Текст книги "Леди из Миссалонги"

– Я не знаю, что случилось, – схитрила Мисси.

– Ну же, ты должна что-то помнить.

– Кажется, я запыхалась от быстрой ходьбы и упала в обморок.

– Но мистер Смит говорит другое.

– Значит, мистер Смит ошибается. А где он? Он здесь?

– Ты почувствовала боль? – продолжал допытываться доктор Херлингфорд, не потрудившись ответить на вопрос. Объяснение девушки его не убедило.

Перед глазами Мисси возникло страшное видение: в Миссолонги ее низведут до положения немощной инвалидки, для матери и тети она станет чудовищной обузой, чье содержание обходится чересчур дорого; прикованная к кровати, она будет терзаться чувством вины до конца своей жалкой жизни и никогда больше не сможет любоваться чудесной долиной по дороге в Байрон, не сможет заходить в библиотеку… Нет, такого ей не вынести!

– Никакой боли! – твердо отрезала она.

Похоже, доктор ей не поверил, но для одного из Херлингфордов он был довольно проницательным человеком и легко мог себе представить, какая жизнь ожидает Мисси, если вдруг обнаружится, что у нее больное сердце. Он больше не стал терзать вопросами несчастную девушку, просто достал свой старомодный, похожий на воронку стетоскоп, приложил к ее груди, послушал и убедился, что сердце бьется вполне исправно, а в легких хрипов нет.

– Сегодня понедельник. Придешь ко мне в пятницу, я еще раз тебя осмотрю. – Доктор ободряюще потрепал Мисси по голове и вышел в коридор, где затаилась в ожидании Друзилла. – Я не нашел у нее никаких признаков болезни. Совершенно непонятно, что с ней произошло. Пусть она придет ко мне на прием, но если опять случится приступ, сейчас же пошлите за мной.

– И вы не пропишете никаких лекарств?

– Моя дорогая Друзилла, как я могу прописать лекарство, если толком не знаю, что за таинственная болезнь ее поразила. Она тощая, словно заеденная червями корова, но кажется вполне здоровой. Просто дайте ей отдохнуть, пусть поспит подольше, да кормите посытнее.

– Она должна оставаться в постели до пятницы?

– Не думаю. Достаточно будет, если она полежит сегодня вечером, а завтра утром уж пусть встает, как привыкла. Если не станете загружать ее тяжелой работой, она может вести обычную жизнь, ни в чем себя не стесняя. Полагаю, ей это не повредит.

Тем Друзилле и пришлось довольствоваться. Проводив своего дядю лекаря, она прошла на цыпочках по коридору к комнате дочери, заглянула внутрь, увидела, что Мисси спит, и так же неслышно прокралась на кухню, где за столом сидела Октавия и допивала чай, оставшийся в чайнике после ухода доктора.

На ней лица не было, ей понадобились обе руки, чтобы поднести к губам чашку – так тряслись ее неловкие пальцы.

– Дядя Невилл, похоже, не нашел у Мисси ничего серьезного, – объявила Друзилла и тяжело опустилась на стул. – Она должна провести сегодняшний вечер в постели, а завтра утром ей уже можно вставать и свободно ходить, но придется избегать тяжелой работы, пока дядя не осмотрит ее еще раз в пятницу.

– О господи! – Октавия посмотрела на свои узловатые пальцы, и по ее большой бледной щеке скатилась крупная светлая слеза. – Я постараюсь осилить работу в саду, Друзилла, но, боюсь, не смогу подоить корову.

– Я подою, – успокоила ее сестра и, накрыв ладонью руку Октавии, тяжко вздохнула. – Не волнуйся, дорогая, мы как-нибудь справимся.

Вот и пришла беда! Друзилла уже видела, как ее драгоценные двести фунтов тают, разлетаются дождем осколков на череду докторов, больницы и лекарства. Нет, вовсе не о деньгах она жалела: угнетало то, что несчастье случилось именно тогда, когда удача вроде бы им наконец улыбнулась. Так собака кружится волчком, гоняясь за собственным хвостом: кажется, вот он уже в зубах, но нет, ускользнул. Если бы она не раскроила сиреневый креп, дымчато-голубой шелк и табачного цвета атлас, то отнесла бы на следующий день все ткани обратно в магазин Герберта. Что за невезение!

