Текст книги "Горькая радость"

– Так каким же образом? – повторил он вопрос.

– Грейс совершенно не умеет тратить деньги. Она уже залезла в долги.

– Ясно. А при чем здесь твоя мачеха?

– Она всячески поощряет ее. Я должна положить этому конец!

Они пошли назад к машине.

– Не сомневаюсь, что у тебя получится, Эдда.

Они ехали молча, пока вдали не показались ворота больницы.

– Не изображай джентльмена, Джек, я дойду до ворот сама. Ты поедешь завтра к Грейс?

– Да, я собирался. Мы с Бером хотели повозиться с этим деревом, пока он не уехал.

Эдда выскользнула из машины.

– Желаю удачи. Теперь будешь ездить без меня. Я сыта по горло, а Фатима зря простаивает в конюшне и толстеет. Я возвращаюсь к своим конным прогулкам, они полезны для моего здоровья. Спокойной ночи.

И она ушла.

Джек ждал Эдду долгие пять минут, уверенный, что она вернется, чтобы договориться о завтрашней встрече. Но вместо нее в машину заглянул Лиам Финакан.

– Подбросишь до дома?

– Запрыгивай. Теперь, когда ты подал на развод, что будет с домом? Для одного он слишком велик.

– Я его продаю. На территории больницы есть маленький домик, как раз для меня. Я сниму его и приведу в порядок.

– Разумно. Но я-то вижу тебя насквозь, – улыбнулся Джек. – Ты хочешь назначить Эрис кое-какое содержание.

Длинное лицо доктора слегка омрачилось.

– Несчастное создание! Она не виновата, что такая, Джек, а мне на жизнь вполне хватит.

– Она и ко мне клеилась, Лиам. Но я ее отшил.

– Она клеится ко всем, у кого есть пенис, Джек.

– Но теперь тебе на это начихать.

Больше всего от развода доктора Финакана пострадала Тафтс, которая так и не узнала, что говорила старшая медсестра Лиаму, когда ее услали спать в ту памятную ночь. Когда она в следующий раз пришла в лабораторию за очередной порцией знаний, доктор Финакан встретил ее за своим письменным столом. Ее что, вызвали на ковер?

Похоже, что нет. Доктор выглядел неважно, и это насторожило Тафтс. Растрепанные волосы, явно не дружившие с расческой, падали ему на лоб, почти закрывая глаза, лицо осунулось и потемнело. Что, черт возьми, произошло? Куда пропала складочка в углу рта, придававшая лицу столь добродушное выражение? И мягкой улыбки сегодня тоже почему-то нет.

– Садитесь, сестра Скоуби, – произнес Финакан каким-то деревянным голосом.

Тафтс села, сложив руки на коленях, и недоуменно посмотрела на доктора.

– Все это очень неприятно, – начал он после паузы. – Возможно, старшая медсестра меня и осудит, но я просто не в силах отказаться от занятий с такой способной и прилежной ученицей, ничего ей не объяснив. Поверьте мне, она действует в ваших же интересах.

Доктор осекся, но все так же продолжал смотреть Тафтс в глаза. Судорожно глотнув, он взял себя в руки и, чуть запинаясь, продолжил:

– Я уже говорил вам, что развожусь с женой по причине ее постоянных измен. Это означает, что я пострадавшая сторона и суд отнесется ко мне соответствующим образом. Однако адвокаты моей жены сделают все возможное, чтобы бросить на меня тень. Если она сможет доказать, что я был ей неверен, мы в глазах судей окажемся на равных. Но поскольку я никогда ей не изменял, мне следует и впредь соблюдать осторожность.

Доктор замолчал, страдальчески глядя на Тафтс.

Та решила, что пора прийти к нему на помощь.

– Вы хотите сказать, доктор Финакан, что мы с вами никогда не должны оставаться наедине, чтобы не давать миссис Финакан повода обвинить вас в неверности? – невозмутимо спросила она.

– Так считает старшая медсестра.

