Текст книги "Путь Моргана"

Ричард отложил письмо, ничего не видя сквозь плотную пелену слез, которые он до сих пор не пролил по Уильяму Генри. Остальные обитатели общей камеры, в том числе и Лиззи Лок, не сделали ни малейшей попытки приблизиться к нему. Сидя на сундуке, Ричард рыдал. Как странно! Именно письмо Джимми Тислтуэйта прорвало плотину и позволило излиться потоку скорби. Но Джимми ошибся. Когда-нибудь Уильям Генри вернется; не может быть, чтобы он навсегда покинул сей мир.

Во время обеда на следующий день Ричард опять достал письмо. С ним никто не заговаривал, и ему было не о чем говорить.

«Я нашел себе укромную нишу среди новой поросли вигов, появившейся под крылом молодого Питта. Временам олигархии, царящей даже в палате лордов, пришел конец в палате общин. В стране не счесть изобретательных, мыслящих людей, и будь у Питта деньги, он переманил бы на свою сторону их всех.

Что же касается тебя, о ссылке за пределы Англии не может быть и речи. Африканский эксперимент стал катастрофой, повторить которую в любом виде не хватит храбрости – или глупости – ни у одного из болванов Вестминстера. В качестве места ссылки предлагалась Индия и была отвергнута, поскольку она кишит змеями. Наши аванпосты невелики, жизнь там слишком трудна и опасна. Впрочем, подобному решению были и другие причины. В основании их лежит недовольство Ост-Индской компании, деятельность которой в Бенгалии и Китае наверняка будет поставлена под угрозу вывозом каторжников. В Вест-Индию вывозят только рабов-негров для работы на плантациях, а жители Новой Шотландии и Ньюфаундленда категорически против основания поселений каторжников. Тон там задают французы, а на юге – испанцы.

Поэтому тебе наверняка придется отсидеть все семь лет в Глостере. Не беспокойся: как только у меня появятся новые сведения, я сообщу их тебе. Дик пишет, что ты придерживаешься распорядка с чувством, которое кузен Джеймс-аптекарь именует холодной страстью».

Ричарду удалось ответить на письмо лишь в воскресенье, когда он расположился на углу стола матушки Хаббард, поставленного в общей камере незадолго до выездной сессии суда. Предполагалось, что в те времена, когда камера переполнена, кое-кто из заключенных сможет расположиться на столе, – как будто в камере хоть когда-нибудь всем хватало места!

В тюрьму хлынул поток ревизоров, посланников друга мистера Питта, Джереми Бентама, в настоящее время пребывающего в России с намерением изучить законодательный кодекс императрицы Екатерины. Кроме того, Бентам был автором трактата о достоинствах и недостатках привлечения преступников к общественным работам и сторонником «тюрем нового типа». Его посланники то и дело появлялись в тюрьме, бегло осматривали ее и мрачно качали головами, видя, в каких условиях живут заключенные, и бормоча о том, что пора принимать меры.

Но разве «тюрьма нового типа» не останется в конечном итоге тюрьмой?

«Я предпочел бы оказаться в Италии, а не в глостерской тюрьме, Джимми, в этом можешь не сомневаться.

О Сили Тревильяне и винокуренном заводе могу сказать только то, что судьба сыграла со мной злую шутку, столкнув с человеком завидного происхождения и ума, который, к несчастью, обратил все свои способности на плетение интриг, заговоры и махинации. Его место на сцене, где он превзошел бы Кемпа, миссис Сиддонс и Гаррика, вместе взятых. Мне осталось лишь одно утешение: когда Кейв и Торн договорятся с чиновниками акцизного управления, я смогу выплатить свои долги, и кузену Джеймсу не придется тратиться, снабжая меня вещами. Мне не обойтись без новых книг, хотя некоторые из них читать мучительно – слишком уж они напоминают о Клифтоне и Хотуэлле. Об этих двух местах я предпочел бы не вспоминать, даже если о них напоминают Эвелина или Хамфри Клинкер. И причина моих душевных мук не столько Уильям Генри или Сили, сколько Аннемари Латур, с которой я так безудержно грешил. Даже сейчас я отчетливо вижу, как тебя коробит мое ханжество, но тебя там не было, и тебе вряд ли понравился бы человек, в которого я превращался рядом с ней. Наслаждение слишком много значило для меня. Можешь ли ты понять это? А если нет, как я могу тебе хоть что-нибудь объяснить? Я становился жеребцом, необузданным зверем. Я совокуплялся, а не предавался любви. И я презираю предмет моей животной страсти – животное в женском обличье.