Когда настало время ужина, Друзилла поставила перед дочерью большую тарелку говяжьего бульона с перловой крупой, села возле кровати и, пока Мисси не съела все до капельки, не уходила, но потом больную, к счастью, оставили одну. Поскольку почти всю вторую половину дня она продремала, спать теперь не хотелось, и Мисси принялась думать. Что могло быть причиной приступа? Почему так больно? Тут же пришел на ум Джон Смит. Если размышления о собственном недомогании вызывали одно лишь уныние и тоскливую безысходность, то мысли о Джоне Смите, напротив, несли свет и радость, словно зеленый оазис посреди унылой бесплодной пустыни, поэтому Мисси решительно прогнала из головы все, что портило настроение, и сосредоточила внимание на Джоне Смите.

Какой он славный, какой привлекательный! С какой легкостью он подхватил ее на руки и отнес в дом. Лавина заезженных откровений и избитых сюжетов, что с недавних пор обрушилась на Мисси в дешевых романах, которые тайком поставляла ей Юна, принесла наконец свои плоды: она поняла вдруг, что влюбилась, – но в хороводе сладостных, упоительных грез, сопровождавших это открытие, не было места надежде. В этом мире женщины вроде Алишии плели интриги и пускались на всевозможные хитрости, лишь бы добиться своей цели, но такие, как Мисси, робко держались в тени. О мужчинах они знали до крайности мало, и скудные эти сведения складывались в картину весьма расплывчатую. Все мужчины недосягаемы, как звезды, даже те, кто побывал за решеткой. У мужчин всегда есть выбор. В их руках власть. Все они свободны. Все наделены привилегиями. И может быть, каторжане ведут жизнь куда более привольную, чем бедняги вроде малыша Уилли Херлингфорда, ревниво оберегаемого от малейшего дуновения злотворного ветра, который мог бы придать ему капельку твердости. Не то чтобы Мисси действительно принимала Джона Смита за бывшего каторжника. Юна водила знакомство с ним, когда жила в Сиднее; надо полагать, это означало, что он вращался если не в высших кругах общества, то по меньшей мере на подступах к ним. Разве что Джон Смит поставлял в богатые дома, скажем, лед, хлеб или уголь, хоть его, конечно, и связывала тесная дружба с мужем Юны.

И все же он был так добр к ней! Добр к такому ничтожному существу, как Мисси Райт. Даже сквозь безумную боль и страх она остро сознавала его присутствие, чувствовала, как он каким-то чудом вливает в нее силы и отшвыривает смерть прочь точно сор.

«Ах, Джон Смит, – подумалось ей, – будь я юной и хорошенькой, вцепилась бы в тебя мертвой хваткой, словно Алишия в бедного малыша Уилли, и никуда бы ты от меня не делся! Я бы безжалостно преследовала тебя, пока не поймала. Ходила бы за тобой повсюду словно тень, старалась всеми силами завлечь в свои сети. А когда добилась бы своего, любила бы так сильно, так страстно, что тебе и в голову бы не пришло покинуть меня».

Джон Смит собственной персоной явился на следующий день справиться о ее здоровье, но Друзилла не пригласила его войти и, конечно, не позволила увидеться с Мисси. То был всего лишь визит вежливости, Друзилла прекрасно это понимала, поэтому любезно, хотя и немногословно, поблагодарила его, а потом стояла на крыльце и смотрела, как он шагает по дорожке к воротам, размахивая руками и тихонько насвистывая себе под нос какой-то легкомысленный мотив.

– Подумать только! – Октавия вышла из гостиной, где незаметно подсматривала за Джоном Смитом, отогнув край занавески. – Ты скажешь Мисси, что он приходил?

– А зачем? – удивилась Друзилла.

– Ну…

– Октавия, дорогая, что ты такое говоришь? Можно подумать, ты начиталась тех ужасных бульварных романов, которые с недавних пор Мисси тайком приносит домой из библиотеки!

– Мисси? В самом деле?

Друзилла рассмеялась.

