Текст книги "Как стереотипы заставляют мозг тупеть"

6

Мы полагали, что женщины испытывали давление от перспективы подтвердить позорное мнение о себе, что заставило их хуже выступить в эксперименте. Но была веская, если не тревожная, альтернативная вероятность, осторожно доведенная до нашего сведения: возможно, более скромные результаты женщин отражали их меньшую биологическую способность к математике, что проявлялось в сложной математике.

В начале 1980-х годов два психолога, Камилла Бенбоу и Джулиан Стэнли, провели несколько крупных исследований о различиях полов в математике, которые были напечатаны в престижном научном журнале Science[6]6
  Наука (англ.).


[Закрыть]. Интересно, что условия их исследования мало отличались от наших. Они тоже отбирали учеников, которые очень хорошо успевали в математике. У них были восьмиклассники – мальчики и девочки, которые по существу прошли одинаковый курс по математике до этого момента и попали в топ-3 процента тестируемых по стандартизированным математическим экзаменам для восьмиклассников в их школах. Они предложили ученикам тест по математике, который был очень трудным для восьмиклассников – математический раздел АОТ. Их результаты были похожи на наши. Девочки выступили хуже по отношению к мальчикам. И, так как мальчики и девочки в этом исследовании были так тщательно отобраны по математическим навыкам и получали равнозначное математическое обучение до теста, Бенбоу и Стэнли пришли к трудному заключению: возможно, более низкая успеваемость девочек в их исследовании отражала меньшую биологическую способность женщин к математике, которая проявляет себя, когда математика усложняется.

Наше общество очаровано генетическими объяснениями всего – от алкоголизма и гиперактивности до счастья. Идея, что генетика лежит в основе разницы полов в математических успехах, прямо как и расовые различия в спортивных показателях, о которых я упоминал раньше, кажется, обречена очаровать нас. Например, в январе 2005, в речи, произнесенной в Массачусетском технологическом институте (MIT) в начале конференции о присутствии женщин в науке тогдашний президент Гарвардского университета Ларри Саммерс сказал: «Существует три широкие гипотезы об источниках существенных несоответствий, которые отражены в документах конференции и были описаны ранее в отношении женщин в высококлассных научных профессиях. Первую из них я бы назвал высокомощной рабочей гипотезой. Вторая – это то, что я бы назвал дифференциальным наличием природных способностей на высоком уровне, и третьей гипотезой я бы назвал разную социализацию и схемы отбора в исследовании. И, на мой взгляд, их важность идет именно в том порядке, который я только что описал».

В середине речи Нэнси Хопкинс, выдающийся биолог из Массачусетского технологического института, вышла. Вскоре ученые на конференции были в смятении – в основном, в споре о предполагаемом значении второй гипотезы Саммерса. Через несколько часов СМИ начали освещать происходящую неразбериху – брали интервью у участников в качестве свидетелей речи Саммерса. В течение нескольких дней телевизионные и радио ток-шоу, статьи на развороте с письмом редактора и медиа-эксперты сосредоточили внимание общественности на его замечаниях и на аргументах его сторонников и недоброжелателей. Люди призывали Саммерса в ближайшее время уйти в отставку. Протесты в Гарвардском университете активизировались в последующие за конференцией недели и месяцы. 15 марта того же года члены факультета искусств и науки в Гарварде проголосовали 218 к 185, что у них больше нет доверия к Саммерсу как к президенту Гарвардского университета. Он выдержал это голосование, заручившись поддержкой Гарвардской Корпорации, органом попечителей, управляющих Гарвардом. Но через год, чтобы предупредить еще один факультетский вотум недоверия, Саммерс подал в отставку. К этому времени в период его президентства возникли и другие проблемы. Дебаты по поводу его руководства расширились. Но мало кто поспорит, что конец президентства Саммерса начался с того, что он считал небрежной ссылкой на свою вторую гипотезу – различия полов в математике и естественных науках были существенно укоренены в различиях полов в генетической способности к математике.

Стив Спенсер и я не были особенно заинтересованы в генетическом объяснении различий полов в математике. Наша идея заключалась в том, что стигма имела больше общего с этими различиями, чем люди обычно думают. Но мы знали задолго до эпизода с Саммерсом, что генетический вопрос имел огромный культурный вес. Кроме того, он выступал как возможное альтернативное объяснение наших экспериментальных результатов. Нам приходилось иметь это в виду.

