Текст книги "Мумия из Бютт-о-Кай"

Виктор неохотно повиновался, надеясь, что в блокноте нет ничего такого, что он не хотел бы показывать окружающим.

– Благодарю вас за помощь, мсье Мандоль.

– Не стоит. Лучше побывайте еще раз у той дамы – не знаю ее имени…

– Александрина Пийот, так называемая Тетушка…

– Знакомое имя! Я слышал его от мамы! – воскликнул Жозеф. – Мишлин Баллю подозревает, что ее кузен переехал к ней жить. Мы-то считаем, что Альфонс имеет право сам устраивать свою жизнь, но мадам Баллю, когда чем-то раздражена, становится просто невыносимой! Вы бы слышали, что она сейчас говорила на улице…

– Нет-нет, не продолжайте, Жозеф! Мне не хочется омрачать такой чудесный день: смотрите, небо прояснилось! Я воспользуюсь этим, чтобы нанести визит мадам Пийот. Если повезет, у меня есть шанс застать ее дома.

– Мне тоже пора, – сказал мсье Мандоль, – меня ждут в Коллеж де Франс. Я рассчитываю на вас, мсье Легри.

Бывший учитель вышел, и дверь за ним закрылась, звякнув колокольчиком. Жозеф устало закатил глаза.

– Как же он мне надоел со своим Шеврелем! А вы тоже хороши! Это неслыханно! Вы провели здесь всего пять минут и снова удираете! – возмущенно воскликнул Жозеф.

– Послушайте, разве не вы только что просили, чтобы я помог мадам Баллю? Боюсь, я опять проколю шину, так что лучше пешком… Я доберусь туда минут за двадцать. Присмотрите за моим велосипедом.

– Услуга за услугу: у вашей сказки о цветке есть продолжение? Я начал рассказывать ее Дафнэ, и она тут же заснула. Что там было дальше?

– Да я уже забыл, о чем там речь, – растерялся Виктор.

– Об уродливом цветке, который отправился навстречу солнцу.

Виктор почувствовал себя Шахерезадой.

– М-да… Когда безобразный цветок вернулся, он стал неслыханно красив! Пчелы слетались к нему, радостно жужжа. Бабочки, привлеченные его чудесным ароматом, наперебой махали над ним крылышками… Э-э-э… Жозеф, это смешно! Неужели вы всерьез хотите, чтобы…

– А как вы думали?! Мне тоже надо иногда отдыхать! Если не буду высыпаться, я стану для вас бесполезен. А ваша сказка действует на мою дочку лучше, чем успокаивающая микстурка.

– Ну спасибо.

– Да не за что, это чистая правда! Итак, безобразный цветок стал безумно счастлив…

– До поры до времени. Потому что через несколько дней он осознал, что из-за такой бешеной популярности у него не остается ни единой минутки на себя. Поэтому, когда дуновением ветерка его пригнуло к тонкой былинке, он спросил у нее: «Скажи, как тебе удается быть такой маленькой?» И она ответила: «Все очень просто, я дружу с луной». Вот и все, вы довольны, Жозеф?

– Я понял, это бесконечная история…

– Конечно! Вы и сами можете сочинить такую.

Виктор неторопливо шел по пассажу дю Коммерс. Напротив дома 8 в 1794 году располагался читальный зал вдовы де Бриссо, где были собраны труды по юриспруденции, принадлежавшие когда-то ее мужу-жирондисту. Когда его повесили, вдова с сыном находилась под наблюдением полиции. Недалеко от читальни стоял дом, где в 1793 году Марат писал свои статьи, подписывая их словами «Друг народа». «Казалось, все это происходило вчера», – думал Виктор, представляя себя одним из революционеров, арестованных за распространение запрещенных памфлетов.

Он очнулся от размышлений лишь у Кур де Роан. Под окнами домов росли каштаны; лошади жевали в стойле сено.

Из сарая с приоткрытыми створками высыпали полосатые котята, а за ними – кошка.

«Кажется, мне повезло: не придется идти на улицу Друо», – подумал Виктор. Все говорило о том, что Тетушка дома.

Он заглянул в сарай. После яркого света глаза не сразу привыкли к полумраку, но, приглядевшись, он увидел там и пыльную модель трехмачтового парусного судна, и амфору без ручки, и чучело выдры, и букетики искусственных цветов, и глобус…

– Тетушка! – крикнул он.

