю сделать это завтра. У меня мало надежды застать его в офисе в воскресенье, и потом, я хочу посвятить день Таша.

– Отличная идея. Если симптомы у этого грузчика окажутся такими же, как у Аделаиды Лезюер – отек руки, высокая температура – мы будем уверены, что эти случаи связаны между собой… Мумии, вы отдаете себе отчет! Мумии в Париже!

– Мумии… Вы уверены, что вас не обмануло воображение? Останки животных – вы ведь говорили об овцах? – которые вы видели в отблеске свечи, могли быть принесены с подпольной скотобойни.

– Странное место для скотобойни! Полагаю, еще одна вечерняя прогулка могла бы вас разубедить. Вам имеет смысл отправиться со мной, чтобы воочию убедиться, что это не галлюцинации.

– Хорошо. Хотя день обещает быть нелегким.

Виктор поднялся. Он чувствовал себя уставшим.

– Постойте! Я вам не показал еще вот это! Я нашел ее в том месте, которое вы называете подпольной скотобойней.

Виктор покрутил в руке пуговицу.

– «Колониальный пехотный полк», – разобрал он.

– Ну! Кого вам это напоминает?

– Альфонса Баллю? – предположил Виктор.

– Кого же еще? Он ведь пропал, да? К тому же мама рассказывала, что двое военных приходили к Мишлин Баллю, чтобы допросить ее. И вот, я сказал себе, старина Жожо, придумай план, чтобы удостовериться в этом, и я его придумал, этот план. Я возьму у мадам Баллю сменную форму ее кузена, найдя предлог. Я знаю, она у нее, мадам ведь всегда кричит, что гладит вещи своего дорогого Альфонса. Затем отнесу ее к нему домой, на улицу Виоле, 37б, и потребую у хозяйки поменять ее на вторую форму, а если на ней не хватает пуговицы…

– Но если она сейчас на нем?

– По крайней мере мы узнаем, правда ли, что он удрал! Мне хочется хоть какой-то ясности после всех этих туманных догадок.

Виктор вздохнул, не выдержав натиска шурина. Тот даже проводил его на улицу Фонтен, чтобы справиться о здоровье Таша. После гоголя-моголя и материнских забот Эфросиньи ей стало гораздо лучше, и она отменила вызов доктора Рейно. Когда Виктор предложил прогуляться по Жуанвилю, она с радостью согласилась. Помирившись с матерью, Жозеф ушел, бурча себе под нос, что его одного занимает это расследование.

Виктор же уединился в лаборатории. В полудреме он закрыл глаза. Перед ним мелькали карусели, речные трамвайчики, игроки в карты. Потом он увидел площадь Опера́, по ней шла женщина… потом его внутреннему взору предстал берег моря… волны разбивались о скалы… Показ в театре Робер-Гуден впечатлил его больше, чем киносеанс братьев Люмьер. Одни картинки сменялись другими… Он предчувствовал, что Жорж Мельес со своими помощниками создадут фантасмагории, которые превзойдут самые смелые мечты, и больше всего на свете ему хотелось в этом поучаствовать.

Арманда Симоне рассмотрела непрошеного гостя. Белокурый и голубоглазый, он мог показаться весьма привлекательным, если бы не небольшой горб.

Когда, держа сверток в руках, он изложил ей свою просьбу, она не предложила ему сесть и отказалась выполнить его желание.

– Мне очень жаль, но я против вторжений к моим постояльцам в их отсутствие. Поскольку вы были так любезны и принесли мсье Баллю его сменную форму, я повешу ее на вешалку до его возвращения.

– Так он действительно уехал? А куда? Его кузина, да и я сам очень хотели бы переговорить с ним.

«Не вы одни», – подумала Арманда Симоне, униженная допросом, которому ее подверг накануне чиновник из военного министерства.