– Я с ней совершенно согласна, – сказала Тафтс, вставая. – С сегодняшнего дня мы больше не будем оставаться наедине и называть друг друга по имени. – Лицо ее стало строгим. – Поэтому я предлагаю, чтобы к нашим занятиям присоединился Билл. Я знаю, вы были против, потому что он хуже соображает, но это несправедливо по отношению к парню. Все инструкции, которые вы даете мне, можно с таким же успехом давать и другим.

В глазах доктора сверкнуло отчаяние.

– Мне искренне жаль, дорогая моя, можете мне поверить.

– Какие пустяки! Как долго вас будут разводить?

– Года два, не меньше. Суды перегружены такими делами, мне придется ждать своей очереди.

– Какая жалость! Я-то надеялась, что мы сумеем вернуться к прежним занятиям еще до того, как я получу диплом. Но, видно, не судьба, – грустно сказала Тафтс.

– Боюсь, что так.

– Я могу идти, сэр?

– Да, конечно. Я составлю новое расписание для вас с Биллом.

«Какая скверная женщина, – думала Тафтс, с неприступным видом шагая по дорожке. – Всю жизнь изводила приличного человека, а теперь лишает его последних невинных радостей. Ему ведь нравились наши посиделки, я точно знаю! Но теперь у нас лишь строго формальное общение, прямо выть хочется от тоски. Больше никаких ночных чаепитий и понимающих взглядов. Меня отправили в духовную ссылку. Понятно, почему вмешалась старшая медсестра, я на ее месте поступила бы точно так же. Иначе Лиам мог здорово пострадать, да и я тоже, и нам обоим пришлось бы уйти из больницы. Мы не сделали ничего плохого, но теперь должны шарахаться друг от друга. Но вот причесывать Лиама я ни за что не брошу – для этого необязательно приходить в его кабинет. Не зря же я потратилась на щетку от «Мэсона Пирсона» – надо что-то делать с его волосами, вечно падающими на глаза. Если дважды в день безжалостно массировать голову щеткой, волосы начнут расти в правильном направлении. И к черту развод – я все равно буду это делать!

Эдда не стала упрекать Мод за ее происки в отношении Грейс, а прямиком направилась к отцу, что было гораздо разумнее.

После переселения дочерей в больницу преподобный Томас Латимер почувствовал себя гораздо свободнее и стал постепенно избавляться от ига жены. Теперь он сам выбирал псалмы и темы для проповедей и всячески пресекал ее попытки руководить взрослыми дочерьми. И хотя он был небогат, состояние, унаследованное от матери, которая была из рода Тридби, позволяло ему вести безбедное существование. По натуре он был весьма бережлив и умел ограничивать аппетиты Мод. Несмотря на любовь ко второй жене, он отлично видел ее недостатки. Вмешиваясь в семейный бюджет Грейс, Мод, как он справедливо считал, стремится компенсировать свои собственные вожделения, которые она не могла удовлетворить из-за отсутствия финансирования. Всякий раз, посещая Грейс, мачеха поздравляла себя с успехом, убеждаясь в своей способности манипулировать неприятными ей людьми, нанося им нешуточный ущерб.

Но когда рассерженный пастор топнул ногой, Мод пришлось умерить свой пыл – муж ледяным тоном потребовал, чтобы она прекратила вводить Грейс в расходы, в противном случае ее собственное денежное довольствие будет существенно урезано.

Гораздо сложнее оказалось отговорить пастора от идеи возместить Грейс и Беру потраченное в размере 500 и 900 фунтов стерлингов.

– Не делай этого, папочка, прошу тебя, – умоляла его Эдда. – Бер, конечно, не удержится и сообщит Грейс о полученных деньгах, а она немедленно растранжирит их снова. Она по натуре мотовка, и пусть с ней разбирается ее муж. Если уж ты хочешь помочь семейству Ольсен, оплати образование их детей. Пусть учатся в приличной школе, как мы в свое время.

На том и порешили.

Затаив обиду на Грейс, которая, по существу, сыграла роль разлучницы, Эдда почти перестала к ней приезжать. Хотя, если уж на то пошло, виноват был Джек Терлоу, а вовсе не ее сестра. Поддавшись на нытье Грейс, он проявил слабость и мягкотелость, что никак не украшало его в глазах Эдды. Разве о таком мужчине она мечтала? Брр!