Ему почему-то стало не по себе, словно среди старых вещей бродили тени их бывших хозяев, готовые окружить незваного гостя и бросить в темницу, где он будет прозябать до самой смерти.

Виктор поспешил выйти. Вид тощих кошек, растянувшихся на солнышке, его немного успокоил. Сложив руку козырьком, он поднял взгляд на окна второго этажа. Увы, они были занавешены, и он смог различить лишь стоявшие на подоконнике горшки с геранью.

Поднявшись, он постучал, подождал немного и, не получив ответа, повернул ручку. Дверь отворилась. Войдя, он споткнулся о скамеечку для ног и раздраженно отшвырнул ее в сторону. Ему вспомнилась неприятная сценка из детства: когда ему было шесть лет, он проснулся среди ночи, побежал в спальню родителей и, ворвавшись туда, наткнулся на сервировочный столик. Грохот, крики, ярость отца…

Виктор прошел в комнату мадам Пийот. Сквозняк шевелил занавески на приоткрытых окнах. В мягком полумраке полки вдоль стен, заставленные безделушками и коробочками, казались геометрическим орнаментом, нарисованным прямо на обоях. На пол спланировал какой-то конверт. Виктор поднял его и, выпрямившись, вздрогнул, увидев силуэт, прислонившийся к сундуку.

– Вы здесь! Что вы задумали? Вы что, не слышали, как я стучал?

Тетушка медленно повернулась к Виктору. Он улыбнулся, радуясь, что застал ее дома, но через долю секунды его улыбка исчезла. Поза женщины была неестественной, и он вдруг понял, что ее ноги не касаются пола.

Глава девятая

Вторая половина того же дня

Этим осенним днем коридоры префектуры казались мрачнее и грязнее обычного.

Огюстен Вальми медленно поднимался по ступеням главного полицейского управления в свой кабинет, ранее принадлежавший инспектору Лекашеру, – невзрачное помещение с геометрическим темно-коричневым рисунком на обоях, который действовал Вальми на нервы. Единственное, что ему здесь нравилось, – это раковина, установленная под зеркалом с облезлой амальгамой.

Он шел по коридору бледно-зеленого цвета, когда услышал, как его окликнул дневальный.

– Господин инспектор, начальник управления приказал вам незамедлительно отправиться в Кур де Роан. Комиссару Перо из Шестого округа позвонили: некто обнаружил труп женщины в доме 12. Комиссар Перо побывал там и установил факт смерти. Он отправил туда двух своих полицейских, Шаваньяка и Жербекура, которые охраняют место преступления. Начальник настаивает, чтобы именно вы провели расследование.

– Но Шестой округ закреплен за Раулем Перо! Я занят по горло, скопилось много бумаг, которые нужно разобрать. Мое присутствие действительно необходимо?

– Я лишь передаю вам указания. Начальник уточнил, что тревогу поднял некий Виктор Легри, хорошо известный полиции нашего округа, и еще – что дело серьезное и не подлежит огласке.

Когда девять месяцев назад Огюстен Вальми принимал дела от инспектора Аристида Лекашера, тот предупредил его насчет Виктора Легри. Лекашер сообщил, что сей книготорговец имеет обыкновение соперничать с полицией. Мало того, что сует повсюду нос, мешая расследованию, – еще и совершает ошибки, которые всякий раз должны были бы привести к катастрофе, но почему-то все выходит наоборот: при помощи своего шурина или других лиц, а также благодаря необычайной удаче, он задерживает убийц с такой же легкостью, с какой первоклассный стрелок попадает в яблочко.

Огюстену Вальми было тридцать семь, и он успел прослыть талантливым сыщиком. Он тщательно следил за собой, отличался спокойным, даже флегматичным характером и никому не доверял. Когда Лекашер предупредил его о возможном вмешательстве Виктора Легри в дела полиции, Вальми лишь невозмутимо пожал плечами. Он был уверен, что проблем с сыщиком-любителем у него не возникнет. Значит, мсье Легри появился на сцене! В Кур де Роан погибла женщина, и это чертов книготорговец первый оказался на месте преступления.

Огюстен Вальми отправился туда незамедлительно. Его не покидало странное ощущение, будто он забыл что-то очень важное. Руки! Он собирался намылить их, когда ему передали приказ начальника. Не выполнив этот ритуал, Вальми чувствовал себя не в своей тарелке. Он развернул носовой платок и тщательно вытер пальцы. Затем изучил свое лицо в карманном зеркальце, поправил воротник, расчесал на пробор жесткие каштановые волосы и одернул рукава модного пальто из мягкой вигони[53]53
  Вигонь – рыхлая пушистая пряжа, изготовленная преимущественно из хлопка и его отходов с примесью отходов шерстопрядильного производства (шерстяных очесов). – Прим. перев.