В глостерской тюрьме всех заключенных держат вместе – и мужчин, и женщин, и детей. Впрочем, здесь совокупляются чаще, чем нянчат детей. Несчастные малыши умирают вскоре после рождения. А их матери напрасно вынашивают и рожают все новых детей. Поначалу присутствие женщин в камере вызывало у меня отвращение, но со временем я понял, что именно благодаря им пребывание в глостерской тюрьме становится терпимым. Без женщин мы одичали бы до безобразия.

Моя женщина, Лиззи Лок, сидит в тюрьме с тысяча семьсот восемьдесят третьего года за кражу шляп. Стоит ей увидеть красивую шляпку, она теряет способность рассуждать здраво. Между нами установились платонические отношения, мы ни разу не предавались любви и не совокуплялись. Я защищаю Лиззи от других мужчин, а она сторожит мой сундук, пока я работаю. Джимми, ты не мог бы купить роскошную шляпу для Лиззи, если позволят средства? Красную или красную с черным, желательно с перьями. Лиззи обезумела бы от радости.

Пора заканчивать письмо. Несмотря на свое прочное положение, я не вправе занимать стол на весь воскресный день. И это самое удивительное, Джимми: по какой-то причине (возможно, потому, что меня считают сумасшедшим), я заметил, меня – за неимением лучшего слова назовем это так – уважают. Пиши мне хоть изредка, пожалуйста».

Кузен Джеймс-аптекарь прибыл в Глостер в августе, нагруженный новыми фильтрами, тряпками и одеждой, лекарствами и книгами.

– Можешь и впредь пользоваться старым фильтром, Ричард, он еще не засорился. Чем больше фильтров у тебя будет, тем лучше, а я привез тебе прочный мешок для вещей. В Глостере вода гораздо чище, чем в Бристоле, даже в Джейкобз-Уэлл. – Джеймс явно нервничал, болтал без умолку и избегал смотреть Ричарду в глаза.

– Ты не отправился бы в путь в такую жару, не будь тому весомых причин, Джеймс, – наконец заметил Ричард. – Начни прямо с дурных вестей.

– Мы наконец-то получили письмо от мистера Хайда с Ченсери-лейн. Сэр Джеймс Эйр рассмотрел твое прошение о помиловании девятого числа прошлого месяца – по крайней мере этим числом датировано его письмо к лорду Сиднею. Тебе отказано в помиловании, Ричард, притом весьма решительно. Судья не сомневается в том, что ты сговорился с этой женщиной с целью ограбить Сили Тревильяна. Несмотря на то что ее так и не нашли.

– Проклятая отсутствующая свидетельница! – пробормотал Ричард. – Ее не было в суде, однако ей поверили.

– Вот именно, бедный мой Ричард. Мы исчерпали все свои возможности. Но вознаграждение ты все равно получишь. Тебя не лишат его, поскольку оно не связано с обвинением. Знаю, у тебя осталось несколько гиней. В следующий раз я привезу тебе новый сундук с потайным отделением в боковой стенке – мне объяснили, что дно и крышки сундуков осматривают чаще, чем боковые стенки. В потайное отделение мы спрячем золотые монеты, завернутые в корпию, чтобы они не звенели и их не удалось обнаружить. При простукивании стенки сундука будут издавать обычный глухой звук.

Ричард взял кузена за обе руки и крепко пожал их.

– Я уже не раз повторяю это, но я и вправду не знаю, как тебя благодарить, кузен Джеймс. Что бы я делал без тебя?

– Был бы гораздо грязнее, милый Ричард, – усмехнулась Лиззи Лок, когда кузен Джеймс-аптекарь ушел. – А по-моему, аптекарь зря привозит тебе фильтры, мыло, деготь и прочие вещи для твоих нелепых обрядов. Ты словно священник на церковной службе.

– Что верно, то верно, – с улыбкой подтвердил Билл Уайтинг. – Зачем так изводить себя, милый Ричард? Бери пример с остальных.

– Кстати, Билл, ты что-то слишком часто вертишься вокруг моих овец, – вмешалась Бетти Мейсон, которая пасла скот матушки Хаббард. – Оставь их в покое!