Когда в апреле 1928 года у Грейс начались схватки, она была толстой, как бочка, и, по расчетам врачей, переходила все сроки. Бер пораньше вернулся в Корунду, чтобы успеть к рождению ребенка, но тот не желал считаться с планами взрослых.

Поскольку родильное отделение пустовало, доктор Нед Мэсон положил туда Грейс еще до наступления схваток. Очевидно, больничная обстановка подстегнула роженицу: не успела Грейс распаковать свой чемоданчик и сесть на кровать, как у нее сразу же отошли воды. Все ее сестры находились на дежурстве в других отделениях, и ею занялась акушерка. Воду быстро вытерли, Грейс облачили в красивую ночную рубашку и приставили к ней симпатичную сиделку для сопровождения.

– Но я не хочу никуда ходить, мне лучше полежать в кровати! – запротестовала Грейс, увидев Эдду, пришедшую из операционного отделения с двумя масками на шее. – Почему мне не разрешают лечь?

– Доктор Мэсон считает, что роды будут длительными, так что еще успеешь належаться. А пока ты в состоянии, больше ходи!

Появившиеся Китти и Тафтс после объятий и поцелуев тоже стали урезонивать бунтующую Грейс.

– Ты же сама была сиделкой, – напомнила ей Китти.

– Да, но не в родильном отделении! Ой, ой, как больно!

– Конечно, больно, – согласилась Тафтс, подталкивая Грейс к выходу из палаты. – Ты же изучала анатомию и физиологию, Грейс, и должна помнить, что говорил доктор Финакан: чтобы ребенок мог выйти, кости таза должны сильно разойтись, поэтому тебе так больно. Придется помучиться, дорогая, без этого не родишь. Просто помни, что все эти муки не напрасны – в награду получишь здорового выношенного ребенка.

– У меня непременно будет мальчик! – тяжело дыша, сообщила Грейс спустя несколько часов.

– Чепуха! – отрезала Китти, вытирая ей лицо. – Почему обязательно мальчик?

– Все мужчины хотят сына. А если родится девочка, считают, что не повезло.

– А мнение их жен не учитывается? В конце концов, это они рожают детей.

Грейс презрительно фыркнула:

– Ну, какая нормальная женщина захочет девочку? У женщин в этой жизни нет никаких перспектив. Только подчинение, бесправие и полная зависимость. Будь Эдда мальчиком, наш папочка отдал бы последние деньги, чтобы послать ее в университет и сделать врачом. Но Эдда родилась девочкой, так что…

– Мы не вольны выбирать себе пол, дорогая. Но кто бы ни родился, это будет твой ребенок. На, выпей воды. Тебе надо потреблять больше жидкости.

Беру, который привез Грейс в больницу, разрешили навестить стенающую жену в палате, а потом выставили в приемную, где будущий папаша мерил пол шагами, непрерывно курил и старался не думать о происходящем. В компании других папаш ему было бы легче, но Грейс рожала намного позже сентябрьского бума, когда на свет появляются дети, зачатые в новогодние праздники, во время которых люди злоупотребляют спиртными напитками и начисто забывают об осторожности. Поэтому Бер ждал в одиночестве, нарушаемом лишь эпизодическими визитами отца и сестер Грейс.

Через двадцать семь часов после начала родов Беру сообщили, что он стал счастливым отцом абсолютно здорового мальчика, потянувшего на девять фунтов.

Грейс была измучена родами, осложненными разрывом промежности. Но у нее были все причины ликовать. Мальчик! С льняными волосами, бровями и ресницами и длинным сильным телом.

– Ну, Грейс, тебе пришлось изрядно потрудиться, – сказала новоиспеченная тетя Тафтс, с профессиональной уверенностью держащая ребенка. – Какой чудный парень! Как думаешь назвать, Бер?

– Брайан, – быстро ответил Бер, не дав возможности Грейс открыть рот.

– Брайан? Хорошее имя, но ты никогда его не упоминал.

– Так звали моего любимого братишку. Его убили в пьяной драке.