[Закрыть].

– Вы не передвигали мебель?

Еще не оправившись от волнения, Виктор молча покачал головой. Позвонив в полицию, он выпил бокал коньяку в небольшом кафе, а потом стоял у сарая Тетушки в ожидании своего давнего приятеля комиссара Рауля Перо[54]54
  См. роман «Тайна квартала Анфан-Руж». – Прим. перев.


[Закрыть]. Но того отстранили от расследования в пользу преемника Аристида Лекашера, нового инспектора, фамилия которого напоминала об известном сражении времен Революции[55]55
  Вальми – селение, близ которого 20 сентября 1792 года войска революционной Франции одержали первую победу над войсками австро-прусских интервентов и французских дворян-эмигрантов. – Прим. перев.


[Закрыть]. При виде него Виктор отметил, что тот держится неестественно прямо, точно кол проглотил.

– Начнем с самого начала, мсье Легри. У вас была назначена встреча с мадам Пийот?

Здесь только что погиб человек, и смерть ощущалась так близко, что Огюстен Вальми умирал от желания поскорее вымыть руки. Если бы не этот книготорговец, он бы без колебаний вошел в квартиру, чтобы воспользоваться рукомойником.

– Сколько можно повторять: меня привела в этот квартал случайность, мадам Пийот обещала поискать для меня книги, которые нужны одному из моих клиентов, и вот…

– Признайте, любопытное совпадение, особенно если учесть ваше пристрастие к расследованию преступлений. Ваше присутствие на месте вероятного убийства не выглядит случайным.

– А вы не думаете, что это самоубийство?

– Скамеечка для ног наталкивает на подобную мысль. Но странный факт – она слишком далеко от трупа. Хотя… женщина могла оттолкнуть ее, когда затянулся узел. Поскольку вы утверждаете, что ничего не передвигали…

Виктор отвел взгляд от пронзавших его серо-голубых глаз инспектора и стал разглядывать три кресла, столик на одной ножке, кровать и полки вдоль стен. Сам он на всякий случай решил умолчать о том, что споткнулся об эту скамеечку. Инспектор задернул занавески, и холодный дневной свет, проникая сквозь прозрачный красноватый кретон, создавал в комнате тревожно-гнетущую атмосферу.

– Не понимаю, почему бы она могла покончить с собой? В последний раз, когда я с ней беседовал, она была весела и довольна жизнью.

– Мсье Легри, для вас было бы лучше, если бы мадам Пийот повесилась сама, потому что если ей кто-то помог, боюсь, вы будете главным подозреваемым.

– У вас нет никаких улик! Я пришел сюда к одиннадцати. Мой шурин и один из клиентов могут подтвердить, что до этого я полчаса находился в лавке. А тело мадам Пийот уже окоченело.

– Что ж, надеюсь, судебно-медицинский эксперт подтвердит ваши показания и установит, что смерть наступила до вашего прихода. Но меня смущает одна деталь: где вы были до встречи со своим помощником?

– Я покинул свой дом в половине девятого, но по дороге проткнул велосипедную шину и вынужден был заняться ее починкой.

– Это кто-нибудь может подтвердить?

– Откуда мне знать? В это время дня по бульвару Капуцинов прогуливаются сотни прохожих!

– Что вы делали на бульваре Капуцинов? Он находится на правом берегу, а мы с вами – на левом, неподалеку от вашей лавки.

– Я живу на улице Фонтен.

– Подытожим: вы выехали с улицы Фонтен на велосипеде, проткнули шину, починили ее и приехали в лавку поздним утром. В котором часу вы пешком отправились с улицы Сен-Пер в Кур де Роан?

– В одиннадцать или в пять минут двенадцатого. Я не смотрел на часы.

– На то, чтобы починить шину, вам понадобилось два часа? Вы заметно нервничаете, мсье Легри.

– Я больше не стану отвечать на ваши вопросы, пока сюда не прибудут судебно-медицинский эксперт и другие ваши коллеги.

– Не беспокойтесь, они появятся с минуты на минуту. Я уверен, мы раскроем преступление по горячим следам. Что находится во второй комнате?

– Кухня, которая также служит столовой.

– Пойду взгляну. До скорого, мсье Легри!

