Текст книги "Фарландер"

Шли неторопливо, прогулочным шагом. Нико ощущал на себе чужой внимательный взгляд, но было ли это игрой воображения, или у него действительно включилась интуиция, он сказать не мог. Серезе вдруг принялась болтать – то ли потому, что не выдержали нервы, то ли потому, что молчание могло показаться кому-то подозрительным. Голос ее звучал странно и неестественно на фоне ночной улицы, едва освещенной редкими газовыми фонарями.

– Тебя ведь Нико зовут?

– Да. А ты еще помнишь.

– На нашем старом языке это означает «Проницательный», да?

В горле пересохло. Нико с натугой сглотнул и, бросив взгляд на темный проем слева, пробормотал что-то невнятное.

– И как?

– Что – как? – Он мог бы поклясться, что заметил какую-то тень.

– Ну, ты и вправду такой проницательный? Видишь людей насквозь? Понимаешь их мотивы?

– Наверное, мама хотела, чтобы я это мог. – Нико продолжал поглядывать по сторонам, с трудом сопротивляясь желанию оглянуться.

– Не оглядывайся, – прошипел Эш. – Трепись.

Легко сказать – трепись.

Позади них кто-то ступил в лужу, и Серезе запнулась на полуслове.

– За нами следят, – выдохнула она.

Нико заставил себя не прибавлять шагу, а Серезе замурлыкала что-то под нос. Мелодия напоминала колыбельную, которую Нико слышал в детстве.

– Возьми меня за руку, – вполголоса приказал Эш.

– Зачем?

– Затем, что я плохо вижу.

Не дожидаясь ответа, старик сам взял его руку и положил на свою. Нико заметил, что он щурится, словно от бьющего в глаза света.

Справа прогрохотал трамвай. Свободных мест было немало, и лишь в нескольких окнах мелькнули равнодушные, пустые лица с глазами, устремленными в какой-то свой мир. Вагон едва проехал, как из темноты появились двое.

– Что? – Эш сжал пальцы на локте Нико.

– Еще двое, впереди.

– Поворачиваем! – рыкнул старик.

Нико повернул влево, в темный переулок. Серезе умолкла. Эш распустил полы накидки и нащупал ножны. Нико сделал то же самое. Его била мелкая дрожь. «Надо сосредоточиться на дыхании», – вспомнил он.

Переулок пролегал вдоль задней части широкого, облицованного мрамором здания, величественный фасад которого украшали горгульи с застывшими в гротескных гримасах мордах. Из освещенных ярко окон доносились звуки музыки, что-то смутно знакомое, может быть опера, которую Нико слышал еще в Косе. Музыка почти заглушала другой звук – четкий, равномерный, тяжелый звук шагов. Он оглянулся – в полутьме ясно вырисовывались силуэты пяти преследователей.

– Мастер, – прошипел Нико, когда впереди, шагах в десяти, появились еще несколько теней. Регуляторы?

В ночном воздухе звякнула сталь. Блеснули клинки.

– Стоять, – приказал голос. – Вы все подлежите аресту.

– Не останавливаться, – сказал Эш, сбрасывая с плеч накидку. Расстояние между ними и Регуляторами сокращалось как сзади, так и спереди. – Вам придется драться. Обоим. Не забывайте про дыхание. Увидите свободное пространство – прорывайтесь. Поняли?

И это план? Нико сжал обмотанную кожей рукоять, приготовившись выхватить клинок в любую секунду. Происходящее уже потеряло всякую связь с реальностью.

Один из тех, что блокировали им путь, поднял руку с пистолетом.

– Стоять! – повторил он громче и требовательнее.

– Сколько до них? – уточнил Эш.

– Шесть шагов.

Что-то бабахнуло над ухом, и Нико едва не подпрыгнул от неожиданности. Человек с пистолетом вскрикнул, пошатнулся и завалился на спину. Серезе отбросила бесполезный пистолет и, не сбавляя шагу, выхватила длинный охотничий нож. Нико на мгновение приостановился, любуясь ею, и тут Эш устремился на врага.

