Текст книги "Символ веры третьего тысячелетия"

Он не просто рассердился – он пришел в ярость. Но он слишком хорошо знал Джудит Карриол, чтобы протестовать. Его дом стоял на другом берегу реки Армингтона, напротив Гринбелта; тем не менее, он не пожелал устраивать у себя совет и комкать ради этого обед.

– Тогда в моей конторе, – сказал он коротко и повесил трубку.

На обед у него была копченая семга из Новой Шотландии и петух в винном соусе на второе. Ладно, семга отплавалась и петух не улетит – подождут, пока хозяин дома вернется к столу. У, черт!

Здание Департамента окружающей среды построили уже после того, как был введен жесткий режим экономии энергоносителей, и на крыше его не предусмотрели площадку для вертолетов, а подземные этажи были отданы под все разрастающийся архив. Поэтому Карриол решила поехать туда из Гринбелта на машине, использовав один из автомобилей, оставленных для официальных лиц, что шагали вместе с доктором Кристианом. Расстояние было невелико, но поездка заняла около трех часов: Вашингтон заполонили люди, надеющиеся присоединиться к последнему этапу Марша Тысячелетия, настроенные празднично, они рассыпались по всем улицам, устраивая где попало небольшие бивуаки. Хотя машин в Вашингтоне было больше, чем где-либо еще в стране, никто и не думал соблюдать священную неприкосновенность мостовых. Машины пробирались там, где толпа была пожиже, постоянно сигналя, петляя среди спящих и иногда даже заезжая на тротуар. Карриол злилась, но знала, что Магнусу пришлось столкнуться с той же проблемой, так что раньше Джудит он до Департамента не доедет. А обогнать его и томиться в приемной, ей тоже не хотелось.

Толпа на набережной Вирджинии – оказалась не такой густой, и доктор Карриол недооценила обстановку: Гарольд Магнус добрался до Департамента всего за два часа. Настроение у него было так себе, но по другой причине – из-за оставшихся дома семги и петуха. Восемь дней он был рядом с Президентом, как на привязи, и не мог вырваться из Белого дома. Президент ничего не понимал в кухне да и аппетита не имел, поэтому кормили там редко, скудно, однообразно и всегда подавали на обед лишь одно блюдо. Удрать не удалось даже среди ночи, так как Тибор Ричи желал иметь под рукой козла отпущения в любое время суток, чтобы было на кого поорать, если что-нибудь случится с Джошуа Кристианом. Поэтому Магнус был вынужден пастись возле автоматов, продающих сласти в служебном кафетерии Белого дома, и за восемь дней своего заточения испробовал неимоверное количество всяких-разных шоколадок да пастилок, тщетно пытаясь заполнить свой гулкий трюм и заодно хоть как-то посластить свою жизнь, полную лишений. Но в последнюю ночь Секретарь взбунтовался. Позвонил своей жене и заказал на обед свои любимые блюда, а от обеда в Белом доме отказался. В девять часов вечера он уехал домой, сославшись на необходимость подготовиться к большому приему, назначенному на завтра; он сказал Президенту, что должен привести в порядок свой костюм.

Когда Секретарь вырвался в начале третьего часа утра в контору, миссис Хелена Тавернер оживилась. Ей пришлось несладко без четкого руководства своего шефа.

– Сэр, как я рада вас видеть! Мне крайне необходимы ваши решения, приказы, подписи.

Он прошел мимо, показав рукой: за мной!

Сияя, она прихватила с собой большую кипу документов, блокнот и карандаш, и присоединилась к нему.

Работали они в течение часа. Иногда Секретарь бросал взгляд на настольные часы: наручных он не носил.

– Куда они, к черту, провалились? – спросил он, когда с делами было покончено.

– Им не позавидуешь, сэр. Они ведь едут по трассе Марша. Представляю, сколько там народу, – утешила миссис Тавернер.

Не прошло и пяти минут, как приехала Карриол, – как раз в тот момент, когда миссис Тавернер снова поместилась за свой стол: ей предстояло выполнить еще едва ли не большую работу. Обе женщины обменялись понимающим взглядом, затем улыбнулись.

– Так плохо, а? – спросила Карриол.

