Текст книги "69 +/– 1 = Ad hoc. Второе издание"

23 февраля

– Ты прекрасно выглядишь, – сказал Мартынов. В этот раз он еще больше походил на Арсения Яценюка. – Трахался и пил всю ночь?

Горгоной двое суток не вылезал из офиса. Мартынов зазвал его пообедать на Арбате. В ресторане было немноголюдно. Петрович, однако, уверил Акемгонима, что забронировал столик на его имя. Выяснилось, что столик был забронирован на имя Леонид. Действовавший на автопилоте Горгоной кивнул хостес, сказавшей ему это имя.

– Тебе водички заказать? – спросил Мартынов.

– Давай перейдем к инструктажу.

– Мне, пожалуйста, блины с «Нутеллой» и горячий чай. А моему другу бутылочку воды. Без газов?

– Негазированную, – сказал Акемгоним. – И пиццу «четыре сыра».

– Александра будет в театре с подругой. Вы сидите на одном ряду. Вот твои билеты. Тебе надо привлечь ее внимание. С бабой идешь?

– С бабой.

– Тебе это не помешает?

– Мужик чаще становится объектом внимания, если при нём баба.

– Что за баба?

– Моя бывшая студентка из Академии.

Сиськи Марии хорошо выглядывали из блузок на лекциях Горгоноя.

– Я надеюсь, ты переоденешься? При всём уважении к твоему дьявольскому обаянию хорошие шмотки не будут лишними. Твои джинсы будто побывали в заднице носорога.

– Женщины любят мужчин в обносках. Думаю, этот ее гитарист не в Brioni ходит. За свои жалкие проценты ты очень уж надрываешься.

– Это дело принципа. Малолетняя стервозина нуждается в хорошей порке. А ты чемпион по скотскому отношению к женщинам. И меня раздражает ее бобер. Можешь считать, что я комплексую из-за лысины.

– Он нищий?

– Работает где-то айтишником.

– Всё-таки первый он у Саши или нет?

Накануне Акемгоним изучал фотографии черноволосой, рослой, полногрудой Саши. Их ему прислал Мартынов.

– Дядя клянется, что первый. Но вряд ли. Ей двадцать, вместе они год. Она слишком ядреная, чтобы девятнадцать лет ходить целкой.

Не вынимая изо рта жвачку, Мартынов приступил к трапезе. За столик рядом грузно уселась тёмно-русая женщина лет двадцати шести в пуховике. Короткая юбка открывала ее толстые ляжки.

В поисках официанта женщина заозиралась. Акемгоним увидел на ее шее спиралевидную татуировку.

– Девушка, вы из какой тюрьмы? – спросил Петрович. – У вас такая наколка любопытная. Где-то за рубежом срок мотали?

Женщина пучеглазо уставилась на Мартынова, открыв рот с кривыми зубищами.

– Что вам от меня надо? – спросила она хрипло.

– Просто интересно, в какой тюрьме наколку били. Вас опускали на зоне, что ли? Зал полупустой, чего вы так близко к сортиру уселись?

Горгоной разглядел, что дамочка, и правда, усадила свою жирную задницу неподалеку от туалетной комнаты.

– Ваше место было у параши?

Губы женщины задрожали, и она рванула к выходу.

– Куда же вы? – спросил Петрович. – Сейчас дует ветер перемен! Надо ставить паруса! Для стен время неподходящее!

– Боюсь, я экс-чемпион, – сказал Акемгоним.

– Меня бесят татуированные шлюхи. Я ненавижу их каждым фибром моей генно-модифицированной души, – сказал Петрович, заканчивая есть блины.

На ступеньках кафе дамочка уткнулась в очкастого типа. Тип был плохо одет, молод и высок. Судя по языку жестов, очкарик и дамочка были любовниками. Запричитав, женщина стала показывать на Мартынова и Горгоноя.

– В чём дело, уважаемые? – спросил тип, подходя к ним. – Что вы сказали моей любимой девушке?

Ему было лет двадцать; Акемгоним ощутил потный запах страха.

