Текст книги "Всюду кровь"

«Все оттого, что я вот-вот начну все сначала».

В комнате было тихо. Она слышала лишь, как дождь тихонько барабанит в слуховое окно. Она подняла голову. Ее отражение в темном стекле, на фоне мрачного неба, смотрело на нее столь пристально, что она никак не могла отвести от него глаз. Этот взгляд проникал внутрь ее, ворошил мысли, распахивал двери темницы, в которой, как ей казалось, она сумела спрятать свои желания и страхи. Ею овладевало оцепенение, оно бросало ей в лицо обрывки истории, принадлежавшей другой женщине. Стены и потолок комнаты создавали вневременное пространство, в котором все было предельно просто: голос Мари-Джо приказывал ей, что делать дальше.

Иногда девушка в наушниках сочувствовала Мари-Джо, иногда она ее ненавидела. Давным-давно кто-то или что-то навсегда связало их судьбы, правда, теперь она не могла вспомнить, как именно это случилось. Она лишь знала, что обязана отомстить за страдания, выпавшие на долю Мари-Джо.

Она затянулась сигаретой. «Так будет продолжаться до тех пор, пока я все не закончу».

Она села, откинулась на спинку стула и принялась рассматривать толстую книгу в богатом, искусно выполненном переплете, на котором расплылось большое темное пятно.

Это кровь.

Конечно, это вполне могло быть масло, чернила или краска. Но нет. Это была кровь, Мари-Джо говорила ей: «Я знаю, я там была, это кровь».

Девушка в наушниках провела пальцем по тисненым буквам, составлявшим название книги:

«Двадцать тысяч лье под водой».

Она поджала губы.

«Ты ведь уже далеко не молода! Но никто не знает, что скоро ты доживешь до седьмой жизни».

На виске у нее забилась крошечная вена. Кивок головой. Решение. Ответ был скрыт внутри книги. Она открыла ее.

Это был уникальный экземпляр, усеянный рукописными пометками, с оригинальными рисунками, с приложенными редкими документами: единственное в своем роде издание.

Она аккуратно переворачивала страницы. Остановилась, чтобы прочесть пару стихотворных строк, которые Луиза Мишель посвятила Виктору Гюго: они были написаны энергичным почерком на полупрозрачном листке бумаги:

Чернеет сквозь туман утес, укрытый тенью.

Там прячется опальный господин.

Рождая по ночам несметные виденья,

Надежду зажигает он один.

За стихами следовал черновик письма, адресованного Гюго:

«Дорогой мэтр, Анжольрас просит у вас прощения за дерзость, которую он позволил себе вчера, и за сегодняшнюю вольность…»

В том же конверте лежало письмо, написанное рукой самого Гюго – дань уважения Луизе Мишель. Она медленно, шепотом прочла его:

Виктор Гюго – Луизе Мишель

Viro major^*

…Кто ведает, что твой закон единый – честь,

Что, если спросит бог: «Откуда ты, такая?» —

Ответишь ты: «Иду из мрака, где, страдая,

Влачится род людской. Я видела беду…»^**

Декабрь 1871 года

Ее любимое стихотворение было вложено в книгу на странице, где капитан Немо говорил: «Неужто я не знаю, что на земле существуют обездоленные люди, угнетенные народы? Несчастные, нуждающиеся в помощи, жертвы, вопиющие об отмщении!»^***[44]44
  * Превыше мужчины (лат.).
  ^** Перевод с фр. В. Шора.
  ^*** См. примеч. на странице 99.


[Закрыть]. Стихотворение называлось «Баллада в честь Луизы Мишель» и было подписано Полем Верленом:

Гражданка! Библия твоя,

Ты за нее умрешь, – то Честь!

На полях напротив другого высказывания Немо Луиза Мишель от руки переписала перевод одной канакской[45]45
  * Канаки – самоназвание коренных жителей Гавайских и Сандвичевых островов.


[Закрыть] песни:

Стр:

Прекрасно, чудесно – Ка коп

Красное небо! – Меа моа

Красный топор, – Меа гхи

Красное пламя, – Меа йеп

Красная кровь – Меа руйя

Но это был индус, господин профессор, представитель угнетенного народа, а я до последнего вздоха буду защитником угнетенных!

– Меа руйя, – прошептала девушка в наушниках.