Тетя Тафтс, на данный момент единственная представительница семьи Латимер, была весьма шокирована таким выбором, но виду не подала. Что за дикая идея назвать ребенка именем человека, убитого в пьяной потасовке! Она с улыбкой передала сверток Беру.

– Настоящее мужское имя. По крайней мере его никто не будет дразнить.

– Точно, – подтвердил Бер, с умилением глядя на своего отпрыска. – Грейс предлагала какие-то диковинные имена, но я не хочу, чтобы моего парня звали по-дурацки. Брайан Ольсен звучит что надо.

– Но Бер! Я же хотела какое-нибудь рыцарское имя. Сэр Максимилиан Ольсен, разве плохо?

– Максимилиан слишком помпезно, – возразила вошедшая Эдда. – Брайан? Идеально! Слава богу, хоть кто-то в семье Ольсен имеет здравый смысл.

Пастор, очень довольный, что ему подарили внука, нашел, как помочь Грейс, не давая ей в руки денег. Он нанял женщину, которая еженедельно убирала дом на Трелони-уэй и три раза в неделю занималась самой неприятной работой – стирала многочисленные пеленки из махровой ткани. Грейс лишь смывала с них кал и складывала в бак. А уборщица их кипятила, полоскала и развешивала на веревках, которые висели по всему двору, словно лианы в джунглях. Обычное белье теперь стиралось в сарае на заднем дворе, а там, где его стирали прежде, теперь замачивались пеленки.

Бер, как заметила Эдда, стал меньше разъезжать. Ему не хотелось расставаться с сыном, но главным было не это. Гораздо больше беспокойства ему внушала Грейс, которая, несмотря на прислугу, плохо справлялась с новорожденным сыном. Молока у нее было предостаточно, но уже через неделю она стала кормить сына из бутылочки, посчитав сцеживание меньшим злом, чем постоянно сосущий младенец. Доктор Мэсон был в ярости, и столь же энергично негодовала патронажная сестра, но Грейс была глуха к их критике. Менять пеленки ей тоже не нравилось, поэтому она старалась делать это как можно реже. В результате у ребенка появились опрелости, причем такие сильные, что ее сестрам пришлось устроить ей взбучку. В конце концов, Грейс добилась, чего хотела: пастор нанял для ребенка няньку.

– Наша ушлая сестрица ухитряется избегать любой неприятной работы! – гневно воскликнула Эдда, разговаривая с Китти и Тафтс. Малышу Брайану к тому времени уже исполнилось три месяца. – И к чему это приводит? Да к чистому грабежу средь бела дня! Теперь ей наняли няню, которая пеленает ребенка и следит, чтобы он был сухим и не имел опрелостей! С ума сойти можно!

– Но она ведь и за больными терпеть не могла ухаживать, – вспомнила Китти. – Мод любила, чтобы в доме был порядок, и нас тоже приучила к этому. Она, конечно, не подарок, но в Золушках нас не держала. Доставала психологически. А теперь принялась за Грейс.

– Грейс ненавидит грязную работу и ее материнство лишнее тому подтверждение, – строго сказала Тафтс. – В больнице она всегда шарахалась от грязи, и если пересиливала себя, то только из страха перед медсестрами – их она боялась еще больше, чем грязи. Сейчас у нее ребенок, который постоянно пачкает пеленки, но теперь ей некого бояться, поэтому она их не стирает.

– И не забудьте про ее беспомощность, – добавила Китти. – Все мы знаем, что Грейс у нас мышей не ловит, но при наличии матери и трех сестер она могла ни о чем не заботиться. Теперь ей надо вести домашнее хозяйство и смотреть за ребенком, а она понятия не имеет, как это делать. Отец бросился ей на помощь и хуже ничего не мог придумать. А что она будет делать без отца и сестер?

– Пропадет, – мрачно буркнула Эдда.

– Вряд ли, – возразила Тафтс. – Всегда найдется какой-нибудь простак, который бросится на амбразуру и спасет Грейс.

– Но почему? – недоумевала Эдда.