Все его движения как будто слились в одно, плавное, но быстрое и почти неуловимое: меч в руке… выход в боевую стойку… правая нога вперед, левая назад… рубящий боковой…

Распоров живот первому, Эш не остановился, но, продолжая движение, блокировал выпад второго Регулятора и, отбросив клинок противника, нанес прямой колющий в грудь.

Что было дальше, Нико пропустил. К этому моменту он и сам был уже в гуще схватки: легко, заученным нырком ушел от косого, сплеча, ощутив холодок мелькнувшей у лица стали. «Это все по-настоящему, – напомнил ему голос в голове. – Они хотят убить меня».

Голова еще рассуждала, а тело уже действовало. Нико выхватил меч, выбросил на следующем шаге руку вперед и ощутил сопротивление плоти. Рядом, в нескольких дюймах от него, гримасничало лицо. Лицо человека, насаженного на клинок. Человек отчаянно дергался, трепыхался, как наколотая на иголку бабочка, и Нико, наверное, бросил бы меч, чтобы ничего не чувствовать, если бы не ощутил вдруг внезапную легкость. Раненый как-то высвободился, хрипло выдохнул и опустился на землю.

Нико отступил.

Чьи-то руки обхватили сзади, потащили назад и вниз. Меч вырвали из пальцев. Нико хлопнулся на камни, и тут же что-то тяжелое придавило его сверху, чье-то вонючее дыхание ударило в лицо, кто-то схватил за ноги. Рядом с ним на землю бросили Серезе.

Собрав последние силы, Нико приподнялся, вывернул шею и попытался найти взглядом Эша.

Фарландер все еще оставался на ногах и продолжал свой танец через окружившую его толпу. Несколько мгновений Нико наблюдал за ним с изумлением и благоговением. В какой-то момент даже показалось, что остановить старика невозможно, что он слишком быстр для своих противников и опережает их по меньшей мере на шаг.

Но врагов было слишком много, а Эш почти ничего не видел. Он допустил всего одну промашку. Рубленый удар сплеча должен был отсечь левую руку, но в последний момент Фарландер каким-то чудом увернулся, и клинок прошел по касательной. Эш охнул и выставил защитный блок, но разрез на рукаве уже почернел, и в тусклом свете фонаря блеснули капли крови.

– Бегите! – проревел старик, не зная, что оба его спутника уже лежат на земле.

Получив второй удар плашмя по голове, он пошатнулся, ударился о стену, развернулся и, рыкнув, отмахнулся. Нападавшие отскочили. Один из них выхватил пистолет и прицелился в коленную чашечку рошуна.

– Мастер! – крикнул Нико, но предупреждение опоздало – Регулятор спустил курок.

Порох вспыхнул не сразу, и в эту крохотную паузу случилось нечто совершенно неожиданное.

На сцену ворвался великан. Первым ударом он снес человеку с пистолетом верхушку черепа, так что та съехала на щеку, обнажив мозг. Пистолет упал на камни и выстрелил, но пуля ушла вверх. Великан повернулся к тем, кто держал Нико и Серезе.

Великаном этим был Бараха, за спиной которого маячил Алеас. Словно деревья в лесу, Бараха рубил направо и налево, расчищая себе путь. За ним, прикрывая учителя со спины и отбивая выпады с флангов, шел Алеас.

Лежа на спине, Нико с открытым ртом наблюдал за тем, как три рошуна молча, с угрюмым безразличием выполняют свою работу. В считаные секунды они уложили всех Регуляторов.

Из окон оперного театра вырвался шквал аплодисментов. Представление закончилось.

Нико трясло. Он посмотрел на лежащие в темных лужах тела, вдохнул медный запах крови, и в животе заворочалось что-то тошнотворно-скользкое. Где-то здесь лежал и его человек. Тот, кого убил лично он.

За спиной у него кого-то вырвало. Нико обернулся – Серезе.

Эш вытирал клинок об одежду кого-то из убитых. В стороне, шумно отдуваясь и с облегчением поглядывая на дочь, стоял Бараха. Вокруг хрипели, кашляли и стонали раненые. Некоторые пытались уползти.

– Веселая мясорубка, – проворчал алхаз. – Хорошо, что мы за домом приглядывали. Не зря я опасался. Осторожнее надо быть, старик.

Эш решительно сунул меч в ножны.