Она потушила сигарету. Эта книга разрушила жизнь Мари-Джо и отравила ее собственную жизнь. Приходилось повсюду таскать ее с собой, хранить ее, никому не показывать, ждать. Когда все закончится, она с превеликой радостью избавится от нее: в этом мире достаточно безумцев, готовых неплохо заплатить за это издание. Тогда она будет наслаждаться жизнью. Она успокоится, станет такой же, как все.

– Скоро, уже скоро. Осталось только трое.

9

23 октября

Миро налил в чашку горячей воды и с изумлением уставился на нее: он не сразу понял, что забыл насыпать в кофеварку основной ингредиент. Он страшно устал. Ночью он часто просыпался и всякий раз будил Лемюэля – тот ворочался, спрыгивал с кровати, а часов с пяти совершенно не давал Миро спать.

Пока кофеварка, булькая, выплевывала кофе, Миро принялся наматывать круги вокруг телефона, словно надеясь, что тот зазвонит сам. Наконец он не выдержал и, поддавшись порыву, вытянул руку, чтобы набрать не дававший ему покоя номер. Услышав незнакомый голос с рокочущим акцентом, он едва не повесил трубку.

– Алло?

– Алло? Алло? Нелли? Это я, Миро!

– Мадам Баннистер нет дома. Она должна вернуться в понедельник или во вторник.

– С кем я говорю?

– Это ее домработница.

– Могу ли я как-то с ней связаться?

– Вряд ли, мсье, я совершенно не представляю, где она сейчас.

Он резко бросил трубку в момент, когда серия быстрых плевков сообщила ему, что кофе готов, а кофеварку пора помыть.

– Ее нет дома, – пробормотал он. – Как будто бы случайно.

Разговаривая по телефону, он подошел к окну. Бобби, за которым неотступно следовал его растрепанный, брюзгливый хозяин, добросовестно поливал мочой кусты окрестных домов. Миро вдруг осенило. Не взяв куртку, он свистнул Лемюэля и бегом сбежал по лестнице. Он догнал Блеза де Разлапа, как раз когда тот сворачивал на Лионскую улицу.

– Мсье, я хотел у вас кое-что уточнить. Постарайтесь вспомнить, это очень важно. Женщина, которая оставила для меня пакет в среду…

– Нет-нет, это было во вторник вечером, я точно помню. В тот день в новостях говорили об авиакатастрофе, знаете, в районе Боготы, хотя они до сих пор еще не нашли все…

– Да-да, – перебил его Миро. – Так вот, какого роста была эта женщина? Примерно как я?

Блез де Разлап сделал шаг назад и, ухватившись рукой за подбородок, оценивающе оглядел Миро.

– Я не обратил внимания. В любом случае фигура у нее была будто из проволоки сделана, и ноги тоненькие, как палочки.

– Что, простите?

– Я понимаю, такая сейчас мода, они все себя морят голодом. Пожили бы с мое во время оккупации: четыре года на сахарине, брюкве и топинамбуре!

– Так, значит, она была невысокого роста.

– Вы о ком?

– О той женщине.

– Нельзя сказать точно, она ждала меня на лестнице, я поднимался к себе с Бобби и оказался на пару ступеней ниже ее. Знаете, даже если они невысокого роста, с этими их каблуками ни в чем нельзя быть уверенным. А ведь, как это ни забавно, мы к ней возвращаемся, а, мсье Жасси?

– К женщине?

– К моде времен оккупации… Кстати, я как раз собирался спросить у вас, но… Вы знаете этого араба? – продолжил он шепотом.

– Какого араба?

– Молодого человека, с которым я столкнулся вчера утром. Он выходил из вашей квартиры.

– Селим? Да, это мой друг. А в чем дело?

Агрессивный тон Миро резко охладил пыл Блеза де Разлапа, старик весь скукожился.

– Нет, что вы, ни в чем, да и не мое это дело, но ведь столько всего происходит, в наши дни нужно всего бояться.

– Если вас это успокоит, я скажу вам, что он собирается выкупить квартиру Левассёров. Он хочет привезти из Алжира свою семью: бабушку, родителей и всех братьев и сестер, у него их шестеро.

Лемюэль рычал, заставляя Бобби с его хвостиком держаться от него в стороне: он обнаружил у водостока кость и явно не собирался ни с кем ее делить. Миро сунул кость в карман джинсов, подхватил пса на руки и быстро удалился, кивнув на прощание Блезу де Разлапу.