Инспектор Вальми прошелся по квартире в поисках крана с водой, а Виктор нащупал в глубине кармана помятый конверт, который подобрал на полу. Сидя в кафе в ожидании инспектора, он несколько раз перечитал послание, которое находилось в конверте, а оно вызывало немало вопросов. Почему Александрина Пийот решила завещать свое состояние ему, ведь она его почти не знала? И означает ли этот конверт, что она действительно покончила с собой?

Завещание

Я, нижеподписавшаяся Александрина Пийот, перекупщица, проживающая по адресу Париж, Кур де Роан 12, завещаю господину Виктору Легри, торговцу книгами с улицы Сен-Пер, все мое имущество, находящееся в квартире, лавке и сарае.

Составлено и написано мною лично

в Париже 2 февраля 1896 года.

Далее шла подпись.

Виктор не знал, как поступить с этим документом. Если он оставит его у себя, а инспектор узнает о том, что старьевщица отписала ему все свое имущество, подозрения в отношении него еще более окрепнут, и его арестуют. Может, лучше спрятать завещание на полке между книгами, чтобы полицейские обнаружили его позже? Но Виктор не питал иллюзий: профессионалы найдут все что угодно. Неужели эта бумага существует лишь для того, чтобы указать на него как на убийцу?

Огюстен Вальми снял перчатки и с наслаждением окунул руки в миску, где была замочена белая фасоль. Она напомнила ему скользкую гальку, по которой он ступал в жаркий полдень, когда плескался в реке Гиль, недалеко от дома родителей. Увидит ли он когда-нибудь родные Альпы? И покинул бы их когда-нибудь вообще, если бы в одно воскресенье, когда ему шел десятый год, не увидел девушку в горной речке с кинжалом между лопаток? Это был первый в его жизни труп.

Он осмотрел кухню, заметил вафельное полотенце, висевшее на оконном шпингалете, потянулся к нему, но передумал. Вытер руки носовым платком, аккуратно взял полотенце и положил в бумажный пакет, который достал из кармана пальто.

– Когда ты прекратишь таскать мне полузадушенных мышей? Вот место для твоих охотничьих трофеев!

Таша брезгливо взяла мышь за хвост и, бросив в мусорное ведро, поспешно закрыла крышку. Кошка отчаянно мяукала, требуя вернуть добычу, но Таша вымыла руки и вышла, заперев кошку на кухне. Потом надела строгую черную кофточку с высоким воротником и воланами на рукавах и юбку синего бархата. Ей нравилась сдержанность этого наряда: в нем проще будет пресечь ухаживания Мориса Ломье. А что до него… Если бы только она могла о нем не думать!

Утром Виктор сообщил ей, что сможет прийти в кафе «Прокоп» только когда закроется книжная лавка, и добавил:

– Я понимаю, как тебе хочется пойти туда. Ты иди, не дожидайся меня – встретишься с друзьями, насладишься атмосферой искусства…

Таша с нежностью погладила подаренное мужем колечко с аквамарином, которое никогда не снимала. Надев пару кружевных перчаток, новую шляпку, украшенную черешней, и шерстяное пальто, заперла дверь квартиры. Мастерская в дальнем углу двора манила ее, словно шепча: «Куда ты собралась? Иди лучше сюда. Твоей картине скучно. Ей хочется, чтобы ты ее завершила».

Стараясь не поворачивать голову в ту сторону, Таша быстрым шагом пересекла двор.

С мольберта на нее с едва заметной улыбкой смотрел Виктор. Она начала писать его портрет, когда ей надоели аллегорические сюжеты и иллюстрации к «Эмалям и камеям» Готье. Она работала увлеченно и вдумчиво, как всегда, стремясь постигнуть внутренний мир того, чей портрет писала, и передать свои впечатления зрителю. Это было нелегкой задачей, но Таша не сдавалась. В данном случае она пыталась передать противоречивую натуру Виктора – его мужество и ранимость, энергию и медлительность, дружелюбие и почти непреодолимую властность.

Чистый прозрачный воздух, блекнущие краски, возвещающие о приходе осени… Легкой походкой Таша прошла по улицам Фонтен и Пигаль, пересекла площадь Святой Троицы и с удивлением обнаружила, что находится на улице Скриб, рядом с «Гран кафе». Она забрела не туда, куда собиралась. Перед лавкой гаванских сигар стояли, бурно жестикулируя, южноамериканцы, которые проводили ее жадными взглядами. Какой бы простой и скромный туалет Таша ни надела, она всегда привлекала мужское внимание, и это ее сердило. Она взяла экипаж. Угрызения совести терзали ее, словно злобные гарпии.