– Она мечта любого мужчины – беспомощная и беззащитная женщина, неспособная выжить без мужской опоры, – фыркнула Тафтс. – Да брось, Эдда, ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать! Грейс чувствует себя собственностью, готовой отдаться на милость высшего существа – мужчины. Все, что она делает, красноречиво говорит о том, что без мужской опеки она пропадет. А мужчины это страшно любят! По крайней мере определенный тип мужчин вроде Бера, а их в мире тьма.

– Но я-то не Бер! – зло сказала Эдда. – Как она не понимает, что, организовав свою жизнь, она только выиграет? Никто не любит отстирывать пеленки, но если это нужно, делай, черт тебя подери! Дом набит дорогой мебелью, а воняет там, как в выгребной яме!

– Чего ты так завелась, Эдда? – удивилась Китти.

– Грейс опять беременна. Не прошло и полугода.

Лавандово-голубые глаза Китти встретились с янтарными глазами Тафтс: они обменялись сочувственными взглядами. Понятно, что Эдда так переживает. Ведь они с Грейс близнецы, даром что находятся на разных полюсах и никогда не поймут друг друга.

Если бы Тафтс и Китти знали, какую роль играет здесь некий Джек Терлоу, негодование Эдды приобрело бы в их глазах совсем другой смысл.

Часть третья
Новый главный врач

В апреле 1929 года трехлетняя практика закончилась. Эдда Латимер, Хизер Скоуби-Латимер и Кэтрин Тридби-Латимер стали дипломированными младшими медсестрами. Эдда получила несколько наград и все три – дипломы с отличием.

К этому времени они успели поработать на всех мыслимых участках и знали о больнице все. О кошмаре психиатрического отделения они постарались поскорее забыть – его несчастным пациентам, запертым в клетушках с обитыми войлоком стенами или общих палатах, уже ничто не могло помочь. Там бродили люди-призраки и опасные маньяки, оглашая воздух криками и бессвязным бормотанием.

Все это время они были единственными практикантками, но в 1929 году в больнице появилось еще восемь – все из Вест-Энда и со средним образованием. Сестры Латимер во главе с Эддой просто костьми ложились, чтобы убедить обитательниц Вест-Энда, что старая система мертва и им не следует упускать открывающиеся перед ними возможности. Сиделки должны учиться и получать дипломы. А без этого они так и останутся низкооплачиваемыми санитарками без всякого шанса на интересную работу. Мыть, убирать грязь, поднимать и переворачивать пациентов, подавать им еду – вот все, на что они могут рассчитывать. Лина Корриган, лидер оппозиции и поначалу злейший враг «этих выскочек», первой сложила оружие и примкнула к их троице. Результатом было появление восьми новых практиканток и грант от департамента здравоохранения на постройку нового дома для сиделок и сестер. Для Эдды, Тафтс и Китти это стало весомой победой, ведь девушки из низших слоев получали возможность иметь достойную работу, не конкурируя с мужчинами в школе и не пресмыкаясь в качестве секретарш. Медсестры всегда пользовались уважением. Пациенты, балансировавшие на грани жизни и смерти, испытывали к ним самую искреннюю благодарность, вне зависимости от того, в каком облике – огнедышащего дракона или милосердного ангела – они представали у постели страждущего. Образ медсестры, реальный или воображаемый, навсегда оставался у них в памяти.

Три новоиспеченные медсестры создавали определенные трудности. Как найти им всем применение в единственной городской больнице? Помогло стечение обстоятельств: к этому времени вышли на пенсию семь сиделок старой закваски. Правда, их жалованье никак не соответствовало статусу дипломированной медсестры. К тому же в начале июня больница пережила неожиданный катаклизм, грозящий перерасти в непредсказуемый хаос.

Главный врач, доктор Фрэнсис Кэмпбелл, занимал эту должность в течение двадцати пяти лет и надеялся продержаться на ней еще лет десять. Но именно в тот момент, когда сестры получили по почте свои дипломы, главврач умер от сердечного приступа, сидя в своем рабочем кресле, с которым, по мнению больничного персонала, он сросся в одно целое, ибо в других местах больницы его никто никогда не видел. Для Фрэнка Кэмпбелла больница ограничивалась лишь его письменным столом, а о печальных последствиях своего руководства он попросту не подозревал, поскольку их не видел. В момент приступа он был совершенно один, и никто не пришел ему на помощь – в больнице отсутствовала внутренняя связь, установить которую главврач отказался, посчитав, что это слишком дорого. В конечном итоге это дорого обошлось ему самому.