«Ты очень продвинулся, – думал он. – Если бы женщина в вязаной шапке оказалась ниже тебя, Нелли была бы вне подозрений, но этот старый дурак не может даже…»

У подъезда он столкнулся с Баширом, который как раз направлялся на работу.

– Да уж, твой кузен тот еще типчик! Он надеется, что его из попрошаек повысят сразу до бакалейщика?

Башир несколько раз высморкался и лишь затем смущенно ответил:

– Миро, я должен тебе признаться… Это не совсем мой кузен…

– Как это – не совсем? Седьмая вода на киселе?

– Честно говоря… нет. Я познакомился с ним в университете, он как раз увлекся пением. Мы стали общаться, ему негде было жить и…

– Спасибо, что вспомнил обо мне! Кстати, он съехал и не оставил нового адреса!

«Нечего врать, ты отлично знаешь его новый адрес – адрес Стеллы!» – зашептал ему внутренний голос.

Хлопнув входной дверью, Миро бросил на пол Лемюэля, который решил, что безопаснее всего будет растянуться в углу прихожей. При этом он все же не спускал глаз с кармана, в котором лежала кость.

– Как мне все это надоело! – гремел Миро, яростно комкая забытую на столе салфетку. – Селим…

Что он знал о Селиме? Ничего. А что, если он тоже часть заговора? Какого заговора? Думаешь, кто-то плетет интриги и строит заговоры, желая уничтожить всех букинистов? Нет, лучше даже так: всех букинистов, у которых дома живут страдающие булимией собаки? В этот момент умоляющий взгляд Лемюэля наконец оказал на Миро магическое воздействие: у пса перед носом приземлилась вожделенная кость.

Миро схватился за сахарницу и замер, подняв ее над столом: перед ним лежала газетная вырезка с заметкой о смерти Эмильены Багу. Сев на стул, он поставил сахарницу себе на колени и перечитал заметку. В голове у него крутился единственный вопрос: почему эта Шарлин Кросс, которую наверняка допрашивала полиция, не упомянула о том, что он приходил к покойной?

Он вздохнул. Придется снова пропустить работу, хотя погода вполне сносная. Он должен все выяснить – пусть даже и рискует в конце концов оказаться в полиции. Действовать. Больше не быть марионеткой, которую дергает за ниточки невидимое и враждебное существо.

Он отправился в туалет – идеальное место для размышлений. Краска на стенах местами облупилась, создавая таинственные изображения. Миро ногтем отковырял еще квадратный сантиметр, увеличивая размеры рогатой маски, странным образом напоминавшей лицо Диего – аккордеониста с четвертой линии метро. Кстати, интересно узнать, этому самому Диего тоже уготована роль в этом заговоре?

Миро вышел из метро на станции «Урк» и свернул на авеню Жан Жорес, щурясь от слишком яркого солнца. Если мы так и будем все время проводить под землей, то скоро превратимся в кротов!

Потрескавшаяся стена старого дома на улице д’Опуль все так же возвещала скорую встречу с тихой поступью домашних туфель и их сумрачной властью.

Миро миновал сапожную мастерскую, канцелярский магазин, парикмахерскую, отметив по пути, что его объявления исчезли. Он решительным шагом вошел в кондитерскую и купил слоеную булочку с яблочной начинкой. Тощая молоденькая продавщица с прыщавым лицом даже не взглянула на него. Миро кашлянул, желая привлечь ее внимание, и спросил:

– В прошлый понедельник вы разрешили мне повесить объявление на двери вашей кондитерской. Вы его сняли?

Девица обиженно задрала верхнюю губу, обнажив редкие острые зубы.

– Я? Нет. Я его не трогала. Это все дама, которая пришла следом за вами. Она сказала, что объявление уже не актуально.

Миро открыл было рот, собираясь расспросить ее, узнать подробности, но тут дверь открылась, и кондитерскую заполнила толпа домохозяек из соседних домов. Прежде чем обслужить их, девица бросила на Миро взгляд, словно говоривший: «Эй, ты, проваливай, мне не до тебя!». Он вышел на улицу. «Право слово, хуже, чем очередь за хлебом во времена оккупации. Зайду к ней позже», – пробормотал он и пошел дальше. Дойдя до дома номер 52, он оглядел его с противоположного тротуара. Ни полицейских, ни машин, доверху набитых секретными агентами, никого. Хотя нет. Из дома вышла необъятных размеров дама: шагая, она сильно раскачивалась и попеременно опиралась на две трости, нелепая пляска которых напомнила Миро старую шутку его матери: «Мадам, вас так шатает из стороны в сторону, что вы наверняка в курсе всех квартальных дел. Поможете мне найти новую квартиру?»