– Знаешь, пока я не заметила, как она волнуется, как старательно прячет обложки своих книг, то и не вспомнила, что мы когда-то ввели строгое правило, какого рода книги ей дозволено читать. Представь, я совершенно о нем забыла. В конце концов, с тех пор прошло пятнадцать лет! Вот я и подумала: пусть маленькая негодница поглощает эту любовную муть, если ей так хочется. У меня есть музыка, услада моего сердца, а много ли у нее радостей в жизни?

Друзилла великодушно удержалась от ремарки, что у сестры есть своя услада – ревматизм, а Октавия, которая при иных обстоятельствах, возможно, принялась бы горько сетовать на злую судьбу, лишившую ее всех радостей и утех, благоразумно предпочла об этом не упоминать.

– А ты не хочешь сказать Мисси, что запрет на романы снят? – спросила она вместо этого.

– Разумеется, нет! Видишь ли, этим я бы только испортила ей все удовольствие. Полная свобода в выборе чтения позволит ей взглянуть беспристрастно на эти книжонки и увидеть, как они ужасны. – Друзилла внезапно нахмурилась. – Хотела бы я знать, как Мисси удалось уломать твердокаменную Ливиллу нарушить запрет, вот что не дает мне покоя. Но спросить Ливиллу я не могу: это значило бы выдать свой секрет, – а я вовсе не хочу отравить дочери радость, боже упаси. Я вижу в ее выходке крупицу своеволия, и это внушает мне надежду, что Мисси не такая уж и бесхребетная.

– Не вижу ничего похвального в своеволии, что вынуждает ее скрытничать и изворачиваться! – фыркнула Октавия.

Из горла Друзиллы вырвался неясный звук, похожий то ли на рычание, то ли на мурлыканье, и, улыбнувшись, она пожала плечами и первой направилась в кухню.

В следующую пятницу утром Друзилла сопроводила дочь к врачу. Они отправились пешком, из дому вышли заранее, тепло одетые (разумеется, во все коричневое).

Душная, тускло освещенная приемная оказалась пустой. Миссис Невилл Херлингфорд, исполнявшая обязанности медсестры при муже, пригласила их войти, оживленно приветствовала Друзиллу, а Мисси будто и не заметила, скользнув по ней лишь равнодушным взглядом. Мгновение спустя дверь кабинета распахнулась и показалась голова доктора.

– Заходи, Мисси. Нет, Друзилла, ты оставайся здесь, пообщайся со своей тетушкой.

Мисси вошла, опустилась на стул и насторожилась, и доктор без промедления пошел в лобовую атаку:

– Я не верю, что ты просто запыхалась. Ты должна была почувствовать боль, и я хочу услышать, как все было на самом деле, а не тот глупый вздор.

Мисси не стала упрямиться и честно рассказала о рези в левом боку, которая всегда возникала после быстрой ходьбы, а также о том, как вдруг почувствовала удушье, а боль стала ужасающей, нестерпимой.

Невилл Херлингфорд еще раз осмотрел Мисси и вздохнул.

– Ну ровным счетом ничего не нахожу! В прошлый раз при осмотре я не заметил никаких признаков перенесенного сердечного приступа или болезни сердца и сегодня могу сказать то же самое. Но не верить мистеру Смиту у меня нет оснований, поэтому на всякий случай выпишу направление в Сидней к специалисту. Если удастся договориться с доктором о твоем визите, ты сможешь доехать до города с Алишией – она ездит туда каждый вторник. Тогда матушке не придется тебя сопровождать.

Похоже, дядя понял, как ей не хочется обо всем рассказывать домашним, и она посмотрела на него с благодарностью.

– Спасибо, я охотно поеду с Алишией.

Надо признать, пятница оказалась на удивление удачным днем, потому что ближе к вечеру в Миссолонги на двуколке Ливиллы приехала Юна с полудюжиной романов, предусмотрительно обернутых в плотную коричневую бумагу.

– Я даже не знала, что ты больна, пока миссис Невилл Херлингфорд не сказала мне сегодня утром в библиотеке.