– А к кому еще мне приставать, если не к овцам, не к Джимми или милому Ричарду? Впрочем, Джимми и Ричард не охотники до таких развлечений. Кстати, я слышал, что мы зря таскаем каменные глыбы – матушка Хаббард говорит, что новую тюрьму скоро перестанут строить.

– И я слышал об этом, – подтвердил Ричард, заедая последнюю ложку супа куском черствого хлеба.

Джимми Прайс вздохнул:

– Мы похожи на того бедолагу, который втаскивал камень на гору только затем, чтобы в очередной раз увидеть, как он катится вниз. А как приятно было бы узреть плоды своих трудов! – Он перевел взгляд на Айка Роджерса – ссутулившись, тот сидел за столом, на своем месте в дальнем конце, которое никто не смел занять. – Айк, поешь, иначе милый Ричард слопает и твой суп – он у нас прожорливый. У остальных пятерых, которых приговорили к виселице, аппетит от этого не пропал. Ешь, Айк, ешь! Уверяю, тебя не повесят.

Айк не удостоил его ответом, он утратил прежний задиристый нрав. Те, кто разбойничал на больших дорогах, считались аристократами в среде преступников. Айк с самого начала знал, что его ждет, но так и не сумел примириться с судьбой и вести себя, как остальные пятеро приговоренных к виселице.

Ричард придвинулся к Роджерсу и обнял его за плечи.

– Поешь, Айк, – мягко попросил он.

– Я не голоден.

– Джимми прав: тебя не повесят. В последний раз смертный приговор в Глостере привели в исполнение два года назад, хотя в тюрьме полно приговоренных. Матушке Хаббард нужны работники, на каждого из которых начальник тюрьмы получает по тридцать пенсов в неделю. Если бы мы не работали, ему платили бы всего четырнадцать пенсов.

– Я не хочу умирать! Я хочу жить!

– И ты будешь жить, Айк. А теперь доешь суп.

– Грязный тип этот Айк! Повсюду расхаживает в своих сапогах. Должно быть, от его ног воняет так, что задохнешься! Он даже спит в сапогах, – сказал Билл Уайтинг на следующий день, таская каменные глыбы. – Если его ждет виселица, то и меня тоже. Несправедливо, верно? Он украл пять тысяч фунтов, а я – барана, за которого не дадут и десяти шиллингов. – Обычно он держался невозмутимо, но теперь вдруг задрожал от страха. – Господи, я уже одной ногой стою в могиле! – И он нервозно засмеялся.

– Нам еще жить да жить, Билл.

Восемь узников стали друзьями: четыре женщины, Билл, Ричард, Джимми и жалкий простодушный Джо Лонг, к которому относились, как к ребенку. Погруженный в раздумья, Ричард тоже поежился. Четверо из его семерых друзей могли не дожить до тысяча семьсот восемьдесят шестого года.

Через три дня после Рождества всех шестерых приговоренных к смерти помиловали, заменив казнь четырнадцатью годами каторги в Африке. Больше везти их было некуда. В камере воцарилось ликование, хотя Айк Роджерс сохранял угрюмый вид.

Весь тысяча семьсот восемьдесят пятый год Ричард провел в тюрьме. В последний день года он получил письмо от Джеймса Тислтуэйта.

«В Вестминстере что-то назревает, Ричард. По городу ходят всевозможные слухи. Самые упорные из них, касающиеся и тебя, гласят: приговоренных к высылке в Африку будут перевозить в Лондон, размещать на судах, стоящих на Темзе, и готовить к отправке в другие страны, но не через излюбленное владение короля, Западный океан, который на картах называется Атлантическим. Поскольку этот океан перестал принадлежать английскому монарху, с каждым днем горожане все чаще твердят, что каторжников повезут через Восточный океан – на картах он обозначен как Тихий.

Всего десять лет назад Королевское общество и могущественный королевский флот отправили некоего капитана Джеймса Кука в Отахейт с целью наблюдения за вращением Венеры вокруг Солнца. Этот Кук за время своих скитаний обнаружил немало земель, истекающих молоком и медом. Неудивительно, что в конце концов любопытство стало причиной его гибели от рук туземцев с Сандвичевых островов. Земли, истекающие молоком и медом, напомнили капитану Куку побережье Южного Уэльса, поэтому он поэтично назвал их Новым Южным Уэльсом. На картах они обозначены как Терра Инкогнита или Южная земля. Насколько она простирается с востока на запад – неизвестно, но ее протяженность с севера на юг составляет не менее двух тысяч миль.