В нашей зарождающейся исследовательской программе не существовало мелочей. Мы дошли до того, что две правдоподобные, но очень разные идеи могли бы объяснить наш простой вывод, что, после того, как мы тщательно отобрали женщин и мужчин, которые имели сильные и равные математические навыки, женщины выступили хуже, чем мужчины, на трудном тесте по математике, который мы им дали, то есть показали классическое отставание. Наше объяснение было в том, что разочарование во время сложного теста по математике заставило женщин беспокоиться о подтверждении или видимом подтверждении мнения общества о том, что у женщин плохие математические способности, и вот это беспокойство в свою очередь мешало их работе. Так, мы увидели «ошейник» стигмы, вмешавшейся в математику.

Другое объяснение было в том, что женщины отстают из-за чего-то, имеющегося в женщинах, например, психологической уязвимости или некого фактора из второй гипотезы Саммерса.

Нам нужен был эксперимент, который мог бы показать нам, какой из двух выводов был лучшим о наших находках. В этом состоит веселая и напряженная часть науки: противопоставление двух идей в эмпирической проверке. Если вы придумаете хороший эмпирический тест, вы надеетесь получить четкий ответ. В этом случае четкий ответ будет иметь подразумеваемые значения. Он покажет нам, обнаружили ли наши предыдущие эксперименты действительно нераскрытое влияние на женские математические способности – стигматизированную гендерную идентификацию в Соединенных Штатах – или просто выявит давно предполагаемое ограничение в способности женщин к математике, которое проявляется в высшей математике. Это был бы эксперимент с реальными ставками.

Но что это мог быть за эксперимент?

Пытаясь найти ответ, мы поняли кое-что еще о нашем объяснении. Мы спорили относительно целеустремленных женщин, решающих трудный тест по математике, что давление от опасения подтвердить стереотип было частью их обычного опыта в сдаче сложных математических тестов. Все, что им требовалось, чтобы почувствовать давление, было разочарование – неизбежный спутник сложных математических тестов. Разочарование заставило бы культурный стереотип прийти на ум и восприниматься как имеющий отношение к ним лично. Это означало, что для оказания такого давления не требовалось ничего лишнего. Просто дайте математически мотивированным женщинам трудный тест по математике, и они почувствуют давление автоматически в нашей лаборатории и, предположительно, в реальной жизни.

Таким образом, задача в создании хорошего эксперимента не была в том, чтобы отыскать нечто дополнительное к реальной жизни, что вызвало бы давление на женщин во время теста по математике. Задача состояла в том, чтобы найти что-то дополнительное к реальной жизни, чтобы снизить давление, которое женщины, как правило, чувствуют во время таких тестов, чтобы как-то убрать «ошейник» стигмы во время сложных математических тестов.

Если бы при снижении давления улучшилась результативность женских тестов, тогда мы бы знали, что именно давление подорвало их работу в наших более ранних экспериментах.

Но как снизить это давление?

Сначала мы думали попытаться убедить их, что негативный стереотип о женщинах и математике был ложным. Если они перестанут верить в стереотип, возможно, они не будут беспокоиться о его подтверждении. Но потом мы поняли, что, даже если сможем убедить их в том, что другие люди не верят широко распространенному стереотипу, будет значительно сложнее. Они бы все равно могли беспокоиться, что выполнение ими теста заставит других людей – возможно, самих авторов эксперимента – посмотреть на них стереотипно.

Потом у нас появилась простая идея. Мы представим тест таким образом, чтобы культурный стереотип о математических способностях женщин не имел отношения к их результату. Мы скажем что-то вроде: «Вы, возможно, слышали, что женщины не успевают так же, как мужчины на сложных стандартизированных математических тестах, что неверно для специальных стандартизированных тестов по математике. В специальных тестах женщины всегда работают так же хорошо, как и мужчины». Это близкий пересказ того, что было сказано в реальном эксперименте.

Простая инструкция. Но представление теста таким образом меняло смысл любого разочарования, которое испытывали женщины. Оно не было знаком того, что перед вами женщина, потому что специальный тест не мог ничего сказать о женщине или о сфере в целом, если на то пошло. Они находились теперь в той же лодке, что и мужчины, проходящие этот тест. Их разочарование могло подтвердить, что они не успевали в математике как личности, но оно не могло подтвердить, что они не успевали в математике потому, что они были женщинами.