– Я сдаю меблированные комнаты, а не заведую общежитием. Мои постояльцы – взрослые люди, свободные в своих передвижениях, пока они вносят плату. Мсье Баллю заплатил за месяц вперед, поэтому меня мало интересуют его похождения. Возможно, ему поручили сверхсекретную миссию.

– Вряд ли! Мишлин, то есть мадам Баллю, допрашивал военный, начальник ее кузена. Он тоже ищет Альфонса. В любом случае, с ваших слов она знает, что он удалился в обществе перекупщицы в прошлую субботу. А после его следы теряются.

Она подняла бровь, шокированная фамильярностью его речи.

– Скажите мне хотя бы одно: он надел форму перед тем, как скрыться?

Собеседница не желала отвечать. А если этот горбун и есть автор письма, угрожающий раскрыть ее беспутное прошлое? Вдруг эта сцена – хитрость, предназначенная для того, чтобы испытать ее? Она покачала головой.

– Я этого не знаю.

– Ну, это легко проверить, вам следует всего лишь порыться в его шкафу!

Она отпрянула и возмущенно приказала ему убраться.

– Какое нахальство! Попросить меня, его хозяйку, порыться у него в комнате! Вы меня путаете с консьержкой?

Этот намек на мадам Баллю окончательно вывел Жозефа из себя, и он удалился, не попрощавшись.

Он столкнулся с тремя людьми, двумя мужчинами и женщиной пожилого возраста, которые, по всей видимости, подслушивали их разговор. Они тут же принялись наперебой обсуждать останки доисторических животных, обнаруженные недавно в одном из карьеров.

– Сумасшедший дом! – бросил Жозеф служанке, которая провожала его до двери.

– Тише, мсье, зайдемте-ка на минутку на кухню, у меня есть что сказать, – шепнула хорошенькая девушка, осторожно оглядев коридор. – Проходя мимо салона, я слышала, как вы расспрашивали мадам Симоне. Мсье Баллю был одет в свою форму, когда пришла та женщина. А новый полосатый костюм висит в его комнате. Он – его любимый, странно, что мсье за ним не пришел!

– Мадемуазель, вы оказали мне огромную услугу! – воскликнул Жозеф.

Она шепнула, покраснев:

– Меня зовут Катрин.

Жозеф стоял на остановке омнибусов. Жаль, что эта грациозная субретка не смогла описать ему, в каком состоянии форма, в которой ушел Альфонс. Все ли пуговицы на месте? Мундир, который он выпросил у Мишлин Баллю после долгих увещеваний и который должен был вернуть обратно, был безупречен. И хотя Жозеф не смог все как следует разузнать, у него уже появилась уверенность: капитан Баллю действительно пропал.

Он пересчитал монетки в кармане. Фиакр был доступной для него роскошью. Он удалился как раз в тот момент, когда Люси Гремий, разодетая и завитая, подошла к остановке омнибуса, который должен был отвезти ее к бывшему переписчику.

Они поужинали на авеню Шуази, недалеко от газового завода, в небольшом кафе, хозяином которого был отец бывшего коллеги Жана-Пьера Верберена.

После ужина они принялись бродить, дожидаясь наступления темноты.

Молчаливые и испуганные, они рассматривали решетку с замком, надеясь, что она чудесным образом приоткроется. Уже два раза они ходили осматривать дыру в заборе, ведущую в поместье. Напрасно Жан-Пьер уверял девушку, что это единственный вход на пустырь, она отказывалась туда лезть.

– А если кто-нибудь увидит? И потом, я не так одета. Лучше вам пойти туда одному, я вас здесь подожду.

– Квартал пользуется дурной репутацией, особенно ночью, мне не хочется оставлять вас одну. Лучше отложить до завтра.

Так они переговаривались шепотом, когда, покачиваясь, к ним приблизился какой-то здоровяк. Они бросились в темный закоулок, в нескольких шагах от фонаря.