«Ты лицемерка! – говорила она себе. – Утверждаешь, что обожаешь мужа, но стоит ему выйти за порог, как бежишь на выставку якобы для того, чтобы поддержать коллег, хотя на самом деле хочешь видеть его! Ты одержима мыслями о нем, и тебе стоит немалых усилий удержаться от того, чтобы с ним связаться. Ты много раз видела его во сне и хотя, проснувшись, уверяла себя, что это нелепо, мысли о нем тебя не оставляют. И ведь ты не решилась открыться перед своим любимым Виктором, лучшим из мужей! Вовсе нет! Притворщица несчастная!»

Таша гнала назойливые мысли, но чувство вины не исчезало. Стоило ей узнать, что она может увидеть его, как она тут же устремилась ему навстречу. И то, что Виктор сам отправил ее на вернисаж, не оправдание.

В ней словно спорили два человека. «Еще не поздно все отменить», – подсказывал один, в то время как другой нашептывал: «Зачем отказываться от встречи? Почему бы просто не поболтать с ним о том о сем. Соблюдая приличия, оставаясь отстраненно-вежливой. Разве это преступление – поинтересоваться, как у него дела?»

Виктор старался курить меньше, но он был рад, когда ему позволили выйти для этого на улицу, пока судебно-медицинский эксперт производил осмотр тела, а полицейские методично обыскивали квартиру. Он был рад, что больше не видит несчастную мадам Пийот.

Время шло, сгущались сумерки. Виктор попросил у инспектора разрешения позвонить своему помощнику и супруге. Тот кивнул, и Виктор отправился в кафе на бульваре Сен-Жермен, но вернулся оттуда ни с чем: телефон книжной лавки был занят, а у Кэндзи и на улице Фонтен никто не отвечал. Должно быть, Таша уже в «Прокопе».

Виктор вдруг понял, что страшно проголодался, купил кулек жареного картофеля, и только потом поднялся в квартиру Тетушки. Несчастная лежала на своей кровати. Врач, который долго осматривал ее, наконец со вздохом выпрямился и, растирая затекшую спину, принялся что-то докладывать инспектору Вальми. Тот сделал Виктору знак подойти.

– Дорогой мсье Легри, доктор Шеналь сообщил мне, что, по его мнению, женщина скончалась более пятнадцати часов назад. Точнее будет известно, когда произведут вскрытие. Таким образом, если коллеги и супруга подтвердят ваши показания, вы вне подозрений.

– Вы что, собираетесь вызвать мадам Легри в префектуру?! – в ужасе воскликнул Виктор.

– Могу побеседовать с ней дома. Я не тороплюсь. Мы с доктором склоняемся к версии самоубийства, остается только прояснить мотивы. И понять, какую роль сыграла эта несчастная скамеечка для ног… Впрочем, это вас не касается. Однако я прошу вас не покидать город, пока расследование не будет закончено. Ах да, чуть не забыл!

Огюстен Вальми взял чернильницу, перо и чистый лист бумаги.

– Будьте любезны, напишите ваш домашний адрес и адрес вашей лавки.

Виктора не обмануло показное благодушие инспектора. Попрощавшись с ним и с судебно-медицинским экспертом, он отправился на перекресток де Бюси, откуда собирался доехать на фиакре на улицу Фонтен, переодеться. По дороге он пару раз обернулся, уверенный, что за ним следят, и с облегчением убедился, что это не так.

Глава десятая

Вечер того же дня

Жан-Пьер Верберен тщательно все осмотрел, но не нашел больше никаких следов своего друга Бренголо. Он подумал, что имеет смысл поинтересоваться местом, обозначенным на карточке, что лежала в книге.

В омнибусе было тесно, но плавное движение успокаивало. Потом Жан-Пьер шел по улицам, пробираясь сквозь толпу.

Улица Антрепренер была освещена слабо, и салон-парикмахерскую было видно сразу: под оранжевой вывеской с изображением огромных ножниц горели три газовых фонаря, и крупная вывеска бросалась в глаза:

Модест Шамлан

Мытье головы для мужчин и женщин. Стрижка.

Уход за лицом. Борода и усы.

Салон не предоставляет услуг в кредит.