На той же широте, на которой расположен и новый американский штат Джорджия, Кук нашел место, окрещенное им как Ботани-Бей. Почему именно так? Потому, что гнусный, вечно сующий нос не в свое дело ученый, президент Королевского общества сэр Джозеф Бэнкс[10]10
  Джозеф Бэнкс – английский ботаник, участник экспедиции Кука (1743–1820).


[Закрыть] долго рыскал по берегам этого залива вместе с учеником Линнея, ботаником доктором Соландером, собирая образцы тамошней флоры.

А теперь на сцену вступает некий джентльмен корсиканских кровей, мистер Джеймс Мария Матра. Он первым заронил эту мысль в головы властей, томившихся на бесчисленных совещаниях с сэром Джозефом Бэнксом, непререкаемым авторитетом по множеству вопросов – от рождения Христа до музыки сфер. В итоге мистер Питт и лорд Сидней пришли к убеждению, что нашли решение запутанной дилеммы: как быть с тобой и с тебе подобными, а именно – отправить вас в Ботани-Бей. Но вас не бросят на берегу, как случилось в Африке, а просто переселят сотни англичан и англичанок в страну, истекающую молоком и медом, до которой еще не добрались ни французы, ни голландцы, ни испанцы. Мне еще не доводилось слышать, чтобы новую колонию осваивали каторжники, но таково намерение правительства его величества в отношении Ботани-Бей. Впрочем, не уверен, что здесь уместен глагол «осваивать». Мистер Питт говорил всего лишь о «высадке» заключенных. Предполагается, что эксперимент пройдет успешно и Ботани-Бей будет принимать отбросы общества на протяжении жизни нескольких поколений, а мы таким образом убьем сразу двух зайцев. Во-первых, и это самое важное, преступники-англичане будут высланы далеко за пределы страны и перестанут быть помехой. Во-вторых – уверен, этот довод был приведен, дабы усыпить подозрения многочисленных доброхотов, – у его величества появится новая, пусть даже совершенно бесполезная колония, над которой взовьется английский флаг. Колония, населенная преступниками и надзирателями. Несомненно, со временем ее назовут Фелонией[11]11
  Фелония – тяжкое преступление (англ.).


[Закрыть].

Но довольно острот. Приготовься покинуть Глостер, Ричард. Я уже написал кузену Джеймсу-аптекарю, которому предстоит снабдить тебя припасами для выживания не позднее тысяча семьсот восемьдесят шестого года. Крепись, ибо тебе предстоит потрясение. В Лондоне ты попадешь на одно из трех судов, стоящих на якоре близ Королевского арсенала. Это поистине плавучие тюрьмы. Корабли «Блюститель» и «Юстиция» стоят у причала уже десять лет, привлекая к себе внимание и удостаиваясь частых посещений мистера Джона Ховарда. Третий корабль, «Церера», лишь недавно присоединился к двум первым. В плавучие тюрьмы суда превратил по соглашению с правительством один лондонский мошенник по имени Дункан Кэмпбелл, хитроумный шотландец.

К сожалению, вынужден сообщить тебе, что на судах, стоящих у берега Темзы, содержат только узников-мужчин. Тебе придется забыть о женской ласке и облагораживающем влиянии. Эти суда – плавучий ад, в чем я абсолютно убежден. Знаю, я плохой утешитель, но зато ты – настоящий Иов, Ричард. А Иову лучше заранее знать, что его ждет. Береги себя».

– У меня есть новости, – сообщил Ричард, откладывая письмо.

– Вот как? – рассеянно отозвалась Лиззи, продолжая шить. Лицо Ричарда оставалось непроницаемым – значит, вести не так уж плохи.

Она оторвалась от своего занятия и устремила ласковый взгляд на «милого Ричарда» – прозвище давно прилипло к нему. О Ричарде Лиззи ничего не знала – он предпочитал рассказывать только о том, за что попал в тюрьму. Само собой, Лиззи любила его, но ни разу не была с ним близка. Плотская любовь предвещала боль, которую Лиззи не сумела бы вынести, – рождение ребенка и его скорую смерть.