Миро последовал за ней. Путь оказался недолгим: через несколько метров она резко свернула на кладбище Ла Вилетт. По мере приближения к одной из хозяйственных построек качка усилилась. Подойдя к домику, дама зажала под мышкой обе трости, наклонилась, подняла стоящую тут же лейку. Нетвердым шагом она направилась к ближайшей могиле, склонилась над ней и явно предалась размышлениям. Миро тут же схватил другую лейку и подошел к соседней могиле. Краткий взгляд на могильную плиту сообщил ему, что он собирается почтить память Валентины Журд, умершей в 1972 году, упокой Господь ее душу. Краем глаза Миро видел толстую даму, которая вовсе не думала молиться: она аккуратно расправляла в видавшей виды вазе букет хризантем. По движениям ее губ он понял, что она разговаривает сама с собой. С глухим стоном она попыталась поднять лейку. Миро ее опередил.

– Хотите, я принесу воды?

– О, это было бы так мило, у меня страшно ломит все тело. Но мне не хочется вас беспокоить…

– В любом случае мне тоже нужна еще вода.

– Вы собираетесь что-то тут поливать?

Оба уставились на могилу Валентины Журд. На черной гранитной плите лежали два пластиковых пиона, рядом с ними стоял горшок с засохшим растением.

– На самом деле… Я посадил вокруг траву.

– Не знаю, взойдет ли она теперь, – скептически заметила дама.

Миро, задыхаясь, притащил от водопроводного крана две полные лейки, до боли оттянувшие ему руки. «Да, старик, ты не молодеешь. Хотя этого от тебя никто и не ждет!»

– Вы очень добры, в наше время это большая редкость… Не могли бы вы полить здесь, где герань, да-да, а теперь с другой стороны, тут у меня циннии и анютины глазки. Вот спасибо!

Поливая растения, Миро растерянно изучал последнее пристанище Жерара Манжена, 1906–1984, сотрудника Управления парижского транспорта, «любимого супруга и доброго друга», утопающего в цветах и безделушках: его могилу украшало множество выбитых золотыми буквами надписей и гипсовые рамки с фотографиями. «Будь моя воля, я бы завещал, чтобы меня похоронили в лесу, в безымянной могиле», – подумал Миро.

– Хотите, я вам помогу? – спросила старуха.

– Нет-нет, я справлюсь…

Миро полил гравий вокруг могильной плиты, убеждая себя, что все в этом мире имеет какую-то цель: что-нибудь здесь непременно вырастет, хотя бы пара одуванчиков.

– Это, конечно, не мое дело, но вам, пожалуй, стоит убрать этот сухой куст, он не красит могилу.

– Да, вы правы, он засох. Надо было приехать раньше, но я живу за городом, вырваться бывает нелегко, – ответил Миро и резко подхватил горшок с кустом, как будто бы желая его наказать.

– Знаете, я живу совсем рядом, но прихожу сюда раз в две недели, не чаще, – простонала дама. – Представьте себе, пятый этаж без лифта! Хорошо хоть, что месье Бурдуэн ходит за покупками, он так добр ко мне, правда, пьет, как сапожник. В квартире окно не открыть – никакого свежего воздуха, да еще и кошки этой нашей сумасшедшей: мочой воняет так, что деваться некуда! Вот я и прихожу два раза в месяц поговорить с моим Жераром. Он не может мне ответить, так что беседа у нас выходит спокойная. А вы?

– Я?

– Вы к кому пришли?

– Эмм… к тетке, – ответил Миро, указывая на могилу.

– Да что вы? Как интересно, а я-то думала, у нее никого не было.

– Вы ее знали?

– Ну конечно, раньше-то я всех тут знала, я ведь живу здесь уже сорок лет. Так что же, получается, вы племянник Валентины?

– Через… через жену, – пробормотал Миро и поспешил добавить плаксивым голосом: – Да, все мы смертны, «всякий миг нашей жизни на шаг приближает нас к смерти…»[46]46
  * Пьер Корнель, «Тит и Береника», 1670 г.