Юна расположилась в лучшей гостиной, куда проводила ее Октавия, ошеломленная элегантностью и непринужденным обращением гостьи, но сестры не пожелали оставить подруг наедине, хотя и не потому вовсе, что опасались, как бы их задушевная беседа не перешла за рамки дозволенного, а просто обе истосковались по обществу и были счастливы в кои-то веки увидеть новое лицо, да еще такое прелестное! «Может, Юна и уступает Алишии в красоте, но, пожалуй, она куда привлекательнее», – единодушно заключили дамы, хотя мысль эту следовало признать предательской. Друзиллу особенно обрадовало появление гостьи, поскольку надоевший до оскомины вопрос, как Мисси умудряется добывать романы, наконец разрешился.

– Спасибо за книги, – благодарно улыбнулась подруге Мисси. – А то я уже зачитала до дыр ту, что принесла домой в прошлый понедельник.

– Ну как, понравилась? – живо откликнулась Юна.

– О да, очень!

И действительно, героиня, угасающая от болезни сердца, явилась как нельзя кстати. Правда, женщине в романе удалось умереть в объятиях возлюбленного, зато Мисси посчастливилось едва не умереть в объятиях мистера Смита.

Юна, обладавшая безукоризненными манерами, к тому времени, когда все сели за чай с простыми домашними галетами, успела совершенно покорить обеих сестер. Дамы чувствовали себя неловко, оттого что им нечего больше предложить гостье, но Юна при виде угощения пришла в такой восторг, словно хозяйки дома каким-то чудесным образом угадали ее истинные вкусы и желания.

– О, мне так надоели пирожные с кремом и слоеные трубочки со спаржей! – воскликнула гостья с обворожительной улыбкой. – Как вы прозорливы и заботливы! Эти галеты не просто восхитительны, но гораздо полезнее для пищеварения! Многие дамы в Байроне буквально заливают выпечку реками взбитых сливок и варенья, а отказаться от угощения, не обидев хозяев, совершенно невозможно.

– Какая прелестная молодая женщина, – заметила Друзилла после ухода Юны.

– Очаровательная, – согласилась Октавия.

– Почему бы ей не навещать тебя? – обратилась Друзилла к Мисси.

– В любое время, – прибавила Октавия, явно довольная: ведь галеты пекла она.

В воскресенье днем Мисси объявила, что хотела бы прогуляться по лесу, подышать воздухом. И сказано это было таким спокойным решительным тоном, что на мгновение Друзилла оцепенела, растерянно глядя на дочь, а потом произнесла наконец:

– Гулять? В буше? Об этом не может быть и речи! Там можно встретить кого угодно.

– Ерунда все это, – терпеливо возразила Мисси. – В Байроне испокон веков не было ни разбойников, ни бродяг, да и на женщин никто ни разу не нападал.

Октавия в ответ на это заявление тут же гневно обрушилась на племянницу:

– Откуда тебе это знать? Осторожность никогда не помешает, не забывай об этом! Если поблизости рыщет какой-то бродяга, то ему попросту не на кого напасть, потому что мы, Херлингфорды, оберегаем своих девушек от беды – держим дома, где надлежит быть и тебе.

– Но если эта мысль так крепко запала тебе в голову, то, думаю, мне следует пойти с тобой, – проговорила Друзилла тоном мученицы.

Мисси рассмеялась.

– Мама, а как же вышивание бисером, которым вы так увлечены? Нет, обойдусь без сопровождающих, и довольно об этом.

Из дому Мисси вышла из дома без пальто и шарфа, беззащитная перед ветрами, и дамы понимающе обменялись взглядами.

– Надеюсь, она не повредилась в уме, – уныло заметила Октавия.

Друзилла втайне подумала о том же, но вслух произнесла:

– Что ж, по крайней мере на этот раз ты не назовешь ее своеволие изворотливостью!

Тем временем Мисси вышла за ворота и повернула не направо, как обычно, а налево, туда, где Гордон-роуд сходила на нет и две длинных неприметных борозды от колес вели вниз, в самую гущу зарослей. Дабы убедиться, что никто за ней следом не идет, она оглянулась, но парадная дверь уродливого приземистого строения Миссолонги оставалась наглухо закрытой.

Стоял тихий знойный день, солнечные лучи проникали даже сквозь густые кроны деревьев. На гребне скалы заросли буша редели, и скудная почва вынуждала растения цепляться за пласты холодного сухого песчаника. Эвкалипты и ангофоры здесь были корявыми, низкорослыми, а подлесок – чахлым. Весна вступила в свои права даже высоко в Голубых горах: всего за два-три теплых дня ветви акаций успели покрыться желтыми гроздьями крошечных пушистых шариков.