– Я тоже рад тебя видеть, Бараха.

В темноте прозвучал пронзительный свист.

– Может, вы отложите обмен любезностями на потом? – предложил Алеас.

Нико наклонился за своим мечом, но поднять смог не сразу – тряслись руки. Он заметил на пальцах кровь и вытер их о тунику. Потом попытался вложить клинок в ножны.

– Успокойся. – Эш положил руку ему на плечо. – Просто дыши.

– Да, мастер.

Старик повернулся к Барахе:

– Тогда до завтра?

– До завтра. И будь осторожнее.

Рана оказалась серьезнее, чем казалось поначалу. Они пытались что-то сделать, но кровь все равно стекала по руке и капала с пальцев. От общественного транспорта Эш отказался из опасения привлечь к себе внимание. Оторвав от туники полоску, он прижал ее к ране и так держал до самого хостильо. Дважды они по настоянию Нико останавливались возле луж, где он пытался вымыть руки.

– Как ваши глаза? Уже видите?

– Да, зрение проясняется.

– Я не понимаю. Что с вами? Отчего вы слепнете?

– Со мной ничего. Я ведь уже говорил, что у меня болит голова. Когда боли особенно сильные, ухудшается зрение.

От дальнейших расспросов Нико отказался, решив не нажимать, пока Эш не в лучшем состоянии.

К постоялому двору вернулись примерно через час, промокшие и усталые. Служитель дремал, так что они тихонько прошли мимо и потащились на четвертый этаж, мечтая лишь о том, чтобы упасть на койку.

Сначала заперли дверь – на это ушел четвертак, первый из горстки собранных Эшем специально для таких целей и лежавших в чашке. Еще один четвертак потратили на то, чтобы зажечь газовую лампу. С помощью третьего отложили койку Нико.

Прежде чем ложиться, нужно было заняться раной. Бросив в монетоприемник уже четвертый четвертак, Нико повернул кран и набрал в чашку воды. Между тем старик достал из дорожного мешка медицинский пакет и, порывшись, извлек стерилизованные повязки, пузырек со спиртом, иголку и нитки. Рана оказалась не слишком глубокая, но широкая, с открытыми розовыми краями. Плоть вокруг нее потемнела и представляла собой один большой сплошной синяк. Эш капнул в нее спирта и зашипел сквозь стиснутые зубы. Потом побрызгал спиртом на повязки. Поджег спичку, прокалил в ее пламени иголку и вставил нитку в ушко. Руки его тряслись, кровь текла между пальцами, но больше одной попытки не понадобилось. Вдев нитку, Эш протянул иголку Нико:

– Зашивай.

Нико отпрянул. Глаза слипались, к векам как будто подвесили гирьки. Руки, ноги, все тело дрожало от усталости. Он чувствовал, что вот-вот свалится. Но деться было некуда, отказаться нельзя, а потому Нико взял иголку, сел рядом со стариком и попытался убедить себя в том, что знает, как это делается, поскольку был внимателен на уроках полевой хирургии в монастыре, а не валял дурака с Алеасом.

Пока Нико осторожно стягивал края раны, Эш с бесстрастным лицом наблюдал за его работой. Усталость пошла на пользу – отупевший мозг почти не реагировал на жуткую картину.

– Достаточно, – сказал наконец Эш.

Нико обрезал нитку ножом, наложил повязку, стащил со старика сапоги и помог ему устроиться на койке.

Эш опустил голову на подушку и закрыл глаза.

Нико наблюдал за ним исподтишка, и перед глазами вставала картина недавней схватки: почти слепой старик вихрем разрывает строй Регуляторов, меч в его руке летает, как будто невесомый, и весь этот смертоносный танец – блестящее подтверждение тому, что окружающий его миф – правда.

– Я, кажется, убил человека сегодня, – тихо сказал он, не зная даже, слышит его старик или нет.

Эш чуть-чуть повернул голову и приоткрыл глаза.

– И как ты теперь себя чувствуешь?

– Как преступник. Как будто забрал что-то, на что у меня не было никаких прав. Как будто стал кем-то другим, как будто испачкался.

– Хорошо, пусть так и остается. Тревожиться будешь потом, когда после такого же не будешь чувствовать ничего.