Здоровяк был под хмельком. Шатаясь, он опустился перед дырой на колени и произнес ряд ругательств, заканчивавшихся воинственным криком:

– Я сдеру с него заживо кожу, с этого чертова бродяги!

Ему пришлось приложить почти столько же усилий, чтобы пролезть в дыру, сколько требуется младенцу, чтобы выбраться из материнского чрева.

Когда Нестор Бельгран выпрямился и вновь обрел шаткое равновесие, он ничуть не был похож на младенца. Человек, затаившийся в гуще ветвей, прежде чем исчезнуть, пробормотал сквозь зубы:

– Добро пожаловать в мои владения, паршивая собака!

Нестор Бельгран не расслышал его шепота, утонувшего в шуме листвы.

Несмотря на остроту взгляда, человек из тени не заметил с другой стороны парочку, тоже стоявшую в полумраке. Он был озабочен лишь этим пьянчужкой, неверной походкой бросившимся к дому, ничуть не заметив, что за ним наблюдают.

– Вы дрожите, – сказал Верберен, положив руку на талию Люси.

– Ведь этот человек ищет вашего друга? Какое жуткое место!.. Умоляю, пойдемте отсюда!

Они пошли, пошатываясь, по неровному тротуару. Люси вцепилась в спутника, будто боялась, что ее от него оттащат. Однако ей нечего было опасаться – он прижимал ее даже крепче, чем собственную супругу.

Глава пятнадцатая

21 сентября

Мели Беллак чуть не плакала. Она рассчитывала задобрить Эфросинью, приготовив первоклассный обед по рецепту, который не могла знать мадам Пиньо. Почему эта женщина к ней придирается? И зачем вмешивается в дела других? Мели Беллак отыгралась на луке, безжалостно измельчив его и решительно бросив в кастрюлю, где он присоединился к главной причине спора – филейной части говядины, которую, по словам Эфросиньи, готовить таким способом преступно.

– Мсье Мори обожает мясо, запеченное в духовке! Вы рискуете вызвать у него несварение!

– La charonha![84]84
  «Змея», «подлюга» – созвучно с франц. Charogne. – Прим. перев.


[Закрыть] – в который раз процедила сквозь зубы Мели.

Она ужасно жалела, что согласилась на это место. С мсье Мори совершенно невозможно поговорить, а в его квартире полно возмутительных гравюр с изображением обнаженных узкоглазых мужчин и женщин в непристойных позах. На их создание художника вдохновил сам дьявол, не иначе! И в довершение всего еще и мадам Пиньо, которая повсюду сует свой длинный нос…

С карандашом за ухом Кэндзи складывал в стопку демонстрационные экземпляры книг, выставленные в витрине и выцветшие на солнце. Он мурлыкал под нос песенку Мели Беллак, не замечая, что мешает попыткам Жозефа припомнить мотив, который насвистывал незнакомец в доме с призраками.

Именно этот момент выбрала Матильда де Флавиньоль, чтобы появиться в книжной лавке в наряде из поплина в крупную клетку и круглой шляпке, украшенной пышным бантом.

– Какими судьбами? – поинтересовался Кэндзи.

Матильда де Флавиньоль слегка растерялась, но тут же развернула рекламку велосипедов «Буксель» и «Дюбуа», гордясь, что ей удалось ее выклянчить у расклейщика афиш.

– Отдам Хельге Беккер, она их коллекционирует. Она случайно не здесь?

С простодушным видом она осмотрела лавку и увидела одного Жозефа. В глубине души она надеялась встретить Виктора Легри.

Но тот именно в это время беседовал с букинистом Шанморю, пытаясь добиться с его помощью осуществления своих и Жозефа планов. Для этого ему пришлось потратить немало силы убеждения и даже несколько франков, так что когда он появился, Матильда де Флавиньоль уже убралась восвояси. Виктор поставил велосипед рядом со шкафом, где Кэндзи хранил сувениры, привезенные из путешествий. Жозеф тоже проскользнул к этому убежищу.