Больницы находились под крылом департамента здравоохранения, но во многих вопросах были совершенно самостоятельны. Попечительский совет решал все вопросы, связанные с персоналом, определял политику больницы и управлял ее фондами. Городская больница Корунды обладала значительными средствами, находившимися под контролем совета. Это были пожертвования, скопившиеся за семьдесят пять лет ее существования, плюс деньги, сэкономленные на больных.

Решение относительно трех младших медсестер было отложено до назначения нового главного врача, и они находились в подвешенном состоянии. Девушки получили право носить накрахмаленные марлевые косынки, но фартуков снимать им не разрешили. Эдда старалась быть поближе к операционной и поэтому работала в травматологическом отделении. Китти осталась с детьми, а Тафтс осела в родильным отделении и работала ночной медсестрой, обходя палаты с керосиновой лампой. Электрические фонарики доктор Кэмпбелл считал непозволительной роскошью, поскольку для них надо было покупать батарейки!

Неожиданно Тафтс вызвала к себе старшая медсестра.

– Думаю, вы можете снять фартук, сестра Скоуби.

– Пока рано, мэм. Он еще может пригодиться. Наши обязанности не вполне определены, и я не исключаю грязной работы.

– Как хотите.

Лицо старшей медсестры было, как обычно, холодно, непроницаемо и бесстрастно.

– Хотя ваша будущая должность еще под вопросом, у меня есть соображения на этот счет, которыми я хочу поделиться с вами, несмотря на наши печальные обстоятельства.

– Да, сестра.

– Через два с половиной месяца у нас появится еще восемь практиканток и я, как старшая медсестра, должна позаботиться об их обучении. План, предложенный доктором Кэмпбеллом, я считаю полностью непригодным, и сейчас, после его смерти, приняла решение от него отказаться. Надеюсь, мне не надо объяснять вам почему.

– Не надо, сестра. Я все понимаю и очень этому рада.

– Вот и прекрасно! – с облегчением произнесла старшая медсестра, чуточку расслабившись. – Как вы смотрите на должность сестры-инструктора?

Тафтс напряженно глотнула:

– Это зависит от обстоятельств, мэм.

– Каких же? – ледяным тоном поинтересовалась старшая медсестра.

– Ну, прежде всего от степени моей самостоятельности на этой должности. Если мне позволят создать систему обучения, которая устроит сестринский совет, но будет основана на моих собственных идеях и опыте, тогда я согласна. Я намерена составить совершенно новый учебный план с расширенной программой. Естественно, перед тем как отсылать свои соображения в Сидней, я представлю их вам и новому главврачу. Единственное, на что я не согласна, так это быть послушным автоматом, выполняющим чужие указания.

В золотистых глазах Тафтс сверкнул упрямый огонек.

– Как видите, мэм, у меня полно собственных идей.

Какое-то время сестра Ньюдигейт молчала, громче обычного шурша накрахмаленным халатом – верный признак того, что она тяжело дышит. Наконец она обрела дар речи и заговорила, как всегда, бесстрастно и размеренно:

– Видите ли, сестра Скоуби, если бы у вас не было собственных идей, я бы вряд ли предложила вам эту должность. Она равнозначна заместительнице старшей медсестры, и я имею право вытребовать сестру-инструктора из Сиднея или Мельбурна. Тем не менее местная кандидатура кажется мне более приемлемой, а у вас есть все данные для этой должности. Я принимаю ваши условия.

– В таком случае я согласна, – выпалила Тафтс, поднимаясь со стула. – Благодарю вас, сестра. Но… есть еще один момент.

– Просветите меня, сестра.

– Мне придется постоянно совещаться с доктором Лиамом Финаканом. Если только вы не планируете сменить лектора для практиканток.