Новая шляпка, шедевр портновского искусства из черного шелка и алых страусовых перьев, лихо сидела у нее на голове. Ричард подарил Лиззи эту шляпку на Рождество, объяснив, что это подарок не от него, а от его лондонского знакомого, мистера Джеймса Тислтуэйта. Ричард добавил, что Тислтуэйт – памфлетист, способный мощью своего слова выставить на посмешище мерзких политиканов, прелатов и представителей власти. Лиззи сразу поверила ему; не умея ни читать, ни писать, она считала грамотных людей полубогами.

Задумчиво продолжая обметывать края прорехи в одном из чулок матушки Хаббард, Лиззи полюбопытствовала:

– Так что там за новости?

– Мой лондонский друг пишет, что всех приговоренных к высылке в Африку вскоре перевезут из окружных тюрем на суда, стоящие у берега Темзы. Но это касается только мужчин. Что будет с женщинами, он не знает.

В тюрьме стало просторнее, притом настолько, что выездная сессия суда, приуроченная к Михайлову дню, в этом году не проводилась. Слишком много жизней унесла скарлатина. Следующая сессия суда была назначена на канун Крещения, январь тысяча семьсот восемьдесят шестого года, – разумеется, если к тому времени в тюрьме наберется достаточно обвиняемых.

Двадцать человек, услышавших слова Ричарда, застыли неподвижно. Те, кто лишь ждал суда, опомнились первыми. Старожилы тюрьмы приходили в себя гораздо медленнее. Широко раскрыв глаза, они не сводили взгляда с «милого Ричарда».

– Рассказывай, – попросил Билл Уайтинг.

– Где-то в мире – точно не знаю где – есть место под названием Ботани-Бей. Нас отправляют туда, и, полагаю, мы отплывем из Лондона, поскольку сначала попадем на суда, стоящие у берега Темзы, а не в портах Портсмута или Плимута. Туда повезут лишь мужчин. Но похоже, и женщин вскоре начнут отправлять в Ботани-Бей.

Бесс Паркер прижалась к побледневшему Неду Пу и расплакалась.

– Нед, нас разлучат! Что же нам делать?

Никто не знал, чем ее утешить; лучше было промолчать.

– А этот Ботани-Бей находится в Африке? – нарушил тягостную паузу Джимми Прайс.

– Кажется, нет, – подумав, ответил Ричард. – Гораздо дальше, чем Африка или Америка. Где-то в Восточном океане.

– В Ост-Индии, – поморщился Айк Роджерс. – Там, где язычники!

– Нет, не в Ост-Индии, хотя где-то неподалеку от нее. Ботани-Бей расположен на юге, его недавно открыл капитан Кук. Джимми пишет, что эти земли истекают молоком и медом, значит, жить там будет не так уж плохо. – Он вспомнил еще одно географическое название. – Поскольку Кук открыл Ботани-Бей по пути в Отахейт, значит, они расположены где-то рядом.

– Отахейт? Где это? – спросила Бетти Мейсон, безутешная, как и Бесс. Бетти понимала, что надзиратель Джонни вряд ли отправится за ней в Ботани-Бей.

– Не знаю, – признался Ричард.

Назавтра, в первый день нового, тысяча семьсот восемьдесят шестого года, осужденных мужчин и женщин собрали в тюремной часовне, где уже ждали начальник тюрьмы Хаббард, Эванс и еще трое мужчин, сопровождавших таинственного ревизора из Лондона, наблюдавшего за строительством новой тюрьмы. Этими тремя были глостерский шериф Джон Ниббет и его помощники – Джон Джеффрис и Чарлз Коул.

К заключенным обратился Ниббет.

– Город Глостер, графство Глостершир, извещен министерством внутренних дел и министром лордом Сиднеем о том, что заключенные, приговоренные к отправке в Африку, будут отправлены в другое место! – громогласно начал он.

– Он ни разу не перевел дух, – пробормотал Уайтинг.

– Не мешай, Билл, дай послушать, – шепотом попросил Джимми.