– Мой друг Леонид заинтересовался, в какой тюрьме ей били наколку, – сказал Петрович, радушно улыбаясь.

– Убей этого урода, Денис! – крикнула дамочка, размазывая слезы по наштукатуренным щекам.

– Вика, да ты задолбала вести себя, как шлюха! – сказал Денис. – Все твои проблемы из-за тебя же и случаются! Сама с ними трахайся!

Он бросился прочь из ресторана.

– Урод! Козел! – кричала женщина ему вслед.

– Детей надо лучше воспитывать, – сказал ей Мартынов. Она побежала за Денисом.

– Мутит от хороших, добропорядочных, благородных людей. Я желаю видеть характер и темперамент, – сказал Горгоной.

– Не думал, что кто-то еще помнит старика Миллера.

– Мне понравился его «Сатана в раю». А вот «Тропик рака» у меня пошел скверно. После того же Буковски не впечатляет. В Буковски чувствуется животная сила, как у Довлатова. Миллер слишком уж искусственен на его фоне.

– Какая еще животная сила в Довлатове? Как раз он-то наиболее искусственный среди всех троих. А Буковски это протокол вечеринки, которая длилась шестьдесят лет. Крепкая печень, безусловно, но однообразно, и чересчур много фиаско с женщинами. Как стилист он еще хуже Довлатова.

– Это Довлатов-то плохой стилист?

– Уж поверь мне. Он умер на мои именины. А с Буковски я родился в один день. Ты, конечно, озвучишь извечный аргумент поклонников Довлатова. Мол, слова каждой довлатовской фразы имеют разные первые буквы.

– Но это же очень сложно – так писать.

– Я пробовал, у меня ведь есть литературный опыт. Однажды я взялся сочинять роман по довлатовским лекалам. Все слова каждого предложения имели разные начальные буквы. Тогда я еще активно работал юристом и писать успевал лишь в метро. Писал на мобильнике. Думал, сдохну. В неделю получалась максимум страница. Так и не дописал. Задолбался писать в довлатовском стиле. А дописывать по-другому означало бы снизить требования.

– Так отчего Довлатов плохой стилист?

– Его стиль невероятно искусственный. Если предложение более-менее длинное, у тебя крайне немного слов, чтобы выразить мысль. В итоге получаешь отточенную фразу, которая абсолютно не твоя. Ты не говоришь эдак в жизни. Не пишешь так, когда записываешь мысли в свободном режиме.

Еще ты часто меняешь изначальный замысел, ускользают подходящие фразы, все буквы отыграны, синонимы не канают. Над Довлатовым потешались: мол, столица Англии Рим, так как во фразе уже было имя Леонид. Лондиниум, зараза, при таком раскладе не вставить.

Неформализованный стиль у Довлатова отсутствовал. Он так всю жизнь и надрывался. Вычищал слова на одну и ту же букву. Такой стиль годился бы лишь для первой книги автора, использовавшего его впервые.

Но трудолюбив Довлатов был чертовски, это верно. Впрочем, часто и халтурил, писал короткими фразами.

– А как тебе Веллер? Его часто упоминают вместе с Довлатовым.

– Между книгами Довлатова и Веллера пропасть. Думаю, Веллеру ее не перепрыгнуть.

– И чем плох Веллер?

– Я не знаю, плох ли Веллер. Плохи его книги: те две, что я брал в руки. Одна из них была про майора Звягина. Я изумлялся, как мог половозрелый человек так любоваться собственным героем. Особенно когда этот герой – урод не лучше тебя или меня. Ведь Звягин – чмо, обсос, фригидный лузер, дерьмо на палочке, говнюк с комплексами. А Веллер замечает, что говорит-то майор с «ужасающей простотой». Или с «холодной непримиримостью». Читателю не требуются эти дешевые подсказки. Он сам должен понять, как звучат фразы героя: ужасающе или непримиримо. Так пишут лишь авторы, считающие читателя быдлом. Нехорошо заранее плохо думать о читателе.