Но именно этого Нико и хотел больше всего: не чувствовать ничего. Как он вернется домой, как посмотрит в глаза матери после того, что сделал?

– У него могли быть дети. Сын. Вроде меня.

Эш закрыл глаза.

– Ты молодец, – прохрипел он.

Нико не слушал. Не сняв даже сапоги, он совершил самый трудный в жизни подъем – забрался на верхнюю койку, – растянулся на тонком матрасе и провалился в сон.

Так они и лежали, оба изможденные, в поту и засохшей крови, не слыша ни звуков разыгравшейся в комнате наверху драки, ни нескончаемого звяканья монет за стенкой.

* * *

Темные улочки вокруг дома оперы давно притихли. Сам театр тоже погрузился в тишину; представление закончилось, и зрители разошлись – кто-то отправился домой, кто-то – на поиски других развлечений.

Тележка покачнулась под тяжестью еще одного трупа. Команда чистильщиков работала молча, если не считать приглушенных натужных стонов или редких проклятий, раздававшихся за платками, которыми люди, занимавшиеся уборкой мертвецов, обматывали лицо. Двое, мужчина и женщина, стояли в сторонке и только наблюдали за ходом работ. Мужчина потягивал курительную трубку; женщина, кутаясь в плащ, подпирала стену.

– Вот и он, – заметил мужчина. – Наконец-то.

Еще одна запряженная зелом, больше похожая на деревянный ящик на колесах повозка въехала, поскрипывая, в переулок. Возница тихонько щелкнул языком и натянул поводья. Повозка остановилась как раз напротив мужчины и женщины.

– Ты не очень-то торопился, – упрекнула она.

Возница пожал плечами.

– Давно? – спросил он, спускаясь на землю.

– Не больше часа.

Возница снова щелкнул языком и, обойдя повозку сзади, открыл дверцу. Из проволочной клетки на него злобно смотрели две ищейки.

– Ну же, мои дорогие, на выход. Пора отрабатывать свой хлеб.

Открыв клетку, он привязал к ошейникам прочные поводки и лишь затем выпустил собак на волю.

Едва спрыгнув на землю, ищейки натянули поводки, но остались на месте в ожидании команды и только водили носами, выказывая желание поскорее начать охоту.

– След ведет туда, – подсказала женщина.

Но собаки уже сами поймали запах и потянули своего хозяина с такой силой, что он едва удержал их.

– Не отставайте, – бросил он через плечо, даже не став убеждаться, следует за ним кто-то или нет.

Регуляторы переглянулись и последовали.

Глава 22. Рыбалка с камешками

В любом другом порту Мидереса внезапное появление военного галеона без опознавательных знаков, если не считать таковым нейтральный черный флаг, и с немалыми боевыми силами на борту вызвало бы немалую тревогу.

В Чиме, однако, к такого рода зрелищам давно привыкли. Вот почему, когда корабль пришвартовался у пристани и прибывшие на нем по-военному четко и дисциплинированно сошли на берег, лишь с полдюжины портовых нищих, в большинстве своем бывших моряков, калек и стариков, выказали некоторый интерес, угасший, однако, как только они поняли, что на подаяние рассчитывать не приходится. Только один из них, мужчина лет сорока с лишком, с обмотанным куском кожи обрубком вместо левой руки, задержал взгляд на молчаливых гостях. Бывший солдат имперского легиона, еще сохранивший некоторую ясность ума, отметил и армейские татуировки на обнаженных запястьях приезжих, и военную форму под штатской одеждой, и сдержанность в поведении.

Штурмовики, решил ветеран-калека, и отодвинулся подальше в тень, откуда продолжал наблюдать за чужестранцами. Их офицеры подошли к городскому стражнику. Недолгие переговоры завершились неким соглашением. К первому стражнику присоединились другие. Привели мулов. Матросы прибывшего корабля спустили на пристань тяжелые ящики, в которых вполне могло находиться, например, золото, и погрузили их на запряженные мулами повозки, после чего небольшая процессия под командованием офицера и в сопровождении стражников направилась в город.