А Ниббет на одном дыхании продолжал:

– В связи с этим город Глостер в графстве Глостершир извещен вышеупомянутым министерством внутренних дел о том, что здесь предстоит собрать мужчин-каторжников из Бристоля, Монмута и Уилтшира. Когда все заключенные будут в сборе, к ним присоединятся следующие узники глостерской тюрьмы: Джозеф Лонг, Ричард Морган, Джеймс Прайс, Эдвард Пу, Айзек Роджерс и Уильям Уайтинг. Их перевезут в Лондон и Вулвич, где им предстоит дождаться дальнейших распоряжений его величества.

Речь шерифа прервал жалобный вопль. Волоча за собой цепь, Бесс Паркер выбежала вперед и бросилась к ногам Ниббета, ломая руки и захлебываясь рыданиями.

– Сэр, сэр, достопочтенный сэр, прошу вас, умоляю! Нед Пу – мой муж! Видите мой живот? У меня будет ребенок, сэр! Прошу вас, не отнимайте у меня Неда!

– Прекрати вопить, женщина! – Нахмурившись, Ниббет обернулся к начальнику тюрьмы. – Заключенный Пу и вправду поддерживает близкие отношения с этой плаксой? – спросил он.

– Да, мистер Ниббет, уже несколько лет. У них уже был ребенок, но он умер.

– Согласно распоряжениям секретаря министерства Нэпина, в Вулвич следует отправлять только неженатых заключенных или же заключенных, не состоящих в гражданском браке. Следовательно, Эдвард Пу останется в глостерской тюрьме вместе с заключенными женского пола, – объявил Ниббет.

– Редкостная предусмотрительность, – заметил помощник шерифа Чарлз Коул. – Но я не вижу в ней необходимости.

Хаббард что-то зашептал на ухо Ниббету.

– Заключенный Морган, вы поддерживаете близкие отношения с Элизабет Лок? – рявкнул шериф.

Ричард был готов дать утвердительный ответ, но вспомнил, что, согласно документам, он уже женат – на Аннемари Латур.

– Да, поддерживаю, сэр, но мы не состоим даже в гражданском браке. Я уже женат, – объяснил Ричард.

Лиззи Лок ахнула.

– Тогда вам предстоит отправиться в Вулвич, Морган.

Преподобный мистер Эванс прочел молитву, собрание завершилось. Обрадованный надзиратель Джонни препроводил заключенных в общую камеру. Не теряя времени, Лиззи Лок увлекла Ричарда в дальний угол.

– Почему ты не сказал мне, что женат? – возмущенно спросила она, тряхнув головой так, что перья на шляпке задрожали.

– Потому что я не женат.

– Тогда почему же ты заявил шерифу, что у тебя есть жена?

– Потому что так написано в моих бумагах.

– Но разве так бывает?

– Да.

Схватив Ричарда за плечи, Лиззи с силой встряхнула его.

– Будь ты проклят, Ричард! Почему же ты до сих пор молчал? Зачем сблизился со мной?

– Это вышло само собой, Лиззи.

– Как бы не так! И ты ничего мне не объяснил!

– Но ты же не спрашивала, – удивился он.

Лиззи вновь встряхнула его.

– Тогда я спрашиваю сейчас! Расскажи мне о себе, Ричард Морган. Расскажи все. Я хочу знать, как можно быть и женатым, и неженатым, черт побери!

– В таком случае пусть меня слушают все.

Заключенные собрались за столом и выслушали дополненный и исправленный вариант истории Ричарда, в которой упоминались только Аннемари Латур, Сили Тревильян и винокуренный завод. О Пег, маленькой Мэри, Уильяме Генри и остальных членах семьи Ричард умолчал – рассказывать о них было невыносимо.

– Плакса Уилли был разговорчивее, – хмуро заметила Лиззи.

– Больше мне нечего добавить. – С озабоченным видом Ричард сменил тему: – Похоже, скоро мы покинем Глостер. Надеюсь, кузен Джеймс подоспеет вовремя.

К четвертому января количество узников в общей камере глостерской тюрьмы возросло. Четырех мужчин привезли из Бристоля, двоих – из Уилтшира. Двое бристольцев были совсем молодыми, а еще двое, лет тридцати с лишним, дружили с детства.

– Однажды ночью мы с Недди перебрали рома в «Лебеде» на Темпл-стрит, – рассказывал Уильям Коннелли, дружески похлопывая по плечу Эдварда Перрота. – Не знаю, что случилось потом, но очнулись мы в бристольском Ньюгейте, а в прошлом феврале нас приговорили к семи годам каторги в Африке. Похоже, мы украли чью-то одежду.