– Да, восемь дней проторчал в Белом доме, а к столу там подают то, чего он терпеть не может. Но его настроение поднялось, когда он вернулся в свое кресло.

– О, бедное дитя!

Действительно, ему полегчало; обед он рано или поздно съест, Хелена не успела наделать слишком много ошибок в его отсутствие (надо не забыть, порадовать ее подарком как-нибудь) – и главное, заточению в Белом доме конец. Он приветствовал Карриол, лихо закусив длинную сигару «корона», его живот был весело обтянут розово-зеленым парчовым жилетом.

– Ну, что, Джудит, с вас уже хватило, а?

– Да, господин Секретарь, – сказала она, снимая пальто.

– Утром последний переход к Потомаку. Мы уже все устроили: мощную платформу из вермонтского мрамора, которая потом послужит основанием для Мемориала Тысячелетия, громкоговорители на углу каждой улицы и в каждом парке на мили вокруг, и кое-какой комитет по встрече! Президент, вице-президент, все послы, премьер-министр Раджпани, премьер Хсато, главы всяких там государств, кинозвезды, и телезвезды, и президенты колледжей – и король Англии!

– Король Австралии и Новой Зеландии, – уточнила она.

– Да, ладно, но в действительности он – король Англии; просто эти республиканцы не любят королей. – Он связался с миссис Тавернер и попросил поднос с кофе и напитками. – Надеюсь, вы не откажетесь выпить со мной стаканчик бренди, Джудит? Знаю, знаю, вы не пьете. Но слышал от Президента, что доктор Кристиан однажды совратил вас на рюмочку коньяку к кофе.

Поскольку она не ответила, он посмотрел на нее более пристально, окутав ее клубами дыма:

– Вас не смущает моя сигара? – спросил он с небывалым участием.

– Нет.

– Ну, и чем обязан?.. Что-нибудь насчет доктора Кристиана? Он еще не набросал свою речь? Он знает, что планируется выступление?

Она глубоко вздохнула:

– Господин Секретарь, он не будет завтра выступать.

– Что?

– Он болен, – сказала она, тщательно подбирая слова. – Думаю, он смертельно болен.

– О, черт! Он ведь выглядит великолепно! Я смотрел на него всю эту проклятую дорогу, вместе с Президентом, готовый принять свою пилюлю, если бы кто-нибудь выстрелил в него. И, могу вам сказать, парень выглядел орлом! Чушь! Он прекрасно выглядит. Болен? Шагая с такой скоростью? Чушь! Серьезно – в чем дело?

– Мистер Магнус, поверьте. Он безнадежно болен. Так болен, что я опасаюсь за его жизнь.

Он уставился на нее с растущим беспокойством, начиная, наконец, верить ей, и все же не смог удержаться, чтобы в последний раз не воспротивиться:

– Чушь!

– Нет, правда. Я видела. Знаете, что там, у него на теле, под одеждой? Кусок голого мяса. Без кожи. Кожу он стер там, на севере. Там, где кожи не осталось, – там кровь. Боль уже почти свела его с ума. Кровь и гной. Он смердит. Пальцы на его ногах уже отваливаются! От-ва-ли-ва-ют-ся! Слышите?

Он позеленел, замолк, торопливо потушил сигару:

– Господи Иисусе!

– Он конченный человек, мистер Магнус. Не знаю, как он прошел такое расстояние. Слава Богу, что прошел, но это – его лебединая песня, поверьте. И если хотите, чтобы он выжил, помогите остановить его, нельзя ему идти завтра к Потомаку.

– Какого же черта вы скрывали это? Почему я не был в курсе? – Он зарычал так громко, что даже не заметил, как его секретарь заглянула в дверь и тотчас же, не входя, захлопнула ее за собой.

– На то были свои причины, – сказала Карриол, ничуть не испугавшись. – Он будет жить, если увезти его куда-нибудь в очень тихое место, обеспечить медицинское наблюдение. И медлить мы не будем. Правда? – С этого момента она почувствовала себя уверенней. А это приятно – подмять Гарольда Магнуса…

Он собрался с мыслями:

– Сегодня ночью?

– Сегодня ночью.

– Ладно, чем скорее, тем лучше. Черт! Что я скажу Президенту? Что подумает король Англии? Войти в такие расходы, чтобы потом остаться ни с чем! Черт! Какой скандал!