Оставшиеся, человек семьдесят, получили приказ разойтись и расположились на отдых под утренним солнышком. Время от времени небольшие группки, снабженные деньгами и инструкциями, отправлялись с поручениями: купить мулов, зелов, припасы.

Забыв на время о пагубных влечениях, калека ветеран наблюдал за происходящим на пристани с недоумением и странной ностальгией, задаваясь вопросом: кто же те глупцы, что накликали на себя гнев Империи?

Ворвавшийся в раскрытое окно башни колючий ветер принес с собой запах сырости, предвещающий дождь. Посмотрев на темнеющее, предгрозовое небо, Ошо плотнее завернулся в толстое одеяло и зябко повел плечами.

«Вот и буря надвигается. Вдалеке, над горными вершинами, собирались угрюмые тучи. А ведь последняя пронеслась только-только. Да, зима нынче приходит рано».

Мысль эта не принесла ему радости. Здесь, в горах, Ошо не ждал от зимы ничего хорошего. От постоянной сырости болели кости, и каждое движение причиняло боль. Шли годы, и теперь даже такой простой акт, как утренний подъем, давался напряжением сил и воли. Зимой он в полной мере ощущал бремя прожитых лет, так что оснований для неприязни хватало.

«Старею, – подумал Ошо. – Раньше я такими сомнениями не терзался».

Басо – в худой, хлопающей на ветру рясе – торопливо пересек монастырский двор. Провожая старого друга взглядом, Ошо уже собрался окликнуть его, но в последний момент остановился. Нахмурился.

Басо? Нет, не может быть. Басо ведь мертв.

Ошо присмотрелся. Разумеется, внизу был не Басо, а Кош – с покрасневшими от холода ушами, съежившийся от пронизывающего ветра. Вечно голодный, он исчез за дверью в кухню, рассчитывая, конечно, подкрепиться еще до завтрака.

Известие о смерти Басо потрясло его. Там, во дворе, слушая с другими рошунами Провидца, рассказывавшего о гибели их людей в Косе, Ошо буквально окаменел от горя. Грудь сдавило так, что он не мог дышать и даже подумал, что это сердечный приступ. Такое случилось с ним впервые в жизни. Он не знал, что сказать, и не смог ничего сделать. Не смог быть тем, кем был для своих людей все последние годы.

Сохранить лицо помог Эш. И еще Бараха. Они взяли на себя его бремя. Они подтвердили, что исполнят долг ордена. Это благодаря им он, Ошо, вернулся к свою комнату, закрыл плотно дверь и уже наедине с собой предался горю.

Перед глазами встал вдруг образ из далекого прошлого: расколотое молнией небо и смеющийся Басо. Ошо улыбнулся. Забавный эпизод.

Это было на второй день их бегства из родной страны. Бегства вынужденного, после окончательного поражения Народной армии в сражении под Хунгом. Ошо был единственным генералом, сумевшим выбраться из смертельной ловушки. Отступая с боем, остатки армии добрались до уцелевших кораблей, стоявших в тридцати лаках от Хунга. В беспорядке, не успев запастись провизией, они подняли паруса, отдавая себе отчет в том, что утратили родину, что их единственная надежда – изгнание и что даже эта надежда призрачна, потому что вражеский флот тоже поднял паруса и начал преследование.

Не располагая преимуществом в скорости, они оказались в западне, прижатые к берегу, горстка судов, обреченных на гибель, поскольку с одной стороны к ним приближался неприятель, силы которого превосходили их втрое, а с другой надвигался шторм.

Они вверили свою судьбу удаче и повернули навстречу шторму.

Басо был тогда мальчишкой лет шестнадцати, не больше. Многие после поражения и погрузки на корабли сбросили неловкие доспехи, чтобы не утонуть. Многие, но не Басо. Он носил их с гордостью, словно бросал вызов опасности. То были страшные часы. Казалось, все пропало. С дрожащих губ срывались молитвы, обращенные к предкам. Выл ветер, стонали снасти, ломались мачты, и волны перекатывались через палубу, унося с собой людей, опрокидывая суда. Никто уже и не верил, что выберется из этой переделки живым. Даже Ошо поддался отчаянию, хотя держал свои страхи при себе и даже раздавал приказания, демонстрируя напускную бодрость.