«Холодная непримиримость», ты врубаешься? Могу поспорить, холодная непримиримость у Звягина в трусах.

«Всё о жизни» еще хуже. Написать пухлый том и обозвать его эдак – худшее занятие, когда руки чешутся. Я тебе за минуту расскажу всё о жизни. Засекай время. Жизнь это в основном про деньги. Про чужие обязательства, которые на тебя хотят взвалить. Всё зависит от того, сколько мы готовы потратить. Особенно с женщинами. Когда везет, жизнь про секс. Еще жизнь про то, что все отношения заканчиваются двумя способами. Первый – смерть. Второй – один человек шлет другого куда подальше. Так со всеми отношениями: родственными, любовными, дружескими. Значит, надо быть готовым умереть или оказаться посланным. Или послать самому. Всё, не о чем тут книгу писать.

– А что же твои поиски стиля?

– Еще перед методой Довлатова я развлекался иными, более вычурными. Чтобы все слова главы или абзаца начинались одной буквой. Ну, это как былинное «отец Онуфрий, обходя Онежское озеро, обнаружил обнаженную Ольгу: «Отдайся, Ольга, озолочу!».

Писал я и на манер «А-б-в-г». Выходили изумительные скабрезности, тебе бы понравилось. «Аня брала в гондоне даже елду желторотых задротов и кончала, легкими мурашками неги обуревая пенис розовощекого сосунка, трахавшегося уморительно фривольно, хахаля-целки, членом шаркавшего щель, энергично юлившего яйцами». Довлатов в абсолютной степени, кстати. Но звучит, словно Аксёнов. Речитатив прыжков на бугристой дороге с залетами в кюветы.

Затем я писал, будто один играл в слова. Например, «Леонид дичился Якова». Тут обычно секса не было. Наконец, я увлекся стилем Довлатова. Написал семнадцать глав за пару лет и бросил. Эти два года я не читал книг. Только пахал шестнадцать часов ежедневно и сочинял роман в метро.

Забросив свою книгу, я принялся читать накопившиеся. Вскоре даже стал писать новый роман. Этот должен был состоять из фраз, зацепивших меня в прочитанном. Забавная идея, приятная реализация. Конечно, этот роман я тоже бросил.

– Знаешь, если бы ты не писал всякий раз сызнова…

– Увы, намертво въевшаяся мысль о единстве формы и содержания разрушила этот блестящий план. Ну и чёрт с этими затеями. У меня даже была еще одна. Одинаковое число слов в предложениях. И так на протяжении всей книги.

– А обязательно всякий раз придумывать такие сложности?

– Нет, конечно, в том-то и дело. Возьми Бунина, например. Я не думаю, что Бунин задумывался о стиле. Вот уж кто обладал звериным чутьем и животной силой, если ты поклонник натуралистичных эпитетов.

– Набоков, полагаю, задумывался.

– Он искусственнее. Нет, безусловно, хорош, кто спорит. И всё же слишком много неестественной громоздкости, этим отличается его англоязычное творчество.

Так я на личном опыте пришел к старой великой мысли. Если только можешь воздержаться, не пиши.

Попрощавшись с Мартыновым, Акемгоним зашел в офис. Горгоной надел джинсы, белую рубашку и тёмно-синий пиджак – всё от Hugo Boss.

Шагая к Вахтанговскому, он получил сообщение Марии: «Здравствуйте. Извините, я подумала. И поняла, что не очень удобно идти на свидание с преподавателем. Извините, я не смогу прийти».

Горгоной оказался в театре за пять минут до начала хореографического спектакля «Анна Каренина». Побродив в фойе, он заметил Александру с невысокой рыжей девицей. Прическа рыжей напоминала швабру. Александра была в хорошо сидевшем красном платье, открывавшем грудь третьего размера.

Женщины уселись, и Акемгоним зашагал по ряду. Он заготовил унылую шуточку типа «Красавица, а я вас помню. Вы младшая сестра Киры Найтли?».