Он посмотрел на нее подозрительно:

– Вы уверены, что этот человек…

– Еще бы. Взгляните и на оборотную сторону медали, сэр, – продолжала она, слишком усталая, чтобы обращать внимание на то, удалось ли ей избавиться от иронических ноток. – Остальная компания в прекрасной форме. Им-то не пришлось ходить пешком всю зиму, даже не пришлось прошагать всю дорогу до Вашингтона. Сенатор Хиллер, мэр О'Коннор, губернаторы Кэнфилд, Грисволд, Келли, Стэнхоуп и де Маттео, генерал Пакеринг и так далее, и так далее, – все они просто в чудесной форме и упиваются всеобщим вниманием к своим особам. Почему бы не сделать завтрашний день их днем? Джошуа Кристиан был мотором Марша Тысячелетия, да, но телекамеры и глаза всего мира уже восемь дней как привязаны к нему, а все остальные, независимо от чинов, сознавали, что они – лишь трофейная команда этой армии и трясутся на телеге где-то в арьергарде. И следует смотреть правде в глаза, – присутствие доктора Кристиана превращает в статистов короля Англии, императора Сиама и Королеву Сердец. Поэтому предоставьте господину Ричи, и сенаторам, и губернаторам, и всем остальным завтрашний день в их распоряжение. Пусть Тибор Ричи один взойдет на платформу и обратится к толпе! Он обожает доктора Кристиана; значит не забудет отдать должное виновнику торжества, собравшему в столице столько разного люда. А толпе на данном этапе просто не важно, кто к ней обращается. Они участвовали в Марше Тысячелетия; это все, о чем они хотят знать.

Он следил за ходом ее мыслей как никогда рассеянно: он плохо и мало спал, давно не ел ничего, кроме сладостей, сладостей и сладостей, и теперь чувствовал легкую тошноту.

– Полагаю, вы правы, – сказал он и зевнул. – Да, так пойдет. Мне лучше повидаться с Президентом прямо сейчас.

– А вот здесь – стоп! Перед тем, как вы уйдете отсюда, нужно, чтобы вы решили, куда и как мы эвакуируем доктора Кристиана. Палм-Спрингс отпадает, я подготавливала этот вариант, еще не зная, насколько серьезно он болен. К тому же, это слишком далеко. Меня более всего беспокоит секретность. Куда бы мы его ни отвезли, следует исключить любые догадки, слухи. Нам не нужно, чтобы просочились слухи об ужасающем состоянии, до которого он себя довел; из него сделают жертву. Его должна лечить небольшая, специально подобранная группа врачей и сиделок где-нибудь неподалеку от Вашингтона, но там, где никто его не найдет. Разумеется медперсонал должен быть из числа государственных служб, чья благонадежность гарантирована.

– Да-да. Конечно же, мы не можем позволить сделать из него жертву. Годик спустя предъявим его народу, в хорошей форме.

Подняла брови Карриол:

– Итак?

– Итак, куда? Есть предложения?

– Нет, господин Секретарь, никаких. Я думала, вы знаете какое-нибудь подходящее место – вы же из Вирджинии. Местечко понадобится неподалеку, чтобы его обслуживали медики из крупной клиники – я полагаю, они будут из Уолтер Рид.

Он кивнул.

– И чтобы это было изолированное место, – настаивала она.

Он вытащил потухшую сигарету из пепельницы, посмотрел на нее, и потянулся к коробке за новой.

– Лучшие сигары, – сказал он, пуская клубы дыма, – скручивают женщины – катая их между бедрами. Эти, – клуб дыма, – сигары, – клуб дыма, – лучшие.

Карриол взглянула на него настороженно:

– Мистер Магнус, с вами все в порядке?

– А что мне сделается… Просто я не могу думать без сигары, вот и все. – Он выпустил еще несколько клубов дыма. – Ладно, возможно и есть одно место. Остров в Пампико Саунд, в Северной Каролине. Сейчас он совсем обезлюдел. Принадлежит табачной компании «Бинкмэн». Конечно, куплен в давние времена. Не думаю, что для вложения капитала. Пожалуй, это единственная табачная компания, которая не вкладывает капиталы, – он продолжал дымить.