Наклонившись к стопке книг Артура Шницлера – то была повесть «Смерть», переведенная с немецкого и вышедшая в издательстве «Перрен», – Кэндзи вспоминал, как Джина сказала, что они могут встретиться лишь на следующей неделе. Он настаивал, но в ответ слышал: «Я ужасно выгляжу, у меня синие круги под глазами. Лучше меня такой не видеть…» Надо ли было настоять? А вдруг она потом упрекнет его, что он ее послушал? Женщин так сложно понять! Можно ли быть уверенным, что их запрет не предназначен для того, чтобы его нарушить? Он судорожно вздохнул. Он сожалел о своих прежних связях, в частности, об отношениях с Евдоксией Аллар. С ней не было никакого жеманства, они раздевались, совершали что должно, одевались и назначали следующую встречу, в интервале с пяти до семи.

– Эта хозяйка пансиона – лицемерка, она не позволила мне подняться к Альфонсу, потому что скрывает что-то подозрительное! А если она его прикончила и повесила в шкафу рядом с полосатым костюмом?

– Вы преувеличиваете, Жозеф. Успокойтесь, а то мы не сможем одурачить Кэндзи.

Будто только и ждавший этой реплики, колокольчик прозвенел. К Кэндзи направился любопытный персонаж. Под расстегнутым пальто виднелась зелено-желтая рубашка, подбородок был укутан кашне. На ногах красовались деревянные сабо, громко стучавшие по полу. Длинные светлые волосы прикрыты бобровой шапкой. Незнакомец зарос бородой до самых глаз – маленьких, небесно-голубого цвета, похожих на яркие камешки, вдавленные глубоко в лицо. Войдя, он немедленно устремился к новинкам.

– Hello, дорогой собрат. Надеюсь, ваша лавка примет мой план социального обновления, и когда я создам профсоюз, будет подчиняться его правилам.

– Что это будут за правила, мсье Шанморю? – холодно спросил Кэндзи.

– Не продавать ни одного произведения по цене ниже установленной мною. Комитет утвердит расценки. Все книги будут рассортированы в алфавитном порядке, на этикетке указано заглавие и цена, приложена закладка, а на карточке, составленной на старофранцузском, будут написаны разумные советы по уходу за книгами, а также строгий запрет сыпать на них пепел от сигарет.

– А из кого будет состоять этот комитет?

– В основном из меня. Но я еще с вами об этом поговорю. Hic et nunc меня интересует совсем другое. Два ваших компаньона обещали мне прийти оценить тома, украшенные экслибрисом каноника Антуана Шевалье, которыми набита моя кладовка, как бочка селедкой. Раритет 1650 года.

– А что это вы сказали вначале? На каком языке?

– Латынь, мсье Мори, латынь. Я сказал: «здесь и сейчас».

Виктор и Жозеф показались из задней комнаты. У обоих были такие детски невинные лица, что это сразу показалось Кэндзи подозрительным.

– Я намеревался пойти в Друо, – запротестовал Кэндзи.

– Клянусь собственной матерью, вернусь к полудню! – завопил Жозеф.

– Аккуратнее с клятвами, а не то ваши выходки отразятся на здоровье вашей матери и положат конец терпению вашего тестя!

«Они принимают меня за идиота! Шанморю, раритет! Как же!» – размышлял Кэндзи, следя за тремя мошенниками через витрину.

– Главное, держите язык за зубами и не забудьте упаковать два тома с пресловутым экслибрисом, – посоветовал Виктор Шанморю, чьи сабо уже стучали по тротуару улицы Сен-Пер.

Полицейские Шаваньяк и Жербекур, подручные комиссара Рауля Перо, следили за Роанским двором, замерев, как два огородных пугала. Они должны были отслеживать визиты в дом Александрины Пийот Виктора и Жозефа. Шаваньяк сделал знак Жербекуру быть начеку: подозреваемые как раз проскользнули к сараю.