[Закрыть].

– Как красиво! Печально, но красиво. Прямо как моя соседка: вчера была жива, а сегодня ее вдруг раз – и убили! Тело унесли, неизвестно, где ее похоронят, даже оплакать ее и то некому, она жила одна, с собакой, несчастное животное, надо было мне ее забрать, но…

– Убили? Что вы имеете в виду?

– Убили, и все тут! Она жила в соседней квартире. Пресвятая дева, матерь Божья, – продолжила старуха, крестясь, – ведь на ее месте могла быть я! Вы же в курсе, что в этом районе орудует маньяк, который душит вдов? Бедная Эмильена!

– Ее задушили? – изумился Миро.

– Нет, представьте себе, на этот раз маньяк решил всех обмануть, он сменил метод, чтобы его не выследили! Надел ей на голову пластиковый пакет! Вот вы говорите, новые изобретения, а эти пакеты только загрязняют атмосферу, к тому же от них дети задыхаются. С другой стороны, черствый хлеб – тоже серьезное оружие, вчерашним багетом вполне можно убить человека, и…

Миро больше не слушал. Пластиковый пакет, как и у Ролана! Он вздрогнул. Повернулся к старухе, которая все продолжала говорить.

– Надо признать, что характер у Эмильены был преотвратный, она постоянно на всех злилась, да и в комиссариате ее все знали – она три раза подавала жалобу на старуху Буйон, у которой кошки, хотя ее-то, по-хорошему, надо было бы пожалеть. Но все равно, зарезать человека за такое – это уже слишком!

– Но вы говорили о пакете… – прошептал Миро, отступая назад.

Старуха тут же придвинулась к нему, хищно облизываясь, как шакал в предвкушении трапезы.

– Это потом! – победно воскликнула она. – Сначала задушили, потом зарезали! Для верности! А что власти делают, чтобы нас защитить? Да ничего! Они охраняют всех – черных, арабов, молодежь, собак, но только не нас, только не вдов!

– Вы сказали, что полиция допрашивала подозреваемых.

– Я? Ничего я такого не говорила! Они задали сотню вопросов всем жильцам, но подозревать кого-то… Вот меня, например! Потому что я-то много чего знаю, но им я ничего не скажу. Мы с Эмильеной, бывало, пили кофе и болтали о старых временах. Она раньше работала консьержкой и, доложу я вам, навидалась всякого! Как-то раз она показывала мне свое фото в газете, она спасла жизнь одной девчонке, уж не помню, как именно. Я понемногу все забываю, годы берут свое, мне ведь уже восемьдесят девять. Тяжело стареть, особенно когда болеешь. Знаете, что, молодой человек, давайте-ка присядем вон на ту скамейку. Вы позволите мне на вас опереться?

Ощущая сильную боль в плече, Миро упал на скамейку рядом со старухой. Он с ужасом увидел, как она медленно поднимает юбку, доходящую ей до щиколоток.

– Ноги страх как болят, а все из-за этой воды. Я бы с удовольствием отдала ее жителям Сахары, только вряд ли ее можно пить!

Миро ухмыльнулся, прикусил губу. Ткань неумолимо поднималась все выше, обнажая две огромные, как тумбы, ноги, расчерченные красными и фиолетовыми сосудами, подобно жуткой карте рек.

– Ах, как хорошо хоть немного побыть на воздухе. Так вы говорите, вы живете за городом?

– Вы не закончили: эта ваша соседка спасла жизнь какой-то девушке…

– Да-да, она работала консьержкой, ее фото поместили в газете. Нет, конечно, не на первой полосе, но все же ей было чем гордиться, потому что тот выпуск хорошо продавался – ну еще бы, с таким-то заголовком на первой странице!

– С каким заголовком?

– Все, что я помню, речь там шла об освобождении заложников в Ливане. А она, Эмильена, оказалась на четвертой странице, совсем неплохо.

Она глубоко вздохнула.

– Знаете, все эти допросы меня так взволновали. Получается, что преступник зашел в квартиру, сделав дубликат ключей. Эмильена никому не доверяла, всегда запиралась на два замка. Полицейским пришлось выламывать дверь. Это я позвонила месье Бурдуэну, ее Тоска так страшно выла.