Ну давай же, продолжай! – хотелось крикнуть Карриол, но она терпеливо молчала.

– Один из людей их Управления Парков и Дикой Природы говорил мне об этом острове как раз перед Маршем. Похоже, что Бинкмэны хотят передать его в дар государству, чтобы там был устроен парк. Продать-то его они один черт не могут. Он уже несколько лет птичий заповедник и заказник, но у Бинкмэнов нет денег, чтобы использовать остров, вот и решили отделаться от него, пока там еще порядок. Там есть один любопытный старый дом, они его использовали под летнюю резиденцию долго – несколько веков! Владельцы рассчитывали найти спрос на дом и остров, но пару недель назад торги провалились. А до тех пор, пока эмтабечники от него не избавятся, придется платить солидные налоги. Вот и обратились к нам. Думаю, в действительности-то они надеются, что государство купит остров под президентскую резиденцию. Но поскольку все внимание Президента было поглощено Маршем, я еще не заводил с ним разговор на этот счет. В доме и на острове нет ни души, но в Управлении Парков меня заверили, что там все функционирует. Есть вода, канализация и дизельный генератор на 50 киловатт. Остров подойдет?

– Заманчиво. Даже не верится. Это место как-нибудь называется?

– Остров Покахонтас. Всего где-то в милю длиной и в полмили шириной. Полагаю, в действительности это песчаная отмель, достаточно долго остававшаяся над уровнем моря, чтобы покрыться растительностью. Управление Парков говорит, что он отмечен на картах. – Он вызвал по селекторной связи миссис Тавернер. – Где мой кофе и коньяк, черт побери?

И кофе и коньяк явились очень быстро, но когда миссис Тавернер попыталась же быстро ретироваться, он удержал ее:

– Не спешите, не спешите! Доктор Карриол, хватит у вас медицинских познаний, чтобы дать Хелене некоторое представление о том, какие врачи и какое оборудование понадобится нам?

– Хватит. Миссис Тавернер, нам нужен хирург-специалист по сосудистой системе, специалист по пластической хирургии, хороший терапевт, специалист по травмам и шоковому состоянию, анестезиолог и две опытных медсестры. Все – с гарантиями благонадежности. Они должны иметь все необходимое для лечения шока, истощения, последствий воздействия тяжелых природных условий, серьезных обморожений с развитием, как я полагаю, гангрены или какой-то другой формы некроза; может быть, последствий хронического недоедания; отчасти – почечной недостаточности. Им понадобится весь набор лекарств, побольше перевязочного материала для ран, хирургические инструменты для лечения язв и сшивания тканей… Да, и давайте добавим еще психолога.

Эта последняя заявка заставила Магнуса прищуриться, но он ограничился невнятным мычанием.

– Все поняли? – спросил он миссис Тавернер. – Хорошо. Я скажу, что с этим делать, когда доктор Карриол уйдет. А сейчас соедините меня с Президентом.

Миссис Тавернер побледнела:

– Сэр, вы думаете, это удобно? Уже почти четыре часа утра!

– Уже? Что же, тем хуже. Разбудите его.

– Что я скажу дежурному?

– Что-нибудь. Что угодно. Это не мое дело! Делайте, что вам говорят!

Миссис Тавернер исчезла. Карриол встала, допила свой кофе с коньяком, а чашку Секретаря поставила перед ним. И снова села.

– Я не представляла себе, что уже так поздно. Мне пора возвращаться к нему. Проклятые толпы! Если не возражаете, я воспользуюсь вертолетом. Я думаю, лучше всего усадить доктора Кристиана прямо в вертолет – и еще до рассвета, если возможно – и высадить на острове Покахонтас. Он привык летать с Билли, нашим пилотом, так что подниму Билли. Я, конечно, полечу вместе с доктором. Команда медиков может встретить нас на Покахонтасе. В любом случае, при нашей скорости, они прибудут туда до нас. По крайней мере, должны прибыть, если вы пошевелитесь. – Это прозвучало угрожающе.

– Могу вас уверить, доктор Карриол, что я потороплюсь. В мои планы вовсе не входит подвергать опасности жизнь доктора Кристиана, – сказал он с достоинством. Он поднял стакан с бренди, покосившись на то небольшое количество жидкости, которое отмерила Карриол. – Я предпочитаю пить в техасском стиле – сказал он, залпом осушил стакан и отставил его. – Налейте, не жадничая, если можно.