Миловидная девушка в фартучке с оборками предложила ему присесть и подождать, пока она и владелец салона закончат беседу с двумя клиентами. Хозяин крутился вокруг дородного господина, подравнивая ему бакенбарды и попутно комментируя новости из газет:

– Я считаю, что эти белые жезлы, которыми собираются снабдить наших полицейских, – просто абсурд. Разве это помешает машинам давить пешеходов?!

– О, от этого быстро откажутся, – скептически заметил клиент. – Отменили ведь оплату за проезд в омнибусе!

– Но пока что, – продолжил парикмахер, – полицейские гордятся своими жезлами, им кажется, они похожи на французских маршалов. Они даже называют префекта полиции маршалом правопорядка.

Девушка, склонившись к седовласой даме, плечи которой были прикрыты специальной накидкой, говорила, намазывая ей щеки вязким, как смола, кремом:

– Мы стремимся к прогрессу, потому что нетерпеливы. И все же вряд ли пойдем на то, чтобы отправлять назначения больным с помощью почтовых голубей, как это делает один шотландский доктор.

Дама в ответ промычала что-то невразумительное: не решаясь открыть рот из-за крема.

– Повторите, мадам Бюрган, я не разобрала!

Клиентка вытерла губы накидкой.

– Это ненадежный способ, ведь голубя в любой момент могут подстрелить!

Парикмахер энергичным движением стер с щек почтенного господина мыльную пену и принялся расхваливать ему чудодейственное средство, которое можно использовать и как лосьон после бритья, и как средство от выпадения волос. Клиент, видимо, чтобы отвязаться от надоедливого парикмахера, согласился купить флакон. Хозяин салона проводил его до дверей:

– До скорой встречи, мсье Фендорж, надеюсь, вам у нас понравилось: вас не только обслужили по первому разряду, но и снабдили последними новостями!

Он подал клиенту шляпу и пальто, смахнув с них щеткой пылинки, и получил щедрые чаевые.

– Что ж, приступим? – обратился он к Жану-Пьеру Верберену.

Тот и охнуть не успел, как его укутали в пеньюар, обмотали шею скатанным в жгут полотенцем и намазали помазком подбородок. Несмотря на протесты, ему подкрутили густые усы и, властным движением откинув голову назад, защелкали ножницами. Ловко приведя шевелюру клиента в порядок, парикмахер щедро плеснул ему на голову лосьона, и Верберен почувствовал, как струйки затекли ему за воротник. Он взглянул на свое отражение в зеркале, перед которым стояла целая батарея флаконов и пузырьков и лежали всевозможные щетки и расчески. На него смотрел незнакомец – помолодевший и элегантный. Парикмахер, который во время работы беспрерывно болтал о чем угодно, начиная с обсуждения визита русского царя в Копенгаген и заканчивая информацией о последних моделях велосипедов, бегах и урагане, произошедшем десятого числа, в четверг, произнес:

– А вы не слишком разговорчивы, мсье. Надеюсь, вы остались довольны стрижкой?

Девушка тем временем уже прощалась со своей клиенткой:

– Всего доброго, мадам Бурган, не забудьте нанести крем на ночь, и завтра у вас будет прекрасный цвет лица! – напутствовала она клиентку.

Хлопнула дверь.

– Спасибо, все отлично, – пробормотал Жан-Пьер Верберен.

Пока ему отсчитывали сдачу, он набирался смелости и наконец спросил:

– Вы случайно не знаете моего друга? Его зовут Жан-Батист Бренгар, для близких – Бренголо.

Парикмахер и его помощница отрицательно покачали головой.

– Он клоун? Фокусник? С таким именем…

– Нет, он… э-э-э… путешественник, – пояснил Верберен.

Девушка взяла веник и принялась подметать ошметки волос на полу. Верберена очаровал ее хорошенький вздернутый носик, аппетитные ямочки на щеках, светлые кудри, завитушки на висках и сине-зеленые глаза.

– Люси, закройте салон, – распорядился хозяин. – Я убегаю, жена будет ворчать, если суп остынет!

– А почему вы решили, что этот ваш… Бренголо посещает наш салон? – спросила Люси у Жана-Пьера.

– Я нашел карточку вашего салона в его книге, он использовал ее как закладку.

– Здесь бывают не только постоянные клиенты, – сказала девушка. – Вот вы, например, пришли к нам впервые. Мы с мсье Шамланом иногда обслуживаем совершенно незнакомых людей. Оставьте мне ваш адрес, и если что-нибудь узнаю о вашем приятеле, я вас извещу. – И она протянула Верберену тетрадку, где записывала выручку.