– Им останется доктор Финакан, и вы можете общаться с ним сколько угодно, у меня нет никаких возражений. Теперь он вполне респектабельный неженатый мужчина и к тому же ваш коллега, – пояснила старшая медсестра, чувствуя необъяснимую симпатию к этой умной и немного опасной молодой женщине.

– Отлично, – просияла Тафтс и удалилась.

Придя домой, она обнаружила там своих сестер, пьющих чай с Линой Корриган. Сестра Бейнбридж, получив должность сестры-хозяйки, переехала в новый дом для персонала, оставив в распоряжении девиц Латимер весь коттедж, где они обосновались с таким комфортом, какой не снился обитательницам нового дома. Заслуженная награда для первооткрывателей.

– Мне предложили работу, – сообщила Тафтс, принимая чашку с чаем.

– Какую? – первой поинтересовалась Китти.

– Сестра-инструктор со статусом заместительницы старшей медсестры.

– Вот это номер, черт побери! – поперхнувшись, воскликнула Лина. – Ну, ты даешь, Тафтс! С ума сойти!

Под аккомпанемент восторженных возгласов и поздравлений Тафтс стала рассказывать, как все было. Эдда сразу притихла и только молча улыбалась – нет, то была не зависть или недовольство, и все отлично это понимали. Просто ее переполняла радость: Эдду всегда волновало положение женщин в обществе.

– Лина, я понимаю, что наше печенье вкуснее, чем лепешки из маранты, но ведь ты пришла не для того, чтобы его есть или смотреть, какого цвета помада у Эдды. У тебя ведь тоже есть новости, – сказала Тафтс, приступая ко второй чашке чая.

– Ты, как всегда, права, мисс Мирна Лой. Кстати, пациенты из мужского отделения решили, что Эдда на нее похожа. А Китти вылитая Марион Дэвис.

– Ладно, давай выкладывай, не томи, – проворчала Тафтс.

Лина вскинула руки, словно сдаваясь на милость победителя.

– Хорошо, хорошо! Я тоже получила повышение. После двадцати лет работы сиделкой…

– Надеюсь, Фрэнк Кэмпбелл будет гореть в адском огне, – процедила Китти.

– Я с подачи старшей медсестры получила официальную регистрацию и стала сестрой Корриган. Теперь меня назначили ее заместительницей в психиатрическом отделении – у меня всегда лежала душа к шизикам.

Это сообщение вызвало новый всплеск торжествующих возгласов. Еще одна женская победа, да к тому же такая заслуженная! Правда, на этот раз ликование было несколько омрачено беспокойством.

– Лина, я знаю, тебе нравится работать в психушке, но теперь, когда у тебя есть официальная регистрация плюс огромный опыт, ты сама можешь выбирать себе пациентов, – заявила Эдда, глядя на бывшую сиделку потемневшими от волнения глазами. – Ты не боишься, что постоянное пребывание в обществе умалишенных отразится на твоем психическом здоровье? Ведь их уже не вылечишь, и никакие психиатры тут не помогут. Они могут лишь наблюдать и систематизировать виды слабоумия. Уход за сумасшедшими опасен не только для тела, но и для души. Только подумай, какая это нагрузка для психики!

Лина Корриган, изможденная женщина за тридцать, с шапкой огненных курчавых волос и такими же рыжими глазами, была бездетной вдовой пьяницы, любившего бутылку гораздо больше, чем жену. Больше о ней не знали ничего. Она была изрядно побита жизнью, но сохранила гордость.

– Господь с тобой, Эдда, да я там все подвохи знаю, – терпеливо объяснила она, понимая, что Эддой движет самое искреннее участие. – Мне их страсть как жалко, психов этих. А теперь, когда Фрэнк Кэмпбелл отправился к праотцам, у них есть шанс заполучить психиатра и хоть какое-то лечение. Уход за сумасшедшими не такое уж безнадежное дело. Я знаю, порой ими занимаются такие же сдвинутые, но это вовсе не обязательно. Если ничего другого не получится, я хотя бы буду наблюдать и делать записи по каждому случаю – в один прекрасный день они очень даже пригодятся.

Глаза ее загорелись красноватым огнем.

– Я теперь поднялась повыше и все из-за вас, девочки. Эдда и Тафтс классные училки.