– За год, проведенный в тюрьме, вы почти не отощали. Я сам всего несколько месяцев назад сидел в Ньюгейте, – заметил Ричард.

– Так ты из Бристоля?

– Да, но судили меня здесь. Преступление я совершил в Клифтоне.

Судя по густым пепельным волосам, короткому носу и живым синим глазам, в жилах Уильяма Коннелли текла ирландская кровь. Крупный толстый нос неразговорчивого Эдварда Перрота, выдающийся вперед подбородок и бесцветные волосы свидетельствовали об истинно английском происхождении.

Двум заключенным из Уилтшира, Уильяму Эрлу и Джону Кроссу, было на вид не более двадцати лет, они успели подружиться с двумя бристольскими юношами – Джобом Холлистером и Уильямом Уилтоном. Само собой, простодушный Джо Лонг потянулся к молодым заключенным, едва их втолкнули в общую камеру, и как ни странно, к этим пятерым примкнул Айзек Роджерс. Но, поразмыслив, Ричард решил, что в этом нет ничего удивительного. Благодаря зрелому возрасту и мрачной славе грабителя с большой дороги Айзек пользовался среди молодежи уважением, которого не мог добиться от остальных обитателей глостерской тюрьмы с тех пор, как его приговорили к виселице.

А потом привезли заключенного из Монмута, которому тоже предстояло отправиться в Вулвич, и он сообщил, что его зовут Уильям Эдмундс.

– О Боже! – воскликнул Билл Уайтинг. – Из двенадцати человек пятеро носят имя Уильям! Значит, так: меня вы будете звать Биллом. Уилтон из Бристоля напоминает мне плаксу Уилли – пусть и зовется Уилли. Коннелли из Бристоля будет у нас Уиллом. Эрл из Уилтшира – Билли. Но как же нам звать пятого? За что ты угодил сюда, Эдмундс?

– За кражу теленка в Питерстоуне, – признался Эдмундс с отчетливым валлийским акцентом.

Уайтинг затрясся от смеха и поцеловал возмущенного валлийца в губы.

– Еще один скотоложец! Я позаимствовал барана на одну ночь, хотел хорошенько отделать его. Но о телятах я даже не помышлял!

– Не смей больше так делать! – выпалил Эдмундс, с отвращением вытирая рот ладонью. – Спи с кем угодно, только не со мной!

– Он валлиец, к тому же вор, – с усмешкой подытожил Ричард. – Значит, будем звать его Тэффи[12]12
  Тэффи – распространенное английское прозвище валлийцев, выходцев из Уэльса.


[Закрыть].

– Тебя тоже приговорили к виселице? – спросил Билл Уайтинг у Тэффи.

– Дважды.

– За одного теленка?

– Нет, я сбежал и украл второго. Но в то время в Уэльсе назревал бунт, поэтому никому не хотелось отправлять на виселицу валлийца даже в Монмуте, вот меня и помиловали, – объяснил Тэффи.

Ричард сразу почувствовал к Тэффи такое же расположение, как к Биллу Уайтингу и Уиллу Коннелли. Настроение валлийца менялось ежеминутно – так на поросший лиловым вереском склон холма то падают лучи солнца, то набегает тень. Впрочем, давние предки Ричарда тоже были родом из Уэльса.

Кузен Джеймс-аптекарь прибыл в Глостер как раз вовремя, пятого января, нагруженный мешками и ящиками.

– Акцизное управление выплатило тебе пятьсот фунтов в конце декабря, – сообщил он, отдышавшись. – Я привез шесть новых фильтров, пять из них – в медной оправе и с медными блюдами. Они пригодятся тебе для того, чтобы позаботиться о здоровье всех пятерых друзей.

– Пятерых друзей? – озадаченно переспросил Ричард.

– Джимми Тислтуэйт написал мне, что в плавучих тюрьмах заключенных разбивают на отряды по шесть человек, которым предстоит жить и работать вместе. – Об остальных подробностях жизни на судах Джеймс умолчал, не желая заранее пугать Ричарда. – Вот почему я привез еще пять новых сундуков с такими же вещами, как в твоем, но поменьше размером. А вот и твой ящик с инструментами.