Вставая, чтобы пропустить его, Александра дернула сиденье. То выломалось. Сиденья исторических кресел Вахтанговского не поднимались.

– Ого! – сказал Акемгоним. – С вами шутки плохи. Армрестлингом занимаетесь?

Саша засмеялась, и Горгоной помог ей водрузить кресло на место. У нее были относительно ровные зубы и пухлые губы. Вероятно, она ждала, что Акемгоним продолжит говорить. Он прошел к своему месту.

В антракте Горгоной последовал за Сашей и шваброй. Первой из туалета вышла Саша. Акемгоним будто невзначай оказался рядом и поймал ее взгляд.

– Что скажете? – произнес он. – Драма Анны не потрясла вас так сильно, чтобы отказаться идти замуж?

– С чего вы взяли, что я иду замуж? – прищурившись, спросила Александра.

– Интуиция.

– Только интуиция?

– Еще потерянный вид. Такой встречается у девушек, которые оказались где-то без своих молодых людей. Это во-первых.

– А во-вторых?

– Вы еще очень молоды. Вам не больше двадцати одного года. Судя по манере отвечать незнакомцам, любовников у вас было раз-два. Думаю, несколько лет у вас один партнер. При таких раскладах девушки собираются замуж.

– Вы интересный тип. У вас-то, видимо, было много женщин?

– Жизнь дается один раз, пользуйтесь этим, кутите напропалую. Добродетель плохо котируется на этом свете. Это не я сказал, а Чехов.

– Я бы продолжила этот разговор.

Акемгоним посмотрел женщине в глаза.

– Дайте мне ваш номер телефона, – произнес он.

Александра продиктовала номер.

– Вы не хотите узнать, как меня зовут? – спросила она.

– Я поинтересуюсь, когда снова увидимся.

– А как ваше имя, незнакомец?

– Леонид. Прислушайтесь. Улавливаете что-нибудь, помимо второго звонка? Это ветер перемен. Время ставить паруса. Я позвоню.

1 марта

– Прекрасно выглядишь, – сказал Акемгоним.

Вере был двадцать один год. Прекрасно выглядеть она еще не умела.

Горгоной неделю работал по тринадцать часов в сутки. Он не удосужился загодя выцепить кого-нибудь попрекраснее.

Вера училась на четвертом курсе Академии. Папа наверняка уже выторговал ей аспирантский билет. Он был профессор, заработавший маленькое состояние на взятках. Вера придерживалась чрезмерного мнения касательно его значимости и богатства. С мужчинами она держалась так, будто каждый из них работал у ее папы лаборантом.

Дочка профессора была странная. Одевалась Вера безвкусно и притом скромно. Тем вечером она надела закрытое и длинное шерстяное платье. Под ним едва угадывались вполне круглые сиськи. Рожей женщина не вышла: та просила кирпича.

– Спасибо, я сегодня это уже слышала, – сказала Вера. – Мне завтра рано вставать на свадьбу подруги. Ты говорил, что отвезешь меня домой после спектакля.

– Отвезу.

– А где твоя машина?

– Ее водитель моет.

– Почему ты не ездишь за рулем сам?

– Я юрист, а не шофер.

– Мой папа сам водит машину. У него Audi.

– Я сейчас ужинала с другом, – говорила Вера, пока они шли к Ермоловскому. – Мы обошли все тутошние рестораны, и нигде нет креветок нормальных размеров. Мы с папой на Новый год ездили в Сингапур, вот там креветки так креветки!

– Что за друг? Надеюсь, он защитил диссертацию?

– Друг? Нет, ему, видишь ли, не до науки.

– Он хотя бы учится в аспирантуре?

– Даже поступать не стал. Хотя папа мог бы посоветовать ему хорошую тему диссертации. И вообще…

– Когда он закончил ВУЗ?

– Да в прошлом году.

– Где работает?