Секретарша вызвала его, когда Карриол занялась графином с бренди.

– Сэр, они будят господина Ричи. Он перезвонит.

– Отлично. Спасибо. – Он быстро выпил новую партию. – Вам лучше идти, Джудит.

Она посмотрела на стенные часы:

– Черт возьми. Не успею вернуться к пяти, даже на вертолете. Не забудьте должным образом проинструктировать медиков, и скажите им, что с пациентом их познакомят на острове Покахантос. О, хорошо бы взять с собой еще кого-нибудь, кто умеет обращаться с дизельным генератором.

– Проклятье, вы еще хуже моей жены! Хватит суетиться! Все будет в лучшем виде. Господи Иисусе, как я буду счастлив, когда весь этот бедлам закончится!

– Я тоже, мистер Магнус. Спасибо. Буду держать вас в курсе.

Когда она уходила, Гарольд Магнус стоя допивал третью рюмку коньяка и собирался зажечь еще одну сигарету – из тех, что женщины скатывают, зажав между бедер.

Карриол задержалась у стола миссис Тавернер, чтобы позвонить Билли: пусть встречает ее на вертолетной площадке Капитолия.

– Жаль, что в Департаменте нет своей площадки! – сказала она, вешая трубку. Потом пристально посмотрела на миссис Тавернер:

– Вы здорово устали.

– Это точно. Я же не была дома с тех пор, как доктор Кристиан вышел из Нью-Йорка.

– Правда? Так здесь и сидели?

– Да. Ведь мистер Магнус был в Белом доме, а кто-то должен был вести дела… Другим он не доверяет.

– Он ублюдок. Зачем вы его терпите?

– О, он не так уж плох… Когда дела идут хорошо. И это один из немногих высших постов…

– Вам лучше пойти к нему, но не раньше, чем ему позвонит Президент, ладно?

– Ладно. Спокойной ночи, доктор Карриол.

Четыре утра, – думал Гарольд Магнус, залпом допивая третий стакан коньяка. Он зевнул. Кружилась голова. Черт, бренди никогда не действует на него! О, Боже, помоги, если дела и дальше пойдут так плохо! Он чувствовал себя неважно, действительно неважно. Слишком много сладостей при нехватке нормальной жратвы. Врачи тут ни при чем, у него нет диабета. Четыре утра. Неудивительно, что он чувствует себя неважно. Без обеда! Черт бы побрал эту Карриол. Черт бы побрал этого Кристиана. Черт бы побрал врачей. Черт бы побрал весь белый свет. Мысль о врачах заставила его вспомнить о плохом состоянии Кристиана. Он потянулся, чтобы вызвать миссис Тавернер и дать ей инструкции. Но она опередила его.

– Мистер Ричи на проводе, сэр. У него совсем нерадостный голос.

– Какого черта вы меня разбудили? – донесся голос Президента, сонный и капризный.

– Ладно, если меня отрывает от сна и обеда положение дел в государстве, то почему, черт возьми, вы должны спать? Это ваше государство, а не мое! – сказал Магнус и хихикнул.

– Гарольд, это вы?

– Я, я, я, я, я! Конечно, это я! – пропел Магнус. – Пробило четыре, и я в эфире.

– Вы пьяны.

– Господи Иисусе, должно быть так! – Секретарь сделал усилие, чтобы немного взять себя в руки. – Прошу прощения, господин Президент. Просто прошло слишком много времени между тем, как я последний раз поел, и этим бренди, – вот и все. Извините меня, сэр. Мне правда очень неудобно.

– Вы разбудили меня, чтобы сообщить, что голодны, но пьяны?

– Конечно нет. У нас проблема.

– Ну?

– Доктор Кристиан идти больше не может. Утром у меня здесь была доктор Карриол, сказала, что он смертельно болен. Так что, похоже, Марш Тысячелетия придется завершить без лидера.

– Понятно…

– Тем не менее, остальные высокопоставленные участники Марша – в хорошей форме, поэтому, с вашего разрешения, я собираюсь предоставить им право повести Марш дальше. Естественно, в центре будет его семья. Но нужно, чтобы кто-нибудь произнес речь за доктора Кристиана. Думаю, этого не сделает никто, кроме вас.