И вот тогда, посреди этого кошмара, когда корабль провалился в пучину, когда палуба ушла из-под ног и небо взъярилось над головой, Басо расхохотался, бесшабашно и дерзко, отринув страхи и тревоги о прошлом и будущем. Да, вот тогда Ошо и сам распрямился и взял у парня ту отвагу, которой так ему не хватало и в которой он нуждался более всего.

Трудно поверить, но вот уже и Басо нет, как нет и многих из тех, с кем Ошо покинул родину. Оставшихся можно пересчитать по пальцам одной руки: Кош, Шики, Ченг, Провидец Шин, Эш. Только они и связывали Ошо с далеким прошлым в далекой стране. Каждая новая потеря умаляла силы и уверенность и добавляла тревоги и беспокойства. Кто следующий?

Он знал, что следующим будет Эш. Знал и чувствовал, что именно уход бывшего ученика станет для него самой горькой потерей.

Отправляться с вендеттой не куда-нибудь, а в Кос, в его-то возрасте! Он не должен был отпускать Эша. Не должен. Не в таком состоянии. Но тогда, прибитый горем, Ошо даже не попытался отговорить друга, а когда понял, что для Эша эта вендетта, скорее всего, станет последней, что он, вероятно, уже не вернется, как не вернулся Басо, было поздно.

Откуда взялось это предчувствие, Ошо не понимал. Никаких пророческих снов он не видел, никаких предупреждений от Провидца не получал. Просто каждый раз, когда он думал о старом друге, на сердце становилось тяжело, словно оно, сердце, уже знало – больше они не увидятся.

И все из-за этой вендетты, будь она проклята. Ошо не сомневался – ничем хорошим это предприятие не закончится, а беду принесет всем.

Он напрягся, встречая еще один порыв ветра. Где-то хлопнули ставни. И снова тишина.

К старости человек легче поддается меланхолии, подумал Ошо и тут же усмехнулся. Какая чушь, при чем тут старость!

Он закрыл ставни, отгородившись от приближающейся со стороны гор бури. Поежился. И медленно вернулся к теплому камину, согретому стулу и своим книгам.

День клонился к вечеру. Как всегда в этот час, таверну «Пять Городов» заполнили портовые рабочие, уличные торговцы и приезжие, останавливавшиеся в многочисленных местных хостильо и выбиравших это заведение из-за неплохого выбора вин и хорошей кухни.

В углу, под шипящим газовым фонарем на закопченной оштукатуренной стене, шесть человек вели негромкий разговор. Завсегдатаи почти не обращали на них внимания, разве что посматривали иногда на молодую женщину в коричневой коже, радуя глаз созерцанием красоты – собственные жены этих вкалывающих от рассвета до заката работяг состарились до срока, изможденные нелегкой домашней работой и постоянными родами.

– Невозможно, – понизив голос – в чем не было необходимости из-за окружающего шума, – подвела итог Серезе. Внимания заглядывавшихся на нее мужчин она как будто и не замечала. Может быть, потому, что уже привыкла к нему и научилась не обращать внимания. – По-моему, во всем мире нет сейчас места более охраняемого, чем Храм Шепотов. Я просто не представляю, как туда проникнуть.

Бараха, с мрачным видом изучавший стакан с руликой, недоверчиво поднял бровь.

– Так и есть, отец. Они даже выпустили в окружающий башню ров каких-то кровожадных рыбешек. Стражники начали сбрасывать в ров преступников, просто так, забавы ради, и теперь там каждый день собирается толпа любопытных. Я видела это собственными глазами, всего лишь три дня назад. Когда беднягу вытащили из воды, на ногах совсем не осталось плоти. И как вы предлагаете обойти такое препятствие?

Нико, сидевший до тех пор молча рядом с наставником, вскинул голову – слышать о хищных рыбешках ему еще не доводилось.

– Вот что я тебе скажу, – возразил Бараха, которого пример дочери ни в чем, похоже, не убедил. – Нет такого места, куда нельзя было бы проникнуть. Все, что требуется, – это время и вдохновение.

Серезе раздраженно вздохнула:

– Да, можно. Если ты сумеешь перебраться через ров, спрятаться от наблюдателей на стенах и обойти береговые патрули.