– В какой-то юридической фирме. Или в коллегии адвокатов… У него старший брат, вот он кандидат наук, сейчас учится в Лондоне, это я понимаю… А этот пытается какую-то мелочь заработать. Надо было поступать в аспирантуру, защищать диссертацию…

Вера ушла наводить туалетный марафет. Акемгоним припомнил, что раньше она не видела его машину. Горгоной позвонил Кириллу:

– Нужен Phantom. За рулем ты. Возьми деньги из запасного фонда. И забронируй ту четырехкомнатную хату на Садовой. Наверняка пустая стоит, какой дурак будет отдавать такую ренту. Шампанское пусть будет.

Две зашедшие в театр профурсетки строили Акемгониму глазки. У одной выпирали сиськи, другую Горгоной не трахнул бы и за миллион.

Отлив, Вера подурнела еще, будто с мочой из нее утекли жизненные кондиции. Гнетущее предвкушение ее траха сгладил Олег Меньшиков. Он играл моноспектакль «1900».

Спустя два часа Кирилл написал: «Я на фантоме у театра. Квартиру снял».

Акемгоним и Вера как раз шли одеваться. Горгоной ответил: «Пришли характеристики этой модели». Он плохо разбирался в автомобилях.

На улице Акемгоним заметил черный Rolls-Royce. Горгоной задумался, во сколько ему обойдется небесспорное удовольствие трахнуть профессорскую дочку. Он чувствовал себя кисло-сладко.

– Где же твоя машина? – спросила Вера, и Акемгоним махнул на Phantom.

– Ого! Это Rolls-Royce, что ли?

– Вроде того. Phantom, заднеприводной, объем бака 200 литров, – сказал Горгоной, подсмотрев в шпаргалку Кирилла.

– Я думала, у тебя Mercedes.

– На «мерсах» я в Универе гонял.

Женщина промолчала о своем ненаглядном родителе, и Акемгоним увидел в этом добрый знак.

Кирилл вышел из автомобиля. Он раздобыл униформу с фуражкой и белыми перчатками. Можно было забить на Веру и ехать снимать шлюх по дорогим кабакам.

– Шикарная машина, – сказала женщина, усаживаясь.

– Ничего так. Поехали, Кирилл.

«Поезжай тихонько к Садовой», – написал Акемгоним водителю. Он пустился искать цеплявшую Веру тему.

Одевалась Вера плохо, шопиться не любила. Родители затаскали ее по театрам, однако любимой сцены у женщины не было. Кино она потребляла только новое и быстро забывала содержание.

У родителей Веры жили две кошки. Адекватно рассказать о питомцах женщина была не в состоянии. Горгоною даже показалось, что одна из кошек это рыбка.

Вера сказала, что ей нравились «Deep Purple». Удивившись, Акемгоним принялся развивать тему их ежегодных московских концертов. Оказалось, что Вера спутала пурпурных и «Pink Floyd».

Горгоной не любил «Pink Floyd», однако когда-то видел шоу Роджера Уотерса «The Wall». Кто такой Уотерс, Вера не знала.

– Ты смотрел «Дориана Грея» в Ермоловском? – спросила она.

– Собирался, но кто-то из актеров заболел. А ты?

– И я не смотрела. Но очень хочу.

– У меня билеты на двадцать первое число. Хочешь, пойдем вместе.

– Давай! Это моя любимая книга, я ее наизусть знаю!

Акемгоним вытянул ноги и улыбнулся.

– Неплохая книжка, – сказал он.

– Неплохая?! Да это одна из лучших книг в мире!

– Не скажи. Она лишь написана более современным языком, чем другие книги по этой теме.

– И что это за книги?

– Их немало. Некоторые Уайльд явно или скрыто цитирует. Например, книга, что лорд Генри подарил Дориану.

– Та, девять экземпляров которой Дориан потом заказал? Но я читала в Интернете, на форумах: такой книги не существует!

– Ты больше форумы читай. Узнаешь, что секса нет, и детей в капусту таскают аисты. Кроме того, читать форумы антинаучно. Книга существует, даже издавалась на русском. Правда, лет двадцать назад. Это роман Гюйсманса «Наоборот».

– Ты читал ее? Ее можно купить?