– Согласен. Приезжайте в Белый дом. Только чуть попозже. Скажем, в восемь Я распоряжусь, чтобы сюда доставили и Карриол. Хочу сам выяснить, в чем дело с бедным доктором Кристианом. И, Гарольд, не пейте больше, ладно? Сегодня великий день.

– Да, сэр. Конечно, сэр. Спасибо, сэр Секретарь по вопросам окружающей среды повесил трубку. Голова все еще кружилась, он действительно чувствовал себя разбитым. Сидеть бы так за столом и не вставать никогда.

Он положил голову на столешницу и тотчас заснул. Или скорее, впал в тревожное, болезненное забытье.

Приемная, где восседала миссис Тавернер, была пуста. Воспользовавшись звонком Президента, секретарша зашла в свою комнату для отдыха. Уже собравшись снова выйти, она подумала: Почему на минутку не присесть на край кушетки, если уже шатаешься от усталости и нервного истощения? «Присесть» как-то незаметно перешло в «прилечь». А сон только того и ждал.

Почему-то накануне вечером доктор Кристиан почувствовал, что должен сделать над собой усилие и уделить хоть немного времени своей нежно любимой семье. Он знал, что совсем забросил их еще с тех пор, когда вышла его книга, он понимал, что был несправедлив к ним; не их вина, что рухнули и практика, и клиника в Холломане; не их, а его. А упрекал он все-таки их. Бедняжки так зависели от него, так жаждали угодить ему, а он и не обращал на них внимания с тех пор, как вся семья снова собралась в Нью-Йорке.

Поэтому, он сделал усилие над собой, сидел и разговаривал с ними, даже смеялся и немного шутил. Ел то, чем усиленно потчевала его Мама. Давал советы Джеймсу, и Эндрю, и Мириам. Ласково посмеивался над Мышкой. Даже пытался расположить к себе Мэри. Единственная из всех она недолюбливала его, и он впрямь не понимал, почему, но допускал, что причины на то были.

За эти часы, подаренные им, он расплатился сполна. Не только пищей, комком застрявшей в желудке, не только жесткой, изнурительной рвотой. Может ли человек любить своих палачей? Любить того, кто его предал? Лежа в постели, перед тем, как заснуть, он задавал себе эти и другие вопросы снова и снова, но думать становилось все труднее.

Заснуть ему не удалось до тех пор, пока Карриол не вышла. Он не мог заснуть, пока она смотрела на него, вот и притворился спящим. Только, когда она ушла, – господи, наконец-то! – сон пришел к нему. С тех пор, как она стала заботиться о нем, ему стало спокойнее, и он был лучше подготовлен, чтобы справиться с ночным приступом боли.

Он легко заснул, глубоко и с чувством удовлетворения, и проспал до четырех утра. Наверное, так спят перед смертью.

Но в самом начале пятого он перевернулся во сне и нечаянно надавил на гнойник под мышкой; он безуспешно пытался отвлечь внимание от очага боли, сосредоточившись на чем-нибудь другом, но не получилось. Тогда он стал, как зверь, зализывать изболевшуюся плоть. Но плоть, которую он пытался задобрить, надрывалась в агонии.

Он рванулся, чтобы сесть, не дав вырваться крику, и начал раскачиваться в полном ужасе, пронзенный столь жесткой болью, что минут десять он пытался понять: а не может ли человек умереть просто от боли?

– Боже мой, Боже мой, избавь меня от этого! – заскулил он, раскачиваясь взад – вперед, взад – вперед. – Разве я уже недостаточно страдал? Разве я не знаю, что я всего лишь смертный?

Но боль накатывала все сильнее Он сорвался с постели и стал в безумии кружить по палатке черные, гноящиеся пальцы босых ног не выдерживали вес его тела. Он так боялся закричать в голос, что, в конце концов, решил найти какое-нибудь место, где его вопль никого бы не потревожила.

Как тень, выскользнул он из палатки – в ночь. Шатаясь и прихрамывая, он, как младенец, учащийся ходить, останавливался через несколько шагов – останавливался, чтобы укачать, унять свою боль.