Одно изменение инструкции, и гендерная личная идентификация, которая обычно преследовала их в работе с высшей математикой, уйдет.

Поэтому у нас был план. Мы проведем эксперимент, как и раньше. Мы наберем сильных в математике женщин и мужчин в Мичигане. Мы дадим всем сложный тест по математике в одной комнате. И для группы, в которой мы не хотели, чтобы женщины испытали риск стигмы, мы представим тест как тест, не показывающий разницу полов.

Так встанут на место все элементы, которые нам нужны, чтобы противопоставить две большие идеи друг другу в эмпирическом тесте. Если женщины, для которых давление стигмы было снижено, выполнят задание так же хорошо, как мужчины, равные им по способностям в этом эксперименте, мы будем знать, что давление стигмы ухудшало их показатели в более ранних исследованиях. Мы бы знали, что давление может оказать большое влияние на успеваемость женщин по математике. Но если снижение этого давления не повлияет на выполнение женщинами теста, (если женщины все-таки выступят хуже, чем одинаково образованные мужчины), то мы будем знать, что не давление выступало фактором в наших предыдущих результатах, а что-то еще имело место. Возможно, нечто, касающееся социализации, или возможно – «вторая гипотеза» Саммерса.

На тот момент в наших исследованиях мы со Стивом не особенно сосредотачивались на более серьезных последствиях. Но в том эксперименте мы понимали, что ставки были высоки. Мы были взволнованы и напряжены.

И результаты оказались грандиозными. Они дали нам четкий ответ. Среди участников, которым сообщили, что тест показывал гендерные различия, где женщины все еще могли чувствовать угрозу подтверждения стигмы, женщины сработали хуже, чем одинаково квалифицированные мужчины – так же как в ранних экспериментах. Но среди участников, которым было сказано, что тест не показывает гендерных различий, где женщины были свободны от угрозы быть осужденными из-за стереотипа, женщины выступили на таком же высоком уровне, что и одинаково опытные мужчины. Их неуспеваемость исчезла.[7]7
  Прим. автора. Опыт, наиболее близкий к реальной жизни в этом эксперименте, заключался в том, что женщин в группе заставили поверить, что тест по математике показал гендерные различия. В этом эксперименте мы прямо заявили об этом участникам этой группы. В более поздних исследованиях это окажется лишним. Сильные студенты-математики женского пола отставали в тестах вроде этого без напоминания, что в нем проявляются гендерные различия. Они просто предполагали это.


[Закрыть]

Не будет преувеличением сказать, что результаты изменили ход нашей исследовательской жизни. Они дали нам первый эмпирический сигнал, что давление стигмы, о котором мы выдвигали теории, было на самом деле достаточно мощным, чтобы повлиять на повседневный опыт женщин, занимающихся математикой, особенно математикой на пределе своих навыков, где разочарование неизбежно. Они одновременно сказали нам, что отставание женщин в математике, где оно происходило, могло быть более поправимо, чем люди думали. Устранение угрозы подтверждения стереотипа, которая обычно довлеет над женщинами, занимающимися сложной математикой, резко улучшило их показатели – как снятие «ошейника» с учеников Джейн Эллиотт улучшило их успеваемость.

Ни в коем случае у нас не было полного объяснения наших выводов. Книга расскажет об этом намного больше. Также нам нужно было проявить осторожность в обобщении наших выводов. Они не подразумевали, например, что устранение угрозы стигмы ликвидирует все различия между полами в математике. Наиболее наблюдаемые различия в результатах между полами по математике не отмечаются между образцами мужчин и женщин, отобранных по схожести математических навыков и мотивации, как в наших экспериментах. Они находятся между образцами мужчин и женщин, которые могут отличаться в навыках и мотивации потому, что по-разному осваивали учебную программу по математике, имели различный интерес к математике, различное воздействие угрозы стигмы в течение жизни и так далее. Снятие «ошейника» угрозы стигмы в одном случае может уменьшить различия, но необязательно ликвидировать их полностью.

Тем не менее результаты ясно сказали Стиву и мне, что нам предстояло прояснить важное явление – то, которое может играть особенно печальную роль в прогрессе женщин в связанных с математикой сферах.