– Читал. Купить вряд ли, тираж был маленький. Она есть у меня дома. Я дам тебе, если хочешь. Моя квартира тут рядом, неподалеку от Академии.

– Ого! Тут дорогие квартиры. У тебя однокомнатная?

– Смеешься, красавица? Четырехкомнатная. Кирилл, заедем домой на пять минут.

– Вас понял, Акемгоним Валентинович.

– Это далеко не единственный пример. Ты читала «Шагреневую кожу» Бальзака?

– Кажется, нет… Нет вроде бы…

Лохушки типа дочки профессора редко без гримас сознавались в непрочтении чего-нибудь.

– А финал «Дориана Грея»? Это же прямая аллюзия на «Трагическую музу» Генри Джеймса.

– И что там, в этой «Музе»?

– Там есть эпизод, когда героя рисуют. Он прерывает сеанс рисования и куда-то уходит. А его лицо потихоньку исчезает с холста.

Акемгоним не читал Джеймса – он почерпнул эти знания из монографии Е. С. Куприяновой «Литературные сказки Оскара Уайльда и сказочно-мифологическая поэтика романа «Портрет Дориана Грея».

Открыв дверь Горгоноя, водитель передал ему связку ключей.

– Этаж? – одними губами спросил Акемгоним.

С его последнего траха здесь минул год. Тогда Акемгоним сношал Юлю, любовницу вице-президента банка-банкрота: шестой размер груди, птоз до колен, чумовой уровень орала и нарвасадаты.

Кирилл незаметно растопырил ладонь: пятый, мол. Телефон женщины зазвонил, и Горгоной сунул шоферу другие ключи.

– В моей домашней библиотеке есть книга «Наоборот», – сказал он. Двери в спальню, кабинет и библиотеку Горгоноя запирались. С ключами от этих дверей Акемгоним почти не расставался. – Книги расставлены в алфавитном порядке. По фамилиям, то есть. Автор Гюйсманс. Вези ее сюда. Завтра спи, мы нынче до утра будем кататься. Где «мерс», кстати?

– Я поставил во дворе Академии.

– Герой этого романа, «Наоборот», боялся зеркал, – сказал Акемгоним, подводя Веру к дому.

– Почему?

– Уже не помню. Об этом говорится в романе Уайльда.

– Где это?

– В главе о жизни Дориана после Сибиллы.

Горгоной смог не завозиться, открывая дверь квартиры.

– Прошу в мою берлогу, – сказал он.

Вера зашла и решила присвистнуть. На деле она шепеляво сплюнула.

– Ого! У тебя шикарно! Мы с родителями и сестрой живем в четырехкомнатной. А где стоят книги?

– Там, – произнес Акемгоним, махнув рукой в сторону комнат. Он подзабыл географию квартиры.

Горгоной обнаружил на своих местах раковину и джакузи. На раковине умещались задницы гораздо более серьезные, чем Верина.

– Вот полотенце для тебя, – сказал Акемгоним.

Всё еще 1 марта

Мощная струя дочки профессора звучно била в унитаз. Очевидно, в академических семьях не учили клозетному этикету. Акемгоним пошел искать библиотеку.

Первая комната была гостиной. Там сохли две пальмы в здоровенных кадках. Белье на кровати в спальне гостеприимно распространяло запах порошка. На кинотеатре хозяин лупанария сэкономил, телик был дешевым. Четвертая комната стояла пустой. На паркете были следы от шкафов.

Горгоной вышел из четвертой комнаты. В туалете раздавались громкие звуки «бултых». На кухне Акемгоним обнаружил ведерко с шампанским.

Принять душ Вера не удосужилась. Она зашла на кухню, и Горгоной хлопнул пробкой.

– Выпьем для оживляжа по фужеру, – сказал Акемгоним.

– С удовольствием!

Горгоной понял, что женщина была смущена из-за долгого отсутствия.

– Ты же не пьешь, – подняв бровь, сказала она.

– Сегодня такой вечер, что можно и пригубить.