– Мы могли бы переодеться стражниками, переплыть ров и потом подняться по стене.

– Незамеченным ты все равно не останешься, даже ночью. Все подступы освещены. И шагу сделать не успеешь, как тебя увидят – либо патрули, либо наблюдатели.

– Ладно, забудем про ров. Облачимся в жреческие рясы, пройдем по мосту, дальше – через главные ворота.

У Барахи все получалось легко.

– Только не забывай, что, прежде чем пройти ворота, тебе придется просунуть руку через решетку. Пропускают только тех, у кого обрезаны кончики мизинцев.

– Ну, эту проблему решить легко, – сказал Алеас, и все посмотрели на него. Он мило улыбнулся. – Обрубим кончики мизинцев, подождем, пока пальцы заживут, и пройдем.

– Заткнись, – проворчал Бараха.

Алеас пожал плечами и бросил взгляд на Нико. Нико подмигнул, но невесело, а улыбнуться в ответ так и не смог. Выспаться не удалось: всю ночь его преследовали кошмары, в которых он снова и снова переживал события прошлого вечера.

– Если мы хотим туда попасть, – продолжала Серезе, – нужно придумать что-то такое, чего они не предусмотрели.

– Не может же он всю жизнь прятаться в башне, – снова вмешался Алеас, которому, похоже, изрядно надоело бесплодное обсуждение. – Раз мы не можем туда попасть, остается только ждать, пока он выйдет. Может быть, на праздник.

– А если не выйдет? – взорвался Бараха. – Они едва не взяли нас вчера вечером. И уже сейчас рыщут по всему городу. Мы здесь чужаки, свой только ты один. Задерживаться во враждебном городе опасно.

Ему никто не возразил. Все молчали. Нико осторожно оглядел комнату и почти сразу заметил, как сидевший неподалеку мужчина торопливо отвернулся, заказал еще выпивки и заговорил со своим соседом.

Нико выдохнул и попытался расслабиться. Скорее всего, незнакомец просто таращился на Серезе. «Я становлюсь мнительным. Это все город. Это он на меня так действует. Лучше бы мы убрались отсюда поскорее и никогда не возвращались».

Бараха откинулся на спинку стула и шумно втянул воздух, всем своим видом демонстрируя неудовольствие.

– Будем считать это комплиментом, – проворчал он. – Они воспринимают нас как серьезную силу.

Легче от такого утешения никому не стало, даже самому Барахе. Он нервно пригладил бороду.

На протяжении всего разговора Эш не проронил ни слова и лишь теперь, когда молчание затянулось, поднял стакан здоровой рукой, отпил вина и поставил стакан на стол.

– Мы все упускаем очевидное, – сказал он вдруг, не поднимая головы.

– И что же это, о мудрейший? – Бараха сложил руки на груди.

– Они ожидают скрытного проникновения, но не прямой атаки.

– Предлагаете брать ворота штурмом? – вытаращился Алеас.

Эш кивнул, серьезно, без намека на улыбку.

– Замечательная мысль, – хмыкнул Бараха, – но только для штурма нам понадобится армия.

Эш неторопливо допил вино и решительно поставил стакан на стол.

– Значит, друзья мои, нам следует озаботиться поисками армии.

День выдался непривычно ясный, солнечный. Вот только краше от этого город не стал – его унылая, серая сущность проступила еще отчетливее. Да и сам свет, просачиваясь в похожие на ущелья улицы, меркнул, хирел и чахнул.

– Не обижайся, но твой хозяин, похоже, все-таки рехнулся, – заметил Алеас, когда они втроем – он, Нико и Серезе – вышли из таверны. Эш и Бараха обсуждали что-то в сторонке.

– Подозреваю, с ним это не сегодня случилось, – сухо заметил Нико. – Думаешь, они и впрямь попытаются провернуть что-то в этом духе?

Прежде чем ответить, Алеас бросил взгляд на своего наставника.

– Эти двое – одного замеса. Один предложил глупость, другой предложит еще большую. На попятный ни тот ни другой уже не пойдут, даже если придется рисковать всем.