На его пути воздвиглось дерево; он потянулся, чтобы обхватить его, удержаться за него, но медленно заскользил по стволу вниз, пока не упал на траву у его корней, и, сидя так, вжал голову в плечи, раскачиваясь.

– Боже мой, позволь мне дожить до завтра! – он ловил ртом воздух и боролся, боролся – Я еще не закончил! Только до завтра! Боже мой, Боже мой, не покидай меня, не бросай меня!

Хотя может быть, человеку и невозможно умереть просто от боли, но он, несомненно, может от боли сойти с ума. Лежа там, у подножия дерева. Джошуа Кристиан лишался рассудка. Так радостно! Так приятно! Так легко! Теперь у него больше не было сил бороться. Ему больше незачем бороться Он стал настоящим безумцем. Безумный. Без ума. Без рассудка. Свободный, наконец, от цепей логики, от пут осознанной воли Блаженное забытье безрассудности, безумия – там, за рубежом упрямства и стойкости Неведомое животное копошилось теперь на земле – жесткой, но теплой и ласковой, как его мать.

Не хочу больше видеть ни единого вертолета, – думала Джудит, когда ее вертолет приближался к временной посадочной площадке, отмеченной значками на траве парка прямо позади огороженного невысокой оградой места, где расположились Кристианы и правительственные чины.

Она привычно выскочила из круга полегшей от ветра травы и побежала к палатке. У входа остановилась, сообразив, что не найдет в темноте место выключателя, и повернула назад. Вдоль ограды палаточного городка стояло человек сто полицейских.

– Часовой! – позвала она.

– Мэм? – он выступил из темноты.

– Мне нужен электрический фонарь.

– Есть, мэм. – Он исчез и тут же вернулся, луч фонаря подпрыгивал в такт его тяжелым шагам. Элегантно козырнув, он передал ей фонарик и вернулся на свой пост где тусклая лужица света на земле служила ему ориентиром.

Направив луч фонарика в дощатый пол, Карриол тихо прошла через палатку и отдернула занавеску, закрывающую вход в спальню Кристиана. Луч выхватывал из темноты то один, то другой предмет скудной обстановки. Она отыскала кровать. Здесь! Свет плавно скользнул по ножке, прошелся по разбросанным простыням Его там не было! Джошуа не было в постели!

Мгновение она стояла, не зная, что лучше – затопить всю эту чертову палатку светом всех разбудив, или тихонько обыскать все помещение. Решение пришло через секунду, холодное и ясное. Если он спятил придется умыкнуть его тайком, пока никто не успел сообразить, в чем дело. Мама уже сама почти рехнулась. Да, почти, а узнает – рехнется окончательно.

В полной тишине она прокралась по палатке прощупав лучом каждый ее уголок, каждую щель, посветив под столы, под стулья. И здесь его не было Его вообще не было в палатке.

– Часовой!

– Мэм?

– Найдите мне начальника караула, будьте добры.

Он пришел пять минут спустя. Пять минут она ожидала в сонной тишине паники, не смея пошевелиться.

– Мэм, – он подошел ближе. – О, доктор Карриол?

Майор Уитерс собственной персоной!

– Слава Богу, знакомое лицо! – сказала она. – Майор, вы понимаете, что я уполномочена Президентом?

– Да, мэм.

– Доктор Кристиан исчез. Его нет в палатке Кристианов, можете мне поверить. Ни в коем случае нельзя поднимать панику, чтобы никто не догадался. Но мы должны найти доктора. Быстро и тихо, с минимумом фонарей. Когда найдете – пусть никто не приближается к нему. Слышите? Тот, кто найдет, пусть немедленно сообщит мне. Только мне! Я буду здесь, ни на шаг не отойду. Понятно?

– Да, мэм.

Снова ожидание, долгое и мучительное ожидание. Ночь истаивала. Джудит взглянула на часы, осветив их фонариком: уже почти шесть. Господи, только бы они нашли его! Только бы он не оказался по ту сторону ограды, среди толпы! Нужно увезти его до того, как лагерь проснется, до того, как проснутся люди за оградой. Плохо, если начнут летать туда-сюда вертолеты. Спасибо, Господи, что ты лишил людей топлива для машин. Еще несколько минут до зари… Лучи света метались по траве, по кустарникам и деревьям. Сотня полицейских прочесывала темные окрестности.