– Это точно, сегодня очень хороший и необычный вечер.

Вера прищурилась. Акемгоним подошел к ней, обнял, засосал холодные из-за шампанского губы. Они были шершавые и противные. Руки Веры заметались по спине Горгоноя.

– О-о-а-а-ах… – произнесла женщина.

Горгоной перестал целовать ее. Он погладил щеку Веры – женщина закрыла глаза. Акемгоним засосал ее: стало шершаво, холодно, гадко.

В назревавший блуд с грязножопой профессорской дочкой требовалось капнуть чуточку романтики. Горгоной выпрямил спину и подхватил женщину на руки.

– Ой, – сказала оказавшаяся тяжелой Вера.

Акемгоним еле притащил женщину в спальню и швырнул на кровать. Он щелкнул ночником и свалился рядом; Вера заползала по Горгоною. Пришлось раздевать ее. Колготки Веры дурно пахли, нижнее белье огорчало разноцветием. Подмышки женщины были скверно выбриты.

Горгоной разделся и проверил Веру: она была суховата. Акемгоним начал тискать ее, целовать сиськи и губы, шептать пошлости. Вера степенно потекла, Горгоной опрокинул ее и надел Durex.

– Так, – сказала она, когда Акемгоним зашел.

Совокуплялась Вера посредственно, как и большинство женщин ее лет. Она пыталась что-то мурлыкать и бормотала. Одновременно Вера кривила рот и закусывала губы. Пожалуй, Горгоной был великоват для ее неразработанной щели.

Устав трахаться лежа, Акемгоним покинул Верино мелководье. Он поставил женщину на четвереньки лицом к двери. Из ануса Веры пахло фекалиями; Горгоной зашел сзади.

– Ой, – произнесла женщина, мохнато сомкнувшись у основания его члена.

«Два, – подумал Акемгоним, – четыре, восемь, шестнадцать…».

На числе «2 048» Горгоной расслышал звук сообщения iPhone из лежавших у кровати джинсов. Вероятно, Кирилл докладывал, что обнаружил томик Гюйсманса.

Еще через пару степеней в двери завертелся ключ. Судя по шагам, в квартиру зашли два человека: мужчина и женщина. Акемгоним отвлекся на размышления касательно перспектив ситуации. Наконец, он получил «16 384». На всякий случай Горгоной ускорил темп. Вера застонала, упомянула Имя Божие, позвала маму. Вероятно, звуков из коридора она не слышала.

Едва Акемгоним покорил отметку «32 768», как дверь в спальню распахнулась. На пороге возникли целовавшиеся мужчина и женщина. Оба носка мужчины были порваны. Обе груди женщины были силиконовые.

Дочка профессора вздрогнула. Горгоной испугался, что повторит судьбу небезызвестного мраморного дога.

На лице мужчины Акемгоним прочел отчаянное желание спасти вечер. Он произнес:

– Братан, стучаться надо! Нас батя этому всегда учил!

Дырявый сказал:

– Прости, братан, я думал, тебя нет!

Для чувака с прохудившимися носками мужик оказался весьма умеренным идиотом. Дверь закрылась.

– Это мой брат, – сказал Акемгоним Вере.

Та явно не могла осознавать смысл происходившего. Горгоной улегся на спину. Он посадил женщину сверху, боком к двери. Лицом она развернулась к большому настенному зеркалу.

«То так, то сяк, то вверх, то вниз,

А ну, дружок мой, повернись», – процитировал Акемгоним.

Он зашел в женщину. Руками и бедрами Горгоной придал ее вульгарным дрыганьям нужную амплитуду. Лицо женщины намекало, что она пребывала в состоянии берсерка.

Вера стала испытывать оргазм на числе «262 144».

– Господи! – произнесла она, кончив и упав с Горгоноя. – Это просто божественно!

Акемгоним скосил глаза на щетинистую подмышку Веры. Завернув женщину в простыню, Горгоной отправил ее мыться.

Судя по звукам из гостиной, братишка яростно хендожил резиновую дуру.