– Но если преступник зашел, не сломав замок, то, возможно, это был кто-то знакомый? Родственник или съемщик?

– Да что вы говорите! Никаких родственников у нее отродясь не было, а сдавать квартиру тоже нет никакой возможности – всего двадцать восемь квадратных метров, крошечная комнатенка – настоящий чулан, да при нем кухонька размером с кладовку! К тому же я живу за стенкой и все слышу. Нет, Эмильена жила совершенно одна: любовные романы, телевизор да собака. Если бы к ней кто-то приходил, я бы знала, у нас ведь стены картонные! Знаете, когда у этой ненормальной Буйон кошки мяукают, мне кажется, что они у меня под кроватью!

– Значит, это мог быть кто-то, кого она знала, кто-то, кто помогал ей по хозяйству, или медсестра…

– Скажите-ка, эта история вас заинтересовала.

– Вообще-то я люблю детективные истории, расследования, все в этом духе… И должен вам сказать, то, что вы рассказываете, будет поинтереснее, чем «Тайна желтой комнаты»[47]47
  * Первый детективный роман Гастона Леру из серии «Необычайные приключения Жозефа Рультабия, репортера», опубликован в 1907 г.


[Закрыть].

– Правда? Не знаю ничего об этой желтой комнате, но вы правы. Как говорит месье Бурдуэн, не каждый день у нас под носом совершается столь идеальное преступление. Но вы спросили про медсестру, и я кое-что вспомнила. В последнее время к Эмильене действительно ходила одна женщина, массажистка. Когда у Эмильены болела спина, лучше было не попадаться ей на глаза, и к тому же она совершенно переставала заниматься хозяйством. Я ее больше не видела, эту массажистку. Я хотела пригласить ее, чтобы она и мне делала массаж, но она сказала, что переезжает.

– Что это была за женщина?

– Очень милая, очень вежливая. Я даже как-то раз спросила у нее, чем она красит волосы, думала тоже выкрасить волосы голубым. Конечно, в моем возрасте о красоте и речи нет, но в наше время к сединам нет никакого уважения.

– Но… Вы сообщили о ней полиции?

– Я ведь уже объяснила вам, что им я никогда ничего не рассказываю. Нет, о массажистке в полиции не знают. Хотя, возможно, это верное направление…

– Я читал немало детективов и могу вам сказать, что такое убийство вряд ли могла совершить женщина, – уверил ее Миро.

– Душитель вдов… – вздрогнув, прошептала старуха. – Я поставила на дверь еще два замка. Что ж, мне пора возвращаться, а с такими ногами я еще полчаса буду карабкаться по лестнице…

Пока вдова Манжен уплывала вдаль, раскачиваясь от одной трости к другой, Миро вернулся на могилу «тетушки», изображая самые родственные чувства и пытаясь подвести итог всему, что он сумел узнать. У Эмильены Багу никогда не было квартиросъемщиков, а значит, он мог быть уверен, что Шарлин Кросс ему врала. «Вообще-то одно ее имя уже должно было заставить меня задуматься».

Когда Миро решил покинуть кладбище, вдова уже добралась до своего дома. Он дошел до кондитерской и наткнулся на закрытую дверь: обед до четырех часов дня. Миро отправился в бар «Релакс» на улице д’Опуль. Ему нужен был кофе. Войдя, он заметил лысоватого типа, с которым столкнулся в прошлый вторник при входе в дом 52: тот полулежал на стойке. Бурдуэн выпивал: благодаря нескольким кружкам пива, он сумел достичь состояния блаженного отупения. У его ног дремали две великолепные лайки. «Старик, вот он, момент истины, если он тебя узнает, ты пропал!» – сказал себе Миро, усаживаясь за стойку рядом с Бурдуэном.

– Это ведь северные собаки? Совершенно потрясающие! – заметил он, цокая языком.

Бурдуэн обратил на него мутный взгляд.

– Вы так считаете? Я с вами полностью согласен. А те, кто утверждает, что я их не кормлю, пусть катятся ко всем чертям!

– Они выглядят вполне сытыми. Кто же говорит подобные глупости?

– Говорил. Больше не говорит. Теперь она вообще ничего не может сказать. В ящик сыграла – и все тут.

– Вы о ком?