– Мэм?

– Да? – вздрогнула она.

– Мы нашли его.

– О, Господи!

Она пошла за майором, ее туфли шуршали по траве – ших-ших-ших, быстро и ритмично. Ты умница, Джудит! Ты спокойна. Значит, можешь все спасти. Только сохраняй спокойствие – что бы они ни нашли.

Майор указал на сгусток тьмы под кустом.

Она медленно подошла, стараясь не попасть лучом фонаря ему в лицо, не испугать его.

Он был там! Валялся у корней большого бука, вжав голову в плечи. Без движения. Как мертвый. Она подошла вплотную и опустилась около него на колени.

– Джошуа? Джошуа, вы в порядке? Он не двигался.

– Это Джудит. Что с вами? В чем дело?

И он услышал. Он услышал хорошо знакомый голос и понял, что еще не умер, что смерть еще впереди. Но хочет ли он этого? Нет! Он тайком улыбнулся.

– Больно, – сказал он, как ребенок.

– Знаю. Идемте! – Она просунула руку под его левую подмышку, и довольно легко поднялась вместе с ним на ноги.

– Джудит? Кто такая Джудит? – спросил он, глядя на нее. Затем он посмотрел туда, где за ее спиной на фоне неба вырисовывались смутные силуэты дюжины полицейских.

– Пора идти, – сказал он, вспомнив единственное, что было вытеснено безумием из его сознания.

– Нет, Джошуа, не сегодня. Все закончилось! Марш Тысячелетия закончился! Это Вашингтон. Теперь вам пора отдохнуть и полечиться.

– Нет, – сказал он тверже. – Идти! Я иду!

– На улицах слишком большая толпа, чтобы идти, не получится, – она не знала, что еще сказать ему, не могла угадать, о чем он думает.

– Я пойду, – все еще упрямился он.

– Тогда пройдемся немного вместе, только до ограды. А потом пойдете сами. Ладно?

Он улыбнулся было, но тут же почуял, как она взволнована.

– Нет! Вы пытаетесь предать меня!

– Джошуа, я…. я никогда…. Я – Джудит! Вы же меня знаете, я – и Джудит! Ваша Джудит!

– Джудит? – спросил он недоверчиво. – Нет! Юдифь? Нет! Вы Иуда! Иуда пришел, чтобы предать меня! – он засмеялся. – О, Иуда, самый любимый из всех моих учеников! Поцелуй меня, покажи мне, что все кончено! – Теперь он плакал. – Иуда, Иуда, я хочу, чтобы все это кончилось! Поцелуй меня! Покажи, что все кончено! Я не могу терпеть эту муку. Я измучился, ожидая.

Она наклонилась вперед и поднялась на цыпочки, приблизила лицо к самой его щеке, закрыв глаза, только вдыхая запах его кожи, неприятный, тяжелый. Затем ее губы совершили последнее огромное усилие и прижались к краю его рта, его искусанных губ.

– Ну, – сказала она, – вот и все, Джошуа.

Вот и все. Он просил поцелуя. Он получил его. Что, если бы он сам захотел поцеловать ее? Что бы стало с ней, с ним, с этим миром? Может быть, все повернулось бы иначе? Как знать?

Вот и все. Он протянул к солдатам руки.

– Я предан, – сказал он радостно. – Мой любимый ученик предал меня – обрек на смерть.

Полицейские двинулись вперед, окружили его. Он пошел среди них. Затем обернулся к ней, шедшей следом, и спросил:

– Сколько за это платят в наше время? Все. Все. Все.

– Повышение по службе. Машина. Независимость. Власть! – сказала она.

– Я бы вам не смог дать ничего из этого.

– Не знаю, не знаю. Ведь все это – благодаря вам…

Через деревья и кусты. За ограду, к вертолету с двигателем, запущенным в ожидании отлета. Один из полицейских вскочил внутрь и протянул Кристиану руку, он уцепился за нее и вспрыгнул на подножку. Полицейский надежно пристегнул его ремнями к заднему сиденью за плечи и поясницу: немаловажная мера предосторожности. Высадив ее, Билли так и не выключал двигатель. Запускать снова – больше наделаешь шума.