Акемгоним услышал, как из душа полилась вода. В сумочке дочки профессора он нашел ее телефон. Горгоной выкинул его из окна. Следом улетела одежда женщины, включая полушубок.

На постельном белье Акемгоним увидел грязные разводы. Он надевал трусы, когда из душевой перестал раздаваться звук лившейся воды. Горгоной схватил одежду, ботинки и прыгнул за дверь квартиры. Миновав общий коридор, Акемгоним выбежал на лифтовую площадку. Лифт не ехал, Горгоной рванул вниз пешком.

На лестнице, запахнувшись в халат, курила страшная женщина. Ее кривые зубы были покрыты многолетним налетом.

– Добрый вечер, перепихнемся? – сказал Акемгоним, заставляя женщину отступить.

– Максим! Максим! – закричала женщина дурным голосом. – Меня насилуют, на помощь! Насилуют!

– Да иди ты, курва! – сказал Горгоной.

На бегу он проверил iPhone. Кирилл, действительно, нашел Гюйсманса, однако с тех пор молчал. Остановившись, Акемгоним стал натягивать джинсы.

Сверху раздался топот, и Горгоной увидел целую процессию. Первым неохотно трусил бомжеватого вида мужик лет сорока. На его левой руке было маловато пальцев. Следом трясла грозившими оторваться молочными железами Вера – ревевшая и абсолютно нагая. Размахивая отобранным у любовницы Акемгонима полотенцем, гнилозубая страхолюдина в халате замыкала кавалькаду. Она норовила дать Вере затрещину и кричала:

– Он пытался меня изнасиловать! А это его шлюха! Извращенцы! Врежь ему, Максим!

Вера плакала и говорила:

– Акемгоним, где моя одежда?!

Бомжеватый сожитель курвы одышливо и негромко матерился. На Акемгонима беспалый поглядывал с опаской: вероятно, ждал, что тот задаст ему дроздов.

В трусах и босиком Горгоной кинулся на улицу. Руки-ноги схватило холодом, «фантома» видно не было. Акемгоним припустил к Садовой. Левой рукой Горгоной держал одежду, правой старался набрать Кириллу.

Акемгоним ждал, что облаченные в довольно хлипкие тапочки неприятели поотстанут. Однако Максим по-прежнему бежал за ним. Гнилозубая подгоняла сожителя криками, на бегу отвешивая Вере тумаки.

– Да что ж вы творите, сволочи! – кричал Акемгоним, улепетывая. Он вспомнил, как давным-давно бежал по «Атриуму» за негром, стащившим его рюкзак.

Горгоной выскочил на Садовую, расцарапал пятку и увидел тормозивший Rolls-Royce. Курва обставила Максима и бежала выцарапывать Акемгониму глаза. Обогнув вытаращившихся пешеходов, Горгоной элегантно махнул ей факом. Он уронил пальто и ботинки.

Акемгоним распахнул заднюю дверь «фантома», оббежал ее и швырнул сохранившееся в лицо какому-то господину. Тот был стар, некрасив и важен. Его нос усыпали бородавки.

За рулем оказался не Кирилл.

Горгоной отобрал у разъярившегося бородавочника пиджак и джинсы. Сорочку Акемгоним купил за пятьсот долларов; ее бородавочник, хрипло матерясь, не отдавал. Шофер выскочил из машины, подбегала курва; отпустив рубашку, Горгоной дал стрекача. Немногочисленные прохожие смотрели ему вслед. Акемгоним удирал, будто спасался от всех негров мира.

– Акемгоним Валентинович, – взял трубку Кирилл.

– Ых е?! – сказал Горгоной.

– Что-что?

– Ты где?!

– Еду по Садовой.

Горгоной увидел Rolls-Royce с Кириллом за рулем и принялся махать водителю.

– Господи, шеф, что случилось? – спросил шофер, едва Акемгоним запрыгнул в машину, и ударил по газам.

Рок-радио передавало альбомную версию «Mistreated» «Deep Purple». Горгоной сказал Кириллу выкрутить на полную.