Ричард присел и задумался, а потом решительно покачал головой:

– Нет, кузен Джеймс, инструменты я не возьму. В Ботани-Бей они мне понадобятся, но чутье подсказывает мне, что, если они останутся у меня сейчас, их отберут в пути. Пусть пока побудут у тебя, а когда ты узнаешь, на каком корабле меня повезут, то пришлешь их мне.

– А вот и книги от преподобного Джеймса. На этот раз он выбрал книги о географии и путешествиях. Они тяжелее, чем прежде, поскольку отпечатаны на обычной бумаге и переплетены в кожу. Но он считает, что книги тебе пригодятся и ты сумеешь довезти их до Ботани-Бей.

Покончив с практическими соображениями, кузен Джеймс-аптекарь надолго замолчал и поднялся.

– Ботани-Бей находится на другом конце света, Ричард, на расстоянии десяти тысяч миль по прямой и шестнадцати тысяч – если плыть на корабле. Боюсь, больше мы с тобой никогда не увидимся, и это так прискорбно! Как жаль, что тебе уготована подобная участь… Боже мой, Боже мой, Ричард! Помни: я до конца своих дней буду молиться за тебя, как и твои отец и мать и преподобный Джеймс. Бог не останется глухим к нашим мольбам, он убережет тебя. О Господи…

Ричард обнял его и расцеловал в щеки. Высвободившись из объятий, Джеймс покинул камеру, ни разу не обернувшись.

Ричард смотрел вслед кузену, пока он брел по коридору, вышел из тюрьмы, миновал грядки, направился к воротам, свернул за угол и пропал из виду. «И я буду молиться за тебя, кузен Джеймс, ибо я люблю тебя, как родного отца».

Лиззи Лок подошла к нему сзади и обняла за плечи. Собравшись с мыслями, Ричард созвал друзей к столу.

– Я вовсе не стремлюсь к власти, – объяснил он Биллу Уайтингу, Уиллу Коннелли, Недди Перроту, Джимми Прайсу и Тэффи Эдмундсу. – Мне уже тридцать семь лет, я самый старший из вас, однако я не гожусь в вожаки, и вы должны запомнить это. Каждому из нас придется черпать силы и мудрость в себе самом, и это справедливо. Но я получил образование, у меня есть знакомый в политических кругах Лондона, а также сведущий кузен-аптекарь в Бристоле.

– Я знаю его, – закивал Уилл Коннелли. – Это Джеймс Морган с Корн-стрит. Я узнал его, как только увидел. Кто бы мог подумать! Оказывается, у нашего Ричарда Моргана есть влиятельные друзья!

– Да, вполне. Но сначала выслушайте меня: на кораблях заключенных разбивают на отряды по шесть человек в каждом, им предстоит жить и работать вместе. Я предлагаю образовать такой отряд, прежде чем надзиратели сделают это за нас. Вы согласны?

Товарищи Ричарда охотно закивали.

– Нам повезло, что всего нас двенадцать человек. Остальные шестеро молоды, если не считать Айка, который предпочитает общество молодежи. Я посоветую Айку образовать второй отряд вместе с его друзьями. В случае чего на корабле мы сможем заступаться друг за друга.

– А ты ждешь неприятностей, Ричард? – нахмурился Коннелли.

– Откровенно говоря, не знаю, Уилл. Похоже, мне чего-то не договаривают. Здесь мы все равны, все мы с запада. Но в плавучей тюрьме всех каторжников соберут вместе.

– Понимаю, – посерьезнел Билл Уайтинг. – Лучше заранее решить, как нам быть дальше. Еще немного – и будет поздно.

– Кто из вас умеет читать и писать? – спросил Ричард.

Руки подняли Коннелли, Перрот и Уайтинг.

– Значит, четверо. Отлично. – Он указал на пять сундуков, стоящих рядом с ним на полу. – Теперь о другом: в этих сундуках есть вещи, которые помогут нам остаться здоровыми, к примеру, фильтры.

– О, Ричард! – со смехом воскликнул Джимми Прайс. – Эти чертовы камни стали для тебя символом веры! Лиззи права: ты похож на священника во время мессы!

– Мой символ веры – здоровье, – возразил Ричард и обвел строгим взглядом товарищей. – Уилл и Недди, как вы ухитрились прожить целый год в бристольском Ньюгейте?

– Пили только пиво или легкое пиво, – объяснил Коннелли. – Родные присылали нам деньги, чтобы нам не пришлось голодать.