Нико такая перспектива не обрадовала, в животе снова колыхнулось что-то неприятное. Повернув голову, он посмотрел на далекие верхушки башен Храма Шепотов, видимые даже отсюда, с восточных причалов. Атаковать такую цитадель? Конечно нет. Что бы ни думал Алеас, это всего лишь разговоры, которые ни к чему не приведут и ничем закончатся. Как ни крути, им придется убраться из города, не осуществив вендетту. Впрочем, такое ведь случалось и раньше.

Теша себя этими мыслями, в глубине души Нико понимал, что занимается самообманом. Нет, об этом лучше не думать.

– Ты как сегодня? – поинтересовалась Серезе.

– Немножко устал, – признался он. – Не выспался. Если придется уехать, буду только рад.

– Тебе здесь не нравится.

– Нет, не нравится. Слишком много народу и слишком мало мест, где можно побыть одному.

Алеас хлопнул приятеля по плечу:

– Слова не мальчика, но настоящего пахаря.

– Когда это я причислял себя к пахарям?

– Ты и не причислял. Тебя запах выдает.

В другое время Нико с удовольствием вступил бы в шуточную перепалку, но сейчас ему было не до веселья. Он даже открыл рот, чтобы ответить приятелю в соответствующем настроению духе, но вовремя заметил, что к ним подходит Бараха. Алхаз кивнул, и Серезе с Алеасом беспрекословно последовали за ним.

– Береги себя, – бросила на ходу Серезе.

Алеас попрощался молча.

– Идем, – сказал задумчиво Эш, беря Нико за руку. – Мне нужно кое-что разузнать.

– Подождите.

Эш нетерпеливо оглянулся.

– То, что вы предлагаете, атаковать башню… По-моему, это безумие.

В меркнущем предвечернем свете темная кожа старика как будто истончилась – накануне он потерял много крови.

– Знаю. – Голос его прозвучал устало. – Но пусть тебя это не беспокоит. Я обещал твоей матери, что позабочусь о твоей безопасности, помнишь?

– Мне почему-то кажется, что представление о безопасности у вас и у моей матери сильно расходится.

Эш кивнул:

– Тем не менее свое обещание я намерен сдержать. Когда мы пойдем на штурм башни, тебя со мной не будет. Слишком опасно. Ты еще не готов к участию в такого рода предприятии. Я согласен с тобой, наш план действительно отдает безумием, но, боюсь, без толики безумия нам своей цели не достичь. Когда дойдет до дела, ты останешься с Серезе и поможешь нам уйти, если мы, конечно, выберемся.

– Я не только о себе беспокоюсь.

– Понимаю. – Взгляд старика прояснился. – Но это наше дело, и риск составная его часть. – Он покачал головой, подводя черту под разговором. – Хватит болтать. Идем.

От большинства домов на этой улице остались пустые коробки с разбитыми окнами, заколоченными дверями и кучками мусора внутри. Некоторые просто сгорели. Жилым был только один, тот самый, стоявший между двумя грудами развалин, но и он выглядел ненамного лучше прочих. Почерневшие от сажи окна закрывали изнутри темные занавески. Краска, некогда оптимистичного желтого цвета, облезала с кирпичных стен. С дырявой крыши печально свешивался, жалобно поскрипывая на ветру, флюгер в виде обнаженного человечка с молнией в кулаке.

Стоя под ним, Нико чувствовал себя немного неуютно – казалось, флюгер может сорваться в любую секунду, хотя, возможно, он и висел так уже несколько месяцев, а то и лет. Эш постучал в дверь и отступил. В доме глухо звякнул колокольчик.

Позади них лежало в руинах то, что было дорогим жилым кварталом, уничтоженным когда-то большим пожаром. Поднимавшаяся над развалинами громадная мусорная куча заслоняла часть неба. Забывшие страх крысы по-хозяйски расхаживали вокруг нее, не обращая внимания на трепещущие, словно призывающие на помощь руки обрывки. В нос бил запах гнили, рассеять который не могли даже порывы ветра. Иногда от принесенной ими вони перехватывало горло.

Стараясь по возможности не дышать, Нико снова повернулся к обшарпанной, поцарапанной деревянной двери. Эш негромко мурлыкал себе под нос. На что-то музыкальное это походило мало, скорее напоминало говорение с закрытым ртом.