При виде свалки, где, возможно, была погребена коробочка из-под мигренина, Виктор тяжело вздохнул. Жозеф тоже.

– Представьте, что через тысячи лет археологи, перерывая этот квартал, найдут чучело выдры, шляпки, корсет и кринолин. Какой вывод они сделают? Наверняка решат, что предки были маленькими волосатыми млекопитающими, носившими дырявые шляпы и запиравшими своих врагов в клетках из китового уса.

– Жозеф, мы торопимся! Давайте не тратить время на всякие глупости!

Следующий час они потратили на то, что копались в грудах странных предметов, назначение которых было порой сложно определить. Например, там была ракетка для бадминтона без ручки, но зато с прикрепленными к ней искусственными цветами. Иногда перед ними вдруг открывалось месторождение вафельниц или рудная жила ложек для абсента. Заметив какую-нибудь коробочку, они старались поскорее вытащить ее из-под груды хлама, а потом, чихая от пыли, смотрели на упаковку из-под ливонских капель, шоколада Menier или ликера на травах.

– Это бесполезно, мы зря теряем время, – в конце концов заметил Виктор.

– Не совсем, – возразил Жозеф, держа пачку листочков в руке. – Здесь говорится о жирах и стеариновой кислоте, а подписано Шеврелем. Это понравится мсье Мандолю!

– Браво, Жозеф! Он будет в восторге, а мы воспользуемся этим, чтобы спросить о химической формуле из книжечки. Или вы хотите подвергнуть мсье Шодре такому же допросу?

– Нет, спасибо, он мне постоянно талдычит об Эжене де Миркуре, чьи работы я никак не могу достать. Ну что, мы правда сматываемся? Здорово! Вы позволите?

Жозеф нацарапал несколько слов в своем блокноте, почему-то насвистывая мотив, услышанный на улице Корвизар. Сдерживая раздражение, Виктор проворчал:

– Вы мне все уши прожужжали своими трелями!

– Не сердитесь, Виктор, когда я слышу надоевшую мелодию, слова которой забыл, она отпечатывается у меня в мозгу, и я месяц не могу от нее отделаться. Мы правда уходим? В самом деле?

– Это все равно что искать иголку в стоге сена. Уводите Шаваньяка и возвращайтесь домой, а я займусь Жербекуром и сбегаю в «Пасс-парту». Встречаемся сегодня вечером в «Потерянном времени», оттуда и отправимся в этот чертов особняк.

Выйдя из фиакра, Ганс некоторое время выждал. Отправиться на улицу Фонтен – сложное испытание. Все это время он вспоминал о Таша со всей теплотой былой нежности и мучительной тоской. Приехав в Париж, он пробежал по всем местам, где мог надеяться на мимолетную встречу: посещал тех же людей, что и она, даже нашел удовольствие в беседе с эти проклятым книготорговцем, за которого она вышла замуж. Утверждали, будто тот раскрывает преступления. Что из того? Ганс был не из таких. Его мало что интересовало, кроме собственных желаний. Согласившись принять участие в выставке в «Прокопе», он уступил своим амбициям, а также желанию возобновить отношения с женщиной, чей образ не давал ему покоя и чье лицо он запечатлел на нескольких своих скульптурах. Статуи, расставленные по мастерской, обладали не только лицом, но и телом Таша. Он был убежден, что сумеет убедить ее уступить. Ведь он испытывал к ней такое сильное влечение. Лишь бы она была одна.

Ему повезло: дверь открыла сама Таша. На ней была юбка и светло-серая блузка, похожая на ту, которую она носила в Берлине и под которой угадывалось обнаженное тело. Она тут же хотела захлопнуть дверь, но он удержал ее.

– Разве я некстати? Ведь ты, похоже, одна.

– Виктор здесь неподалеку, он сейчас вернется.