Справа в просветах между деревьями виднелась долина, где стоял дом Джона Смита, если у него был дом. В субботу утром мать Мисси, как обычно, побывала в гостях у тети Аврелии, но ничего нового о Джоне Смите не узнала, если не считать нелепых слухов, будто он нанял в Сиднее каких-то строителей и велел им возвести огромный особняк у подножия скал, притом в качестве материала использовать добытый в долине песчаник. Однако леди из Миссолонги не обнаружили ни одного свидетельства в пользу этой версии, а единственная дорога, по которой строители могли бы спуститься в долину, проходила как раз мимо их дома. Вдобавок тетю Аврелию занимали теперь заботы куда более важные, нежели Джон Смит с его особняком: похоже, верхние эшелоны управления «Байрон боттл» не на шутку встревожило загадочное движение акций компании.

Поскольку день был воскресный, Мисси не надеялась встретить у обрыва Джона Смита, а хотела лишь найти то место, где дорога сбегала по склону в долину, и когда наконец набрела на него, открывшаяся картина многое объяснила: гигантский оползень разбросал каменные глыбы и обломки скал, сложив из них некое подобие ската от вершины утеса к подножию, отчего отвесный склон стал более пологим. Отсюда и начинался спуск: можно было разглядеть, как тропа вьется причудливыми зигзагами среди валунов. Путь, конечно, опасный, но преодолимый, по крайней мере для такой повозки, как у Джона Смита.

Впрочем, Мисси не отважилась спуститься в долину, но не из страха сорваться с откоса, а потому, что боялась забрести во владения Джона Смита, и направилась вдоль гребня по узкой тропинке, протоптанной, должно быть, к водопою животными. И действительно, стоило ей пройти еще немного, как впереди послышалось журчание воды, вскоре заглушившее несмолкаемый шелест листвы – жалобное, утомленное от зноя перешептывание эвкалиптовых деревьев. Шум потока становился все громче, потом перерос в оглушительный рев, но когда Мисси вышла к воде, безмятежная картина, открывшаяся перед ней, лишь разожгла ее любопытство: ручей, довольно глубокий, широкий, но не бурный, лениво струился между поросшими папоротником берегами, и все же откуда-то отчетливо доносился грохот стремительно бегущей воды.

Мисси повернула направо и побрела вдоль речушки. Казалось, наконец-то она попала в волшебное царство грез: солнце играло тысячами золотых искр на глади воды, папоротники роняли с листьев крохотные сверкающие капли, рядом порхали стрекозы с радужными слюдяными крыльями, яркие попугаи кружили над деревьями и перелетали с одного берега на другой.

И вдруг речушка исчезла, сорвалась в пустоту, остался виден лишь гладкий закругленный край, а за ним ничего. Мисси в испуге отпрянула, наконец сообразив, что это за рокот. Тропинка привела ее к верховью долины, а река, рассекавшая дно, вливалась в чашу единственно возможным путем – отвесно падая вниз, вниз, вниз. Мисси осторожно прошла вдоль обрыва добрую четверть мили, прежде чем оказалась в том месте, где огромная скала выдавалась далеко вперед и карнизом нависала над склоном. Усевшись на самом краю выступа и свесив ноги над бездной, она в безмолвном восхищении уставилась на водопад, позабыв обо всем на свете. Подножия отсюда было не разглядеть: лишь прекрасная, спутанная ветром грива водяных струй, низвергающихся в ущелье, да радуга между мшистыми утесами позади. Влажное дыхание водопада клубилось облаками холодных брызг, и в его гулком рокоте словно слышался крик о помощи.

Время текло легко, словно вода, и несколько часов пролетели незаметно. Солнце с той стороны кряжа, где сидела Мисси, ушло, сразу похолодало, и пора было возвращаться домой, в Миссолонги.

Зябко поежившись, девушка отправилась в путь и там, где тропинка подходила к дороге, ведущей на дно долины, увидела Джона Смита. Он сам правил лошадьми, и повозка ехала со стороны Байрона. Мисси очень удивило, что она доверху нагружена инструментами, ящиками, мешками и какими-то механизмами. Значит, где-то магазины работают и по воскресеньям!