Он написал:

Жан-Пьер Верберен

тупик де Лабрадор 4а

Пятнадцатый округ

– Это недалеко от Брансьонского моста, – уточнил он.

– У вас красивый почерк.

– Я почти тридцать лет работал делопроизводителем.

– Завидую образованным людям! – призналась девушка. – Мой жених работает в военном министерстве. Хотя какой он мне жених! – печально добавила она. – Вот уже неделю он не дает о себе знать…

Смутившись под ее пристальным взглядом, Верберен сослался на поздний час и удалился. Он корил себя за то, что стушевался: наверное, надо было рассказать обо всем, что с ним приключилось: и про Бренголо, и про его книгу, и про кровавые отпечатки, и про найденный ножик. Но он всю жизнь испытывал трепет перед противоположным полом (единственным исключением была Монетт). Вдруг эта молодая особа сочла бы его поведение двусмысленным? К тому же он боялся, что станет запинаться и краснеть. Он и не подозревал, что Люси Гремий с первого взгляда прониклась к нему симпатией.

– Какой приятный мужчина! – прошептала она, снова берясь за веник.

Морис Ломье и Мишель Форестье встретились на улице Ансьен-Комеди у дома 13, где находилось кафе «Прокоп», одно из самых старых в Париже. Морис указал другу на великолепный балкон с кованой решеткой и сообщил, что Фонтенель, Шамфор и Ривароль[56]56
  Бернар Ле Бовье де Фонтенель (1657–1757) – писатель, философ, популяризатор науки, предшественник просветителей; Себастьен-Рош Николя де Шамфор (1741–1794) – писатель, мыслитель, моралист; Антуан Ривароль (1753–1801) – писатель. – Прим. перев.


[Закрыть] сочиняли здесь каламбуры, которые, к сожалению, не вошли ни в одно издание произведений.

– Мими осталась дома, сидит у камина с грогом, у нее сильный насморк, – сообщил Ломье. – И это к лучшему: она мастерица закатывать сцены, а если учесть, что здесь будут хорошенькие женщины…

– Сколько полотен ты выставляешь?

– Всего четыре, мне нужно найти заказчиков.

Жарко натопленный зал был полон. Таша прошла мимо работ Мориса Ломье не задерживаясь, она считала эти поделки недостойными его таланта. А вот у пейзажа, изображавшего шахты на севере Франции, замедлила шаг: ей показалось, они написаны углем. Рядом с автором, бледным и худым, стояла хорошенькая, как кукла, молодая женщина, с темными волосами и множеством украшений на шее и пальцах. Она схватила Таша за руку и потянула к столику, на котором были разложены миниатюры, некоторые размером не больше медальона. Все они были посвящены национальному костюму Греции, родины мадемуазель Электры Стаматис. Так она представилась Таша, болтая без умолку.

– Я тут самая одаренная, а меня задвинули в дальний угол! Теперь, когда умер Верлен, один из моих соотечественников, Жан Мореас[57]57
  Жан Мореас – французский поэт; наст. имя Яннис Пападиамандопулос; родился в 1856 году в Афинах, умер в 1910 году в Париже. – Прим. перев.


[Закрыть] наконец избран королем поэтов! Ах! Верлен недостойно обругал его в своем недавно вышедшем сборнике «Поношения»[58]58
  Сборник опубликовал 12 сентября 1896 года издатель Леон Ванье, который скончался буквально через неделю после его выхода в свет. – Прим. перев.


[Закрыть], он обвинил Мореаса в том, что тот якобы возомнил себя основателем школы… Ходят слухи, будто подружка Верлена Эжени Кранц страшно нуждается и что она чуть ли не торгует на базаре трубками своего великого любовника…

Ее злоба, сильный акцент и просторечные выражения вызвали у Таша отвращение, и она поспешила отойти к скульптуре белого мрамора, изображавшей обнаженную пышнобедрую женщину с двумя ведрами в руках.

– Безвкусица и разврат! – отрезала дама в зеленой шляпке.

– Мадам, эта молочница – олицетворение крестьянского труда! – возразил итальянский скульптор, раскатисто произнося звук «р».

– Вам нет причин оправдываться, мсье. Во Франции принято считать опасными всех, чей образ мысли отличается от общепринятого, – спокойно заявил человек с внушительной бородой и носом с горбинкой.