– Лгунья, я знаю, что его нет! Нам нужно столько всего сказать друг другу. Я тебе рассказывал о книге, которую друг Доде и Родена, корреспондент «Нойе фрай пресс», Теодор Герцль[85]85
  Теодор Герцль (нем. Theodor Herzl; 1860–1904) – еврейский общественный и политический деятель, основатель Всемирной сионистской организации, провозвестник еврейского государства и основоположник идеологии политического сионизма. Был журналистом, писателем, доктором юриспруденции. – Прим. перев.


[Закрыть], написал по делу капитана Дрейфуса? Это должно тебя заинтересовать, там речь идет о необходимости создать государство для евреев.

– Отныне я француженка, моя фамилия Легри, – возразила она, пятясь.

– Боюсь, смены гражданства недостаточно. В России или во Франции, ты все равно еврейка.

– Во Франции не устраивают погромов.

– Но здесь есть антисемиты. Разве ты не видишь? Дело Дрейфуса помогло все увидеть в верном свете. Твой Легри не сможет тебя защитить, а я смогу! И никто не будет желать тебя так, как я.

– Замолчи!

– Зачем с этим бороться? Ты и сама горишь желанием!

Он взял ее за плечи и привлек к себе. Она уступила с такой безучастностью, что Гансу показалось, будто он сжимает в объятиях куклу. Он отпустил ее, и она тут же попыталась ускользнуть, но он рывком приблизил ее к себе и стал целовать в губы. Она же не оказывала ни малейшего сопротивления. Сильные пальцы скульптора мяли ее одежду, жадно гладили бедра. Вместе они качнулись в сторону алькова. Несмотря на то что голос внутри Таша кричал: «Нет!» – они медленно опустились на кровать, и Ганс, оказавшись сверху, рванул на ней блузу. Она не произнесла ни звука, будто загипнотизированная, но он слышал, как она с усилием дышала. Внезапно она резко оттолкнула его, почувствовав, что уже готова уступить.

– Нет, Ганс! – сказала она тихо. – Все кончено. Невозможно ничего вернуть.

– Но почему?

– Ты можешь цепляться за прошлое, если это доставляет тебе удовольствие, но для меня прошлое уже ушло.

– Не будь злюкой, ведь ты хочешь этого!

– Я вижу, ты остался таким же властным. Ничто и никто не может противиться твоим решениям, не так ли? – холодно бросила она ему.

Теперь она смотрела на него с презрением. Он не привык, чтобы с ним так обращались, и, охваченный яростью, грубо тряхнул ее. Она споткнулась обо что-то мягкое. Возмущенное мяуканье прервало их рукопашную схватку. Маленькая кошка, превратившись в комок вздыбленной шерсти, выпустила коготки и бросилась на обидчика хозяйки.

– Мерзкое животное! – завопил он и побежал к выходу, а кошка помчалась за ним.

Таша воспользовалась этим. Слизнув с запястья кровь и прижимая к груди порванную блузку, она бросилась запирать дверь.

– Спасибо, Кисточка! Ты спасла меня от себя самой! – шепнула она кошке, которая терлась у ее ног.

Наспех одевшись, Таша выглянула в окно в поисках кого-нибудь, кто помог бы ей избавиться от непрошеного посетителя.

– Не делай глупостей, открой! – умолял под дверью Ганс. – Прошу тебя, впусти! Ну, будь умницей!

– Уходи! Остановимся на этом, чтобы не опуститься до бранных слов, – сказала она.

Тут она увидела в окошко, как дочки столяра принялись бегать друг за другом вокруг фонтана, напевая веселую песенку. Таша схватила сумочку, открыла дверь, грубо оттолкнув Ганса, и кинулась на улицу.

– Зоя! Хлоя! Подождите меня!

Подбежав к девчушкам, она схватила их за руки и пошла вместе с ними. Она прошла всего несколько метров, как с ней поравнялся пустой фиакр. Она вскочила в него как раз в тот момент, когда Ганс собирался схватить ее за руку.