Новый хозяин долины сразу же остановил повозку и, спрыгнув на землю, широко улыбнулся:

– Здравствуйте! Вижу, вам уже получше?

– Да, спасибо.

– Рад, что встретил вас, а то уж я начал было волноваться, живы ли. Я заходил к вам, но матушка не позволила мне войти.

– Вы заходили справиться о моем здоровье?

– Да, в прошлый вторник.

– О, благодарю вас! – с жаром воскликнула Мисси.

Джон Смит вскинул брови, но шутить не стал и ни о чем больше не спросил, а, оставив повозку у края дороги, пошел проводить Мисси до Миссолонги.

Несколько минут они шли рядом в молчании, потом он наконец произнес:

– Как я понял, у вас ничего серьезного не обнаружили?

– Не знаю, вроде бы… – отозвалась Мисси, уловив в его голосе неподдельное сочувствие человека здорового и полного сил. – В самое ближайшее время я должна показаться специалисту в Сиднее, который занимается болезнями сердца.

И зачем только она это сказала? Ну кто ее тянул за язык?

– О-о, – растерянно протянул Джон Смит.

– А где вы живете, мистер Смит? – поинтересовалась Мисси, меняя тему, чтобы сгладить неловкость.

– В той стороне, откуда вы пришли, чуть дальше есть водопад, – заговорил он охотно, без утайки. Должно быть, сыграло свою роль состояние Мисси или ее откровенная безобидность, но он, похоже, решил, что ее можно считать другом. – Внизу, возле водопада, стоит старая хижина лесоруба, вот там я пока и устроился, но уже начал строительство дома из песчаника, который вывожу из карьера. А сейчас возвращаюсь из Сиднея: ездил за мотором для большой пилы. Теперь можно будет резать камень намного быстрее и лучше, да и бревна тоже.

Мисси закрыла глаза и невольно вздохнула.

– О, как я вам завидую!

Он с любопытством посмотрел на нее с высоты своего роста.

– Странно слышать такое от женщины.

Мисси открыла глаза.

– Правда? Но почему?

– Мало кому нравится жить вдали от магазинов, развлечений, подруг, родственников, – произнес он почему-то жестким тоном, что очень ее удивило.

– Пожалуй, вы правы: не всем женщинам это подходит, – задумчиво согласилась Мисси. – Но в этом смысле меня едва ли можно считать истинной женщиной, так что я вам завидую. У вас есть все, о чем я мечтаю, – покой, свобода и уединение.

Впереди уже замаячила дорожка, а за изгородью показалась крытая ребристым железом облезлая красная кровля Миссолонги.

– Вы за всеми покупками ездите в Сидней? – спросила Мисси, чтобы поддержать разговор, и тотчас мысленно выругала себя за глупость: разве они не встретились впервые в лавке дяди Максуэлла?

– Да, когда удается, – просто ответил Джон Смит, очевидно, не заметив ее в магазине. – Но до Сиднея путь неблизкий, обратно груженая повозка ползет в горы слишком медленно, а у меня всего одна упряжка лошадей. Хотя там выбор, конечно, больше, да и атмосфера… Мне еще не приходилось бывать в местах, где водилось бы столько любителей совать нос в чужие дела, как здесь.

Мисси усмехнулась.

– Не судите их слишком строго, мистер Смит. Дело не только в том, что вы человек новый: вы увели у них из-под носа землю, которую они привыкли считать своей, хотя никогда о ней не вспоминали да и не пытались ею завладеть.

Джон Смит рассмеялся: его явно позабавило, что Мисси затронула эту тему.

– Вы говорите о моей долине? Кто угодно из местных мог купить ее: торги проходили открыто, никто не делал из них тайны, объявления публиковались в газетах Сиднея и в Катумбе. Просто, видимо, им не хватило мозгов, только и всего.

– Вы, должно быть, чувствуете себя королем там, в долине?

– Да, мисс Райт, – улыбнулся Джон Смит, приподнял потрепанную шляпу, прощаясь, и пошел прочь.