– Заместительница старшей медсестры! Я так за тебя рада! – подала голос Китти. – Наконец-то тебе будут прилично платить. Ой, девочки, мама вчера мне кое о чем насплетничала.

– О чем же? – без всякого интереса спросила Эдда.

– О нашем новом главвраче.

– Ну да, конечно! Ведь папочка член попечительского совета! – воскликнула Тафтс.

– Кто он? Откуда? Когда появится? – забросала ее вопросами Лина.

– Я знала, что вы сразу навострите уши, – усмехнулась Китти. – Нет, Эдда, это не Джек Терлоу.

– Не тяни, Китс. Кто?

– Мод говорит, он из известной семьи, но это не Тридби. Его зовут Чарлз Генри Бердам, ему тридцать три, и раньше он был главным врачом большого отделения Манчестерской королевской больницы.

– Ой, не смешите меня! – бросила Эдда. – Все это вздор, Китти. «Главный врач большого отделения», ни больше ни меньше! То есть один из полудюжины заместителей, подвизающийся в одной из престижных больниц Европы. Главный начальник над суднами и утками!

– Мама сказала, что он большая шишка.

Лина замахала руками:

– Подожди, Эдда! Меня больше интересует, из каких он Бердамов? Из тех, что живут в Корунде, или просто однофамилец из Англии? Насколько я знаю, у старика Бердама нет наследников, кроме нашего доброго самаритянина, который опекает Грейс и ездит верхом вместе с Эддой.

От сладостного предвкушения у Китти по коже побежали мурашки – аудитория умирала от любопытства, а у нее в запасе целый ворох новостей.

– Представляете, он родной внук старого Тома от его сына Генри. Все здесь знают, что шестьдесят лет назад Том рассорился с сыном, тот уехал в Англию и никогда не общался с отцом. Лет двадцать назад старому Тому сообщили, что Генри погиб в железнодорожной катастрофе – в Шотландии столкнулись два поезда, и пострадала куча народа. В письме также говорилось, что Генри умер холостяком и не имел потомства.

– Да, Том жутко переживал по этому поводу, особенно после того, как Джек Терлоу так его подвел, – дополнила Лина.

– Ну, так вот, письмо из Шотландии оказалось неверным! – с торжеством провозгласила Китти. – Вскоре после приезда в Англию Генри женился на богатой вдове и мог начихать на денежки старого Тома. Он основал преуспевающую страховую компанию, а семья его жены делала большие деньги на производстве хлопчатобумажных тканей. Тридцать три года назад у Генри родился сын. Жена умерла во время родов, и Генри чуть с ума не сошел от горя. Мальчика, которого назвали Чарлзом, забрала семья жены.

– Но разве после смерти Генри Том не навел справки? – удивилась Эдда. – Это просто смешно.

– Во время крушения была страшная неразбериха. Тело Генри опознали, но о его жене и сыне ничего не было известно. Поскольку она умерла, а ее семья отдалилась от Генри, никто не знал, что он ехал в этом поезде. В детстве фамилия мальчика нигде не всплывала. Поскольку никто о нем не спохватился, власти решили, что, кроме старика Тома, у Генри родственников нет, и известили его о смерти сына. Тем временем сын Генри Чарлз жил и процветал в Ланкашире. Он учился в Итоне и Оксфорде, а потом получил диплом врача в Гае. Похоже, мама знает о нем все. Когда пару лет назад она узнала о его существовании, то немедленно выяснила все подробности.

– Все это сказки! – усомнилась Тафтс. – Иначе Мод растрепала бы это по всему городу.

– Нет, она решила никому не рассказывать – угадайте почему?

– Угадать несложно, – ехидно улыбнулась Эдда. – Мод прочит богатого доктора тебе в мужья, Китс.

– Если бы давали призы за проницательность, все были бы твои, – вздохнула Китти. – Ты абсолютно права. В любом случае у нас еще уйма времени. Хотя телеграммы долетают к нам за час, но чтобы доплыть от Саутгемптона до восточного побережья Австралии, по-прежнему требуется шесть недель. И если бы не имя, у помми вряд ли был бы шанс стать нашим главным врачом.