Исследования показали, что чем дальше женщины продвигаются в математике, тем труднее им продолжать. Многие факторы способствуют этому: роли женщин в обществе, возможно дискриминация против женщин в математике, возможно низкие ожидания по поводу их способностей. Мы со Стивом чувствовали, что нашли еще одно объяснение: угроза подтвердить подозрения общества на счет математических способностей женщин, которая возникает в тяжелый момент во время продвижения к новому этапу математических достижений, – это и есть большое препятствие у них на пути.

Именно эта находка изменила наши жизни как исследователей и отдала нам приказ к действию.

Но нам пришлось признать, что наша идея была необычной. Крошечные шаги, ведущие к ней, были последовательны: мои студенческие интервью, данные, показывающие феномен неуспеваемости, а теперь наши эксперименты с женщинами в математике. Тем не менее это была необычная идея – идея, предполагающая, как оно и было, что групповые стереотипы (например, стереотипы о женских математических способностях) могут вызвать достаточное разрушение, чтобы вмешаться в успеваемость сильных студенток-математиков в стандартизированных тестах и, возможно, в их математическую карьеру в целом.

Наша мысль была также необычной, потому что предполагала, что так может произойти без дурных намерений, без предвзятых людей, например. Наши тестируемые были одни в комнате. У них не было основания полагать, что эксперимент проводился людьми, имеющими предубеждения против женщин. Тем, что они знали, была культура данного общества. Они знали, что люди в этой культуре склонны видеть математические способности как нечто, больше присущее мужчинам, чем женщинам. Они знали, что их выступление могло бы подтвердить эту точку зрения. И женщин, вкладывающих силы в математику, такой ход мыслей расстраивал и отвлекал настолько, что мешал их работе.

Ровно так же наша идея не имела общего хода. Она не появилась в списке причин в исследовательской литературе относительно того, почему немногие женщины достигают элитных уровней математики и естественных наук. Мы представили разрабатываемые версии идеи на конференциях. Людям нравился вывод, что производительность женщин в математике может быть значительно улучшена путем избавления от риска подтверждения негативного мнения о математических способностях женщин. Но им было сложно удержать наше объяснение в голове как отдельную идею. Они сводили все к чему-то другому. Они говорили: «Разве вы не говорите, что женщины имеют более низкие ожидания от своей математической работы и, когда они сталкиваются с высшей математикой, они просто самостоятельно реализуют эти низкие ожидания?» Мы думали об этом. Но это не объясняло наши результаты. Женщины в нашем эксперименте были выбраны за то, что имели высокие ожидания. Они всегда были хороши в математике, и они хорошо работали, когда им сказали, что тест не может определить гендерные различия. Если сложная математика вызвала низкие ожидания, которые при самореализации заставляли женщин отставать, наши испытуемые тоже должны были отстать. Этого не произошло.

Мы думали, что у нас есть что-то особенное. Тем не менее мы признавали, что мы больше знаем о том, чем оно не было, чем о том, чем оно было.

Вопросов было много. Как давление повлияло на производительность – ухудшением памяти? Дополнительной когнитивной нагрузкой? Физиологическим ухудшением? Оно повлияло только на людей, которые заботились о качестве работы? Оно повлияло только на женщин в отношении математики или также повлияло на другие группы и другие типы успеваемости? Можно ли его преодолеть с большим усилием, или старания все испортят? Что могли сделать школы и учителя, чтобы уменьшить давление? Что люди могли бы сделать, чтобы облегчить его?

Важные вопросы – все со временем будут исследованы, и на многие из них будет дан ответ. Но в то время в контексте другого сотрудничества мое любопытство вернулось к вопросу успеваемости учащихся из числа меньшинств. Мог ли тот же самый процесс, который повлиял на студентов математики женского пола, выступить фактором неуспеваемости студентов меньшинств?

Глава 3
Угроза стереотипов подступает и больше, чем в одной группе

1

В 1978 году, когда я жил в Сиэтле, «Сиэтл Суперсоникс» были в одной игре от выигрыша в чемпионате НБА. На следующий год они выиграли. Их подъему к славе предшествовал долгий период середнячковости. Сезон 1978 года на самом деле был средним – 5 побед и 17 проигрышей в первые недели сезона. Затем руководство клуба уволило тренера и наняло нового – молодого Ленни Уилкенса, который был играющим тренером в команде несколько лет ранее. Игроки не изменились, добавился только Уилкенс. Команда сразу начала выигрывать – 42 победы в сезон против 18 поражений под руководством Уилкенса. Сезон закончился со счетом «47:35», «Соникс» упустили титул НБА всего из-за 6 очков в финальных секундах седьмой игры чемпионата. Единственная перемена в персонале – появление Уилкенса, и пазл команды сошелся.