Остаток пути до дома Мисси словно проплыла по воздуху и пришла как раз вовремя: пора было доить корову. Ни мать, ни тетя ничего у нее не спросили о прогулке. Друзилла радовалась, что дочь хоть в чем-то проявила независимость, и последствия не слишком ее тревожили. Октавия же решила, что на мозг Мисси повлияла какая-то неведомая болезнь.

Сказать по правде, когда к четырем часам Мисси не появилась, между сестрами произошла легкая размолвка. Октавия считала, что надо срочно сообщить в полицию.

– Нет, нет и нет! – с жаром возразила Друзилла.

– Но мы должны! Мисси повредилась рассудком, я это чувствую. Разве когда-нибудь она вела себя так?

– Я не перестаю думать об этом с того времени, как у нее случился приступ, сестрица, и не постыжусь признаться: когда мистер Смит внес ее в дом, меня обуял ужас. Мне представилось, что я могу ее потерять: судьба бывает такой жестокой и несправедливой, – но как же я была счастлива, когда дядя Невилл сказал, что не нашел у нее ничего серьезного. И тогда я задумалась: что будет с Мисси, случись беда со мной? Октавия, мы должны поощрять ее независимость от нас! Она не виновата, что Господь не одарил ее красотой Алишии или такой же силой характера, как у меня. Мисси всю жизнь провела рядом со мной, твердой, сильной женщиной, и я прихожу к мысли, что это не пошло ей на пользу. Все решения принимаю я, а она молчаливо соглашается, такова ее натура. Но я слишком долго решала за нее и больше не намерена это делать.

– Глупости! – возмущенно фыркнула Октавия. – У девчонки нет ни капли здравомыслия! Туфли вместо ботинок! Романы! Прогулки среди зарослей! По-моему, впредь тебе следует быть с ней построже, а не ослаблять вожжи.

Друзилла вздохнула.

– В молодые годы, Октавия, мы с тобой носили туфли. Отец наш был очень богат, мы ни в чем не нуждались. Ездили в экипажах, щедро выдаваемые на мелкие расходы деньги мы тратили без счета. И хотя в дальнейшем жизнь наша круто переменилась и нам обеим пришлось несладко, мы с тобой по крайней мере можем оглянуться назад и вспомнить, какую радость доставляли нам красивые туфли, нарядные платья, званые вечера, развлечения. А у Мисси никогда не было ни нарядного платья, ни изящных туфель. Я не казню себя за это: здесь нет моей вины, – но когда вдруг мне показалось, что она, возможно, умирает… решила, что теперь все будет так, как она хочет. Туфли мы не можем себе позволить, в особенности если придется оплачивать услуги докторов, но коли она хочет гулять среди зарослей или читать романы – так тому и быть.

– Вздор, вздор, вздор! Ты должна и дальше держать ее в строгости, как прежде. Мисси нужна твердая рука! – стояла на своем Октавия, не желая слушать никаких доводов сестры.

Не подозревая о душевных терзаниях матери, Мисси решила после ужина провести вечер не за чтением нового романа, а за плетением кружева.

– Тетя Октавия, сколько кружев вам понадобится для нового платья? Как думаете, этого будет довольно? Я легко могу сплести намного больше, но мне нужно знать сейчас.

Октавия протянула узловатую руку, и Мисси вложила в ее ладонь сверток кружев, предоставив тете самой их разворачивать.

– Мисси, они прекрасны! – восхищенно прошептала Октавия. – Друзилла, ты только посмотри!

Друзилла выдернула из свертка на коленях у сестры полоску кружева и поднесла к тусклой лампе.

– Да, в самом деле очень красиво. Должна сказать, Мисси, ты становишься все искуснее.

– Это потому, – серьезно ответила Мисси, – что я наконец научилась развязывать узлы, что стягивают тугие рукава заботы.

По лицам обеих сестер скользнула растерянность, затем Октавия бросила на Друзиллу красноречивый взгляд и едва заметно покачала головой, но та оставила без внимания эту пантомиму и со знанием дела произнесла:

– Совершенно верно.

Желание пощеголять новым нарядом на свадьбе Алишии взяло верх, и Октавия, отогнав прочь мысли о помешательстве Мисси, спросила с тревогой:

– Как думаешь, Друзилла, кружев хватит?