– Мсье Франс! Как я рада вас видеть! – воскликнула Таша.

Анатоль Франс поцеловал ей руку и прошептал:

– Тише, дитя мое, я всего лишь обычный посетитель. Здесь есть талантливые художники, им реклама гораздо нужнее. Простите, я вас оставлю, хочу выразить почтение Огюсту Родену, вице-председателю комитета по возведению памятника Верлену в Люксембургском саду[59]59
  Памятник работы скульптора Огюста де Нидерхаузерна-Родо будет открыт лишь 28 мая 1911 года. – Прим. перев.


[Закрыть].

Таша проследила за писателем взглядом: он подошел к коренастому человеку, тоже с густой бородой, который оживленно беседовал с… Она его тут же узнала, хоть он и стоял вполоборота. Чуть постаревший, с сединой на висках. У нее комок застрял в горле. К тому же он украдкой поглядывал на нее! Она смутилась и отвернулась, опасаясь, что он сразу все поймет, прочитает в ее глазах. Глаза никогда не лгут. Боже! Как глупо было прийти сюда! Таша притворилась, будто разглядывает бюст Дидро и стоявшие рядом другие бронзовые скульптуры необычных вытянутых пропорций.

– Мсье Кемперс, – говорил автору Роден, – вы делаете большие успехи. Фотографии, которые вы мне отправили, не смогли передать, насколько хороши ваши работы. Мне особенно нравится влюбленный, пытающийся удержать свою возлюбленную.

– Я принимал участие в десятке выставок в Берлине, – ответил тот, – и критики были ко мне весьма благосклонны. Но ваше мнение бесценно для меня. Я был в Кале этим летом, ваши «Граждане Кале» – просто чудо! Каждый персонаж – отдельная история. Здесь так убедительно передано движение, эмоции людей, готовых отправиться на казнь ради спасения своего города! Гордая осанка говорит о том, что они достойны звания Человека. Они храбры – и в то же время исполнены отчаяния. А «Поцелуй»! Сколько любовного пыла, чувственности! Вы воспеваете вечную женственность, это прекрасно!

– Дорогой мой, подобно кусту, который обкорнал садовник, женщина сохраняет красоту, даже когда ее уродует беспощадная мода.

– Вы правы, женщина – украшение жизни.

«Неужели для них и я была бы всего лишь моделью?» – подумала Таша.

Знакомый хрипловатый голос, безупречный слог, манера произносить носовые звуки вызвали в ней невыносимую боль. Он говорил по-французски бегло, не прилагая видимых усилий.

– Вы любить Дидро? – тихо обратился к ней плотный мужчина с дергающейся щекой. – Я принести сюда часть своих работ, девяносто три других оставаться в мастерской. Вы согласиться на них взглянуть?

Она отрицательно покачала головой и пошла к выходу, но Анатоль Франс пригласил ее выпить с ним бокал шампанского. Они направились к буфету, над которым висели портреты Вольтера, Д’Аламбера, Пирона, Руссо, Мирабо[60]60
  Франсуа Мари Аруэ Вольтер (1694–1778) – один из крупнейших французских философов-просветителей, писатель, публицист; Жан Лерон Д’Аламбер (1717–1783) – философ-энциклопедист, математик, астроном, член Парижской Академии наук (с 1746 г.) и Французской академии; Алексис Пирон (1689–1773) – драматург, поэт и юрист; Жан-Жак Руссо (1712–1778) – выдающийся писатель, мыслитель, композитор; Оноре Габриэль Рикетти де Мирабо (1749–1791) – один из самых известных политических деятелей Франции эпохи Великой Французской революции. – Прим. перев.


[Закрыть].

– Подумать только, здесь я слушал, как Гюстав Эмар, забыв про своих любимых краснокожих, рассказывал анекдоты, Эмиль Гудо декламировал сонеты, Верлен читал свое первое произведение, «Мадам Обен». Казалье собирал каждый четверг и воскресенье литераторов-новичков, мы пели на мотив Каде Русселя: «Ах! Ах! “Прокоп” – чудесное кафе!». – Он вздохнул. – Где наши молодые годы? Увы! Если раньше вся литературная жизнь Парижа проходила в кафе «Прокоп», теперь молодые поэты обретают славу на Монмартре!

Мимо них прошла быстрым шагом женщина, на лице которой было очень много косметики, явно ради того, чтобы выглядеть моложе. Она остановилась возле Мориса Ломье, который в этот момент чокался с Мишелем Форестье.