Здесь интересно, как описывали команду до и после переворота в играх. Во время проигрышей местные спортивные журналисты описывали игроков самым худшим образом. Разыгрывающий защитник неплохо отдает передачи, но не может донести мяч до корзины. Сильный форвард слишком далеко кидает и теряет легкие отскоки мяча под корзиной. Центровой слишком мало двигается и не ловит передачи в середине поля. Спортивные журналисты выступали как наблюдатели. Чтобы понять происходящее, они использовали тех, кто находился в их поле зрения – игроков и их особенности. И им нужно было объяснить проигрыши. Логично, что они подчеркивали недостатки игроков.

С переменой тренера «Соникс» изменились. Теперь спортивным журналистам предстояло объяснить успехи, а не проигрыши. Изменились характеристики игроков. Они превозносили тех же игроков, которых описывали негативно за месяц до этого. Слабости игроков стали их преимуществами. Плохое ведение мяча разыгрывающим защитником превратилось в свидетельство его гениальности на поле, слабое умение форварда подбирать мяч стало малой ценой за его прекрасный дальний бросок, малоподвижность центрового превратила его в гарант стабильности под корзиной. К тому времени как команда дошла до финала, комментаторы видели гения на каждой позиции.

Объяснения неуспеваемости меньшинств и женщин подпадают под те же ограничения, что и объяснения ранних «Соникс» 1978 года. Почти неизменно они захватывают угол обзора наблюдателей, и те стараются объяснить провалы, а не успехи. При этих ограничениях недостатки учащихся имеют смысл как причины проблем, так же, как и недостатки игрока имели смысл в качестве причин бед «Соникс» начала 1978 года. Тогда, точно призрак, парящий над нашим исследованием, существовала многолетняя традиция объяснять психологию неуспеваемости среди неблагоприятных меньшинств и женщин.

2

В своей книге «Презрение и жалость»[8]8
  Daryl Michael Scott Contempt and Pity


[Закрыть] интеллектуальный историк Дэрил Скотт описывает эту традицию общественных наук с акцентом на опыт афроамериканцев. Как и спортивные журналисты, общественные научные наблюдатели пытаются объяснить плохие результаты (экономические, социальные, образовательные, медицинские), полученные чернокожими людьми на протяжении всего двадцатого века. Как и спортивные журналисты, Скотт утверждает, что афроамериканцы, как правило, сосредоточены на недостатках, один из которых доминирует над всеми остальными – то, что он называет «психическим повреждением».

Знакомая идея. Гордон Олпорт, великий социальный психолог середины двадцатого века, выражается лаконичнее: «Репутацию, будь она ложной или правдивой, невозможно вдалбливать, вдалбливать, вдалбливать в голову, ничего не делая со своим характером». Психика отдельных чернокожих получает повреждение, продолжает идею негативного мнения о группе, проецируемого в обществе – образа черных как агрессивных, менее умных и так далее. Неоднократное воздействие этих образов приводит к тому, что они усваиваются, имплицитно принимаются как истинные и, возможно, трагические для группы. Усвоение наносит ущерб характеру, вызывая низкую самооценку, низкие ожидания, низкую мотивацию, неуверенность в себе и тому подобное. А ущерб в свою очередь способствует множеству плохих вещей, таких, как: высокая безработица, неудачный брак, низкий уровень образования и преступность.

Идея, как отмечает Скотт, больше, чем просто научная идея. Это общепринятая мудрость, фактический стереотип о том, что заставляет членов отрицательно оцениваемых групп потерпеть неудачу. Так, если что-то заставляет черных студентов колледжа и женщин успевать менее хорошо, чем вы ожидали по их способностям, должно быть, дело в психических недостатках, недостатках доверия, ожиданиях и самобичевании. Такое объяснение логически следует с позиции наблюдателя, и оно было поддержано весом традиции. Оно давило на мои мысли, пока я думал о том, что делать дальше.