– Ну, для того, что я задумала с самого начала, достаточно, но теперь мне пришла в голову более удачная мысль. Я бы обшила таким же кружевом весь подол верхней юбки, это будет так элегантно! Мисси, ты не возражаешь еще поработать? Только скажи откровенно, это тебя не затруднит?

Теперь уже Мисси пришла в замешательство. Прежде мать никогда не считалась с ее желаниями и, не задумываясь, нагружала работой сверх меры. Ну конечно! Все дело в сердечном приступе! Надо же!

– Мне вовсе не трудно, – поспешила она заверить матушку.

Октавия просияла:

– О, спасибо, дорогая! – Но уже в следующее мгновение лицо ее страдальчески сморщилось. – Если бы я только могла помочь тебе с шитьем, Друзилла. У тебя ведь так много работы.

Друзилла посмотрела на ворох сиреневого крепа, лежавшего у нее на коленях, и вздохнула.

– Не волнуйся. Мисси поможет мне с петлями, карманами, подшивкой и прочими мелочами, что требуют кропотливости. Но, должна признать, было бы, конечно, замечательно иметь швейную машину «Зингер».

Разумеется, об этом не стоило и мечтать. Леди из Миссолонги мастерили себе одежду утомительным старомодным способом – вручную, от первого до последнего стежка. Друзилла кроила и шила, а Мисси занималась отделкой и выполняла всю тонкую работу. Октавии шитье не давалось, она не могла удержать иголку в искривленных болезнью пальцах.

– Мне так жаль, что у тебя опять будет коричневое платье, Мисси. – Друзилла сочувствующе посмотрела на дочь. – Но ткань такая красивая! Выйдет прелестно, вот увидишь. Можно расшить ее бисером, если хочешь.

– И испортить таким образом покрой? Мама, вы превосходно кроите, так что платью никакие украшения не нужны.

Вечером Мисси лежала в темноте и вспоминала подробности самого чудесного дня в ее жизни. Джон Смит не просто поздоровался, а соскочил с козел, чтобы ее проводить, и более того: так говорил с ней, будто они давние друзья. И держался он с ней так запросто. Как же он хорош! А уж пахнет от него! Не застарелым потом, как от большинства мужчин Байрона, вполне представительных с виду, а душистым дорогим мылом. Мисси тотчас узнала этот запах: такое мыло дамы из Миссолонги изредка получали в подарок, но не расточали безрассудно на свои тела (для этого годилось и простое мыло «Санлайт»), а бережно хранили в ящиках шкафов между стопками белья. Поразили и его руки, пусть и мозолистые, загрубевшие от тяжелой работы, но чистые, с аккуратно подстриженными ногтями без грязной каемки. Волосы тоже выглядели опрятно: ни следа помады или масла, лишь здоровый блеск – так лоснится тщательно вылизанная шерсть сытого кота. Таков Джон Смит, мужчина достойный и порядочный.

Больше всего ей нравились его глаза, прозрачные, золотисто-карие, смеющиеся. Мисси не могла, да и не желала верить россказням о темных пятнах в его прошлом, будто он совершил что-то бесчестное или низкое. Напротив, она бы голову дала на отсечение, что он человек добрый, прямодушный и бесхитростный. Она допускала, что такие, как он, способны убить, если довести их до крайности, но не могла и помыслить, чтобы Джон Смит оказался вором или мошенником.

«О, Джон Смит, я люблю тебя! И благодарю от всего сердца за то, что пришел в Миссолонги справиться обо мне».

До свадьбы оставался всего месяц, и каждый прожитый день приближал Алишию Маршалл к самому грандиозному свидетельству ее долгого блистательного расцвета, и она желала насладиться сполна даже этим последним месяцем, полным волнений и хлопот. Дату выбрали заранее, за полтора года до торжества, однако невесте ни разу не пришло в голову усомниться, хороша ли для свадьбы весенняя пора и не подведет ли погода. Конечно, временами весна в Голубых горах запаздывает, бывает дождливой или необычайно ветреной, но на этот раз, будто повинуясь желанию Алишии, она выдалась ранней, безмятежной и тихой, как мечта об Эдеме.