– О консьержке с четвертого этажа. Потрясающее преступление! Вы что, не слышали? О нем даже в газете писали. Убийцу так и не нашли. Сначала он натянул ей на голову пакет, чтобы она поутихла, а потом распотрошил ей живот, чтобы убедиться, что она отправилась к праотцам. Наверняка у него были с ней свои счеты, потому что из квартиры ничего не пропало – во всяком случае, ничего заметного. Хотя, может, у нее и были где-нибудь припрятаны какие-то сбережения.

Голос Бурдуэна становился все тише – явно из-за нехватки горючего. Миро жестом попросил у бармена стакан вина и очередную кружку пива. Бурдуэн тут же окунул усы в пивную пену. Тяжело дыша, он продолжил гнусавым голосом:

– Или же у него были счеты с ее книгами. Потому что с ними он тоже расквитался.

– О чем вы говорите?

– А вот о чем! У Багу на пузе лежали две книги, и обе изодраны в клочья, будто бы над ними кошки поработали! Я первый это увидел, это я выбил дверь, еще до приезда полицейских, ведь у нас газ, тут никогда не знаешь, что может случиться.

– Что за книги?

– Думаете, я знаю? Хотя погодите-ка! Жюль В… В…

– Верн?

– Кажется, да. И еще этот, Ж… Жан Вальжан. Но только тсс. Об этом нельзя говорить. У полиции везде глаза и у… уши! Они из меня всю душу вытащили, потому что все в доме знали, что мы с ней друг друга… на дух не переносим. Она натравила на меня Об… общество защиты животных!

Бурдуэн совершенно опьянел, Миро тоже слегка захмелел. Он видел, что больше ничего не добьется от этого пьянчужки. Он махнул бармену банкнотой. Бурдуэн кивнул, бормоча:

– Правильно делаете, что платите наличными. Говорят, из окон дома, который напротив банкоматов, можно в бинокль разглядеть номер карточки. Они теперь на все способны. Надо запасаться биноклями!

Миро сделал глубокий вдох. Свежий воздух вернул ему уверенность в себе. Он был рад, что сумел сбежать от парочки Манжен – Бурдуэн, но еще больше радовался тому, что осоловевший Бурдуэн его не узнал. Над крышами собирались тяжелые черные тучи – еще один повод для радости: Миро понимал, что скоро пойдет дождь. Если повезет, лить будет до самого вечера, и тогда он сможет не терзаться из-за того, что прогулял работу.

На улице Манен он купил себе сэндвич с тунцом, дошел до парка Бютт-Шомон, уселся на скамейку у озера и принялся медленно жевать. В голове у него возникали и тут же рассыпа2лись гипотезы – одна бессмысленнее другой. «Я смотрю слишком много фильмов, я слишком много читаю, так и с ума можно сойти».

По водной глади ударили крупные капли. Миро вернулся на улицу Манен и спрятался в первой попавшейся ему на пути телефонной будке. Ливень отрезал его от мира: он представил себе, что его корабль потерпел крушение, что его несет по волнам на обломке разбитого судна. Настойчивое, упорное желание ухватиться за единственного человека, видеть которого ему хотелось, оказалось сильнее нерешительности. Он набрал номер Лоры. У нее было занято.

Он не мог оторвать глаз от телефонной трубки. Стук дождя по стеклу напомнил ему о том, что он напрочь забыл. «Дождь… телефон… Шарлин Кросс… Вспомни, как в прошлый вторник тебе позвонила Шарлин Кросс: тогда тоже шел дождь…» Миро так разволновался, что не сразу смог сконцентрироваться. «Я прочла ваше объявление… Меня зовут Эмильена Багу…» – «Багу, Багу, Багу». Он машинально повторял фамилию, пока она не потеряла всякий смысл: «Багу, рагу, могу, смогу, Багу Эмильена, у которой никто никогда не снимал комнату. Эмильена Багу, семидесяти четырех лет, вдова, мертвая, убитая так же, как и Ролан: детали совпадают слишком точно, чтобы считать это случайностью, пластиковый пакет на голову, нож в живот. Безумие какое-то. Что у них могло быть общего? Что могло связывать торговца книгами и брюзгливую привратницу? Думай, соображай, это очень важно… Да, но при чем здесь я, какова моя роль в этой неразберихе? Мне нужно вспомнить все в точности. Телефон. Что сказала эта безумная Шарлин Кросс, когда позвонила мне? “Меня зовут Эмильена Багу. Я приходила к вам на набережную, у меня есть на продажу старые книги, романы Жюля Верна с золотым обрезом… почти все собрание, кроме одного тома”.

“Кроме одного тома!” Неплохо, Миро».

Шарлин Кросс сказала: «Кроме одного тома». Еще она утверждала, что не знакома с рыжеволосой женщиной; тогда откуда она могла знать, что эта женщина решила уничтожить все экземпляры «Двадцати тысяч лье под водой», которые только попадутся ей под руку? Единственный возможный вывод таков: они действуют заодно, они вовлекли его в тщательно спланированное, заранее обдуманное преступление. Интересно, они случайно выбрали фотоателье Лоры? Или оно – тоже часть плана?.. Лора тоже связана с ними, тоже играет свою роль?

Миро закрыл глаза. «Нет, этого не может быть. Она мне нужна, я должен верить в нее».

Склонившись над прилавком, Лора придерживала одной рукой телефонную трубку, в другой руке у нее был контрольный лист с миниатюрами снимков, которые она внимательно рассматривала.

– Когда он выйдет?.. Это просто потрясающе, Бетти, не могу поверить, ты совершила чудо… Да, да, конечно. Смотри, сейчас я закончу работу, зайду за платьем на улицу Вавен. Можем встретиться в «Ле Дом» в районе трех, годится?.. Тогда до скорого, целую.

Лора положила трубку, включила автоответчик и спустилась по ступенькам, которые вели в лабораторию – ее тихую гавань, где она всегда могла укрыться от внешнего мира.

Она включила увеличитель, выждала десять секунд, сняла фотобумагу с рамки и опустила ее в ванну с проявителем. Увидела, как под слоем жидкости в ванне медленно проступает силуэт мужчины, снятого в три четверти оборота. То, что изображение возникало из ниоткуда, всегда казалось ей волшебством: она испытывала восторг сродни тому, что испытывает ребенок, глядя на фокусника.

Она быстро обработала снимок закрепителем, зажгла свет, промыла фотографию под проточной водой. Под тонкой струей воды облокотившийся на парапет набережной Миро мечтательно смотрел на Сену.

Лора услышала, как вдали зазвонил телефон, как ее голос попросил оставить сообщение, как за этим последовала тишина. Пожав плечами, она повесила фотографию рядом с другими сушащимися снимками. Внимательно изучив их, она пришла к выводу, что наконец-то сумела добиться нужного впечатления. Безлюдные улицы, пустые скамейки, голые дворы – на всех снимках лежала едва заметная печать неудовлетворенного желания. Их будто бы связывала воедино грустная тихая музыка, они напоминали ее саму.

До встречи с Бетти Грин Лора никогда никому не показывала свои работы. С Бетти она познакомилась три месяца назад на выставке работ Романа Вишняка[48]48
  * Роман Вишняк (1897–1990) – русско-американский фотограф еврейского происхождения.


[Закрыть]…

– Волнующе, правда? Этот человек сердцем чувствовал жизнь. Великий художник.

Голос у незнакомки был хриплый, она говорила с сильным американским акцентом, который пыталась смягчить, раскатисто произнося все «р». Лора тогда внезапно почувствовала отчаяние. Чего стоили все ее поиски, пробы, усилия по сравнению с этими потрясающими фотографиями? Мужчины, женщины, дети на них были сняты более шестидесяти лет назад, но продолжали жить и сегодня, улицы на снимках были наполнены вечерней суетой и шумом. Как ей найти собственный путь, как научиться открывать внутренний мир ей подобных, передавать их чувства и мысли?

– Вы тоже снимаете? – спросила незнакомка.

Лора мрачно кивнула.

Позже она так и не сумела объяснить себе, почему согласилась показать Бетти свои фотографии. Может быть, ей хотелось убедиться в том, что они действительно чего-то стоят? Она с ужасом услышала, как Бетти говорит, что у нее и правда талант. Эта женщина, эта незнакомка убеждала Лору, что ей следует работать, снимать, идти до конца.

Лора поднялась в квартиру, разделась и прошла в ванную, чтобы посмотреть на себя в зеркало. Она провела руками по груди, бедрам, обняла себя за плечи. Громко произнесла: «Я теперь совершенно новый человек». Пристально глядя на свое лицо, она спрашивала себя, насколько оно отражает ее истинное «я», скрытое в самой глубине ее сердца.